Проигранное сражение
Она недовольно косится на меня, но ничего не отвечает.
Я прикусываю губу. Извиняться все равно поздно. Да и есть ли в этом смысл? Maма прекрасно знает, что в рождественских подготовках я в основном принимаю сторону наблюдателя, и все равно послала брата разбудить меня. Чего ради? Чтобы я оценила ее уродливый ободок?
— Да что с тобой? — спрашивает мама и хмурит подведенные брови. — Если у тебя плохое настроение — не повод портить его другим.
Скрещиваю руки.
— Я была в порядке.
И это правда. Всего какая-то пара минут подаренных братом и ситуация могла сложиться иначе. А сейчас мы на грани катастрофы.
Рождественская радиостанция переключает очередной хит. Мама отмахивается и больше не произносит ни слова. Я поворачиваю голову в сторону брата, довольный где-то откопал круглый карамельный леденец и теперь жадно его сосет.
Я снова обращаю внимание на голубую простынь и меня не покидает мысль, что теперь она почему-то выглядит очень знакомой. Не то чтобы я знаю все постельные комплекты в доме, но эта простынь словно веет нечто особенное. Некоторые воспоминания. Хорошие воспоминания...
— Хантер, — говорю я со смутным сомнением. Брат отвлекается от леденца, но ненадолго, — где ты ее взял? — легко киваю в сторону накидки.
Он опять злорадно хихикает.
— Где ты взял эту простынь? — спрашиваю уже более настойчиво.
— Где взял, там нет, — весело отвечает он, лизнув угощение.
Какое-то время я еще пытаюсь избавиться от навязчивости, но всего одно размышление, что приходит в голову, хоть и с опозданием, заставляет меня не только выстроить цепочку логических событий, но и глубоко задуматься: мне почему-то не кажется странным, что я где-то видела ее.
Свои сомнения я проверяю на практике. В комнате оказываюсь в мгновение ока. Уже в следующий миг приступ неконтролируемой ярости захлестывает с головой, я сжимаю кулаки и прикусываю губу до такой степени, что на языке остается неприятный специфический вкус, полностью перекрывающий шоколадные пряности.
В моей спальне царит кавардак похуже, чем в гостиной. Куда не гляди, валяются одеяла и подушки вперемешку с одеждой, ранее сложенной аккуратными стопками, и плакатами из кино, сорванными со стен. На столе разбросаны школьные тетради и книги, а рядом лежат фотографии из личного альбома, где маленькая я отмечаю день рождение и веселюсь в бассейне, установленном на заднем дворе. Повернув голову, замечаю, что матрас оголен полностью.
Хантер, мелкое чудище, не только разграбил кровать, но и уничтожил труды недельной уборки.
— Хантер! — злостно вырывается у меня.
Я поворачиваюсь с мыслью, что не только закрою его в комнате на три дня, но и прежде надаю тумаков, решительным шагом иду на кухню.
— Ты что натворил, гад?! — восклицаю я, оказываясь напротив него. Хантер гребет ложкой из банки шоколадную пасту, лопает ее и прикрывает глаза, будто вообще не замечает меня и мои возмущения.
Конечно, ведь нас разделяет стол, битком набитый угощениями. И он знает, что я из уважения к трудам матери не пролезу по нему.
Тогда я угрожающе обхожу преграду, двигаюсь в его сторону и вытягиваю руку. Остается несколько сантиметров, прежде чем я коснусь его «мантии» и оттащу подальше от неприятностей.
— Иди сюда! — свирепо выпаливаю я, хватаясь за край своей простыни.
И тут...
Брат резко вскакивает со стула, свободной рукой развязывает концы мантии и ускользает у меня прямо из рук. Набитая шоколадом и еще не успевшая столкнутся с его все поедающим ртом ложка бесцеремонно летит в меня, и на белой футболке моментально оказывается жирное коричневое пятно.
Я издаю шокирующий стон. Выпускаю простынь и без предупреждения кидаюсь в его сторону. Хантер пробегает мимо миски с мукой, что покоится на краю столешницы, зарывает в нее руку и бросает этой консистенцией в меня. Мука задевает лицо, во рту я чувствую примесь сладкого с чем-то еще.
Считаю справедливым отплатить той же монетой: зарываю руку и бросаю горсть муки в него. Попадаю прямо в спину.
Я оказываюсь в гостиной, но через какой-то миг замираю в ужасе: из кухни слышится тошнотворный хруст битого стекла. Поворачиваюсь и замечаю, что миска с мукой упала на пол и разбилась. Ее содержимое превратилось в такое же неприятное большое пятно, как и на моей футболке.
И хотя я понимаю, что за это придется отвечать, но что сделано, то сделано. Наступаю на гирлянду и чувствую, как лампочки царапают ступни. Съеживаюсь, но не показываю боли. Брат со смехом перескакивает любые помехи и запрыгивает на диван, где я его подлавливаю и хватаю за локоть.
Он вскрикивает, как загнанный в ловушку зверек.
Как раз в этот момент, по иронии судьбы, слышатся шаги.
— Что здесь происходит?! — вскрикивает мама на несвойственных ей высоких тонах. Я оборачиваюсь и вижу, как она замирает с коробкой в руках, из которой торчат бородатые головы статуэток Санты Клауса.
— Отпусти его, — велит она тоном, не терпящим возражений, — сейчас же!
И я неохотно подчиняюсь.
— Что это такое? — спрашивает она металлическим голосом и круговым движением обводит нас взглядом. — Вот это все.
— Это все Стефани! — быстро вставляет брат, а после произносит то, за что я хочу оторвать ему голову. — Она разбила тарелку с мукой и съела шоколадную пасту.
Вновь поворачиваюсь на Хантера и замечаю, что на его щеках нет следов шоколада. Он вытер их рукавом пижамной кофты, который теперь пытается спрятать за спиной. Его вторая рука в следах от муки. В принципе, как и моя. Ничего не скажешь.
— Зачем ты врешь? — я скрещиваю руки.
Хоть брату и шесть, но я хочу, чтобы он понес наказание за содеянное. Ведь если мать его опять защитит, в следующий раз он сделает что-то похуже. И опять останется безнаказанным.
— Это ты врешь! — выкрикивает он. Причем так убедительно, что в какой-то момент мне и правду начинает казаться, что я неосознанно пытаюсь свалить всю вину на него.
— Ты не хороший, — заявляю я и вспоминаю про самое больное, что у него есть, — и Санта к тебе не придет, потому что ты врешь!
Хантер строит жалобную гримасу и выдавливает слезы. Так быстро и реалистично, что я сама начинаю верить в его актерские способности.
— Я весь год вел себя хорошо, — говорит он, всхлипывая, — но из-за нее, — брат указательным пальцем тыкает в меня, — Санта пройдет мимо моего дома.
Один – Один. За то, что ты испортил мне сон.
Наверное, для мамы это становится последней каплей. Она с грохотом, так что и я, и брат вскакиваем, опускает набитую рождественскими игрушками коробку на пол, минует меня, предварительно задев плечом, и подходит к Хантеру.
Мама поглаживает брата по спине, и он тут же утыкается ей в шею, продолжая наигранно всхлипывать.
Она поворачивается ко мне и ее взгляд прямо орет, что она готова закопать меня заживо.
— А что ты хочешь? — интересуюсь я, — он разгромил мою комнату, сделал из моей простыни мантию и ждет, что я поглажу его по голове?
— Достаточно, — холодно чеканит она.
Мое подсознание словно твердит что любые аргументы уже бессмысленны. Это сражение проиграно. И снова в мою пользу.
— Я хочу, чтобы ты вернулась в комнату и подумала о своем поведении, — говорит она, не глядя в мою сторону.
— С радостью, — демонстративно вскидываю рукой, чтобы не показать, как мне на самом деле обидно, что мама принимает сторону брата. Опять.
На последней ступеньке оборачиваюсь и замечаю, как Хантер открыто злорадствует.
— Когда я спущусь, то очень надеюсь, что ты затеряешься среди подарков и угощений, — говорю со всей злобой, что собирается в голосе, — мелкий пакостник.
Театрально отворачиваюсь, но мама, словно ударом в спину, бросает мне в след то самое неприятное, за что сегодня я впервые жалею, что родилась в этой семье. И на что не отвечаю. Даже не оборачиваюсь. Лишь молча поднимаюсь по лестнице, та раздраженно скрипит под тяжелыми шагами. Вхожу в комнату и громко, так, чтобы показать, что мне все равно, хлопаю дверью.
— Можешь не спускаться, — эхом отдается в моей голове.