1.
Привет всем! Я нашла этот фанфик и решила его прочитать, мне понравилось. Я хочу чтобы вы дорогие читатели, прочли этот фанфик.
Всего вам доброго!
Глава первая: перспективы
Останови поток, исчезни, как всё исчезает,
Почему мне так нравится то, что меня разрушает?
Угомони вулкан, сделай так, чтоб твой образ погас,
Почему так нравится нам то, что разрушает нас?
Fleur - Зов маяка
Переезд расписывать не буду - ничего скучнее не придумаешь. Обычно старое жилище покидают с грустью, нотками заранее подкатывающей ностальгии, ноющей под ложечкой тоской по привычному быту, друзьям, да просто себе прежнему; или же с радостью, что скоро все изменится, появится шанс начать новую жизнь вдали от застрявших, надоевших проблем, заедающих придурков в гребаной школе, собственной депрессии, обещающей испариться под влиянием новых впечатлений, как по мановению волшебной палочки. Это, конечно, красиво, и, возможно, кто-то действительно испытывает такие поэтичные эмоции, прощаясь с городом, где прожил все свои неполные шестнадцать лет, но единственное, что я ощущаю, в глубоком молчании созерцая клубы выхлопной пыли - серая апатия, железобетонным блоком припечатавшая меня к мягкой обивке переднего сиденья маминой новенькой «Тойоты».
Подарок новоявленного отчима. Лощеный такой дядечка, похож на кота, жмурящегося от удовольствия под ослепительными лучами ее заботы. Они встретились, когда он приезжал в наш штат по каким-то невероятно важным делам своей процветающей компании - не имею ни малейшего представления, на чем она там паразитирует, и знать не хочу. Суть в другом: мою выдающуюся в плане внешности, но абсолютно бездарную в вопросе финансовом мать покорили его витиеватые ухаживания, дорогие подарки и свалившееся как снег посреди лета внимание. Примерно полгода он периодически наведывался к ней, разомлевшей, начавшей с маниакальным рвением заботиться о макияже, прическе и гардеробе; нацепившей розовые очки, томно именуя меркантильно-романтический интерес гордым словом «любовь».
Думаю, не нужно говорить, что когда он предложил ей выйти за него замуж, она без раздумий согласилась. Вот почему мы премся под обугливающим солнцем навстречу ее мечте, в безумную Калифорнию. А вдвоем, да еще и на машине поехали потому, что ей так захотелось. Объяснить - невозможно, выспрашивать бесполезно: с тех пор, как нарисовался этот мистер Холлидей, как официозно, хоть и редко, обращаюсь к нему я, или Дэвид, как нежно мурлыкает мама, она, и так не будучи особенно логичной, вконец лишилась какого-никакого подобия здравомыслия. Порхает в облачных иллюзиях, капризничает, как маленькая девочка и обещает, что теперь мы заживем дружной счастливой семьей: они с ее принцем на белом «Ламборджини», я и его пафосный сынок Энтони. Никогда его не видел, но по какой-то неведомой причине уверен, что тот буквально перепичкан пафосом - одно имя чего стоит.
Шуршание колес, монотонное бурчание мотора, негромкие звуки радио из динамика; лиричное стрекотание неоформившегося голоса какой-то молоденькой популярной певички, на всю страну страдающей от неразделенных чувств. Проплывающие мимо сухие пейзажи, скалящиеся потрескавшейся землей, облупившимися закутками автозаправок, белозубыми улыбками облаков, снисходительно взирающих с лазурной вышины. Бесцельное глазение по сторонам утомляет, и я, сам того не замечая, погрязаю в темном, заковыристом сне - бессмысленном и бессюжетном; а когда размыкаю слипшиеся веки, пытаясь проморгать мутноту, образовавшуюся из-за прилипших линз, вечер уже дожирает теплые дневные краски.
Мать весело щебечет по телефону, ловко выруливая одной рукой на асфальтированную стоянку перед особняком - эмалевого цвета фасад, подкрашенный приглушенно желтым туманом ламп. С одной стороны стена выдается круглой пристройкой, гладкое синее небо почти лежит на волнистой крыше. Зачем-то я все-таки привожу подробности этого сраного дня, пустого, как бутылка, из которой джин выхлестал все спиртное - может, из-за того, что долгая изнурительная дорога стала последним отголоском прошлого, где мы были только вдвоем. Ютились в тесной квартирке на цокольном этаже, перебиваясь с маминой более чем скромной зарплаты на мои внешкольные подработки в дешевом кафетерии, почти не разговаривали, но понимали друг друга без слов. Теперь перед нами простираются крутые перспективы, а из застекленной двустворчатой двери выплывает «благодетель», убирающий в подстегнутый к ремню чехол пластинку айфона. К лучшему, к худшему ли приведут такие радикальные перемены, не знаю. Мне все равно.
Перетащив остатки наших скромных пожитков внутрь, и проведя сжатую, но содержательную экскурсию для новоприбывших поселенцев, этот мачо вознамеривается уединиться с без пяти минут женой, ласково приобняв за талию, увлекая «кое-что показать». Не испытывая желания соседствовать с их развлечениями, ретируюсь через заднее крыльцо, присаживаюсь на мраморный край бассейна, наполненного ровной бирюзовой водой, серебристо мерцающей бликами внутренних светильников. Отсюда проглядывается океан - отдаленная, размытая полоска горизонта за окантовкой обширного сада, фиолетовых глазок экзотических цветов, аккуратно подстриженных кустарников, светлых мощеных дорожек. Как на картинке в глянцевом иллюстрированном журнале, из тех, с идеями идеального дома.
Вытащив из кармана мешковатой толстовки пачку «Кента» и зажигалку, прикуриваю. Тишина и покой, некуда спешить, опаздывать; не от чего уставать. Праздность мысли. Как итог, растущее омерзение от собственного общества. Бездействие полезно лишь в качестве отдыха: вернуться после нервного насыщенного дня, растянуться на диване с интересной книжкой, расслабиться на полчасика перед тем, как засесть за гору бесполезных уроков, значительную часть которых все равно не тронешь. С появлением Холлидея необходимость батрачить исчезла, прихватив обострившееся осознание бессмысленности всего сущего и самого себя в частности.
Темноту раздирает только голубоватый росчерк дыма.
Буханье музыки я слышу еще издали: рычание спотыкающихся басов перекликается со вставками электронных партий, искаженных криков солиста, почти неразборчивых за тоннами обработки. Отрываю зад от плиточного сиденья, намылившись выяснить, какой мудак устроил в своей тачке рок фестиваль для тех, кто бодр после полуночи. Выползаю на парковку, и почти не удивляюсь, когда красный «Лексус», лихо шикнув шинами, пьяно швартуется на обочине рядом со входом. Из него почти вываливается парень в драных джинсах и кожаной косухе, открывает дверцу для вульгарно распомаженной, явно нетрезвой блондинки, шатающейся на высоченных каблуках. Развязно лапает ее грудь, приподнимает прямо на капот, целуя... нет, неподходящее выражение - засасывая до самых гланд. Так значит, это и есть мой сводный брат. Подфартило, ничего не скажешь.
Отпихивает девчонку, размазанной помадой улыбающуюся не хуже иной портовой бляди, выдергивает из зажигания ключ, гася клацанье гитарного воя, и тащит ее по направлению к дому. Нравы здесь свободные, я погляжу. В открытую так, не таясь, демонстрируя, что появление в полпервого тут считается заурядным, непримечательным событием. Оказавшись в нескольких шагах, ловелас-младший, наконец, отмечает своим затуманенным мозгом мое присутствие, кривясь в неприятной усмешке.
Длинные волосы неопределенного коричневатого оттенка высветлены прядями. Густые брови напоминают щедрые мазки гуашевой краски. Губы фигурные, почти кукольные, нижняя чуть больше верхней. Ровный нос, светлая кожа - его можно было бы назвать красивым, если б не асимметрия, не такая приметная, но все же ощутимая. Будто талантливый скульптор в приступе самобичевания разрезал пополам незаконченный шедевр, а после, вернувшись к адекватности, слепил половинки вместе, однако первоначальной гармонии вернуть не сумел. Но наиболее примечательное в нем - глаза, четко выраженные, бледно серого цвета, почти прозрачные: тем ярче контраст с чернотой контура. Неясно, выделяет ли он их косметически, иль природа одарила, да и не важно: эти мутные, туманные глаза почему-то пугают... как глупо.
- Микелла, познакомься, это Крис, сынок папочкиной подстилки.
Издевательским тоном, но без нормального для такого состояния заплетания языка. Наверное, единственное, что удерживает меня от того, чтобы вмазать нахалу как следует - то, что люди под градусом не контролируют, что несут. К тому же, он на полголовы выше и значительно сильнее. Немыслимым трудом удержав спокойную маску, отвечаю:
- Выбирай выражения, когда говоришь о моей матери.
Осклабившись, приближается ко мне, меряя уничтожающим взглядом. Я улавливаю запах алкоголя, смазанный - одеколона, и притупленный сигаретный налет, стойко выдерживая неприкрытую ненависть, которой несет от него ничуть не меньше, почти материально.
- А то что? Что ты можешь мне сделать?
Возомнил себя богом? Вседозволенность снесла крышу, да? Раздражение удается унять, но азартная дрожь во всем теле сдает с потрохами. Намеренно небрежно выплевываю:
- Ничего. Просто совет, запоздалая попытка восполнить твой недостаток воспитания.
Пытаюсь развернуться и высокомерно избежать конфликта, но он грубо ловит меня за плечо, разворачивая почти вплотную. Когда он хищно ощеривается, хочется бежать, неважно, куда и зачем, лишь бы подальше.
- Запомни, малыш, здесь ты - никто, и звать тебя никак. Будешь ебать мне мозг, пожалеешь. Понятно?
Сбрасываю его клешню, готовясь выдать что-нибудь емкое и обидное, но безмолвная до сих пор спутница этого психа не дает возможности блеснуть арсеналом сарказма, потянув того за рукав:
- Тони, плюнь на него, пойдем!
Недовольно передергивает плечом, но поворачивается к ней, по-хозяйски подгребает к себе - собственнически, показушно. Одаривает меня последней порцией презрения, швыряя:
- Добро пожаловать в ад.
Бинго! Так и знал, что родственничек окажется выпендрежником - какие обороты, твою мать! Сваливают наверх, оставляя меня в бешенстве давить в кулаке бычок, уродующий ладонь саднящей, вспучивающейся краснотой. С матом и судорожным стряхиванием остатков пепла роняю его наземь, припечатывая к земле тяжелым кроссовком; нервно вытягиваю новую никотиновую палочку, безрезультатно пытаясь вытравить неприятный ком в желудке. Все только начинается. Мне предстоит делить крышу с редкостным гавнюком, для которого правила, мораль, закон - пустой набор звуков, а само мое существование вызывает рвотный рефлекс. Веселенькие перспективы. Однако есть шанс, что это хоть немного скрасит перманентную бездеятельную пустоту.