Таёжный лес.

«Дай сердцу волю — приведёт в неволю».

 Ранняя зима. Таёжный лес. Идёт небольшой снегопад.
  В глуши, меж двух ручейков, расположен был небрежный каменный монастырь, стены коего ныне поросли мхом, а окна разбились. Он мелок по размеру, и дойти до него можно лишь по широкой грязной тропе, тянущейся от хутора. Множество кочек и ямок, затруднявших шаг, загромождения камней и чрезмерная извилистость её в наши дни не оставляет приятных ощущений от прогулки. Тропа эта и раньше вызывала отвратительные чувства у прохожих, ведь была воистину тосклива душе. Но одним каким-то зимним днём, свершила она мечту человека.

  Он шел один, собирая на чёрную мантию свою снежинки, оглядывался по сторонам и тяжело дышал. В его голове, вопреки виду природы, цвела надежда, да десятки ярких образов и мечтаний возникали в уме его. Шагал человек осторожно, словно для чего-то стараясь быть бесшумным. И когда из-за деревьев лесных показались могучие стены монастырские, сердце стало разрывать грудную клетку своим частым биением, отчего обладатель сердца сморщился. Мысли вспыхнули ещё более ярким огнём, чем прежде. Руки затряслись.
  Смахнув с рукава снежинку, тяжело вздохнул человек и переступил через ручей. Ныне был он на территории старого монастыря. Вокруг не было ни души. Если только души не находились в высокой траве и пышных цветах, огромное количество коих располагалось по всей площади строения. Человек сквозь окно заметил какие-то движения в здании, что было перед ним. В тот момент он не слишком понимал, что собирается делать и не слишком дотошно осматривал местность вокруг, поэтому в его будущих воспоминаниях, здание являлось прямоугольным и каменным - это всё, что запомнил он. Им тогда руководили чувства. И так некто в мантии встал сбоку от открытого окна, склонив голову вниз, внимательно слушая то, что происходило в тёмной комнате. Сначала раздался кашель. Потом кто-то, сперва отодвинув, по всей видимости, стул, уселся на него. Ещё раз кашель. Непонятные шорохи.
- Присаживайся же, Паисий. Я готов выслушать твой рассказ. – сказал некто мягким и спокойным голосом, прервав монастырскую тишь.
- Отец, - обратился второй мужчина к первому, усаживаясь на стул, - моя история полна разочарований, радостей и других вольных эмоций! Но я ни за что не прошу Бога простить меня и не собираюсь каяться в своих грехах. - после своих слов мужчина с грубым голосом замолчал. Человек за окном оглянулся, дабы понять, есть ли кто рядом.
- Вещай же, Паисий, зачем ты прибыл в обитель? Раз уж решился поведать монаху о свободе своей, то не бойся ничего. В ином исходе, ты знаешь, что Бог всё видел. - сказал второй мужчина. На этот раз его голос был не просто мягок, он имел редкую особенность -  при нём душа будто очищалась, но при этом ей внушался одновременно и страх. Послышался недовольный смешок, видимо издаваемый другой личностью в комнате.
- Да начну же я рассказ, - с торжеством произнесла эта личность. - Рождён был я на юге страны, в месте, названия которого я не помню. Но помню поля бескрайние, отца и мать своих, - грубый голос рассказчика стал обретать мечтательные тона, - помню ветер свежий! Помню, как с друзьями играл, и, - мужчина запнулся, - и как работал я на ферме, а по ночам чудные рассказы бабки слушал. Но, простите, Отец, для рассказа моего это не важно. Ведь с местечка родного я был извлечен, дабы образование городское получить. И стал жить я не окружённый полями, а окружённый людьми. Городской быт был довольно сложен, я искал монетки ежедневно ради хлеба, об увеселениях и слышать не мечтал. Жилось, да, трудно, но не уныло. Рутина заглушала любые чувства и эмоции, и в этом круговороте однообразных дел, я заметил девушку одну.
  Монах причмокнул, когда Паисий замолчал. Человек за окном сделал шаг, и оказался ближе к окну. Рассказчик всё не говорил.
- Паисий, ну же, продолжайте! - недовольно промолвил монах, снова прервав тишину. Послышался шаг. Паисий вдохнул холодный воздух. Он глядел в окно, приблизившись к нему, отчего человек в мантии в испуге немного отстранился.
- Да, Отец, простите грешного меня, - тихо начал мужчина. - Продолжаю сей рассказ, - сказал своим грубым голосом Паисий, - влюбился я в неё. - как будто сняв тяжесть с плеч своих, протянул мужчина. Издался какой-то стук. Рассказчик продолжил, но мечтательный тон его исчез. Паисий ушёл от окна.
- Я любил и был любим. – медленно, отчётливо, думая над каждым словом произнёс он. - И мир тогда перестал быть важен для меня, лишь она в своем обличие великом была нужна! Вы, Отец, наверняка ведь меня не понимаете, да? А хотя мне то что... - голос вновь затих. Паисий закашлял. Монах молчал.
  Человек в тёмной мантии облокотился на стену, от чего-то он хотел попасть в монастырь, проникнуть за стены каменные, увидеть человека, что вёл рассказ, да не мог. Не мог из-за страха своего, что внутри всё рос и рос, попутно с воодушевлением и надеждой стремясь вырваться наружу. Чёрная мантия продолжала покрываться слоем снега. Температура понижалась, тело чуть тряслось от холода, не только лишь от боязливости.
- Мы безумно любили друг друга, - неожиданно заговорил Паисий, - строили чудны́е планы на жизнь нашу будущую, наслаждались ежеминутными нежностями тел. Я спешил к ней после учебных часов, узнал её семью, узнал о ней побольше, рассказывал о днях своих былых в селе. И радость стала казаться осязаемой. А потом... - голос рассказчика задрожал, - но потом нам пришлось расстаться. - мужчина еле как произнёс последнее слово, заплакал и сел на стул. Человек за окном, слыша слёзы Паисия, упал на землю, вскинул голову кверху, разрываясь от желания показаться в окне и страха перед своим обнаружением.
  Паисий по всей видимости утёр слезы, резко встал и ударил по стене. Ни капли боли не почувствовал он. Страсти души разыгрались сильнее:
- Отец! - вскрикнул он ужасным криком, содрогаясь телом, изворачивая голос от боли и падая на морозный пол, - что же вы молчите, Отец?! Да вы, да вы совсем не понимаете чувств моих? - слёзы текли, словно ручьи у монастыря, вскрики голоса всё также были ужасны. Он лежал жалким ничтожным существом, дрожа, на каменном полу.
- Что убо, возможно вы настолько лишены жизни прошлой, что забыли о бывшем счастье! Да я тогда, тогда! - мужчина в непонятных конвульсиях носился от стены к стене, - Когда был вместе с ней, я был воистину счастлив! Была нужна лишь она мне, её голос, её руки, её волосы, её глаза, - Паисий пытался изобразить предметы описаний жестами рук, но не выходило, он лишь гладил нечто воображаемое в воздухе, - это всё, это всё было личным моим счастьем, и душа моя казалась чистой! И был я человеком, и не хотел я никого обижать! А расстались мы внезапно! - Паисий плашмя ударил ладонью о стол, вскричал, вновь уселся. Он быстро дышал и потирал руку, словно это помогло бы избавиться от появившейся боли. Эта боль начала приводить мужчину в чувства.
- Началась война. - резко успокоившись продолжил Паисий, заново формулируя мысль, - И я ушёл в солдаты. Мне пришлось. - отрезал он, словно надо было оправдать себя, - Она осталась в городе. В полку быстро нашлись мне друзья, о которых я ничего не припоминаю. И о войне самой не припоминаю ничего. Только помню какой-то свист, страх и смерти. Ежедневно кто-то гиб. И я надеялся, что она не погибнет никогда. А на себя плевал. Жаждал губ её я ночью, надеялся на встречу нашу утром… - Паисий вздохнул, словно стыдясь своих воспоминаний и замолчал. Монах не говорил. Человек за окном тихо зарыдал вслед за рассказчиком, всё ещё сидя на земле. Снежинки продолжали с неба капать.
- А нет, наврал. Помню я частицы жизни той… когда вернулся в края родные, ну, по службе занесло, то не увидел я своей семьи там. И дом мой был разрушен. И часть души моей сломалась. И мечты мои в абсолют взвились. - мужчина нервными движениями постучал ногтями по столу, - В сражениях я бился, бился не знаю за что и зачем! Бежал на врагов, стрелял в чернь, возился с друзьями по полку над штабными обязанностями в перерывах между рёвом орудий… спокойствия было мало, но если приходило оно, спокойствие это, то не ощущал я себя запятнанным кровью. Думал же я, что человеком великим, да смышлёным, да образованным являюсь, - саркастически описал Паисий. Он откинулся на спинку стула, схватил рукой грудь и что-то запел. Пел он тихо, но нежно и трепещуще. Какие-то две ноты шли из рта, успокаивая его.
- Паисий, - начал говорить монах, привычным спокойным тоном, но уже словно надеясь остановить рассказ мужчины.
- Молчите, молчите, Отец! - вновь вскричал Паисий. После вновь застыдился и замолчал. - Скоро я закончу свой рассказ, - угрюмо добавил он.
  Человек за окном встал, попытался незаметно взглянуть в помещение, где говорил монаху Паисий, но увидел лишь свет фонаря, бликом ослепивший его мгновенно и на мгновенье. Когда мужчина продолжил говорить, некто в мантии вновь облокотился на стену.
- Война закончилась, и я вернулся в город тот. Искал-искал её по всюду, в лица прохожих вглядывался, надеясь, что она будет где-то там, где-то тут идти. Но не было её. И что с ней стало? И где она? И что мыслит она? Это всё мне до сих пор неизвестно. А к душе успокоение какое-то стало приходить… - Паисий встал. Облокотился на стол и взглянул сквозь окно и стены монастырские на таёжный лес.
- А ведь знаете, Отец, что же я за личность? Я не знаю кто я, - почти нашептывая говорил Паисий, раскрывая глубинные мысли души. - Жизни ведь не было у меня, Отец, а вот я сломлен. И сломленный нахожу успокоение в Божестве небесном. И от жажды тишины и покоя я пришёл сюда. Знаю, что не видать мне свободы в стенах этих каменных, знаю, что не смогу я больше чувствовать яркие эмоции, но я готов на это. Ощутил я свободу, довольно мне. Пожил – и хватит, пора и для себя пожить, да тишью наконец насладиться. Может, писать буду, как вам идея?

  Паисий завороженно смотрел на танец снежинок. Они сплетались друг с другом, образуя на мгновение пышные формы, а потом таяли иль падали. Человек за окном решился сделать то, что хотел. Он, оттолкнувшись от стены ногой, сбросил с себя мантию, встал пред окном открытым и пред Паисием. Хрустнул снег под подошвой, шкура тёмная ветром немного уносилась к лесу.
  Паисий смотрел на юную, тонкую и дрожащую девушку бездушными и страшными глазами. Но показалось, что в миг он дрогнул, а глаза вспыхнули огнём. Их взгляды встретились.
- Паисий... нашла же я тебя... - сказала она, ринувшись в объятья. Через окно он смог только обхватить верх её тела, пока она впивалась руками в одежду его, согревала тело своё хрустальное теплом, радуя душу тонкую. В этих странных объятиях девушка была счастлива, страх её исчез. Дрожь исчезла. Паисий же не знал, что делать. Он не верил в то, что сейчас происходит. Взгляд его опустился со снежинок на её тело, и, отодвинув девушку от себя за плечи, посмотрел ей в глаза. Решимость появилась во взгляде.
- Прости меня, - сказал он. Она хотела начать говорить, но он не дал этого сделать, - я не могу. – вздохнул он, - Я видимо люблю тебя, но я не могу быть с тобой рядом. Прости.
- Про что же ты, Паисий? – она, растерянная потянулась вновь к нему, но он отступил.
- Елизавета, я не хочу более что-либо чувствовать. А может, и не могу. Не знаю. Знаю только, что я один. Прощай. – сказал он ей, а повернувшись к монаху, дополнил, - Я кончил свой рассказ. – и вышел, хлопнув дверью. Монах встал, недовольно посмотрел на Елизавету, что взирала на закрывшуюся дверь. Мысли её переполняли, мысли, коие не описать никак, ведь поток и разность их была велика, но важно то, что в тот миг она стояла, видя лишь дверь, за которой скрылся он. Он и дверь… он за дверью… дверь за ним… Слёз более не было. Страха более не было. Было отчаяние, какая-то глухая злоба и боль. Сильная боль.
 
  Через несколько минут человек в черной мантии шагал прочь от монастыря по грязной тропе. Снегопад прекратился. Таёжный лес был тих.

Конец.