Параграф 2. От спортзала до раздевалки - один шаг
Мальчишки провозились в спортзале почти пол-урока, не столько убирая его, сколько прыгая на матах и раскачиваясь на растрепанном канате, свисающем с потолка, пока Минерва Ибрагимовна не прислала им в помощники старших братьев Ромы. Помощники из Феди и Жоры получились весьма своеобразные: не успели они зайти в спортзал, как надавали восьмиклашкам подзатыльников, уселись на длинную скамейку у стены и, посмеиваясь, принялись командовать, не забывая подставлять подножку всякий раз, когда кто-нибудь из мальчишек пробегал мимо. Однако с приходом Феди и Жоры дело пошло быстрее: вскоре канат был убран, спортивные кони – отодвинуты к стенам, пыльные, давно сдутые мячи – выброшены в подсобку, а маты – закинуты в девчачью раздевалку. Конечно же, мальчишки не отказали себе в удовольствии разорить раздевалку и покидаться друг в друга девчачьими кедами; за этим увлекательным занятием и застали их девочки, которые пришли в спортзал с охапками облезлого серебряного дождика, простыней, на которой было кривовато намалевано «С Новым Годом!», и целым ворохом вырезанных из серебряной чайной бумаги снежинок.
– Герминэ, – сказал Рома немного виновато, пытаясь загородить собой разоренную раздевалку, – я твои <i>тапочки</i> спрятал за батарею, чтобы не потерялись.
– Дурак, – фыркнула Герминэ, разглядывая окна и прикидывая, как получше приклеить снежинки, – какие это тебе тапочки? Это <i>мокасины</i>!
– Мой папа рассказывал, что в Болгарии этих мокасинов – навалом, – встрял Малфоядзе. – Он привез мне из Болгарии целлофановый пакет с ковбоем Мальборо и целый блок жвачек. На, пожуй. – Давид протянул Герминэ плоскую жвачку, которая наощупь была совсем твердокаменной.
– Нет, спасибо, – отказалась Герминэ из гордости и соврала для пущего эффекта: – Мне дядя Сурен в прошлом году столько этих жвачек подарил, что они мне уже надоели!
– Ну, как хочешь. – Малфоядзе набил рот жвачкой и принялся жевать, громко чавкая, чтобы остальные одноклассники заметили, сколько у него этой жвачки. – А еще мой папа пообещал в следующем году привезти мне кассетный проигрыватель, – похвастался он.
В этот момент в спортзале появился Рэм Александрович, который уходил куда-то с Гариком Потеряном, комсоргом класса.
– Проигрыватель – это отлично, – сказал он, положив руку Малфоядзе на плечо. – У меня у самого есть, только не кассетный, а <i>четырехдорожечный</i>. Если хотите, мальчики, приходите ко мне домой, музыку послушать – у меня есть записи Аббы и Бони М.
– Тогда девочек тоже надо позвать, – сказал добрый Рома.
Рэм Александрович замялся.
– Понимаешь, Рома, – ответил он, всё так же ласково улыбаясь, – у нас будет... м-м-м... своеобразный мальчишник...
– Мой папа говорит, что кассетный лучше четырехдорожечного! – перебил его Малфоядзе, разозленный тем, что Рэм Александрович своим проигрывателем испортил ему всё хвастовство.
Рома обиделся за Рэма Александровича – во-первых, он всегда благоговел перед старшими, а во-вторых, недолюбливал Малфоядзе.
– Неправда, четырехдорожечный лучше, – сказал он громко, пусть даже никогда в жизни не видел ни четырехдорожечного, ни кассетного. – На него целых четыре песни можно записать, вот!
– Подумаешь, – скривился Малфоядзе. – На одну кассету можно хоть сто песен записать!
– Врешь!
– Не вру!
– Врешь!
– Не вру, мне папа так сказал!
– Ребята, ребята, давайте не будем ссориться, – мягко сказал Рэм Александрович. – Скоро конец урока, а мы еще не украсили зал. Вы ведь не хотите опоздать к Северу Анатольевичу?
При упоминании имени учителя НВП все как-то разом сникли и побрели расклеивать снежинки – точнее, мальчики клеили, забравшись на подоконники, а девочки указывали им, куда клеить.
– Показывай, Алена, – говорил Рома Алене Лавгуденко. – Давай, руку подними... – Алена, вставая на цыпочки, старательно протягивала руку, показывая Ромке, куда клеить снежинку, а другие мальчишки тем временем пытались заглянуть ей под юбку.
– Дураки, – презрительно сказала Герминэ – она вообще была невысокого мнения о своих ровесниках.
Тут ее позвал Гарик.
– Герминэ, иди сюда, поговорить надо, – сказал он, высунув голову из девчачьей раздевалки.
Как только Герминэ зашла в раздевалку, Гарик закрыл за ней дверь и даже пододвинул скамейку, чтобы никто не смог войти. Герминэ забеспокоилась: что это он задумал? Тем временем Гарик усадил Герминэ на скамейку, сам сел рядом – на взгляд Герминэ, даже слишком близко – и, положив руку ей на колено, проговорил пылко:
– Герминэ, тебе в прошлом году уже четырнадцать исполнилось. Почему не вступаешь в комсомол? Я мог бы дать тебе рекомендацию.
Герминэ, сбитая с толку темнотой раздевалки, близостью Гарика и его рукой на своей коленке, а особенно – голосом комсорга, каким-то взволнованным и прерывистым, поначалу даже не поняла, о чем он говорит.
«А, это он о комсомоле», – наконец догадалась Герминэ и сказала насмешливо:
– И зачем мне в него вступать?
– Ну как же, Герминэ! – воскликнул Гарик, придвинувшись к ней еще ближе и еще сильнее стиснув коленку. – Если бы ты стала комсомолкой, мы бы могли встречаться на комсомольских собраниях...
Герминэ на всякий случай отодвинулась от Гарика.
– Мы и так с тобой в школе каждый день встречаемся, – возразила она, с недоумением глядя на Гарика, который придвигался к ней все ближе и дышал все чаще. – Забыл, что мы с первого класса за одной партой сидим?
– Ну... – замялся Гарик в поисках аргумента. – Тогда ты сможешь носить комсомольский значок, и Минерва Ибрагимовна уже не будет заставлять тебя носить пионерский галстук...
– Я и так его уже два года не ношу, – фыркнула Герминэ. – А значок у меня уже есть – вот, смотри, какой хипповый – с «Ну, Погоди!»
Гарик близоруко прищурился, пытаясь разглядеть в полумраке значок, и, протянув руку, совершенно неожиданно для себя наткнулся на грудь. <i>Грудь</i>!!! Конечно же, Гарик догадывался, что у девушек бывает грудь – тем более, что в этом году они начали проходить курс анатомии; правда учебник по нему чиновники из Минобразования постеснялись назвать «Анатомией» и стыдливо переименовали его в гордое слово «Человек». Зато мальчишки, после тычинок и пестиков ботаники и лягушиных клоак зоологии (изучение которых все же доставило им немало веселых минут), получили возможность ознакомиться со строением половых органов человека. Правда, в учебнике Гарика отсутствовали именно эти страницы – должно быть, в прошлом году какой-нибудь юный любострастник решил сохранить на память изображения половых органов человека в разрезе. Поначалу Гарик расстроился, но быстро утешился, когда Малфоядзе принес из дома папину брошюрку о сексологии, написанную американскими докторами Мастерс и Джонсон; было почти ничего не понятно, но страшно возбудительно.
Но Герминэ! Гарику никогда бы и в голову и пришло, что под коричневой школьной формой и черным фартуком у его одноклассницы коварно притаилась <i>настоящая женская грудь</i>!
Надо было как-то выходить из положения; в долю секунды Гарик принял решение идти до конца и не ударить в грязь лицом перед Герминэ. Он сделал вид, что он и покушался на грудь, а не на значок с «Ну, Погоди!», и, притиснув Герминэ к стенке, принялся торопливо ее целовать. Очевидно, «взрослые» поцелуи Гарик представлял себе довольно-таки смутно и наивно полагал, что девчонку нужно просто быстро-быстро чмокать в губы.
Герминэ вырывалась – не столько от того, что ей были противны чмоканья Гарика (об этом она даже и подумать не успела), сколько от того, что Гарик «в пылу страсти» усадил ее прямиком на батарею, а в своей короткой юбке Герминэ уже через пару секунд начала чувствовать себя оладушкой на сковороде. Несмотря на все старания Герминэ, Гарик ее не выпускал, одурев от темноты раздевалки, близости девичьего тела в «соблазнительной» коричневой форме и не менее «соблазнительном» черном фартуке, но больше всего – от собственной храбрости; он продолжал притискивать бедную Герминэ к стенке, пока та не нащупала за батареей свои мокасины, заботливо запихнутые туда Ромой. Вытащив мешок с мокасинами, Герминэ стукнула им Гарика; не ожидавший такого поворота событий Гарик на миг выпустил Герминэ из своих жарких, но неуклюжих объятий, и та, с усилием отодвинув скамейку, выбежала из раздевалки с мокасинами в руках.
– Дурак, ты мне чуть колготки об батарею не порвал! – выдохнула она, возмущенная до глубины души.
– Не расстраивайся, Герминэ, – утешил ее сердобольный Рома, – их можно зашить. Моя мама всё время свои колготки зашивает.
– Тупой ты, Рома, – огрызнулась Герминэ. – Зашитые только под брюки носят, а где ты видел, чтобы девочки в школу в брюках ходили? Козел этот Гарик...
В этот момент в спортзал зашла Минерва Ибрагимовна. Опустив очки на кончик своего длинного носа, она оглядела зал: на окнах тускло мерцали снежинки, по стенам колыхался облезлый, оборванный поколениями школьников серебряный дождь, через весь спортзал тянулась простыня с новогодним поздравлением, а в одном из углов, стоя на обернутом белой наволочкой табурете, возвышалась пыльная, примявшаяся за год лежания на складе, завалившаяся на один бок разборная пластмассовая елка, стараниями восьмиклассников украшенная дождем и облупившимися елочными игрушками. Минерва Ибрагимовна удовлетворенно вытерла нос платком.
– Молодцы, ребята, – сказала она. – Теперь идите на урок к Северу Анатольевичу, а ровно в пять часов придете на вечер.
Рома Визлин опять тянул руку. Минерва Ибрагимовна с досадой протерла очки.
– Да, Рома?
– Венера... Ой, извините, <i>Меневра</i> Ибрагимовна, – Рома от волнения принялся крутить пуговицы на своем и без того замученном форменном пиджаке, – а на вечер в форме надо приходить?
Одноклассники Ромы дружно рассмеялись, а он обиженно оглянулся на них, явно не понимая, что сморозил глупость.
– Ага, в форме и в белом фартуке, гы-ы-ы! – загоготали старшие Визлины. – И в белых бантиках! – добавил Федя. – И в белых гольфиках! – подхватил Жора. – И в белых тапочках! – заключили они хором.
Все так и покатились со смеху.
– Федя, Жора! – оборвала их Минерва Ибрагимовна. – Ребята, не хулиганьте! Идите к Северу Анатольевичу... и да, девочки, не забудьте зайти ко мне после уроков и забрать тюль – постираете на каникулах. Только стирайте <i>ее</i> со <i>стиральным порошком</i>!
Герминэ скривилась.
– А можно я возьму занавеску? – пришел ей на помощь Рома. – Моя мама все время стирает, с хозяйственным мылом и персолью. Это даже лучше, чем стиральный порошок! – добавил он, заметив, что Минерву Ибрагимовну отчего-то совсем не впечатлила персоль его мамы.
– Ну хорошо, Рома, ты заберешь тюль вместо Герминэ, – наконец согласилась Минерва Ибрагимовна. – Только пусть мама не забудет подсинить. А теперь ступайте к Северу Анатольевичу – он очень пунктуальный человек и не терпит, когда ученики опаздывают на его уроки.
Восьмиклассники, тяжело вздыхая, поплелись прочь из спортзала, заранее предвидя очередное моральное истязание, которое, несомненно, ждало их на уроке Севера Анатольевича, а Герминэ шла последней, держа в руках сатиновый мешок с мокасинами и не зная, куда его теперь девать.