Само-икс

Ровно в десять часов вечера, когда любой  громкий звук влечёт за собою разъярённый стук соседей по батарее, на кухне квартиры 66 закипел яростный спор. Его участники отличались непоколебимостью, упрямством или просто частичной глухотой, ибо стук по батарее не мог сломить их жажду доказать свою правоту. На столе остывал чай, к которому никто так и не притронулся, но именно он и стал жертвой этих пламенных речей:

— Извольте, гражданин! - громким ровным голосом твердил тот, что поменьше, с хитрыми глазками-угольками, - Три ложки — это уже перебор! Я прощал вам одну, две. Но три! Никогда не прощу. Неужели вам так чуждо великое... - тут он таинственно поднял палец, будто заговорил о сокровенном, а потом смерил собеседника таким взглядом, будто тот на его глазах совершил самый страшный проступок.

— Да чего великого в горьком чае! - хлопает белыми ресницами тот, что повыше, - Если бы в нём таилось нечто столь святое, не пило бы ровно пятьдесят шесть процентов населения планеты чай с сахаром! Я сам считал после вчерашнего.

— Потому что ценителей в наше время мало, - с жаром возразил первый, развёл руками, - пропадает, пропадает народ!

Локтем задев кружку, он опрокинул на себя содержимое, вскочил и оттянул брюки от тела, как требовала техника безопасности (не смотря на то, что чай был не горячим); но тут же его черепную коробку пронзила стрела озарения. Он пошатнулся и, не веря в свою гениальность, воскликнул:

— А вот ты, Рафинов, пролей чай на кресло — пришлось бы его от липкости отмывать, а мне только ждать, когда высохнет!

Рафинов свысока глянул на собеседника и мерзохонько усмехнулся:

— Уж будь спокоен, дружище Чайкин, я не пролью свой напиток: от сахара лучше мозг работает, а значит и вестибулярный аппарат, а значит мне легче удерживать равновесие кружки...

— Нет, дружище, это работает не так! - Чайкин схватил чайник и поставил его кипятиться, - Всё полезно, коль в меру, а касательно того, что не прольётся, я бы не был столь уверен. Ты-то, может, и крепенький человечек, а что до других? Кроме того, ты никогда не знаешь, что произойдёт в следующую секунду! С чего ты решил, что я просто не выбью чашку из твоих рук?

— Ох, уж поверь, не выбьешь.

— Почему ты так уверен?

— Потому что кухню по выходным убираешь ты!

Чайник, пламенно наблюдающий за вечерними дебатами, от удивления присвистнул, потом и вовсе завизжал, заставив Чайкина убавить огонь и на мгновение задуматься. Паузой умело пользуется Рафинов, хватает чайную ложку и продолжает атаковать, агрессивно ею жестикулируя:

— Вот тебя бабушка в детстве чаем поила? - ложка застыла у горла Чайкина.

Тот отпрянул, перехватил чайную ложку из ящика и приготовился отбиваться:

— Поила.

— С сахаром? - Рафинов выбросил руку с ложкой вперёд.

— Без... - блокировал удар Чайкин.

— Оно и видно! Тут сахар, как машина времени, отсылающая в беззаботное детство со сладким чаем... - в такт его словам раздавался лязг металла, ложки самоотверженно сражались. Не за сахар, а за правду.

— Уважаемый, но послушайте. Чай без сахара — более мощная машина времени, раз уж вы пошли в эти абстракции, - Чайкин перешёл в наступление, - он отсылает нас к истокам, где у наших далёких предков ещё не было никакой приторности и слащавости, лишь искренность и утончённый вкус чая...

— Так вы консерватор? Мне ближе радикальные идеи!

Давно забытый чайник вновь напомнил о себе яростным свистом, на доли секунд перекрывшим бьющиеся друг об друга ложки и бьющихся об батарею соседей.

— Что ж, уважаемый мой радикалист, неужели вы поддерживаете социальное неравенство? - Чайкин отступает назад, снимает чай с огня.

— Как связаны чай с сахаром и социальное неравенство? - Рафинов, пользуясь ослабленным вниманием оппонента, выбивает ложку из рук Чайкина, позади которого оказывается стена.

Бежать некуда. Рафинов подносит ложку к горлу Чайкина и кончиком касается подбородка:

— Как... Как они связаны?

В глубине чёрных глаз Чайкина загорается зловещий блеск, затмевающий смятение. Он говорит. Тихо и твёрдо:

— Распивая чай с сахаром вы помогаете жадным капиталистам. Они продают больше сахара, получают больше денег. Общество расслаивается, - тут в его тоне послышалось сокрушительная трагичность, - расслаивается! На бедных людишек, пьющих чай с сахаром... И жадных капиталистов.

Глаза Рафинова широко распахиваются, с губ слетает еле слышное:

— Ты думаешь... Виною всему сахар?

— Сахар, что же ещё?

— Именно из-за него я всё ещё снимаю эту квартиру напополам с тобой... Абсолютно незнакомым мне человеком. Бездушным человеком!

Рафинов рассеянно отступает назад, не отрывая глаз от нахмурившегося оппонента, а потом прищуривается:

— Но... Секундочку, ты ведь тоже снимаешь квартиру на пополам с незнакомым человеком, несмотря на то, что пьёшь чай без сахара...

— Из жалости к тебе, - съязвил.

— Ты не способен на жалость.

Чайкин помрачнел, оттолкнул от себя Рафинова и наконец-то налил себе чаю. Теперь он обращался с кружкой аккуратнее. Молча уселся в мокрое кресло за стол и раздражённо отхлебнул свой  крепко заваренный напиток. Рафинов опустился напротив, задумчиво глядя на соквартирника. Пару раз открывал рот ни то извиниться за переход на личность, ни то продолжить разговор, но что-то ему мешало.

Последующие минут пять пошли в полном молчании, лишь изредка нарушаемым похлёбываниями чая Чайкиным. Соседи уже уверовали, что их попытки достучаться до несносных обитателей квартиры 66 были услышаны, как Рафинов воскликнул:

— Я понял! Дружище, я знаю почему ты всё ещё вынужден жить здесь!

Чайкин поперхнулся.

— Ты ешь иногда по ночам?

— Ну да.

— Вот! - Рафинов поднял вверх указательный палец, словно раскрыл самую невероятную загадку вселенной, - Ты пробираешься к холодильнику, открываешь его, а он начинает подсвечивать свои ледяные внутренности, расходуя электричество. Капиталисты получают больше денег! То ли дело я — совершенно не ем по ночам! Знаешь ли, такое занятие вредно и для здоровья. Вот почему ты бледный такой.

— Я бледный, потому что каждый день вижу как ты поглощаешь священный напиток с сахаром!

— Нет, шутки шутками, но подумай об этом. Ночные перекусы сбивают твой режим сна, а это напрямую влияет на здоровье.

— С каких пор моё здоровье тебя заботит?

— С тех же пор, с каких тебя заботит количество сладких песчинок в моём чае.

—Ты переживаешь за меня уже второй год? - с удивлением и какой-то искренней надеждой вдруг спросил Чайкин.

— Конечно. Потому что если ты сгинешь, мне придётся платить аренду за квартиры одному, а я, знаешь ли, не потяну.

"Ах, значит вот как, - тоскливо подумал Чайкин, - Опять всему виною деньги, а до жизни, до личности и до её идей никому дела нет..." На донце кружки отражалось его худое лицо. На попытавшегося заговорить про ночные похождения к холодильнику Рафинова, Чайкин шикнул и предложил расходиться. Тот запротестовал, но Чайкину до этого дела не было никакого, он ушёл в свою часть гостиной, устроился на диване и начал приготовления ко сну.

Вскоре свет был погашен во всём доме. На краткое: "Спокойной, " - с того конца гостиной, Чайкин промолчал. Потом понял, что гораздо впечатлительнее был бы ответ "Покойной", но было слишком поздно.

***

Тихо шелестят занавески. С улицы изредка доносится гул мотора, свист ветра, лепет ночных прохожих. Чайкин вжимается в подушку и накрывается одеялом целиком. Становится душно. Минуту другую он борется с желанием высунуть голову из своего укрытия от посторонних звуков, потом, не в силах перечить нехватке кислорода, он освобождает из оков мятого одеяла нос. Вместе с ним предательски появляются и уши, ибо находятся они выше носа. Одеяло в мгновение ока скидывается на пол. Чайкин скрещивает руки на груди.

Злосчастное окно находится во второй половине комнаты, что по негласному договору принадлежит Рафинову. Даже полупрозрачные пышные зановески повесил именно Рафинов; Чайкин не хотел даже и думать заикнуться про окно... А тот, наверное, безмятежно сладко спит. Гад. Спит и бровью не ведёт! Глубокий вздох проносится по комнате, как бы намекая на то, что есть в радиусе двух метров что-то раздражающее, но никакой реакции на него не следует. Рука сползает на пол, втаскивает одеяло назад. Чайкин кутается. Посмеивается. "На самом деле, я знатно провёл вокруг пальца этого Рафинова, - решает и расплывается в улыбке, - Все его суждения не относятся ко мне, а лишь к тому человеку, которым я ему кажусь."

Чайкин переворачивается на бок. Издевательски на стене прыгает лунный луч, отсвечивающийся от занавесок. "Сахар в чае... Какая дичь! Нет, это я теперь так сужу, но ведь до того, как в моей жизни объявился этот варвар со своим приторным пойлом, я вообще не думал на эту тему! Иногда клал пару ложек, не задумываясь, когда хотелось; иногда пил чай и так. И ничего. И мир не рушился. А теперь чуть ли не демонстративно морщусь, видя как в напиток проникают сладкие песчинки. И зачем мне это? Он лишь похлопает ресницами и вновь ляпнет что-то дурное. Не способен я на жалость?.. Он ведь не ведает, что творит, воспринимает всё как игру, а мне теперь — бессонница и этот горький привкус во рту."

Тут Чайкину становится невыносимо жалко себя, он садится на диване и косо пялится на этот отвратительно-спокойный торчащий на стене луч.

"Всё ведь началось как только его подселили, он чай наливает, спрашивает, мол, нужен ли сахар; я отмахнулся, настроения не было, а он как начнёт докучать: "Вы что, не пьёте чай с сахаром?" И понеслось... Споры, дискуссии. Я доказываю и он доказывает. Будто от этого судьба человечества зависит.

Пытаясь казаться "собой" в глазах других, я перестал быть собой, вот в чём парадокс. Я дельно обманул Рафинова; я дельно обманул... Себя..."

Чайкин прислушивается. Ни шёпота, ни скрипа. Ни единого признака бодрствования со стороны Рафинова. Чайкин поднимается на ноги и на цыпочках пробирается на поглощённую мраком кухню.

Чайник, на удивление, ещё не остыл, будто его кипятили минуту назад, его содержимое быстро оказывается в немытой кружке. Скрипит ящик. Чайкин дрожащими руками открывает банку сахара, зачерпывает заветные сладкие песчинки столовой ложкой и высыпает в горький чай. Перемешивает быстро. Во мраке лишь дзинькают время от времени бортики кружки, Чайкин жадно делает глоток переслащённого напитка и с нескончаемым блаженством улыбается. Потом решает, раз уж на то пошло, сделать бутерброды с колбасой. Нащупывает нож. Большой и тяжёлый, таким обычно резали жилистое мясо, или кости, или жилистое мясо с костями; но Чайкин не придаёт этому значения и приступает к поискам колбасы. Однако сколько бы он не шарил по кладовке и кухне, ничего не находит.

Наконец, разочарованно и опасливо щёлкает выключатель. Кухня озаряется тусклым жёлтым светом. И Чайкин в ужасе замирает.

Да, колбасу он увидел. Прямо в центре стола. Но прямо перед ним, в полном изумлении, выпучив глаза с немым вопросом, за столом, с кружкой чая, сидит "не едок по ночам" — Рафинов. Чайная ложка ускальзывает из его слабых пальцев, бьётся об пол, звенит...

Рука крепко сжимает нож. Два неуверенных шага. Замер. Кинулся вперёд. Нож взметнулся со свистом и яростно вонзился... В колбасу.

Зрительный контакт. Секундный. "Он всё ещё недоумевает". Ухмылка. Рука ходит вверх вниз. Остриё ножа блестит в тусклом свете. Тонкие ломтики колбасы один за другим ложатся на скатерть.

Зрительный контакт. Теперь к недоумению в распахнутых глазах прибавляется: "Подложи доску, ублюдок..." Но поздно. Уже слишком поздно. Колбаса лежит на белой скатерти жирная и растерзанная на множество тонких кусочков. Чайкин облизывает нож и смотрит на соквартирника. Тот молча протягивает батон.

Хлеб постегает та же участь.

Безжалостный острый кусок железа кромсает его на маленькие куски, потом "не пьющий чай с сахаром" накидывает на них колбасу; продолжая сверлить взглядом Рафинова; швыряет нож в раковину, кладёт пару бутербродов на тарелку и метает её через весь стол. Тонкие пальцы чётко ловят её, подносят к губам бутерброд. Рафинов слабо улыбается и откусывает малую часть, будто пробуя, не отравлено ли. Чайкин тоже кусает бутерброд и запивает его чаем. Сладким чаем.

Они неразрывно смотрят друг на друга, беспощадно поглощая бутерброды; однако медленно, но верно в их глазах всё больше и больше отражается понимание.