ХХI
-- Григорий, -- говорила ему два часа спустя Ирина, сидя возле него на кушетке и положив ему обе руки на плечо, -- что с тобой? Скажи мне теперь, скорее, пока мы одни.
-- Со мною? -- промолвил Литвинов. Я счастлив, счастлив, вот что со мной.
Ирина потупилась, улыбнулась, вздохнула.
-- Это не ответ на мой вопрос, мой милый.
Литвинов задумался.
-- Ну так знай же... так как ты этого непременно требуешь (Ирина широко раскрыла глаза и слегка отшатнулась), я сегодня все сказал моей невесте.
-- Как все? Ты меня назвал?
Литвинов даже руками всплеснул.
-- Ирина, ради бога, как могла тебе такая мысль в голову прийти! чтобы я...
-- Ну извини меня... извини меня. Что же ты сказал?
-- Я сказал ей, что я не люблю ее более.
-- Она спросила, почему?
-- Я не скрыл от нее, что я полюбил другую и что мы должны расстаться.
-- Ну... и что же она? Согласна?
-- Ах, Ирина! что это за девушка! Она вся самоотвержение, вся благородство.
-- Верю, верю... впрочем, ей другого ничего и не оставалось.
-- И ни одного упрека, ни одного горького слова мне, человеку, который испортил всю ее жизнь, обманул ее, бросил безжалостно...
Ирина рассматривала свои ногти.
-- Скажи мне, Григорий... она тебя любила?
-- Да, Ирина, она любила меня.
Ирина помолчала, оправила платье.
-- Признаюсь, -- начала она, -- я хорошенько не понимаю, зачем это тебе вздумалось с нею объясняться?
-- Как зачем, Ирина! Неужели бы ты хотела, чтоб я лгал, притворялся перед нею, перед этою чистою душой? Или ты полагала...
-- Я ничего не полагала, -- перебила Ирина. Я, каюсь, мало о ней думала... Я не умею думать о двух людях разом.
-- То есть ты хочешь сказать...
-- Ну и что ж? Она уезжает, эта чистая душа? -- вторично перебила Ирина.
-- Я ничего не знаю, -- отвечал Литвинов. Я еще должен увидаться с ней. Но она не останется.
-- А! счастливый путь!
-- Нет, она не останется. Впрочем, я теперь тоже не о ней думаю, я думаю о том, что ты мне сказала, что ты обещала мне.
Ирина исподлобья посмотрела на него.
-- Неблагодарный! ты еще не доволен?
-- Нет, Ирина, я не доволен. Ты меня осчастливила, но я не доволен, и ты меня понимаешь.
-- То есть я...
-- Да, ты понимаешь меня. Вспомни твои слова, вспомни, что ты мне писала. Я не могу делиться с другим, нет, нет, я не могу согласиться на жалкую роль тайного любовника, я не одну мою жизнь, я и другую жизнь бросил к твоим ногам, я от всего отказался, я все разбил в прах, без сожаления и без возврата, но зато я верю, я твердо убежден, что и ты сдержишь свое обещание и соединишь навсегда твою участь с моею...
-- Ты хочешь, чтоб я бежала с тобою? Я готова... (Литвинов восторженно припал к ее рукам.) Я готова, я не отказываюсь от своего слова. Но ты сам обдумал ли те затруднения... приготовил ли средства?
-- Я? Я еще ничего не успел ни обдумать, ни приготовить, но скажи только: да, позволь мне действовать, и месяца не пройдет...
-- Месяца! Мы через две недели уезжаем в Италию.
-- Мне и двух недель достаточно. О Ирина! ты как будто холодно принимаешь мое предложение, быть может, оно кажется тебе мечтательным, но я не мальчик, я не привык тешиться мечтами, я знаю, какой это страшный шаг, знаю, какую я беру на себя ответственность; но я не вижу другого исхода. Подумай наконец, мне уже для того должно навсегда разорвать все связи с прошедшим, чтобы не прослыть презренным лгуном в глазах той девушки, которую я в жертву тебе принес!
Ирина вдруг выпрямилась, и глаза ее засверкали.
-- Ну уж извините, Григорий Михайлыч! Если я решусь, если я убегу, так убегу с человеком, который это сделает для меня, собственно для меня, а не для того, чтобы не уронить себя во мнении флегматической барышни, у которой в жилах вместо крови вода с молоком, du lait coupe! И еще скажу я вам: мне, признаюсь, в первый раз довелось услышать, что тот, к кому я благосклонна, достоин сожаления, играет жалкую роль! Я знаю роль более жалкую: роль человека, который сам не знает, что происходит в его душе!
Литвинов выпрямился в свою очередь.
-- Ирина, -- начал было он...
Но она вдруг прижала обе ладони ко лбу и, с судорожным порывом бросившись ему на грудь, обняла его с неженскою силой.
-- Прости меня, прости меня, -- заговорила она трепетным голосом, -- прости меня, Григорий. Ты видишь, как я испорчена, какая я гадкая, ревнивая, злая! Ты видишь, как я нуждаюсь в твоей помощи, в твоем снисхождении! Да, спаси меня, вырви меня из этой бездны, пока я не совсем еще погибла! Да, убежим, убежим от этих людей, от этого света в какой-нибудь далекий, прекрасный, свободный край! Быть может, твоя Ирина станет, наконец, достойнее тех жертв, которые ты ей приносишь! Не сердись на меня, прости меня, мой милый, -- и знай, что я сделаю все, что ты прикажешь, пойду всюду, куда ты меня поведешь!
Сердце перевернулось в Литвинове. Ирина сильнее прежнего прижималась к нему всем своим молодым и гибким телом. Он нагнулся к ее душистым рассыпанным волосам и, в опьянении благодарности и восторга, едва дерзал ласкать их рукой, едва касался до них губами.
-- Ирина, Ирина, -- твердил он, -- мой ангел..
Она внезапно приподняла голову, прислушалась...
-- Это шаги моего мужа... он вошел в свою комнату, -- прошептала она и, проворно отодвинувшись, пересела на кресло. Литвинов хотел было встать... -- Куда же ты? -- продолжала она тем же шепотом, -- останься, он уже и так тебя подозревает. Или ты боишься его? -- Она не спускала глаз с двери. Да, это он; он сейчас сюда придет. Рассказывай мне что-нибудь, говори со мною. -- Литвинов не мог тотчас найтись и молчал. Вы не пойдете завтра в театр? -- произнесла она громко. Дают "Lе Verre d'eau, устарелая пиеса, и Плесси ужасно кривляется... Мы точно в лихорадке, -- прибавила она, понизив голос, -- этак нельзя; это надо хорошенько обдумать. Я должна предупредить тебя, что все мои деньги у него; mais j'ai mes bijoux. Уедем в Испанию, хочешь? -- Она снова возвысила голос. Отчего это все актрисы толстеют? Вот, хоть Маdeleine Brohan... Да говори же, не сиди так молча. У меня голова кружится. Но ты не должен сомневаться во мне... Я тебе дам знать, куда тебе завтра прийти. Только ты напрасно сказал той барышне... Ah, mais c'est charmant! -- воскликнула она вдруг и, засмеявшись нервически, оборвала оборку платка.
-- Можно войти? -- спросил из другой комнаты Ратмиров.
-- Можно... можно.
Дверь отворилась, и на пороге появился генерал. Он поморщился при виде Литвинова, однако поклонился ему, то есть качнул верхнею частью корпуса.
-- Я не знал, что у тебя гость, -- промолвил он, je vous demande pardon de mon indiscretion. А вас Баден все еще забавляет, мсье... Литвинов?
Ратмиров всегда произносил фамилию Литвинова с запинкой, точно он всякий раз забывал, не тотчас припоминал ее... Этим да еще преувеличенно приподнятою шляпой при поклоне он думал его уязвить.
-- Я здесь не скучаю, мсье le general.
-- В самом деле? А мне Баден страшно приелся. Мы скоро отсюда уезжаем, не правда ли, Ирина Павловна? Assez de Bade comme ca. Впрочем, я на ваше счастье сегодня пятьсот франков выиграл.
Ирина кокетливо протянула руку.
-- Где ж они? Пожалуйте. На булавки.
-- За мной, за мной... А вы уже уходите, мсье... Литвинов.
-- Да-с, ухожу, как изволите видеть.
Ратмиров опять качнул корпусом.
-- До приятного свидания!
-- Прощайте, Григорий Михайлыч, -- промолвила Ирина. А я сдержу свое обещание.
-- Какое? Можно полюбопытствовать? -- спросил ее муж.
Ирина улыбнулась.
-- Нет, это так... между нами. С'est a propos du voyage ou il vous plaira. Ты знаешь -- сочинение Сталя?
-- А! как же, как же, знаю. Премилые рисунки.
Ратмиров казался в ладах с женою: он говорил ей "ты".