Ток

Марина сидела за фортепиано, тонкими пальцами лаская клавиши. Из светлой просторной кухни, где пахло ромашками и старым одеколоном, лилась звонкая, но до боли в груди печальная мелодия. Никто не знал композитора, никто не видел открытой нотной тетради. Казалось, музыка льётся из юной души.

Никто не смел нарушить эту кратковременную идиллию. Даже канарейка, постоянно орущая и чирикающая, сидела в своей клетке молча, лишь изредка урча, когда чистила свои жёлтые пёрышки.
Августовский ветер всколыхнул прозрачные белые занавески, принося из сада запах спелых груш и пионов. Где-то вдалеке журчал ручей и пели малиновки, перескакивая в ветках яблонь.

Хлопнула дверь. Залаяла собака, весело вскочив на кухню, прерывая игру. Марина, закончив музицировать, сложила руки на колени, комкая тонкую ткань ситцевого платья.
В кухню вошла бабушка, ставя на стол тяжёлую сумку с продуктами. Она посмотрела на внучку суровым и равнодушным взглядом. Промолчала. Но затем, порывшись в сумке, достала тоненькую книжечку в бежевом переплете. Старую, с желтыми, пахнущими книжной пылью страницами.

— Что это, бабушка?— спросила девочка, любопытно разглядывая книгу.

— Стихи Анны Ахматовой, Марина. Почитай, полезно будет. А теперь ступай, мне надо варенье делать, а то мать скоро приедет, а у нас ничего не готово.

Марина поцеловала бабушку в щёку и, ступая по скрипучим половицам очень тихо, убежала в свою комнату.

****

За окном лил дождь. Серый, промозглый. Марина никогда не любила дождь. В эти дни настроение её было гнетущим, печальным. В светлую голову приходили странные мысли, когда она смотрела на лужи, на отбивающие свой особенный ритм прямые капли, стекающие по зелёной листве.

Рядом на заправленной кровати примостилась коричневая собака. Чувствуя настроение Марины, та тыкалась мокрым носом в маленькую ручку с длинными пальцами. Девочка же листала пожелтевшие страницы сборника, вчитываясь в каждую строчку, в каждое четверостишие. С каждым стихотворением Марина проникалась поэзией, такой по-своему трагичной, по-своему романтичной. Пару раз на глазах появлялись слёзы, но Марина не замечала их.

В комнату вошла бабушка. Она выглядела грузно, серо и печально. Плечи её опустились, грудь часто вздымалась. Марина сразу поняла, что что-то не так. Что-то случилось, что-то очень плохое. Она встала с кровати, подбежала к бабушке и обняла. Настолько крепко, насколько позволяли худые руки.

Бабушка прерывисто вздохнула, сдерживая слёзы. Марина не отрывалась. Она готова была выслушать, выслушать всё и принять. Она обещала себе, что не будет плакать. Чтобы ни случилось.

****

Марина ехала в машине. Водитель, дядя Вова с соседнего участка, лишь изредка поглядывал на молчаливую девочку. На его морщинистом лице было выражение сочувствия и скорби, но Марина не понимала, как он мог скорбить по её родителям, если он их и не знал толком.

Отвернувшись к окну, по которому тарабанил проливной дождь, Марина закрыла глаза, на мгновение представляя машину родителей. Потом громкий стук, взрыв. Два тела, накрытые белой тканью. А после... Тьму. Тянущую, густую. Тьму, в которой нет ничего, кроме скорби. Кроме бесконечных слез. Тьму, в которой нет мамы с папой. Нет тех, кто смог бы приласкать, поцеловать в лоб. Крепко-крепко обнять.

По щеке скатилась одинокая слеза. Марина смахнула её, отворачиваясь от окна. Кроме бесконечных полей и лесов там не на что было смотреть. Одно и то же.

****

Жизнь в городе шла своим чередом. Бабушка сделала всё, чтобы Марина осталась с ней. К ним в квартиру приходили странные люди, просили документы, ругались на бабушку. В это время Марина пряталась в своей комнате, сидя под толстым слоем одеяла. Одной рукой она держала слабый фонарик, второй придерживала разворот подаренной бабушкой книги.

Перед заплаканными глазами мелькали строчки, напечатанные буквы, шершавая поверхность страниц. Стихи, которые с каждым прочтением вплетались в разум, становились одним единым с мыслями, поглощая всю боль. Забирая остатки памяти, заменяя их другими, более пустыми.

****

Марина ехала в поезде, держа в руках всё тот же сборник. Страницы были кое-где смятые, где-то порванные в некоторых местах. Но этот сборник был единственным, что приносило ей утешение от потерь.
Несколько недель назад умерла бабушка. Конечно, теперь Марина была взрослой женщиной. Поэтессой. Теперь ей не нужно было бояться детского приюта, не нужно было бояться страшных кошмаров, в которых раз за разом она видела смерть родителей. Сейчас она понимала одиночество. Понимала, поскольку привыкла к этому чувству, приняла его. И оно перестало претить ей, наоборот, даже доставляло в какой-то мере удовольствие.

Колёса ровно стучали по рельсам, отстукивая ритм. Длинные пальцы, некогда ласкающие чёрно-белые клавиши, тоже отстукивали ритм на поверхности гладкого столика. Было в этом что-то успокаивающее душу. Такое же, как стихи. Поэзия звуков, игра слуха. Что угодно.

Перелистнув страницу, Марина наткнулась на некогда любимое стихотворение Ахматовой – «Песня последней встречи». Про себя девушка повторила печальные строки, забываясь в этой неге, приятной сердцу. В любви к Анне Ахматовой.

****

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Показалось, что много ступеней,
А я знала — их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри!

Я обманут моей унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. Умру с тобой…»

Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.