Измена

Лидочке вызвали врача, молоденького студента, только оканчивающего последний курс, холеного, в чистом новом фартучке и с зачесанными назад волосами. С юношеской шеголеватостью он осмотрел Лидочку и процитировал учебник слово в слово, но с выражением глубокого знания. На следующий день он явился снова. Маковского тогда не было и приняла его жена. Студент заявил, что Лидочке уже намного лучше и цвет ее лица почти здоров. Но после осмотра я видел, как жена вместе с юношей долго разговаривали в парадной, и слова этого разговора явно не относились к медицине. Явился он еще два раза к Лидочке, а после я ни раз видел его выходящим из нашей парадной в переулок. Жена же Маковского стала вдруг задумчива, угрюма, почти ни с кем не говорила и много читала (или делала вид, что читает, чтобы ее не трогали).

Через месяц в ней произошла снова перемена. Это был, кажется, четверг, когда все мы – я, Маковский с женой и соседи наши (мы были тогда еще дружны), собирались в моей комнате и затевали философии.

Я заметил, как была бледна его жена. Лицо ее вытянулось, глаза не могли устоять на месте, и она то и дело переводила их с одного на другого, но, в тоже время, ни на кого не смотрела и глядела точно в себя. К Маковскому она была на редкость внимательна и слушала его с тихой улыбкой. Кто-то из спорщиков вдруг пустил про нее нелестную шутку, и все засмеялись. Она же сделалась красна и вместо того, чтобы по обыкновению ответить колкостью, промолчала и отвернулась, будто ничего не произошло. Когда все стали расходится, то она вдруг сделалась снова красна, порывисто подбежала сначала ко мне, прижалась всем телом и горячо заплакав, поцеловала в лоб. Затем так же молниеносно, резко, бросилась к мужу и повисла у него на шее, дрожа, вздрагивая и рыдая что было сил. Мы не знали, что с ней. Маковский, держа ее голову и с робостью поглядывая на меня говорил:

- Полно, Маша, полно. Тебя что, К-ный обидел? Так ты не слушай, много ли на свете дураков. Полно, полно.

На утро ее с нами уже не было. Не оставив даже письма или записки на обрывке бумаги, она бежала со студентом, как узнал я много после, оставив мужа и дочь одних. Однажды я встретил ее на станции, она была хорошо одета в бархатное платье и имела при себе большой багаж из перевязанного чемодана, трех сумок и двоих сыновей, тогда уже почти взрослых. Я не подходил к ней. Но видел, что она заметила меня, бледное лицо ее залилось краской и она, точно потерявшись, уставилась в землю. Один из сыновей, высокий полный мужчина подхватил ее под руку и склонившись спросил, не дурно ли ей. Больше я ничего не знаю и уже не видел ее никогда.

Маковский с того времени запил. По началу он все не верил, что она бросила его и продолжал жить точно так же, будто ничего не произошло. Он был уверен, что она вернется. Он был весел, здоров, а на все мои вопросы и опасения отвечал, что она, верно, поехала к матери в деревню, и что об этом своем намерение она ни раз говорила ему перед тем.