12
боюсь, моя любовь слегка больна
Для здешних стен он незнакомый. Высокий и светлый, и уже убитый жизнью. Он знает, что совершает ошибку, но когда жизнь и так не имеет смысла, если ли смысл думать об этом?
Дверь, куда ему нужно, открыта, но он всё равно жмёт на звонок. И даже после двух громких "Открыто!" очень знакомым голосом, продолжает нажимать старую кнопку звонка.
И вот шаги. Сердце замирает – выйдет ли тот человек, ради кого он пришёл, или очередной провал?
Последняя встреча состоялась так давно, что можно было уже засомневаться, точно ли это было именно тогда, не месяцем или годом позже. Засомневаться в сказаных словах, в запомнившихся эмоциях, в состоянии души. В вечер того дня едва не была пущена пуля в собственную глотку, но так было бы только хуже.
Он помнит всё до секунды, и каждое своё слово, и каждое движение глаз, лишь бы не смотреть в чужие, и каждую мысль, в которых он обвинял только самого себя.
Он помнит всё.
– Ну открыто же, что... – вышедший из квартиры человек его радует.
И он пытается быть серьёзным, но чуть приулыбается и закусывает нижнюю губу.
– Али-иска... – на грустном выдохе произносит и приваливается плечом к стене, скрестив руки на груди.
– За каким чертом ты сюда пришёл? – женщина вытирает мокрые руки о полотенце в руках и закрывает дверь, оставаясь стоять на лестничной клетке в одной домашней одежде.
– К тебе пришёл, соскучился! – усмехается мужчина.
– Господи! – тихо шепчет Алиса, рассматривая чужое лицо.
– Забыла, как я выгляжу что ль? – снова усмехается нежданный гость.
– Как я тебя забуду, у меня сын твой, копия твоя без отличий почти! Как смотрю, так тебя в нём вижу.
– И не любишь его за это?
– Он мой сын, как я могу его не любить? А ты, сволочь, его даже с днём рождения не поздравлял... – женщина опускает взгляд в пол, но не надолго – только стоящий напротив неё, когда-то горячо любимый, начинает говорить, она снова поднимает голову.
– А сколько ему уже? Шестнадцать?
– Только будет... А он уже курит...
– Курит? Так весь в меня!
Женщина подаётся вперёд и сильнее всматривается в чужое лицо.
А она скучала. Только не признается в этом. Чёртова гордость.
– Ты выпил? Для храбрости? Честно только.
– Нет.
– А чего тебе так весело то?
Мужчина смотрит, и молчит, и улыбается, и понимает, что Алиса должна знать о том, для чего же он всё таки пришёл. Но просто знает, что такая новость изменит выражение её лица на более злое.
И смотрит, и наслаждается считанными минутами счастья.
– Дверь чего не закрываете? – через некоторое время спрашивает он, чтобы не молчать.
На его слова ответа не следует – открываются двери лифта, оттуда выходит Лиза с бутылкой масла в руках. Она запинается и поднимает взгляд из телефона.
Хочет что-то сказать, но Алиса её перебивает быстрее, пока она соображает, что должна произнести и должна ли.
– Лиз, в сковороду дольёшь масла, ложки три, – и отходит от двери, чтобы Лиза зашла в квартиру.
Мужчина пытается вспомнить, знает ли он Лизу вообще, о чём свидетельствует его заинтересованный взгляд в её сторону. Но она быстро скрывается за дверью и всё снова становится как было.
– Ещё вопросы? Или ты пойдёшь?
– Катькина дочь? – сразу спрашивает он в ответ.
– Не уходи от ответа. Катькина, Катькина – Лиза. Лукьяши на два месяца младше.
– Вместе живёте?
– Четвёртый год. Что ты хотел, Эд, мать твою ж, говори быстрее и вали?
Он не ожидал, что его назовут по имени столько лет спустя.
Ни одна душа ещё не произносила эти чёртовы две буквы. Потому что он знал, что это будет последний раз, когда он сможет посмотреть в самое любимое лицо. И пусть уж только его обладатель будет вправе произносить его имя, быстро, отрывисто, и пусть даже с самой огромной злостью.
– Подумай. – Эд улыбается. Через всю боль внутри.
Он всё равно хочет этого.
Он знает, что добром это не кончится точно.
Он знает, что на него держат злость.
Он хочет видеть сына.
– Нет. – Алиса выдаёт это серьёзно, твёрдо, подталкивая даже не пытаться перечить ей, а уходить сразу.
Но кого это останавливает.
– Хуже сделаешь только.
– Куда хуже? – усмехается Эд.
– Не пущу.
как тянулись дни твои
без слёз, без жизни, без любви...
* * *
Лукьян забирается с ногами на подоконник и набирает на телефоне номер Софы.
Уехала три дня назад, даже не сказав никому об этом по своей вечной привычке.
Молчать.
– Приём приём. "Пиздец от князя" вас слушает. – весело произносит Лу, только прекращаются гудки.
– А это кто? Я вас не знаю, идите нахуй.
Оба заливаются секундным смехом.
Тепло. Вот почему они до сих пор терпят друг друга.
– Привет. Ты как? Не пишешь, забыла про меня совсем.
– Завали. Нормально.
Софа рассказывает, наконец, почему уехала так резко.
Рассказывает, что спит целыми днями, прерываясь только на еду и на поиграть в симс на компьютере, который только и наровит взорваться. Рассказывает, что хочет остаться у бабушки с дедушкой ещё на неделю учёбы, потому что ей так спокойнее, а папа разберётся со школой. Рассказывает, что поссорилась с Эми и...
– А ты не знаешь, почему Тима на скорой увезли? – прерывает её Лукьян, только Софа говорит о том, что видела Тима перед тем как уехать.
– Ч-что? – переспрашивает она и замолкает.
– А, ну... – Лу садится на подоконнике чуть поудобнее. – В магазине тёть Яна спросила, не знаю ли я, что с ним. Сама сказала, что в понедельник, в четвёртом часу его увезли, дядя его помогал.
– А-а отец? – у Софы дрожит голос, это заметно.
– Он потом за сигаретами вышел, говорит, совсем лица на нём не было то ли пьяный, то ли что. Ты не знаешь, что с Тимом? С сердцем опять что ли?
Софа не отвечает.
– Соф?
– Да тут не в том дело... Блять, поссорились мы, я и понятия не имею, что с ним могло случиться...
Лукьян хочет уже что-то сказать в ответ, но прерывает его что-то странное.
В дверь комнаты никто никогда не стучал, прежде чем войти. Но тут стук идёт, четырежды, и это сразу напрягает.
Софа на том конце этого не слышит, она продолжает говорить про Тима.
Дверь чуть приоткрывается.
– Лу, тут с тобой поговорить хотят. – звучит голос Лизы, сидящей на полу под дверью (рядом с розеткой, на кухне всё занято).
– Соф, я п-перезвоню...
Силуэт отца маячит перед мутным стеклом на двери и Лу сразу его узнаёт. Он думает, что ему сейчас это просто снится.
– Охуеть... – шёпотом произносит, только отец перешагивает порог комнаты и закрывает за собой дверь.
Он ничем не поменялся. Та же бритая голова со светлыми волосами, то же худое телосложение, та же чуть загорелая кожа.
Только выше он так и остался, четыре года Лукьяну не хватило, чтобы дорасти до отца.
Он смотрит на него безразлично, со скрытым удивлением.
Он давно уже забыл о том, что где-то на свете ходит человек, записанный в его свидетельстве о рождении в строке "отец". Это слишком неожиданно, он не был к этому готов.
Лу отходит назад, пока не упирается в стол, и всё ждёт, что пришедший нарушит тишину между ними.
И не зря ждёт.
– Ничего ты вымахал! – с улыбкой произносит Эд.
Лу кивает, не зная, что на это ответить.
Все мысли смешались в кучу и успокоились где-то на подкорках мозга, до куда ему не добраться.
Отец подходит ближе, Лу пытается держаться безэмоциональным, не показывая своего страха, внезапно возникшего из ниоткуда. И внутренне умоляет своё тело, чтобы в этот раз не пошла кровь из носа.
Чужая рука гладит его по волосам, убирает их с лица назад, но они всё равно спадают обратно.
– И зачем?
– Что зачем?
– Зачем так длинно? Аж до подбородка.
– Нравится.
– Ещё и кудри крутишь, небось?
Лу кривится и брезгливо убирает от себя руку отца.
– Захочу – накручу. Тебя так ебёт?
Эд усмехается и делает шаг назад.
Ему надоедает это. Нужно сделать уже то, зачем он пришёл.
Предупредить.
Но начинает он издалека, всё равно растягивая разговор, который так и так должен случиться.
Ведь он уже здесь, стоит в метре от сына, и это ему уже не снится и не кажется под какими-то тяжёлыми наркотиками.
Его сын жив. И будет жив дальше, если сейчас он наконец начнёт говорить по делу.
– Куда подарок мой дел?
Лукьян, смутившись, складывает руки на груди.
Не понимает.
– Чего? Какой, нахуй, подарок?
... – Молчать будешь, для себя лучше, – грубый тихий голос звучит над самым ухом.
Он вроде даже немного знаком, но так ли это важно, когда его обладатель приставил тебе к рёбрам, блять, оружие!?
– Держи, подарок! – мужчина вкладывает парню в ладонь пистолет, хорошо прижимает к нему все его пальцы. – Ты ничего не знаешь! Понял?...
Его озаряет.
Голос был знаком, до жути знаком, только от страха в тот момент он не определил, чей же он.
А ведь они уже виделись. И были так близко друг к другу...
Страх в мгновение не заставляет себя ждать.
– Это ты стрелял? Нахера блять? Людям окна перебить? Зачем тебе это, оно стоит того что ли?!
– Тиш-тиш, успокойся.
– Да тут блять попробуй быть спокойным!
Лукьян прикладывает к потёкшей из носа крови рукав толстовки. Придерживается другой рукой за рядом стоящий стул, заваленный одеждой, и сам себя просит держать в руках, уже чуть ли не полушёпотом.
Успокойся.
– Это предупреждение. Ты же не заметил даже, что именно сейчас в тех самых квартирах не так...
Лу сверлит стену взглядом, думая лишь об одном, пока рука сжимает ткань, на которую и опирается.
И думает, как бы сейчас своими же руками не задушить отца.
Четыре года без единого признака жизни от него было легче... Намного легче, чем в данный момент, когда, видимо, всё, чего не хватало раньше, решило обрушиться на плечи и сделать намного хуже.
Эд глубоко вдыхает и начинает прохаживаться по комнате – два шага, руки за спиной, поворот, три шага, поворот, два, поворот, три. Медленно медленно.
Против часовой стрелки, как-бы оттягивая время, только пока непонятно, от чего же.
– Предупреждение... Предупреждение... Для тех, кто помечен. Им нельзя умирать, а остальные как пойдёт.
– В смысле... – Лукьян резко поднимает голову и направляет испуганный взгляд на отца. – В смысле умирать?
Эд улыбается и смотрит в потолок – точнее, не смотрит, прикрывает веки почти сразу, как откланяется назад.
И начинает разбирать всё по полочкам, только всё равно не так понятно, как хотелось бы.
– Первый выстрел был для всех предупреждением. Проверкой. И всем было всё равно. Потом уже начинал действовать – сначала Софа, девочка твоя, потом этот мальчик с первого этажа, побитый такой вечно. Ты же сам знаешь, что сегодня здесь их семей нет. Так и должно быть, им нельзя умирать. Я не знаю, по какому это всё принципу отбиралось.
Лу пытается хоть что-то понять. Но не может.
– Я за тем и пришёл к тебе. Предупредить, как надо, а не как остальных.
Лу замирает.
Лу не понимает, что вообще происходит.
Лу надеется, что он просто спит и снятся ему последствия восприятия последних событий.
Лу хочет только проснуться сейчас и понять, что Лиза снова лежит рядом, что за окном только пошёл снег, что отопление так и не включили, а на лестнице он никого не встречал, а всё ему приснилось.
Приснилось.
Приснилось.
Приснилось.
Приснилось.
– Он хочет тут всё взорвать к херам...
– Кто – он?
Эд говорит монотонно и делает этим ещё хуже.
– Он не хочет расселять почти две сотни человек, ему это не выгодно. Он пообещал много денег тем, кто ему поможет. А я тогда ещё не знал, что он собирается делать.
– Да кто, блять?
Отец не отвечает на вопрос, продолжает говорить будто заученный наизусть текст.
– А он хотел вас просто всех расстрелять. Полиция всё равно не доедет. Думал... Да он думал, что всем будет насрато, а нет, Мильберг** вон чего добился. Помешал... И он тогда бомбу заложил под второй дом, он посередине, чтобы всё к херам взлетело.
– Ч-что?
– Уезжайте. В восемь она рванет, если её не обезвредят. Уезжайте, я не хочу, чтобы ты умирал. А мне он и так голову прострелит.
– К-к-кто о-он?
Эд подходит к сыну, чуть к нему наклоняется, и, положив руку на плечо, тихо и быстро говорит.
– Он здесь весь город держит, только жадный, сука. Он лучше убъёт эти две сотни, чем расселит. Он дочь свою на этом дне клубом держит, построил ведь, только нихера ей больше не даёт, сама крутится, ты же видел. А он власти хочет, известности, он хочет, чтобы о нём знали как о человеке, блять, хорошем, который город с колен поднимает. Город, который никому нахер не упёрся, понимаешь. Только, сученок, и без того не один десяток людей убил, руки то у него в крови и не по локоть даже, мальчик мо-ой. И хочет ещё убить, чтобы потом без проблем строить здесь хуйню свою какую-то. Он только за своей выгодой охотится, ему не важно, сколько здесь людей, и кто это вообще – дети, старики, он всех убъёт, понимаешь... Ты же понимаешь о ком я говорю?
Лукьян испуганно кивает, не убирая рукава кофты от лица, а кровь из носа от страха так и хлещет, что кажется, будто бы уже давно литр вытек, и пошёл второй.
И он в один момент понял, о ком идёт речь. Это было не сложно, ведь ночной клуб в городе лишь один и управляет им все знают кто, и как он появился тоже все знают.
И Лукьян, всё это время веривший, теперь очень сильно сомневается, правду ли говорила Эми Софе. А ведь давно можно было понять, что Козловец Эмилия Игоревна вся в отца пошла, и врёт также хорошо, и ругается матом не хуже, и закон им обоим не писан ещё с пелёнок.
И ведь только её отца в городе чтят хорошим человеком, только его именем этот город и знаменит.
надежда колется.
желание явится.
проклятие молится.
а нам всё нравится.
– Он мне всё уже выложил. Обещал, пять лет назад, а я не знал, на что иду. Что в упор в людей стрелять буду и по детям целиться. Я думал, что вернусь, но как в глаза тебе смотреть. Я хотел как лучше, а всё в пизду скатилось, да в такую, что лучше уж пусть Козловец мне голову прострелит...
Лукьяна неимоверно раздражает отец, хоть он и предупредил о том, что здесь произойдёт через четыре с половиной часа, хоть он и не делает ничего того, что повлекло бы за собой такое состояние, просто говорит, даже, вроде, во благо, но всё равно убивает.
Он ненавидит его только за то, что он ввязался во всё это, даже не смотря на то, что сделал он это ради его же семьи, ненавидит, настолько сильно, насколько только возможно.
И максимально подавляет желание сжать руку в кулак, правую, ту, что в крови и с кольцом на среднем пальце, и врезать этот кулак отцу в челюсть, вложив в него всю злость, кипящую у него под кожей.
Но также сделать это мешает ему поднявшееся давление и ужасная слабость, заставляющая сесть на колени и прикрыть глаза
– Сходи скажи это всё теперь маме, пока я не умер здесь на ковре! – сквозь зубы проговаривает Лу и ложится на бок.
Боль пульсациями отдаёт в виски и с каждым толчком расходится по всему телу, к кончику каждого пальца. Лукьян проклинает свое тело за такую реакцию на любой пиздец в жизни.
И уши закладывает, но он всё равно, пусть и отдалённо слышит голос Лизы.
– Никуда ты не пойдёшь, ублюдок.
Он поворачивает голову и видит, как она направляет пистолет на самого старшего в комнате и снимает предохранитель, держа в одной руке телефон с горящим экраном.
Она всё слышала.
Она могла всё записать.
Ему крышка.
Но Лукьяну это безразлично. Он даже хочет выпалить "стреляй", но понимает, что лучше этого не делать.
Да и Лиза не сделает этого, даже если выстрел с её рук будет точно неизбежен. Она не сделает, не убъёт, не сможет. Не переступит эту черту жестокости, даже в самом неадекватном состоянии.
но что, если жажда делать зло
станет чуть сильнее?
[ ** – фамилия отца Софы ]