Глава 18
В апреле вдруг наступила весна. И как бы ни хотелось Анне ходить в прекрасном зеленом пальто, которое сшила ей мадам Фернан, в нем уже было слишком жарко.
Идти утром в школу — когда так ярко сияло солнце — было одно удовольствие. Парижане распахивали окна, чтобы впустить в дом теплый воздух, а на улицы из квартир утекали разные интересные запахи, которые мешались с ароматами весны. Кроме привычного горячего чесночного дыхания, поднимавшегося из метро, Анна чувствовала вкусные запахи кофе, свежеиспеченного хлеба, жареного лука. А скоро стали открывать не только окна, но и двери, и теперь, проходя по залитым солнцем улицам, Анна могла мельком увидеть неясные очертания «внутренностей» кафе или магазинов, которые зимой были недосягаемы взгляду. Всем хотелось погреться на солнышке, и тротуары на Елисейских Полях были заставлены столиками и стульями, между которыми летали официанты в белых костюмах, разнося напитки посетителям.
Первое мая называлось днем ландышей. На каждом углу можно было увидеть торговцев с корзинками, доверху набитыми бело-зелеными букетиками. Торговцы громко зазывали покупателей, и улицы полнились эхом их голосов. У папы на утро была назначена встреча, и он вышел вместе с Анной. Часть дороги до школы они прошли вместе. Он остановился у киоска купить газету. На первой странице была напечатана фотография Гитлера, державшего речь, но старый киоскер сложил газету пополам — и Гитлер исчез. Потом втянул в себя воздух, как будто хотел острее почувствовать запахи, и улыбнулся, показав единственный зуб.
— Пахнет весной!
Папа улыбнулся в ответ. И Анна поняла: папа думает, как чудесно, что они оказались этой весной в Париже. На следующем углу они купили букетик ландышей для мамы, не спросив заранее, сколько он стоит.
После яркого солнечного света на улице в школьном здании казалось темно и зябко. Но каждое утро Анна с нетерпением ждала встречи с Колеттой, которая стала ее лучшей подругой, и с мадам Сократ.
Хотя школьный день по-прежнему был для Анны слишком длинным и утомительным, она уже лучше ориентировалась в происходящем. Количество ошибок в ее диктантах постепенно сократилось со ста до пятидесяти. Мадам Сократ все так же помогала ей во время обеденных перерывов, и теперь Анна иногда даже могла ответить в классе на какой-нибудь вопрос.
А тем временем благодаря наставлениям мадам Фернан мама научилась хорошо готовить, и папа утверждал, что никогда в жизни не ел так вкусно. Анна с Максом с удовольствием пробовали блюда, о которых прежде даже не слышали, и, как все французские дети, пили за едой разбавленное вино. Даже толстая Клотильда, школьная повариха, теперь с одобрением разогревала обеды, которые Анна приносила из дома.
— Твоя мама знает свое дело, — говорила она.
Анна передавала эти слова маме — к великому маминому удовольствию.
И только Грета по-прежнему оставалась мрачной и недовольной. Что бы мама ни приготовила, это не шло ни в какое сравнение с тем, как похожее блюдо готовили в Австрии. А если в Австрии такого блюда не было, значит, его вообще не стоило есть. Грета обладала удивительной невосприимчивостью ко всему французскому. И ее французский не становился лучше, несмотря на то, что она ежедневно ходила на языковые курсы. С тех пор как Грета дала своей матери обещание не слишком утруждать себя помощью маме Анны и Макса, все, включая саму Грету, с нетерпением ждали, когда же она наконец уедет обратно в Австрию.
— Чем скорее, тем лучше, — говорила мадам Фернан, имевшая возможность наблюдать Грету во время воскресных визитов.
А когда весна перетекла в лето, было решено устраивать совместные выезды двух семейств в Булонский лес — это большой парк, расположенный неподалеку, в котором дети играли в мяч на траве. Пару раз месье Фернан брал у друга машину напрокат и вывозил всех за город на пикник. К радости Анны, кот тоже принимал участие в этих развлечениях. Он не имел ничего против поводка. И пока Франсин с Максом болтали, Анна с гордостью выполняла добровольно взятые на себя обязательства: присматривала за котом, предупреждая его попытки взобраться на дерево или на фонарный столб и удерживая поводок высоко над своей головой, если кот решал, что лучше идти не по земле, а по каким-нибудь перилам.
В июле стало очень жарко — намного жарче, чем бывало в Берлине. В маленькой квартирке нечем было дышать — несмотря на то, что мама держала все окна открытыми. В детской спальне было особенно душно, а во дворе, казалось, — еще жарче, чем в доме. Ночью было трудно уснуть. На уроках в школе сосредоточиться не получалось. Даже мадам Сократ уставала, а ее вьющиеся черные волосы обвисли от жары. Все с нетерпением ждали конца четверти.
А четырнадцатого июля не только у школьников, но и у всех жителей Франции был выходной день — годовщина Великой французской революции. Всюду висели флаги, а вечером Анна и Макс вместе с родителями и Фернанами отправились смотреть салют. Сначала они ехали на метро — и у всех пассажиров вокруг было приподнятое настроение. Потом они вместе с толпой других парижан карабкались по крутой лестнице к церкви на вершине холма. Отсюда было видно весь Париж. А когда в темном синем небе вспыхнул салют, все дружно и радостно закричали. В конце представления кто-то запел «Марсельезу». Песню подхватил другой голос, и скоро под горячим ночным небом пела вся огромная толпа.
— А ну-ка, ребятки, подхватывайте! — воскликнул месье Фернан, и Анна с Максом присоединились к поющим.
Это было замечательно, особенно неожиданное замедление в середине песни. И Анне было ужасно жалко, когда пение закончилось. Толпа потекла по ступенькам вниз, и мама сказала:
— Ну что же… Пора домой, по кроватям!
— Господь с вами! — возразил месье Фернан. — Разве можно сейчас отправлять детей спать? Это же четырнадцатое июля!
Мама попробовала протестовать: мол, уже поздно. Но Фернаны только рассмеялись.
— Сегодня же четырнадцатое июля! — повторяли они, будто бы это что-нибудь объясняло. — Праздник только начинается.
Мама с сомнением взглянула на возбужденные лица детей.
— Но что?.. — начала она.
— Во-первых, — заявил месье Фернан, — нам нужно поесть.
Анне казалось, что они уже поели — ведь перед выходом они подкрепились вареными яйцами. Но месье Фернан, очевидно, имел в виду нечто совсем другое. Он привел всех в большой оживленный ресторан, и они уселись за столиком на улице.
— Улиток детям! — воскликнул месье Фернан. — Они никогда не пробовали улиток!
Макс в ужасе уставился на улиток и не мог заставить себя притронуться к ним. А вот Анна, подбадриваемая Франсин, попробовала одну и решила, что по вкусу она напоминает жареные грибы. В результате они с Франсин съели не только свои, но и Максовы улитки. А в самом конце трапезы, когда все уплетали слойки с кремом, появился старик с аккордеоном. Он уселся на свой стульчик и заиграл, и скоро какие-то посетители вышли из-за столов и стали танцевать прямо на улице. Задорный моряк неожиданно подошел к маме и пригласил ее на танец. Мама сначала удивилась, но потом приняла приглашение. И Анна смотрела, как она кружится в танце, все еще удивленная, но в то же время радостная. Месье Фернан танцевал с Франсин, Анна танцевала с папой. А мадам Фернан объявила, что ее совсем не тянет танцевать, потому что она видела, что Макс терпеть не может танцы.
Наконец месье Фернан сказал:
— Ну, пора двигать!
Они шли по улицам вместе с толпой. Было гораздо прохладнее, чем днем, и Анна совсем не чувствовала усталости. Всюду играли на аккордеонах и танцевали. Они то и дело присоединялись к танцующим. В некоторых кафе в честь праздника бесплатно угощали вином, и взрослые время от времени останавливались, чтобы выпить по бокалу, а детям наливали «кассис» — ликер из черной смородины. В лунном свете блестела река. Над ней, как огромное темное существо, возвышался собор Парижской Богоматери. Потом они шли вдоль берега, под мостами. Тут тоже играла музыка и танцевали люди. И Анна утратила чувство времени и просто в счастливом изумлении шла за месье Фернаном.
Неожиданно Макс спросил:
— Что это за странный свет в небе?
Оказалось, это заря.
Они как раз пришли на главный рынок Парижа. Вокруг грохотали по булыжникам тележки с овощами и фруктами.
— Ну что — проголодались? — спросил месье Фернан.
Несмотря на то что к этому моменту они съели по два ужина, каждый чувствовал, что умирает от голода. Здесь не играли аккордеоны, и люди просто готовились к началу рабочего дня. Хозяйка маленького кафе разливала по плошкам дымящийся луковый суп. Они уселись на деревянные лавки вместе с рабочими рынка и съели по полной плошке, ломтями хлеба подобрав все до капельки. Когда они вышли из кафе, наступил день.
— Вот теперь можно отправлять детей в кровать, — сказал месье Фернан. — Теперь они знают, что такое четырнадцатое июля.
Уже сонные, они распрощались с Фернанами и поехали домой на метро с припозднившимися после праздника горожанами и теми, кто спешил на работу. И, едва добравшись до кроватей, тут же отключились.
Но перед тем как уснуть, Анна успела сказать:
— В Германии мы никогда не праздновали четырнадцатое июля.
— Конечно, нет, — ответил Макс. — Там не было Французской революции.
— Да знаю я, — сердито буркнула Анна и добавила, уже сквозь сон. — Но это было чудесно!
Начались летние каникулы. Как раз когда они раздумывали, как их провести, пришло письмо от герра Цвирна. Он приглашал их всей семьей приехать в «Гастхоф Цвирн» в гости. А когда они стали гадать, откуда взять деньги на дорогу, папе заказали три статьи для французской газеты и заплатили за них намного больше, чем ему обычно платили в «Парижанине». Это решило проблему.
Все радовались открывшимся перспективам, а в довершение к этому Макс принес домой отчет о своих учебных успехах. Читая его, мама и папа не могли поверить своим глазам: ничего похожего на привычные «не старается» и «не выказывает интереса» там не было и в помине. Вместо этого было написано «смышленый» и «трудолюбивый», а внизу листа директор добавил свои комментарии: Макс сделал замечательные успехи. Мама была так счастлива, что не скрывала радости, когда прощалась с Гретой, которая наконец собралась в свою Австрию. Предстоящему избавлению от Греты радовались все и из-за этого чувствовали необходимость быть с ней подчеркнуто любезными, а мама даже подарила ей маленький шарфик.
— Не уверена, что в Австрии такое носят, — хмуро заметила Грета, но шарфик все-таки взяла.
А потом и они уехали в Швейцарию.
В «Гастхоф Цвирн» все было по-прежнему. Герр Цвирн и фрау Цвирн были все так же добры и сердечны. А после раскаленного Парижа озерный воздух казался особенно свежим. Было приятно слышать такой знакомый и милый швейцарский диалект и понимать каждое слово. Франц и Френели точно так же были готовы дружить с Анной и Максом, как и до их отъезда. Френели в скором времени поведала Анне о рыжем мальчишке, который теперь относился к Френели по-особенному — тепло, объяснила Френели. Она не стала описывать, в чем именно это проявляется, но было видно, что ее это радует. Франц взял Макса с собой на рыбалку — с той же самой старой удочкой. Они играли в те же самые игры и бродили по тем же самым лесным тропинкам, что и в прошлом году. Все было точно так же, как раньше, — но все это «точно так же» вызвало у Анны с Максом странные чувства.
Как могут Цвирны жить так же, как раньше, когда Макс и Анна стали совсем другими?
— Что-то должно меняться, тебе не кажется? — спросил Макс Франца.
— Что именно? — не понял Франц.
Но Макс и сам не знал.
В один из дней, когда Анна гуляла с Френели и Рёзели, им встретился герр Граупе.
— Добро пожаловать в нашу прекрасную Швейцарию! — воскликнул он, с чувством пожал Анне руку и стал расспрашивать ее о французской школе.
Анна рассказала об уроках, о завтраках в школьной кухне Клотильды и о мадам Сократ. Но герр Граупе был глубоко убежден, что ничто не может сравниться с его деревенской школой. И Анна почувствовала себя почти виноватой за то, что ей нравится французская школа.
— Неужели? — недоверчиво переспросил герр Граупе.
А затем с Анной случилось нечто странное. Герр Граупе спросил, в каком возрасте французские дети оканчивают школу. Анна не знала, но вместо того, чтобы ответить герру Граупе по-немецки, она внезапно, передернув плечами, произнесла со своим прекрасным парижским произношением:
— Je ne sais pas (не знаю).
Она тут же ужаснулась своему поступку. Вдруг герр Граупе подумает, что Анна выделывается?
Она ведь не хотела этого. Она даже не понимает, как это произошло. Как будто где-то внутри нее кто-то тайно от всех думал по-французски. Вот ведь какая нелепость! Если она, живя в Париже, не думала по-французски, то почему это вдруг случилось сейчас?
— Я вижу, вы стали совершенной француженкой, — сказал герр Граупе разочарованно, когда они оба оправились от пережитого удивления. — Ну что же — я вас не задерживаю, — и поспешил прочь. Френели и Рёзели были непривычно молчаливы, когда они втроем двинулись дальше.
— Ты теперь запросто можешь сказать по-французски все, — наконец выдавила Френели.
— Нет, — возразила Анна. — Макс говорит гораздо лучше.
— Я могу сказать oui… Кажется, это значит «да», так ведь? — спросила Френели. — А во Франции горы есть?
— Вокруг Парижа нет, — ответила Анна.
Френели задумчиво посмотрела на Анну, а потом сказала:
— Ты знаешь, ты теперь какая-то другая.
— Совсем нет! — возмутилась Анна.
— Да, — настаивала Френели. — Я не знаю, что именно, но в тебе что-то изменилось.
— Ерунда, — возразила Анна. — Конечно же, нет!
Но в глубине души она знала, что Френели права, и неожиданно почувствовала себя умудренной опытом и печалью. В свои одиннадцать лет.
Остаток каникул прошел довольно весело. Анна и Макс купались и играли с Цвирнами. И пусть все было точно так же, как раньше, все равно было здорово. В конце концов, разве важно, заметил Макс, что они теперь не совсем принадлежат тому, что их окружает?
Как же было печально расставаться с друзьями и уезжать, когда каникулы кончились! Но теперь вернуться в Париж для Макса и Анны означало вернуться домой. Кто бы мог подумать, что такое возможно?..