Майская ночь, или Утопленница. Часть VI. Пробуждение
- Неужели это я спал? - сказал про себя Левко, вставая с небольшого пригорка. - Так живо, как будто наяву!.. Чудно, чудно!.. - повторил он, оглядываясь.
Месяц, остановившийся над его головою, показывал полночь; везде тишина; от пруда веял холод; над ним печально стоял ветхий дом с закрытыми ставнями; мох и дикий бурьян показывали, что давно из него удалились люди. Тут он разогнул свою руку, которая судорожно была сжата во все время сна, и вскрикнул от изумления, почувствовавши в ней записку. «Эх, если бы я знал грамоте!» - подумал он, оборачивая ее перед собою на все стороны. В это мгновение послышался позади его шум.
- Не бойтесь, прямо хватайте его! Чего струсили? нас десяток. Я держу заклад, что это человек, а не черт! - так кричал голова своим сопутникам, и Левко почувствовал себя схваченным несколькими руками, из которых иные дрожали от страха. - Скидывай-ка, приятель, свою страшную личину! Полно тебе дурачить людей! - проговорил голова, ухватив его за ворот, и оторопел, выпучив на него глаз свой. - Левко, сын! - вскричал он, отступая от удивления и опуская руки. - Это ты, собачий сын! вишь, бесовское рождение! Я думаю, какая это шельма, какой это вывороченный дьявол строит шутки! А это, выходит, все ты, невареный кисель твоему батьке в горло, изволишь заводить по улице разбои, сочиняешь песни!.. Эге-ге-ге, Левко! А что это? Видно, чешется у тебя спина! Вязать его!
- Постой, батько! велено тебе отдать эту записочку, - проговорил Левко.
- Не до записок теперь, голубчик! Вязать его!
- Постой, пан голова! - сказал писарь, развернув записку, - Комиссарова рука!
- Комиссара?
- Комиссара? - повторили машинально десятские.
«Комиссара? чудно! еще непонятнее!» - подумал про себя Левко.
- Читай, читай! - сказал голова, - что там пишет комиссар?
- Послушаем, что пишет комиссар! - произнес винокур, держа в зубах люльку и высекая огонь.
Писарь откашлялся и начал читать:
- «Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что ты, старый дурак, вместо того чтобы собрать прежние недоимки и вести на селе порядок, одурел и строишь пакости...»
- Вот, ей-Богу! - прервал голова, - ничего не слышу!
Писарь начал снова:
- «Приказ голове, Евтуху Макогоненку. Дошло до нас, что ты, старый ду...»
- Стой, стой! не нужно! - закричал голова, - я хоть и не слышал, однако ж знаю, что главного тут дела еще нет. Читай далее!
- «А вследствие того, приказываю тебе сей же час женить твоего сына, Левка Макогоненка, на козачке из вашего же села, Ганне Петрыченковой, а также починить мосты на столбовой дороге и не давать обывательских лошадей без моего ведома судовым паничам, хотя бы они ехали прямо из казенной палаты. Если же, по приезде моем, найду оное приказание мое не приведенным в исполнение, то тебя одного потребую к ответу. Комиссар, отставной поручик Козьма Деркач-Дришпановский».
- Вот что! - сказал голова, разинувши рот. - Слышите ли вы, слышите ли: за все с головы спросят, и потому слушаться! беспрекословно слушаться! не то, прошу извинить... А тебя, - продолжал он, оборотясь к Левку, - вследствие приказания комиссара, - хотя чудно мне, как это дошло до него, - я женю; только наперед попробуешь ты нагайки! Знаешь - ту, что висит у меня на стене возле покута? Я поновлю ее завтра... Где ты взял эту записку?
Левко, несмотря на изумление, происшедшее от такого нежданного оборота его дела, имел благоразумие приготовить в уме своем другой ответ и утаить настоящую истину, каким образом досталась записка.
- Я отлучался, - сказал он, - вчера ввечеру еще в город и встретил комиссара, вылезавшего из брички. Узнавши, что я из нашего села, дал он мне эту записку и велел на словах тебе сказать, батько, что заедет на возвратном пути к нам пообедать.
- Он это говорил?
- Говорил.
- Слышите ли? - говорил голова с важною осанкою, оборотившись к своим сопутникам, - комиссар сам своею особою приедет к нашему брату, то есть ко мне, на обед! О! - Тут голова поднял палец вверх и голову привел в такое положение, как будто бы она прислушивалась к чему-нибудь. - Комиссар, слышите ли, комиссар приедет ко мне обедать! Как думаешь, пан писарь, и ты, сват, это не совсем пустая честь! Не правда ли?
- Еще, сколько могу припомнить, - подхватил писарь, - ни один голова не угощал комиссара обедом.
- Не всякий голова голове чета! - произнес с самодовольным видом голова. Рот его покривился, и что-то вроде тяжелого, хриплого смеха, похожего более на гудение отдаленного грома, зазвучало в его устах. - Как думаешь, пан писарь, нужно бы для именитого гостя дать приказ, чтобы с каждой хаты принесли хоть по цыпленку, ну, полотна, еще кое-чего... А?
- Нужно бы, нужно, пан голова!
- А когда же свадьбу, батько? - спросил Левко.
- Свадьбу? Дал бы я тебе свадьбу!.. Ну, да для именитого гостя... завтра вас поп и обвенчает. Черт с вами! Пусть комиссар увидит, что значит исправность! Ну, ребята, теперь спать! Ступайте по домам!.. Сегодняшний случай припомнил мне то время, когда я... - При сих словах голова пустил обыкновенный свой важный и значительный взгляд исподлобья.
- Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! - сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе Бог Небесное Царство, добрая и прекрасная панночка, - думал он про себя. - Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
Тут он приблизился к хате; окно было отперто; лучи месяца проходили чрез него и падали на спящую перед ним Ганну; голова ее оперлась на руку; щеки тихо горели; губы шевелились, неясно произнося его имя. «Спи, моя красавица! Приснись тебе все, что есть лучшего на свете; но и то не будет лучше нашего пробуждения!» Перекрестив ее, закрыл он окошко и тихонько удалился. И чрез несколько минут все уже уснуло на селе; один только месяц так же блистательно и чудно плыл в необъятных пустынях роскошного украинского неба. Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала. Так же прекрасна была земля в дивном серебряном блеске; но уже никто не упивался ими: все погрузилось в сон. Изредка только перерывалось молчание лаем собак, и долго еще пьяный Каленик шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату.