Дж. М. Кутзее. Бесчестье
За этот роман южноафриканский писатель Джон Максвелл Кутзее получил в 1999 году свою вторую Букеровскую премию, а в 2003 — Нобелевскую премию в области литературы.
В центре романа «Бесчестье» — история пожилого университетского профессора, влюбившегося в свою студентку и потерявшего работу из-за своей порочной страсти. Но история профессора меркнет на фоне событий, происходящих вокруг. По сути, герой переживает состояние «бесчестья» в полном одиночестве, ибо большинству людей рядом с ним нет никакого дела до понятия «честь». Они скрывают свои неблаговидные поступки под покровом анонимности или личиной безразличия, а «на свету» руководствуются показными правилами, вековыми устоями или абстрактным, ничего не значащим для них долгом.
В мире, лишенном «чести», главный герой обречен на удел изгоя, доживающего свой век среди приговоренных к смерти животных.
У романа есть экранизация 2008 года с Джоном Малковичем в главной роли. Не видел этот фильм, но актер отлично вписывается в образ главного героя романа, как я его себе представлял!
***
— Скучал по мне? — спрашивает она.
— Я по тебе все время скучаю, — отвечает он. Он гладит ее не тронутое солнцем медово-смуглое тело; заставляет ее вытянуться рядом с собой, целует ей груди; они любят друг дружку.
Сорайа высока и стройна, с длинными черными волосами и темными, влажными глазами. Строго говоря, он достаточно стар, чтобы быть ей отцом; но с другой стороны, и опять-таки строго говоря, отцом можно стать и в двенадцать.
***
Поскольку она доставляет ему удовольствие, причем неизменное, он понемногу привязывается к ней. Привязанность эта, как он полагает, в какой-то мере взаимна. Привязанность, возможно, и не любовь, но по крайности двоюродная сестра таковой. А если вспомнить малообещающее начало их связи, то можно сказать, что им улыбнулась удача, обоим: ему повезло найти ее, ей — найти его.
***
Он всегда был городским человеком, чувствующим себя как дома в потоке тел, там, где шествует эрос и взгляды летают, как стрелы... Он целиком и полностью за двойную жизнь, за тройную, за жизнь, состоящую из отдельных отсеков. В сущности, если он что-либо и чувствует, то лишь еще большую нежность к ней. Ему хотелось бы сказать: «Со мной твой секрет в безопасности».
***
Если он определенным образом, с определенным намерением смотрел на женщину, она отвечала ему — уж на это-то он мог положиться — таким же взглядом. Так он и жил — годами, десятилетиями, — и все это стало становым хребтом его существования.
***
ГЛАВА ВТОРАЯ
Он немного влюблен в нее. Тут нет ничего необычного: почти каждый семестр он влюбляется в ту или иную из своих подопечных. Кейптаун — город, щедрый на красоту, на красавиц.
Знает ли она, что он положил на нее глаз? Вероятно. Женщины чувствуют такие вещи, давление вожделеющих взглядов.
***
Он включает музыку: Моцарт, кларнетный квинтет. Вино, музыка: ритуал, который разыгрывают мужчина и женщина. Ничего дурного в таких ритуалах нет, их придумали для того, чтобы разряжать неловкость. Но девушка, которую он привел домой, не просто моложе его на тридцать лет — это студентка, его студентка, находящаяся под его опекой. Что бы сейчас между ними ни произошло, им придется встретиться снова как учителю и ученице. Готов ли он к этому?
***
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Я подумал, может быть, вы захотите позавтракать со мной, — говорит он. — Я бы заехал за вами, ну, скажем, в двенадцать.
У нее еще остается возможность наврать что-нибудь, увильнуть. Но она в таком замешательстве, что упускает подходящий момент.
***
— Вас тревожат наши отношения?
— Может быть, — говорит она.
— Ну и напрасно. Не беспокойтесь. Я не позволю им зайти слишком далеко.
Слишком далеко... Что в таких случаях значит «далеко» и что — «слишком далеко»? И похоже ли ее «слишком далеко» на его?Начинается дождь: водная пелена гуляет по пустому заливу.
— Ну что, поехали? — говорит он.
Он привозит ее к себе домой. На полу гостиной, под звуки бьющего в оконное стекло дождя, он овладевает ею. У нее чистое, простое, по-своему совершенное тело; и хотя она так и остается пассивной, происходящее доставляет ему такое наслаждение, что в миг оргазма он валится в опустошенное забытье.
***
На ней блестящий желтый дождевик; в машине она надвигает капюшон на лоб. Лицо ее разрумянилось; он и не глядя видит, как вздымается и опускается ее грудь. Она слизывает дождевую каплю с верхней губы. «Дитя! — думает он. — Не более чем дитя! И что я делаю?» Но сердце его, охваченное желанием, бьется неровными толчками.
***
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Он овладевает ею еще раз, на кровати в комнате дочери. Ему хорошо с ней, так же хорошо, как в первый раз; он начинает понимать движения ее тела. Она проворна, жадна до нового опыта. Если он и не ощущает в ней полностью развитой сексуальной потребности, то это лишь потому, что она молода. Одно мгновение застревает в памяти — она сцепляет ноги на его ягодицах, чтобы вдвинуть его в себя еще дальше, и когда напрягаются ее прижатые к нему бедра, он ощущает прилив радости и желания. Как знать, быть может, несмотря ни на что, у них есть будущее.
***
Возвращаясь тем же вечером с концерта, он притормаживает на красный свет. Чуть впереди останавливается, содрогаясь, мотоцикл, серебристый «дукати» с двумя седоками в черном. Оба в шлемах, тем не менее он их узнает. Мелани сидит на заднем сиденье, широко раздвинув колени, оттопырив зад. Быстрая дрожь похоти сотрясает его. «Я был там!» — думает он. Затем мотоцикл рывком уходит вперед, унося ее.
***
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Вот тут», — указывает желтый от никотина палец отца. Колебания затухают, рука опускается, ставит X, этот крест праведников: «J'accuse» [«Я обвиняю» (фр.).]. Теперь графа, отведенная для имени обвиняемого. Дэвид Лури, пишет рука, профессор. И наконец, в самом низу листа, дата и подпись: арабеска «М», «е» с четкой петелькой, завитушка последней «с».
Дело сделано. Два имени на листке бумаги, его и ее, бок о бок. Двое в постели, уже не любовники, но враги.
***
Возможно, у молодых есть право на то, чтобы их защищали от необходимости созерцать стариков, содрогающихся в корчах страсти. В конце концов, для того и существуют шлюхи: чтобы сносить экстатические конвульсии малоприятных самцов.
***
Он ждет продолжения, но продолжения не следует.
— Во всяком случае, — говорит Люси, — если вернуться к нашей теме, тебя благополучно прогнали. Твои коллеги снова могут дышать спокойно, пока козел отпущения блуждает в пустыне.
Утверждение? Вопрос? Она действительно считает его козлом отпущения?
— Не думаю, что «козел отпущения» наилучшая формулировка, — осторожно начинает он. — Козлы отпущения приносили практическую пользу, пока за ними стояла мощь веры. Ты взваливал все грехи города на козлиную спину, выгонял его в пустыню, и готово — город очищался. Процедура срабатывала, поскольку все, включая богов, понимали значение обряда. Потом боги умерли, и вдруг выяснилось, что очищать город придется без помощи свыше. Взамен символических действий понадобились реальные. Так появился цензор [Одно из двух должностных лиц, следивших в Древнем Риме за благонадежностью граждан.] в римском смысле этого слова. Девизом стал надзор: надзор всех за всеми. Очищение сменилось чисткой.
***
— Как она? — спрашивает он, когда Бев возвращается.
В ответ Бев лишь слегка качает головой. Не ваше это дело, видно, хочет сказать она. Менструации, роды, изнасилование и то, что за ним, все, замешенное на крови, суть бремя женщины, ее сокровенная тайна.
***
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Впервые ощущает он вкус того, на что это похоже — быть стариком, человеком, усталым до мозга костей, без надежд, без желаний, равнодушным к будущему. Сгорбясь на пластмассовом стуле, торчащем среди зловонных куриных перьев и гниющих яблок, он ощущает, как интерес к миру капля за каплей истекает из него. Пройдут, возможно, недели, возможно, месяцы, прежде чем интерес этот иссякнет, пока же капли сочатся не переставая, и когда все кончится, он станет похожим на застрявшую в паутине мушиную оболочку, ломкую, легкую, как рисовая шелуха, дунь — и ее нет.
***
Полицейские уважительно слушают, один из них записывает каждое слово, ручка, нервно рыскает по страницам записной книжки. Они принадлежат к ее поколению и все же держатся от нее на расстоянии, как от существа оскверненного, способного и их запятнать своей скверной.
***
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— Люси наша благодетельница, — громко объявляет Петрас и затем, обращаясь к Люси: — Вы наша благодетельница.
Безвкусное, на его взгляд, слово, двусмысленное, испортившее эту минуту. И все же можно ли винить Петраса? Язык, которым он с таким апломбом пользуется, давно уже — знал бы об этом Петрас! — стал изношенным, рыхлым, как бы изгрызенным изнутри термитами. Только на односложные слова и можно еще полагаться, да и то не на все.
Что тут делать? Ничего такого, что способен придумать он, бывший преподаватель методов передачи информации. Ничего, разве вот начать сызнова, с азов. Но ко времени, когда вернутся длинные слова — воссозданные, очищенные, внушающие доверие, — он будет уже мертвецом с солидным стажем.
***
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Он полагает, что люди, от которых жестокость требуется по долгу службы, те же работники боен к примеру, отращивают на своих душах черепаховые панцири. Привычка черствит: должно быть, в большинстве случаев так оно и есть, но, похоже, не в его. Похоже, он дара очерствления лишен.
***
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
— Для такой работы особых навыков не нужно, с ней и мальчишка сладит. Рыть землю — самое занятие для мальчишки.
Последнее слово Петрас произносит с неподдельным удовольствием. Был когда-то и он мальчишкой, не то что теперь. Теперь он только и может что время от времени прикидываться мальчишкой, как Мария Антуанетта могла бы прикидываться молочницей.
***
И следом быстро, не подумав:
— Ты чувствовала это с ними обоими? Что словно бы борешься со смертью?
— Они распаляли один другого. Вероятно, потому и делали это вместе. Как псы в своре.
— А третий, мальчишка?
— Его привели поучиться.
***
«Их специальность — изнасилования». Он думает о трех визитерах, уезжающих в не старой еще «тойоте»; на заднем сиденье навалены домашние вещи; их пенисы, их орудия, теплые и удоволенные, свернулись между их ног — мурлыкая, вот слово, которое приходит ему в голову. У них достаточно причин гордиться проделанной за день работой; служение своему призванию наполняет их счастьем.
***
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Дезире, теперь он вспомнил. Сначала родилась Мелани, темная, потом Дезире, желанная. Наградить ребенка таким именем — значит как пить дать ввести богов в искушение!
***
За едой он старается вести себя как хороший гость, рассказывает, не позволяя повиснуть молчанию, смешные истории. Он говорит о Люси, о ее псарне, пчелах, садоводческих планах, о своих субботних сидениях на рынке. Рассказ о нападении он смягчает, упоминая только, что у него угнали машину. Рассказывает он и о Лиге защиты животных, но не о своих тайных вечерних свиданиях с Бев Шоу.
История его, состеганная таким манером из отдельных кусков, лишена теней. Сельская жизнь во всей ее идиотической простоте. Как бы он хотел, чтобы это могло стать правдой! Он устал от теней, от сложностей, от сложных людей. Он любит дочь, но временами желает, чтобы она была более простым существом, простым и понятным. Человек, который ее изнасиловал, главарь банды, как раз таким-то и был. Подобным клинку, рассекающему ветер.
***
Мельтешение Исаакса отвлекает его, но он все же старается подбирать слова поточнее:
— В обычной ситуации я сказал бы, что по достижении определенного возраста человек оказывается слишком стар, чтобы извлекать уроки. Ему остается лишь сносить наказание за наказанием. Но, возможно, это не так, не всегда так. Я жду, надеясь понять. Что касается Бога, то я человек неверующий, поэтому мне приходится переводить ваши слова о Боге и воле Божией на язык моих собственных представлений. В рамках этих представлений я несу наказание за то, что произошло между мной и вашей дочерью. Я погружен в бесчестье, а это состояние, выбраться из которого без посторонней помощи нелегко.
***
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
— Нашли кого-нибудь на мое место?
— Да, взяли по договору одного молодого человека.
«Я с ним уже познакомился», — хочется сказать ему. «Маленький xep в исправном состоянии», — мог бы прибавить он. Но и он тоже слишком хорошо воспитан.
***
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Согласно документам, грузовичку уже двенадцать лет, однако звук у двигателя ровный. И к тому же, говорит он себе, от пикапа вовсе не требуется, чтобы он протянул целую вечность. Целую вечность никто тянуть не обязан.
***
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Тереза жаждет, чтобы он пришел вместе с ветром, чтобы он обволок ее, зарылся лицом в ложбинку между ее грудей. Или же чтобы он явился ей на заре, богом-солнцем восстав над горизонтом, облив ее теплом своего сиянья. Пусть придет когда захочет, но только придет.
***
Чего пес не сможет уразуметь («Даже за месяц, состоящий из одних воскресений!» — думает он), чего его нюх ему не расскажет, так это того, как можно войти в обычную с виду комнату и никогда из нее не выйти. Что-то в ней происходит, что-то несказуемое: здесь душу выдирают из тела, и на краткое время она повисает в воздухе, скручиваясь, искажаясь, а после ее затягивает в трубу — и все. Это выше его понимания — комната, являющаяся вовсе не комнатой, но дырой, сквозь которую ты вытекаешь вон из бытия.
«С каждым разом становится все тяжелее», — сказала однажды Бев. Тяжелее, да, но и легче тоже.
(1999)