Прикосновение Судьбы [Сэмюэль & Эмма]

Сэмюэль Мионе

четыре месяца спустя

За эти четыре месяца нам удалось сменить двенадцать больниц, и самое обидное, что ни одна из них не смогла нам помочь. Такое чувство, что все эти чертовы четыре месяца пролетели впустую.

Некоторые из них были уверены, что Эмма не поправится, а другие даже не пытались взяться за это дело, и причиной этого был я. Они знали, из какого мы мира, поэтому не хотели рисковать своими жизнями. Они не хотели связываться с мафией.

Меня тошнило от самого себя, потому что я ничем не мог помочь Эмме...

Блядь, у меня руки чешутся кого-нибудь убить, особенно этих врачей, которые отказались нам помочь, но я сдерживался, как мог.

Я сдерживал себя ради своей женщины, потому что для нее это было гораздо больнее, чем для меня.

— Мне жаль, что так случилось. Мне грустно оттого, что я ничем не могу помочь, ни тебе, и ни себе.

— Детка, это не твоя вина.

Я был спокоен и рад, что Эмма заговорила со мной спустя долгое время.

Она вернулась к своим старым привычкам: она принимает таблетки, большую часть времени молчит и плачет, и, конечно же, спит... одна.

Не то, чтобы мы поссорились — нет, абсолютно, нет, мы даже не говорили, чтобы ссориться.

Каждый раз, когда мы оставались дома одни, Эмма отталкивала меня. Она предпочитала держаться от меня подальше.

Иногда я проходил мимо ее спальни, чтобы проверить, все ли с ней в порядке, и я слышал ее плачь за дверью. Она снова держала все в себе, оне не хотела делиться со мной своей болью.

После больниц мы возвращались домой уставшими, и, чтобы избавиться от больничного стресса, мы с Эммой принимали душ и легли спать, точнее Эмма предпочитала спать, а я потихоньку возвращался к своей работе.

Эмма, одетая в нежно-розовую сорочку, сидела на бежевых шелковых простынях и расчесывала свои короткие волосы. Из-за ужасного стресса и повторных анализов у нее сильно выпадали волосы, поэтому она часто стригла их, даже короче, чем раньше.

Самое ужасное, что перед моими глазами была та же Эмма, какой она была несколько месяцев назад: снова исхудавшая до костей, мешки под глазами и самое страшное и болезненное — темно-бордовые синяки на ее руках.

Каждую неделю мы сдавали анализы крови, и из-за этого Эмма теряла энергию, вот почему она так много спала.

Я взял пуфик и сел напротив Эммы... Как бы ей ни было грустно, как бы сильно она ни хотела меня видеть, я всегда поддерживал ее. Я все еще не верил, что она не вылечится, я не хотел в это верить. Я не хочу, чтобы моя жена оказалась в таком положении до конца своей жизни.

— Ты ведь понимаешь, да, почему некоторые из них не хотели с нами связываться? — спросил я спокойным голосом.

Я взял маленькую розовую расческу из рук Эммы и начал медленно проводить ею по ее мокрым волосам... Она не смотрела в мою сторону, скорее ей было стыдно за то, что она игнорировала меня все это время.

Эмма осмотрела свои синяки на руках и провела по ним пальцами.

— Я понимаю, что они не хотят связаться с мафией, но они могли бы взглянуть на мои анализы, они могли бы просто соврать, что я не вылечусь, хотя это правда, но все же... чтобы у нас не возникло никаких вопросов.

— Они также не хотели связываться с нами, потому что знали, что я выстрелю любому из них в голову, если увижу, что они причиняют боль моей принцессе.

Эмма промолчала, скорее всего задумалась, и также продолжала рассматривать синяки.

— Думаю, нам следует сделать перерыв на некоторое время, ты теряешь слишком много энергии.

—  Если бы они дали мне хоть малейшую надежду на то, что я вылечусь, то я бы не возражала, если бы они высосали мою кровь, но сейчас я действительно больна, как морально, так и физически. Иногда мне даже хочется заснуть и больше не просыпаться.

— Детка, прошу, не говори так. Мне не по себе, когда ты так думаешь.

Каждый раз, когда Эмма говорит о самоубийстве, я вспоминаю тот кошмарный день, когда она разрезала себя на куски. Я не хочу потерять ее снова. Пусть она всю свою жизнь будет несчастлива в кресле, но пусть она будет жива рядом со мной.

Эмма — единственная женщина, которой я доверил свое сердце, и больше никому. Только Эмма понимает и принимает бесчувственного монстра во мне.

— Нет, Сэмюэль, ты меня неправильно понял. Таблетки оказывают на меня сильное действие, я закрываю глаза, а потом мне трудно их открыть, как будто кто-то держит мои веки закрытыми. Я чувствую тяжесть, мне трудно даже сесть. Я не знаю, как это объяснить.

— Ты не принимала эти таблетки около двух месяцев, и даже более того, ты прекрасно обходилась без них, может быть, тебе стоит попробовать еще раз и отказаться от них.

— Я думала, что врачи по моим анализам узнают, что я их не пью. Я подумала, они меня поругают.

Поругают. Эмма часто употребляла это слово, и говорила она не как взрослая женщина, а как маленькая девочка, которая боялась всего, что происходило вокруг нее.

Я положил расческу на комод, затем подсел еще ближе... Я давно не чувствовал прикосновений Эммы, поэтому нуждался в ее близости здесь и сейчас.

Я медленно взял ее холодную руку, затем оставил нежный поцелуй на внутренней стороне ее ладони.

— Теперь скажи мне, детка, откуда у тебя такие мысли? Почему ты думаешь о том, что тебя поругают? Неужели это снова те голоса?

Эмма быстро покачала головой, затем подсела поближе ко мне. Она обхватила мое лицо ладонями.

— Нет, нет, Сэмюэл. Даже не думай об этом. Это не имеет к тебе никакого отношения, клянусь. За эти четыре месяца ты ни разу не был груб со мной, ты не избивал и не насиловал меня, ты спокойно реагировал на мои выходки, и я благодарна тебе и люблю тебя за это. Ты дал мне пространство, чтобы я почувствовала себя легче, хотя в последнее время мне было не по себе, но все же. — руки Эммы переместились на мою шею, затем на плечи. — Мое тело спокойно реагирует на твои прикосновения, и я больше не боюсь тебя, у меня нет причин бояться, так что тебе не нужно напоминать мне о голосах, у них нет причин возвращаться, это уже в прошлом. Не вини себя за то, чего ты не делал. Это все моя вина.

— Тогда в чем проблема? Почему ты думаешь о том, как кто-то причинит тебе боль?

Эмма снова притихла... Она не хотела говорить, не хотела вспоминать, но я должен знать правду... Я постоянно думаю о том, как кто-то избивает Эмму... Ее отец при жизни... мать... может даже Данило.

— Когда я была маленькой, когда я только узнала, что не вылечусь, я перестала принимать таблетки, потому что от них меня тошнило, иногда даже очень сильно рвало... Когда мама узнала об этом...

Эмма снова притихла, но на этот раз она дрожала, а ее глаза наполнились слезами.

— Когда мама узнала об этом, она задушила меня, а потом засунула несколько таблеток мне в рот. Я очень хорошо помню тот день, она, казалось, была не в себе, она была очень зациклена на моих таблетках, с тех пор я их пью и никак не могу бросить... Мне жаль, я действительно хочу бросить их, но я не могу, мне тяжело.

Эмма опустила голову и заплакала еще сильнее...

Как же я хочу придушить эту тварь... Неужели, блядь, Данило не замечал, какая гнида у него в доме... В этом семействе есть что-то не ладное, и это связано с Эммой.

— А теперь послушай меня внимательно.

Я решил прикоснуться к Эмме и нежно провел пальцем по ее мокрой щеке... Эмма подняла голову и посмотрела мне в глаза. Она не ожидала, что я буду с ней так нежен... Она еще не привыкла к этому «я».

— Это наш дом, и ты моя жена. Никто не имеет право заставлять тебя делать то, чего ты не желаешь. Поднять на тебя руку — тем более. Ты — Мионе, Ты моя единственная, ты моя взрослая женщина, и ты ни перед кем не будешь отчитываться. Если я увижу, что кто-то пытается причинить тебе боль, я перережу им глотки и скормлю собакам, и я сделаю это, ты сама это хорошо знаешь. Никто не имеет права унижать мою женщину, мою принцессу Миону.

Эмма кивнула, очевидно, она не горит желанием разговаривать со мной.

— Принцесса, мне уложить тебя в постель.

Неожиданно для меня Эмма влепила мне пощечину... Я вскочил со своего места... С какого хуя, блядь.

— С какого х... — я хотел наброситься на Эмму, но она обхватила меня руками за шею, а потом поцеловала меня.

Блядь, я никогда не пойму эту женщину, и это меня в ней заводит.

Я обхватил ее лицо и притянул ближе, пока наши губы не прижались друг к другу. Эмма немедленно наклонилась к прикосновению, ее тело смягчилось против моего. Ее мягкость на моих твердых мышцах была ощущением, которое я запомнил навсегда.

В течение этих двух месяцев наш секс вообще ничего не значил. Из-за усталости Эмма постоянно теряла сознание, поэтому я не хотел давить на нее. Что бы ни случилось сегодня вечером, я все равно могу пожалеть об этом завтра. Однажды я уже потерял контроль, но я хотел Эмму, и я хотел жестко трахнуть ее.

Эмма пыталась обхватить ногами мою талию и прижалась своей киской к моему члену через нашу одежду. Она начала стягивать мои спортивные штаны, и я позволил ей сделать это, приподняв бедра и встав на колени. На мне не было боксеров, поэтому мой член вырвался на свободу. Она обхватила его пальцами, нанеся мне несколько сильных ударов. Она приподняла свою шелковую сорочку, а затем попыталась натянуть меня на себя. Я опустился, учитывая настойчивость на лице Эммы.

Она потянулась к моему члену и направила его к своему отверстию. Мой кончик скользнул по отверстию Эммы, которое было скользким, но не таким влажным, как я хотел, и я подавил стон от того, насколько хорош был краткий контакт.

— Principessa, dove stiamo andando? (Принцесса, куда мы торопимся) — поддразнил ее. Я знаю, что Эмму заводит мой итальянский.

Пробормотал я, проводя губами по ее ключице и шее. Не то чтобы я не хотел трахнуть Эмму, но она уже была мокрой.

— Я сильно тебя хочу.

Я последовал ее требованиям, когда я закинул ее ногу себе на талию и устроился между ее ног, мой кончик прижался к ее отверстию... Я вошел в нее глубоко, как мог и Эмма замычала в ответ. Сука, как же этого не хватало.

Ее губы были скользкими от возбуждения, гораздо больше, чем раньше, и я раздвинул ее ноги, чтобы иметь лучший доступ. Мои губы нашли ее для глубокого поцелуя, когда я начал действовать, не торопясь, чтобы она почувствовала каждый удар.

Я, наконец, скользнул в нее своим средним пальцем, в то время как мои пальцы прижались к ее складкам, массируя их. Она вцепилась в мои руки, ее дыхание становилось все более затрудненным.

Я трахал ее жестко. Я снова опустил рот к ее соску, дразня его губами и языком, в то время как мои толчки ускорились. Эмма встретила меня толчком за толчком, отчаянно желая освобождения.

— Ты не представляешь, как же я люблю тебя. — замычала Эмма.

Эмма сглотнула, но смягчилась еще больше. Я наклонился для еще одного поцелуя и сдвинул бедра, скользнув в нее. Она чувствовала себя совершенством, и, какой бы влажной она ни была, ее тело с готовностью приветствовало меня.

Эмма не сводила с меня глаз, когда я начал двигаться внутри нее, сначала медленно и контролируемо, но вскоре я сдерживался меньше, позволяя стонам Эммы направлять мои движения. Ее бедра поднялись навстречу моим толчкам с задыхающимися стонами, которые звучали как музыка для моих ушей.

Вскоре мой контроль начал ослабевать, и, несмотря на стоны Эммы и ее нетерпение, я мог сказать, что она кончила, поэтому я расслабился, действительно позволив себе сосредоточиться на ощущении стенок Эммы вокруг моего члена. Когда я кончил тоже, ее хватка на мне усилилась, и я прижался носом к ее горлу, поддавшись волне удовольствия.

Эмма закрыла глаза, скорее всего снова отключилась. В отличие от предыдущих наших интрижек, этот был лучше. Мы оба получила то, что хотели.

Я укрыл наши тела одеялом. Эмма положила свою голову мне на плечо, затем обняла меня за талию. И привычным мне способом, рукой нежно провел по ее спине.

Как же я скучал по объятиям своей женщины... Как же я скучал по эти ощущениям.

Эмма поцеловала меня в щетину, в которую она же ударила... Но глаза также были закрыты, это скорее таблетки на нее действуют.

— Прости, что ударила тебя. Ты просто меня заводишь без рубашки. — призналась она. — И когда злой.

— Можешь ударить меня сколько угодно, если это закончится грязным сексом. — пошучивал я.

Эмма хихикнула, и приобняла меня еще крепче.

— Ты тоже не представляешь, как же я люблю тебя. — ответил ей взаимно.

Эмма всегда будет моей любимой женщиной. В какой бы она в положении не было, она будет моей и только моей.