Глава 4.
По данным Human Rights Watch, от бытового насилия страдает каждая четвёртая российская семья.
В 2017 году ежедневному насилию в домашних условиях подвергалось
36 000 женщин и 26 000 детей.
Молчание усугубило и без того с каждым днём ухудшающуюся обстановку в нашем доме. После первого случая рукоприкладства Большой Человек ненадолго притих, словно прислушивался, какие последствия вызовут его действия. Не получив обратной реакции в виде решительного отпора, он успокоился и окончательно укоренился в своей безнаказанности. Вседозволенность развязала ему руки, открыв для нас с мамой дверь в ад, вследствие чего череда дней смешалась в калейдоскоп — страшный, бессвязный и однообразный.
— Пиши, я сказал!
Я прихожу домой из школы, оставляю в комнате рюкзак и иду в зал, откуда доносится разъярённый голос Большого Человека. Моя мама сидит за столом и что-то судорожно пишет на листке бумаги. Отчим, резко надвинушись на неё, уже заносит руку, но, заметив меня, отходит в сторону и обрывочно кружит по комнате. Мама задаёт ему вопрос тихим голосом и он, вновь сорвавшись с места, повторно бросается на неё.
— Пиши, сука! Уууу, блядь.
Как оказалось, он обратился к ней, чтобы она написала расписание автобусов для его друга, а что стало причиной такой сильной вспышки агрессии — до сих пор остаётся загадкой.
Я не помню тот момент, когда его кулак впервые обрушился на меня. Возможно, моя психика тогда прибегла к самозащите и стёрла те воспоминания, но все последующие разы я помню так, как будто это было вчера. Он бил расчётливо, целенаправлено, чтобы унизить и причинить боль. Можно сказать, он бил профессионально. Пинал ногами, швырял в разные стороны, обрушивал на меня первые попавшиеся под руку предметы. Повода для этого не требовалось — только его плохое настроение или внезапные вспышки ярости.
Обстановка в нашем доме изменилась навсегда. Теперь все наши с мамой действия и слова были направлены на то, чтобы как можно меньше цеплять Большого Человека. Всё, что могло вызвать его неудовольствие, тщательно избегалось, либо старательно скрывалось. Купили что-то вкусное — «Широко живете», прошла мимо по коридору — «Чмо ебаное» и пинок под зад. Это стало моим обычным прозвищем, спустя какое-то время стало даже не обидно. Обижало другое.
Например, в один из дней он зашёл в мою комнату и, поедая вишни, обсасывал косточки и выплевывал их прямо в меня. Просто стоял, молча смотрел и плевал, пока я забилась в угол комнаты. После этого больно шлёпнул меня по затылку и вышел. С того случая я полюбила прятаться в сарае, чтобы читать там книги. В тех написанных на страницах мирах мне было хорошо и спокойно.
Однажды я задала ему вопрос «Зачем Вы живете с моей мамой, если так её ненавидите?»
— Как — зачем? — удивился Большой Чедовек, — Для секса.
Он был повёрнут на этой теме. Диски с фильмами порнографического содержания вместе с его вещами перекочевали в наш дом, и поначалу отчим прятал их под ковром в зале, а потом уже начал смотреть в открытую. Однажды днем я вошла в зал, когда он сидел на диване в семейных трусах с расстегнутыми пуговицами, и смотрел очередной фильм.
— Вы что делаете? — я в ступоре застыла на пороге.
— А что такого? — он перевёл на меня затуманенный взгляд, — Садись и смотри со мной.
Я убежала в свою комнату.
Эти трусы с расстегнутыми пуговицами стали его привычной домашней одеждой. Он ходил в них по дому, не стесняясь, почесывал половые органы через раскрытую «ширинку» и гордо выпячивал живот.
Жизнь с каждым днём становилась все более невыносимой. Например, когда я ела, сидя за столом, он мог подойти, испустить рядом со мной газы и, когда я вскакивала и отходила, съедал мою еду. Проделывал он это постоянно. Удивительно, но моя прабабушка рассказывала, что во время войны над ними точно так же издевались фашисты.
Моим убежищем были музыка и поэзия. Ещё лет в девять я начала писать разные истории про детей, которые попадают в волшебную страну, про приключения говорящих животных и многих других персонажей, которые бесконечно рождались в моей голове. Став старше, я начала писать стихи и ездить с ними по разным конкурсам, часто занимая призовые места. Когда моя мама начала жить с Большим Человеком, наполнение моих стихов изменилось — они стали мрачными, рассказывали о смерти и усталости, и все удивлялись, что маленькая девочка сочиняет такие недетские строки. А в двенадцать я написала стих обо всем, что со мной происходит.
Мама, в нашем доме поселился "большой человек",
Я закрываю дверь, а он смотрит в окно,
Я закрываю лицо, а он мне из-под век,
Тычет в зрачок и смеется. Ему всё равно.
Мам, в нашем доме теперь все, не как у людей,
А в моей комнате страх смотрит вниз с потолка,
Раньше я очень боялась жуков и зверей,
Но теперь знаю - страшнее во взмахе рука.
Ты так похожа на куклу, на куклу из тех,
Что, шитые белыми нитками, слепо глядят.
Мама, мне дико, у нас все не так, как у всех,
Но, пока ты молчишь, люди тоже, наверно, молчат.
А эти отметины синим совсем не мои:
Мама, я в теле запрятана, как в сундуке,
Мама, открой его, Это же я, посмотри! -
Под кучей тряпья притаилась, как мышка, на дне.
Мама, "большой человек" хочет то, что нельзя,
Странно - такому большому, и не объяснить,
Что у меня от ужаса плачут глаза,
Что мне до одури хочется взять - и жить.
Вот и сижу себе, не подымая век,
Сижу и нервно дергаюсь на каждый звук.
А по нашему дому ходит большой человек,
Ходит, и зачем - то со злостью пинает сундук.
Когда мне исполнилось двенадцать, мама купила мои первые контактные линзы. Для меня это стало настоящим праздником, ведь позади те ненавистные годы, когда я носила очки и получала за это разные прозвища! Такое счастье — искреннее, детское, полное облегчения, сложно передать словами. Когда я приехала домой и предстала перед домашними в новом виде, Большой Человек сначала пристально смотрел на меня, а потом улыбнулся и сказал: «А я и не думал, что у тебя такие большие глаза». Это можно было бы принять за комплимент, но что-то такое таилось в его внимательном взгляде и той интонации, которой он произнёс эту фразу, что я, даже будучи ребёнком, совершенно явно поняла — мне пиздец. Вот прямо так.
И оказалась права.
В том же возрасте у меня начались менструации, и я рыдала, чувствуя, что мое тело меняется и это только к худшему. Быть взрослым для меня означало погрязнуть в череде ещё более сложных событий, нежели те, что присутствовали в моей жизни. Вместе с детством грозилась уйти и моя безопасность, за которую я всё ещё пыталась цепляться.
На тот момент я не чувствовала себя жертвой, это была уже моя естественная среда обитания. Я даже представить себе не могла ничего другого, страх и боль стали чем-то привычным, тем, что происходит у всех. Хотя я видела другие семьи и такого там уж точно не происходило.
Помимо описанного в прологе эпизода, когда я обнаружила Большого Человека стоящим у моей кровати, последовали и остальные. Например, в один из вечеров я вышла из ванной, кутаясь в халат, и собиралась пройти в свою комнату. В коридоре между кухней и ванной стоял отчим. Когда он увидел меня, его взгляд изменился. Отчим засмеялся, схватил меня за шиворот и потащил обратно. Халат распахнулся, я отчаянно пыталась вырваться, попутно прикрывая обнажившееся тело, но моих сил не хватало, чтобы отбиться от здорового грузного мужчины. Он наполовину стянул с меня одежду и засунул головой в воду. Я стала кричать, но позвать на помощь не получилось, в рот и легкие попала вода и я начала захлебываться. Он отпустил меня, осмотрел моё тело, пока я пыталась прикрыться, и ушёл, сказав напоследок что-то матерное. Кажется что-то о том, какая я дура, что не поняла его шутку.
Точно такие же манипуляции он проделывал с моим котёнком — за домом был пруд, и однажды Большой Человек поймал несчастное животное и, размахнувшись, забросил его почти на середину, весело смеясь и наблюдая, как тот беспомощно барахтается, перебирая лапами и истошно крича. Стоял холодный октябрь, но я, не раздумывая, бросилась в воду и поплыла, чтобы успеть вытащить любимца. То, что я, одетая в тёплую одежду и тяжёлую обувь, не пошла ко дну вместе с котом — это какое-то чудо. Когда я вылезла и, дрожа от холода, сжимала в руках едва живое тельце, стоя перед отчимом, он лишь покрутил пальцем у виска и сказал, что я ебанутая.
К лету котёнка уже не было в живых — он стал очередным «десантником», который не выдержал полетов по двору и ударов об землю.
И даже это было только началом.
Большой Человек регулярно обращал внимание на то, что мое тело меняется — все это сопровождалось сальными шутками, ехидными замечаниями и подколками. Когда в новостях по телевизору показывали сюжет о том, как Полиция накрывает бордели, он звал меня и говорил — «Смотри, с тобой будет то же самое». Я плакала и жаловалась маме, но это не помогало.
Методичные унижения и недвусмысленные посягательства на мое, становившееся подростковым, тело, привели к тому, что я почти потеряла связь с реальностью. Мне представлялось что я — это не я, а некий неодушевлённый предмет, что тело — это только оболочка и, что бы с ней не происходило, меня настоящую никто не тронет. Мама к тому времени жила в своём собственном коконе, сотканном из безысходности и страха. Мы оказались разделены.
— Мама, почему мы это терпим? Почему ты не разведёшься с ним?
Он продолжал угрожать ей сделать со мной страшные вещи в случае развода и если правда всплывёт. Он буквально висел над ней, как страшное проклятие.
Еще мама делала все то, чему ее учили, то, что до сих пор передаётся из поколения в поколение почти во всех российских семьях. В тот момент не только она — миллионы женщин стояли и говорили «Что люди скажут?».
Угадайте, что сделала я?
То же самое.