6.
Глава шестая: отчуждение
У меня не было выбора. Эта мысль бродит по затягивающейся петле, в которую свернулся мозг, не выдержав испытания огнем. Извилины скорячились в клубок. С шушуканьем распадается на махровую пыль непрочный пергамент, пегим порошком летит вниз то, что представлялось незыблемым. Я пытаюсь подняться, хватаясь за грядушку, подобрать сложенные в кучу шмотки, а перед глазами все плывет, нет, не так: подскакивает. Буквальным образом, заевшей пластинкой, дабстепными рывками. Похохатывающий лязг в ушах, чертовски жарко и тошнотно, Кое-как нацепив трусы и штаны, ползу на четвереньках через пролет, к себе. Гордо шествовать как существо прямоходящее не получается, более того: я начинаю думать, если, конечно, еще способен на это, что мне кранты - умираю.
Поразительно не то, что такое приходит мне в голову, а то, что даже в нынешнем состоянии я - пугаюсь. Должен был бы призывать к себе конец, но... смерть - не выход. Веришь ты в бога или нет, не суть. Это тупик.
Закидываю на кровать руку, потом ногу, перекатываюсь, загибаюсь, борясь с кислотностью, лезущей наружу - ни в коем случае нельзя заблевать ковер: потом объяснять, что произошло, признаваться, насколько тебе хреново и каким боком в этом замешан Тони. Лучше сдохнуть прямо сейчас, чем позволить маме узнать.
У меня не было выбора. Чувство вины - остаточный эффект, отпустит. За то, что хотел этого раньше. За то, что не остановил. За то, что превратился в того, кем клялся себе ни при каких условиях не стать. Постепенно, невозможно медленно откатывает, мир перестает качаться и наступает жужжащая, бьющая по натянутым нервам тишина. Снаружи, из внешней вселенной, растрескивается по вискам, как молот по наковальне, одна из маминых любимых композиций: мне слышится что-то роковое, хотя та включала ее столько раз, что я успел выучить мотив практически наизусть.
Надо подняться. Сделать над собой усилие. Ни за что не показывать ему свою трусость, слабость, разложенность. Задница зудит, словно меня полк мужиков оттрахал, а не один сумасбродный уебан; гланды вдрызг расцарапаны ястребиными когтями. Не с первой попытки попадаю трясущейся ладонью в карман, за телефоном, тыкаю по клавишам, на память вбивая нехитрый номер. Я звоню Кэт - больше некому.
Она сожрет себя заживо за то, что не предотвратила, но мне эгоистично наплевать. Нет, я не настолько сбрендил, чтобы говорить о случившемся, но до невозможного хочу, чтоб в потоке этой жути она была здесь, рядом. Сочиню по ходу какую-нибудь более-менее правдоподобную отмазку... не купится ведь, слишком проницательна. Плевать... я устал выдумывать оправдания.
Палец замирает над кнопкой вызова, опускается на поцарапанный корпус. Не успеваю нажать зеленую трубку: вибрация вступает раньше, отображая входящий - Саммер. Почувствовала. На расстоянии. Жаль, что поздно - впрочем, это все равно не на что бы ни повлияло.
- Крис? - Перекрикивает шум Кэт. - Крис! Где ты? С тобой все нормально?!
- Поднимешься ко мне? - Голос срывается, откашливаюсь, повторяю: - Поднимешься?
- Три минуты. - Короткие гудки.
Скатываюсь на пол, с опаской принимая вертикальное положение. Переждав, пока перестанет кружиться голова, тащу с верхней полки свежую рубашку. Допиликав до ванной, заглядываю в зеркало, навалившись на раковину всем корпусом. Вспухшие, зацелованные губы, утрамбованный багровый сгусток на нижней, отекшие веки; космы дыбом. Коню ясно, после чего так выглядят. Или я стал мнительным. Или же дело во взгляде, в нем нет... вообще ничего нет. Потухший. Заледеневший. Пустой.
Свиристит вода, разбавляясь розовым, когда оттираю рот, фанатично желая выскрести вместе с кожей: с колючей мочалкой, мылом и средством для выполаскивания жирных пятен. Стереть его следы. Приглаживаю пряди, брызгаю на щеки, а Кэт зовет из коридора, ступая бесшумно, словно взаправдашняя кошка:
- Крис? - Миндалевидные в круглые, настороженный в ужасающийся. - Господи Иисусе... - Злость, ожесточение переклинивают шок - нервозно сжимает кулаки. - Я его убью. Убью...
- Ничего такого не случилось. - Вру. - Мы просто немного повздорили.
- Я вижу. - Дрожит интонация, глянцево поблескивают глаза. Срывается, подбегает и - обнимает так, словно больше отпускать не намерена - никогда. Без колебаний подбираю ее ближе. Под ладонями - острые лопатки. Волосы пахнут дымом и детским шампунем, посеченные, взбитые. Лишь бы самому не разреветься: поганый ком пробирается к горлу, щиплет в носу. Кэт - крохотная, заботливая и родная. Я - разбазаривший энергию аккумулятор, разряженная батарейка, пропадающая, на последнем издыхании.
Вдалеке гремит переросшее в дискотеку празднество, молниями - фейерверки, проливным дождем - конфетти, монетки и горсти риса. Мать в своем стиле: предоставила возможность уединиться. Наверное, ухмыляется себе под нос хитро, изящно ускользая от ответа, когда муж выпытывает причину заговорщицкого вида. Пусть. Я отчаянно прижимаю к себе эту девчонку - единственное, что у меня еще есть. По отдельности мы - мертвые. Вместе - живые. Частично. Пока что.
Сижу на подлокотнике, а она латает мою физиономию тональным кремом, придавая той «полунормальное состояние». Пальцы костлявые, ногти в заусенцах, подушечки легкие, нежные. Задерганная вся, встревоженная. Не допытывается, но явно догадывается. Закончив малярщину, свинтив тюбик и упрятав в универсальный клатч, стягивает губы, скрадывая истерическую улыбку; пользуясь тем, что в кои-то веки дотягивается, едва различимо щекочет мне поцелуем щеку. «Я вытащу нас отсюда, клянусь» - шепчет, - «мы вырвемся и начнем все сначала».
Вливаемся в пеструю толпу провожающих новоявленную семейную пару в путешествие. Мама обнаруживает нас тут же и озорно подмигивает, запустив букетом прицельно в Кэт: та ловит его с преувеличенным энтузиазмом к немалой зависти прочих девушек, девочек, дев, телок, баб и вообще особей женского пола. Компенсирует мою подавленность, источая счастье за двоих.
Люди. Люди. Люди.
И кажется, все они знают, что он сделал со мной, перешептываются, переглядываются, за глаза обсуждают в умозрительных подробностях то, как он запихивал мне в очко. А я и не противился - шлюха, бесплатная надувная секс-игрушка. Пересмеиваются, перебрасываются сплетнями за спиной. Все они - в курсе. Каждый.
Это - домыслы расшатанного разума, я понимаю, но от этого не легче.
Это - карусель унижения, нескончаемая палитра красок в пастельных тонах.
Коричневый, матово-бежевый, серый, черный.
Тони.
Я - ненависть. Клеймо, притворяющееся временной татуировкой; вдавленный в асфальт бычок с изжелтевшим, размякшим фильтром. Завидев его, Кэт передергивается - я сам прилагаю титанические усилия, чтобы хранить хорошую мину при отвратной игре. Говорю ей: «Не лезь в это. Мы... сами разберемся. Ты только держись от него подальше. Во всех смыслах. Поняла?» Поворачивается, уточняет: «Это приказ?» Я ничему не удивляюсь. И просто подтверждаю: «Да». Кусает губы, доедая остатки красного бальзама. Гипотетически, неплохо было бы вздохнуть с облегчением: канитель с наркотой, наконец, прервется. Но я не чувствую ничего. Вообще.
Только ненависть. И отчуждение. Мы с Кэт - против всего долбанутого мира. Родители уезжают, бросая нас наедине с ним. Перед тем, как исчезнуть за белой дверцей в недрах вычурного тонированного лимузина, мама обнимает нас троих, завещает Саммер: «Береги его». Та решительно кивает, отзываясь: «Обещаю». Красивая сцена. Фикция. Одна из них не в состоянии постичь всей безнадежности, в которой я погряз, другая знает, но изменить не может. Холлидей-старший прощается с нами с привычной отстраненностью: лучше не вдаваться в подробности, подростки-де должны учиться на своих ошибках. Выигрышная позиция, не правда ли? Похлопать охота, но, к прискорбию, жизнь - не театр, а мы - не актеры, что бы ни гласило небезызвестное высказывание. Это - закулисье, где все взаправду.
Люди. Люди. Люди.
Расходятся, а мы - вроде как взрослые, хозяева. Милые, радушные и сверхпроблемные, хотя кому это интересно? Кэт неотлучно со мной, держит за руку, не оставляя наедине с Тони. Не заговаривает с ним, ограничиваясь разъедающими взглядами: будто пытается телепатически выяснить, что произошло. Он ухмыляется снисходительно, каждым жестом, манерой смотреть, двигаться, поправлять пятерней шевелюру, взирая искоса, демонстрирует: «Он - мой. Неважно, сколько между нами футов органической массы». Частная зона. Нумерованная территория.
То в жар, то в холод, до трясучки и мертвецкой безмятежности. Кэт при мне звонит матери, сообщая, что останется ночевать. Миссис Саммер не возражает, советуя не забывать про средства контрацепции - так и говорит, без преувеличений. Но больше всего меня поражает не радикальная либеральность с ее стороны, а полнейшее наплевательство в тоне, которым мамочка наказывает не протрахать занятия. У нас никого нет. Друг без друга - вообще.
Тони без предупреждений и объяснений сруливает по неизвестному адресу - полагаю, до утра. Отлепив клееную улыбку, скрываюсь в душе - оттираться наждачной частью губки, пока светлая кожа не порозовеет, волоски не встопорщатся, а отмершие клетки не слезут чешуей. Мне противно собственное тело: грязное, тянущее на рвоту, гнилое, как валяющийся в сточной канаве труп недельной давности. Я растираю до крови живот, почти не ощущая боли, выливаю полфлакона геля для душа и вымыливаю полкуска - не помогает. И не поможет.
Чихать я хотел на то, вспомнит ли он это завтра. Помню - я, этого хватает. Такое не засыплешь медикаментами - антидепрессантами, не закуришь, не зажрешь и не запьешь. Чем я вообще думал, надеясь, что все пройдет, как сшибленная коленка? Тебе вскрывают душу, а ты веришь: ничего страшного, даже не порез - царапина! Топором лупят там, где стерильным скальпелем нельзя - до свадьбы заживет?! Ха. Ха. Ха! Кукиш с маслом получите, распишитесь! Перекусите хоть, вконец оголодали, сиротки, при живых-то предках!
В гостиной на тахте разлеглась сестра отчима, Кристина - лет двадцати пяти, наращенные черные волосы перепутались, придавая сходство с ведьмой из страшилок; туда же - потекший мейк-ап. В телевизоре крутят сердцевидными бамперами девчонки из попсового клипа - она не смотрит, остекленевшим взглядом изучая стену. Пульт отфутболен под тумбочку, неподалеку - дизайнерские босоножки. Нянька, как же. Незначительно старше нас, нахрюкавшаяся, почти в отключке. Мать предупреждала, что та еще не отошла от развода, поэтому лучше ее вообще не трогать. Совершеннолетняя в доме - для галочки. Информация усвоена. Вопросов нет.
Я тенью стою в проходе и пялюсь на ее лицо. Длинноватый нос, запавшие глаза, родинка над прямой, возвышающейся к виску бровью; декольтированное платье еле прикрывает пышные сиськи. А еще она выглядит такой несчастной, что мне невольно становится жаль.
- Нельзя привязываться к людям. - Говорю. - Они не умеют не делать больно.
Свет погашен, мелькает экран, бликами озаряя разгром, бедлам и хаос. Девушка переводит на меня хмурый взор, с толикой недоумения разглядывая недомерка, вторгшегося в ее личное пространство.
- А ты типа эксперт? - Спрашивает.
- Вроде того. - Невесело усмехаюсь. - По крайней мере, сейчас - точно.
У нее подрагивают губы, силится улыбнуться, но - не вытягивает.
- Ты ведь Крис, да? Мы с тобой в некотором роде тезки. - Сгибает утянутые чулками ноги, освобождая мне место. - Садись. - Пристраиваюсь на край - пятая точка все еще саднит: изнутри изувечил. Кристина глядит рассеянно, отмечая: - Ты в точности такой, как он описывал.
- Кто? - Не мог это быть он. Сложно вообразить, что он вообще способен с кем-то откровенничать. Тем паче, молодая депрессивная тетка - не кандидат на секреты.
- Племянничек мой тронутый. - Подтверждает. - Он тебе дифирамбы целые пел. Братец мой новый, заявляет, похож на помесь эльфа с чертом. - Отрывистый смешок. - Из его уст это еще тот комплимент.
- Да уж. - Хорошо, что темно. Хорошо, что не заметен лихорадочный румянец. Ей ни к чему разгребать свалку наших взаимоотношений, мне же трудно бесстрастно рассуждать о нем. Сматываюсь, желая напоследок: - Спокойной ночи.
Она не откликается, но мне в принципе все равно. Наверху Кэт, которая не станет ковыряться в гноящихся траншеях душевных. Напялила мою старую протертую футболку, процифрованную на спине и груди, завинтила наэлектризовавшиеся от расчески локоны в косы, скомандовала отбой: будет лучше, дескать, надо лишь чуточку отдохнуть: засыпаем в обнимку - без грамма антиморального подтекста. В полуотрубе сообщает, что обязательно найдет этот гребаный выход - для нас обоих. Авось приснится, как Менделееву. Все обязательно разрешится.
Завтра.