Как стать поэтом за 44 дня. Хроники инициации

Хроники инициации

Что бывает до

Если взять жизнь как шкалу, то можно найти в центре – хотя это не важно, где – нулевую точку, к которой всё время приближался, и прохождение её означало новый отсчёт времени. Можно иметь несколько таких точек и всякий раз обнуляться, жить сначала.

В области бесконечно отрицательных чисел Аришка сидит на кухне в деревенском доме дедушки и бабушки, на диване около печки. Сзади болтается прибитый к стене коврик, отсыревающий к утру и провисающий на гвоздях. Многократно исследованные кони, синий-синий лес, пыльная бахрома. Скучно. Не заглянуть ли в поддувало? Оно отсвечивает розовой теплотой, иногда падает сияющий уголёк. Пока нет взрослых, можно взять кочергу, просунуть сквозь решётку и осторожно вызвать огнепад, долго наблюдать за остыванием камешков. Вороша горящий уголь, Аришка припоминает сон: потерялось её колечко, оно покатилось к холодильнику, попало в щель под плинтус – не достать. Бабушка накануне рассказывала, как знакомая потеряла свое обручальное кольцо, искала долго, никак оно не находилось, тогда она обвязала палец черной ниткой и увидела сон, указавший место. Там кольцо и нашлось. Арише четыре года, уши её стали торчком: по-особому звучал голос бабушки, какая-то тайна тянулась от этой истории, черная ниточка связи между мирами. «Я поищу колечко из сна здесь, вдруг найдется», – и она бежит к холодильнику, заглядывает в щель между досками. Щель расширяется к стене, ныряет под плинтус. Узенькое обручальное кольцо, как у мамы, запросто могло оказаться там.

В тот день в маленькой комнатке появилась коробочка, воображаемый ларец, куда Аришка положила свой сон. Это было похоже на собирание значков в жестянку от кофе. Значки были незатейливыми, из серий «корабли», «животные», «герои мультфильмов». Лучшие из них были с переливающимися картинками: заяц – волк, Винни-Пух – Пятачок. Хотелось отковырять ребристую пластинку и заглянуть, откуда же берется второе изображение. Сны, спрятанные в копилку, не были плоскими картинками, они несли и прятали много слоёв, прорастали и сплетались корешками, цеплялись крючками, дразнили задними, неразличимыми планами. Сны всегда что-нибудь значили, даже оставаясь неразгаданными.

Однажды дед уехал в Ижевск, и его не было почти две недели. Арише приснилось, что весь двор засыпало снегом. Утром бабушка сказала – снег снится к радости, и в тот же день дед вернулся с кучей гостинцев, а главное, с любимыми конфетами-подушечками, обвалянными в небесного вкуса муку. Были телесно неприятные сны – игла с ниткой, точащая из ягодицы. Ариша оборачивалась и никак не могла её вынуть. «Тройку в школе получишь», – сказала бабушка, которая приехала в город погостить. Так и случилось. Математика, контрольная работа, стыдно, обидно, ещё и потому, что успела решить второй вариант для соседки по парте. Но ничто не может надолго огорчить того, кто спрятал книгу в письменном столе и ждёт вечерней встречи. «Бедняга, с каким же трудом даётся ей учёба, – сокрушились родители, – всё сидит и сидит». А Ариша, за полчаса справившись с уроками, открывала ящик стола, придвигала лампу и непринужденно, медленно закрывала его, когда кто-то входил. Родители не поощряли её запойное чтение и, застигнутая за излишествами, она частенько отгребала, но это ничего не меняло: книга за завтраком, за обедом, вместо прогулки, вместо сна.

Каникулы были отданы погружению в сельскую жизнь и, само собой, книгам. Здесь сообщниками становились деревья, на которых так удобно было устроиться с очередным романом Жюля Верна или Вальтера Скотта, прихватив пакет с яблоками сорта «белый налив» – с одной только яблони над крольчатником дед собирал четыре огромных мешка. Кот Тигр, серый в белую полоску, взбирался на облюбованный Аришей орех, чтобы навестить её в упоительном времяпрепровождении. На чердаке пылились непрочитанные журналы «Наука и жизнь», их Ариша прибережёт на лето после третьего класса. Бабушка звала то драть яйца в тёмном, как ад, курятнике, то крутить ручку допотопной машинки для отжимания белья, то отрывать от белёной стены прилепившихся поближе к крыше куколок. Куколки выпускали капельку кукольной крови. В доме деда каждый поворот сулил ежедневное познание и посвящение. Свободные от стыда эксперименты – найти клизму и украсить себя сзади, натянуть на образовавшийся бугор любимые колготы и лучшее платье. Они с бабушкой угорали со смеху, когда та поняла, что произошло. Психотерапевт ничего такого, конечно, не узнает. Ему также не достался сон, который Ариша видела подростком. В нём она вышла замуж за солнце. Светило было нарисованным, но при этом настоящим. Она гордилась собой, была взволнована и трепетна, как и полагается невесте. Сон благополучно добавился в тайную копилку. Не омрачало счастливых предчувствий и то, что она не имела чётких представлений о телесных взаимодействиях, какими осквернены дети со смартфонами в руках.

До памятного сна случилось много всего. Ариша росла и болела, как обычный ребёнок. После тяжёлой болезни на пятом году – её мама носила тогда сестру – с осознанной и оставившей след радостью она любовалась весной, пока дед вёз ее из больницы домой. «С тобой в палате был мальчик с таким же синдромом. Он умер, а ты выжила», – сообщила как-то мама. Ариша прекрасно помнила, как неделю была в палате сама, а потом её перевели в общую, где она и семь девчонок вырезали снежинки и маски из салфеток, клеили на окна. Так дети встречали Новый год в больнице. Утром всем, кроме Ариши, дали по мандарину, с её диагнозом цитрусовые попали под запрет. И не было никакого мальчика.

Много подобных, выдуманных, жестоких вещей ей ещё придётся выслушать. Люди, которых она любила, втыкали в неё омертвляющие слова. Первый муж (выпускной курс, задний ряд кинотеатра, дешёвое вино и разговоры до утра, рафинированные интеллигенты-родители, не знающие о прогулянных лекциях), отвечая на претензии по поводу отсутствующей физической близости, заявил: «Купи себе мужчину! Ты ж хорошо зарабатываешь». Плюнуть на мужиков и смотреть в сторону девушек? Не тянуло. В сошедшем на нет браке Ариша так и не поняла, была ли она, собственно говоря, замужем. Окончательное исчезновение мужа из её жизни прошло почти незамеченным. Иногда разлагающимися останками отношений всплывали пространные смс-ки, составленные в отвратительно изысканных выражениях: «С твоей стороны озаботиться передачей мне сервиза с рисунком в стиле арт-нуво было бы исключительно уместно, учитывая, что ты продолжаешь пользоваться холодильником. Вещи должны пребывать около тех, кто в состоянии оценить их эстетику. Ты не виновата – дело в генетике, весьма соболезную твоему плебейскому происхождению».

Душевное шрамирование начинается в детстве и продолжается до смерти. К тридцати годам нанесены основные удары, «реальный мир» (ненавистная родительская фраза) закончил вакцинацию по своему календарю. Ариша ощущала благодарность за то, что первую прививку зла осуществили утробно близкие люди. Другие уже не смогли слишком её уязвить: некоторые виды антител сохраняются на всю жизнь. И всегда оставалась возможность уйти в книги, наращивая молодую кожу взамен сорванной.

Со школьных лет Ариша собирала библиотеку, но ключевая книга всё ещё не нашлась. Сотни снов расходились по своим полкам в тайной комнатке. Мысленно перебирая и перекладывая их, Ариша была уверена, что главных снов она пока не увидела. Хотя... в шесть лет был сон про чёрного человека. Тогда она с родителями переехала в город. С балкона восьмого этажа открывался вид на долину: огромное пространство заполняло закатное солнце, на далёком горизонте вырисовывалась водонапорная башня. Во сне в этом воздухе парил одетый в чёрное до пят человек, мужчина. Глаза его были завязаны белым в синий горох платком. Он даже не летал, а носился в буре, отголоски её поднимали мебель в комнате, оставляя сновидца невредимым. Чёрный слепой человек, в конце концов, оказался на балконе. Момент ужаса. Пробуждение.

Почему глаза завязаны, почему платок в горошек? Ариша задала вопрос психоаналитику. «А что Вы сами про это думаете, Арина?» – профессиональный приём специалиста для поощрения спазма интроспекции у пациента. «Ничего не думаю». Безопасно, бесполо, бесполезно. Такими вопросами не выудить глубинные бомбы сновидений. Пойти к психотерапевту посоветовали друзья – после ухода мужа её четырехлетний Алёшка, чисто говоривший, вдруг стал проглатывать «р», путать шипящие. «Проблема не в ребёнке, а в Вас. Хотя с мальчиком я поработаю», – сказало местное светило аналитической терапии. На сеансе Алёша скрутился клубком на коленях у матери и прятал голову. Специалист вещал: «Когда я был маленьким, то увидел, что за забором стоит мужчина, который был полностью одет в чёрное». Сын сжался ещё сильнее. «Тогда я подошёл к воротам и выглянул наружу, а там оказался...» Не дослушав окончания истории, Ариша вывела сына из комнаты. «Я Вам перезвоню», – крикнула она, выходя.

Ладно, решила она, придётся ходить на сеансы самой. Через пару месяцев вопросы, задаваемые доктором, по-видимому, а скорее, по-невидимому, всколыхнули пласты родовой памяти, и в её сон заплыл кит. Он размахивал плавниками, а Ариша, подпёртая к скале, не могла никуда подеваться, она выбрала его игнорировать, кит уплыл. Продолжение было таким: она бежит к мосту, перегибается через перила, всматривается в воду. «Вы отказываетесь от полноценного общения в терапии, что вызывает желание покончить с собой», – аналитик неявно торжествовал. «Так кит – значит, Вы? Никогда, как бы плохо мне ни было, ни разу я не испытывала суицидальных соблазнов, – обиделась Ариша. – И знаете, доктор, давайте закончим». «Нельзя так просто обрывать сессии, это травматично. Кроме всего, ваше подсознание работает против Вас», – так терапевт проявлял заботу в дозволенной протоколом форме. «Я справлюсь». Аналитик был оставлен, сон про кита отправлен в копилку.

Ариша не записывала сны, как советовал психотерапевт, думать о них не хватало времени – нужно было зарабатывать, не на мужчин, конечно, – они приходили без финансового поощрения, хотя и не задерживались надолго. Время утекало в преподавание, подготовку лекций, обработку данных экспериментов собственных и не только, перечитывание журналов по теоретической медицине, биологии и статистике, и, как конечный результат, в сотворение статей и диссертаций. Генерировать паранаучную писанину было легче и веселей, чем учиться. Что-то тянуло её к этой кропотливой, скрупулёзной работе, невнятное чувство, словно кто-то крался за текстами, жил за ними по ту сторону экрана. «Устала, – решала Ариша, – полусплю, пора заканчивать». Но дело было не в усталости, а в некоем общении, сложно объяснимом взаимодействии со значками, словами. В предвкушении работы с текстом была радость, особое удовольствие и неуловимая тайна, даром что писать приходилось то про регенерацию кожи белых крыс, то про тератогенез органов куриных эмбрионов. Во всём остальном послеразводная жизнь текла спокойно, в меру несчастливо, без призраков и других опасных приближений, даже сны не хотели менять привычных локаций.

С призраками Ариша договорилась ещё в детстве. «Пожалуйста, – в пустоту попросила она как-то перед сном, – не приближайтесь, оставайтесь далеко, за стеной. За штукатуркой, за рамой картины, живите там, я не хочу ничего про вас знать». А как договориться со снами? Один из снов короткого психоаналитического периода она долго вспоминала. Там она была в автомобиле со своим терапевтом, им пришлось притормозить перед пешеходным переходом – огромный старинный корабль с названием «Санта-Мария» медленно переползал улицу. «Почему название было таким чётким? – размышляла Ариша. – Бог с ним, пойму когда-нибудь». Бабушку уже не спросишь. Где искать ответы? В прошлом? Ариша не оставляла личных записей, только конспекты лекций, черновики диссертаций. Никакой бумажный друг, который мог бы принимать её излияния, не скрашивал растущую пустоту. Лишь однажды, будучи в первом браке, она быстро зафиксировала свои мысли, вложила страницы в ежедневник того года и забыла. Ежедневники покупались регулярно. Приятно было смотреть на жирный год впереди, листать, читать имена и праздники на каждый день, но чудесные книжечки оставались незаполненными. Нет встреч, звонков, планов – она всё помнила и так, редкие пометки – дни рождения подруг, потом детей подруг. Ежедневники, по непонятными соображениям, Ариша хранила, и как-то, вытирая пыль и перебирая разноцветные, ничего не содержащие тома, заметила странички десятилетней давности:

«Я – гончая, лечу по следу незримых, почти неосязаемых вещей. В книгах ищу, ищу в чужих словах, жестах, сверяю со своей жизнью, принюхиваюсь. Оп, на (Нина), поймала, держу. Бедный Кентавр, ранен стрелой. Первое занятие по анатомии – плоскости и оси, я показываю, как стрела (saggita) входит в грудь, всегда на себе. «Не показывай на себе», говорили в детстве. Теперь уже ничего не случится, можно показывать на себе. Сколько воображаемых стрел вошло в меня, заставляя падать на кровать так сладостно, вольно, обмирая, пока одна, самая вдохновенная, не опустила мою голову на спинку (родитель говорил «бильцо») с размаху, на linea nuchae (nuchalis, по новой номенклатуре, звучит как похабщина). Шурупы отлетели, но череп уцелел, сознание отлетело и вернулось. Другой удар увиденный, пережитый через рассказ: дитя годовалое падает лицом на ребро пластикового креслица. Лицо пересекает косая вмятина. Дитя надувается, краснеет – испуг отца и его желание разрешить ситуацию – и наконец разражается иссиня-багровым криком. Папа вздыхает с облегчением. Сколько раз он мне это рассказывал? Может, он сам ничего не помнит, только слова, из которых сложит эту историю, только своё облегчение: фух, всё прошло, можно и дальше не обращать на меня внимания. «На чём я остановился?» «Папа, ты рассказывал, как одной рукой умел удержать стул, повернув его параллельно полу, что этого никто не повторит». Я не понимаю мужчин. Нелепые существа, похожие на опасные аксессуары, как обращённое к себе колье Клеопатры, развернувшиеся остриями к шее владельца. Всю жизнь стремятся доказать, показать, поверить самим в свою значимость. Даже в вере, в смирении пытаются искать самоутверждения. Кого они хотят превзойти? Творца? Никогда, кроме тех случаев, где женщина – часть их величия, не замечающие женщин, не понятно, почему разрешившие женщине родить Бога-Сына. «А Вы не боитесь такое говорить?» Всё, что можно сказать, сказано, а сейчас переживается. Мальчик, желающий, чтобы его матерью был отец (у отца ведь чистая кожа, а скверное передается женщинами) – уже взял богохульство на себя. Ничего не случится. Не нужно, призывая духов предков, стучать по столу или, если его нет, по спичечному коробку. Приап – мужественность отделена от любви (от отца). А любовь отделена от мужественности. Как же их собрать вместе в одно – всё, что я хочу от мужчины. Конструкция разваливается. Не могу поверить, что нет одного, вмещающего всё».

Ариша перечитала свои сумбурные заметки, вспоминая, что «оп, Нина» – фраза, которой Набоков учил американцев выговорить название его книги «Пнин». «Как-то по-особенному я была зла и несчастлива в тот день, и папе досталось, и мужу, и сыну», – размышляла Ариша, но день уже не вспомнить. «И чей же след я пытаюсь взять?»

Сколько нужно совершить ошибок, чтобы найти правильный путь, правильного человека. Перед своим уходом муж провещал: «Все люди должны пройти курс психотерапии перед вступлением в отношения». Это что – индульгенция на отношения? Для многих пациентов психотерапия продолжается всю жизнь. Подменить живые связи суррогатным общением на кушетке? Пускай я буду ошибаться, но пойду вперед. Такими мыслями Ариша подбадривала себя перед тем, как зарегистрироваться на сайте знакомств. В личной жизни был совершенный застой, а подруги подначивали, демонстрировали своих виртуальных друзей.

Анкету на международном сайте Ариша заполнила на английском языке. Нашла фотку, где она была с крупным крестом на шее – подарок сестры – и загрузила на сайт. Посыпались пошлые комментарии, чмоки от неприятных типов из Мексики и Новой Зеландии, развязные намёки. Почувствовав себя чуть ли не изнасилованной, Ариша собралась удалить свою страницу, но задержалась на единственном сообщении на русском языке: «привет, открой чат, поболтаем», от пользователя Христофора из её родного города. Разве такие имена бывают? Наверное, ник. Когда они встретились после двухнедельной переписки, Христофор рассказал, что на необычном имени настоял его отец, русский, а мама была татарка. «А твоя будущая жена должна принять мусульманство?» – спросила Ариша. «Если хочешь, примем его вместе, но вообще-то я крещёный». Они долго говорили о том, чего бы хотелось в жизни сделать, куда поехать, что пережить.

– Чего ты ждёшь от семейной жизни? – спросила Ариша.

– Хочу заботиться о своей любимой, хочу приносить весной охапку тюльпанов, готовить стейки, массажировать ей ноги по вечерам и жду, что она также позаботится обо мне.

В какую секунду возник момент, в котором плоскости её души, привычной чешуёй защищающие уязвимые места, внезапно повернулись новым, странным образом, и слова Христофора полетели в неведомую глубину, упали там счастливыми семенами, Ариша не поняла, но после встречи что-то необратимо изменилось. В следующую ночь Арише снилось маленькое грушёвое деревце – саженец, слабенький, с небольшой зеленой шапочкой, она передает его Христофору. Их венчание по христианскому обряду состоялось в маленьком храме через полгода.

Все сказки заканчиваются обретением пары, скреплением союза. Никто не хочет знать, что бывает потом.

День минус сорок четвёртый

Утро, но в комнате темно. Ариша заблаговременно прячет голову под одеяло. Христофор поднимает роллеты, поворачивает жалюзи и объявляет:

– Там снега по колено! Вставайте, сони!

– Папа, закрой, я спать хочу! – кричит Лидия.

– Вставай, будем играть в домик! – кричит София

– Девчоночки мои, умываться и расчёсываться! – командует Ариша, щурясь от резкого света.

– Мне хвостик без расчёсывания!

– А я буду лохматая!

– И пора бы волосы вымыть, у кого-то в гриве еда засохшая.

– Мы же мыли неделю назад.

– Даже Баба-Яга моет голову чаще, чем вы.

– Что, чаще, чем раз в три года? У неё же нет ванной.

– А баня-то у неё есть! Ивана-царевича она где, по-вашему, парила?

Девицы-красавицы расчёсаны, волосики собраны в хвосты, чёлочки удерживают заколки.

– Мама, я думаю, самый главный орган у женщины – это волосы, – задумчиво глядя на себя в зеркало, сообщает Лидочка.

– Нет, самая красивая у женщины попа, – возражает Софа, подбегая и отталкивая Лидочку. Она становится спиной к зеркалу и отчаянно пытается разглядеть свою попу, крутясь изо всех сил. – У меня попа, как два ананаса.

– Что, такая же колючая? – хохочет Христофор.

– Ну, она такая... такая выпученная.

– Мама, хочу печенья, давай сделаем, – просит София.

– Конечно, моё сокровище, чтоб попка была кругленькая.

Двойняшки играют, Ариша на кухне замешивает тесто – масло сливочное топлёное, яйцо, сахара побольше, иначе не вкусно, цельнозерновая мука (хоть какая-то польза детям). Христофор хотел приносить еду, которую готовят в его кафе, десерты, выпечку, но Ариша не соглашалась – детям нужно всё домашнее. Пока пальцы погружаются в вязкий комок, мысли ныряют в привычную клетку: Софийка, её диагноз, лечение, которое опасно само по себе, а операция казалась ещё страшней. Какой тяжелый выбор! Они с мужем согласились на предложенное консервативное лечение, надеясь, что организм малышки со временем преодолеет гормональную атаку. Девчоночкам скоро четыре. Два бессонных года, опухоль стабилизировали, она не росла, но действие гормонов меняло внешность. Ариша подмечала слишком плотные для ребёнка волоски на голенях, дряблость кожи, пигментацию. Нужно было соглашаться на операцию, но как? Один яичник будет потерян. Предупредили, что другой тоже может быть поражён со временем. Вступить в ад без уверенности в результате? И вечно лезет в голову тот сон, когда двойняшкам был всего месяц от роду: младенец, нижнюю часть которого она отбивает кухонным молотком на разделочной доске, кровавая лепешка... С тех пор Ариша глядеть на мясо спокойно не могла. Тесто намного лучше. «Да зачем же я думаю об этом, – всполошилась Ариша, – замешиваю дурные мысли, надо хорошее думать. Алёна настаивает на гомеопатии. Поедим и пойдём на прогулку. Свежий снежок. Слепим снеговика. Оставим следы динозавров и птиц. Оставим хоть какие-то следы...»

Ариша раздает невесомые алюминиевые формочки – вырезать из липкого пласта звёзды, кружочки, кометы, ангелов, Санту с мешком – рождественский набор, но девчонки лепят своё. Софийка катает колбаски. «Мои слуги – змейки», – деловито сообщает она. Лидия просит сделать лошадку, её собственные варианты копытных больше похожи на драконов. Заполненный фантастическими животными противень наконец отправляется в духовку.

Потом детвора, набившая животики выпечкой и компотом, высыпает на улицу. Снег – это к радости, и не только во сне. Софочка сразу присаживается на корточки: «Мама, я устала». Ариша удивляется, когда ж она успела устать, а Лида кричит: «Мама, смотри, кукушка!»

– Где кукушка?

– Вон скукушенное дерево – кукушки его поклевали!

«Ах, вы хитруньи, в паре работаете!» Пока Ариша всматривается, где же та гипотетическая кукушка, в их краях доселе не виданная, Софа хватает брошенную на газон конфету в раскисшей обвёртке и прячет в карман. Конфету пришлось конфисковать, но никакие наставления словесные не отвращают юные души от бесстрашного исследования мироздания, самое желанное приберегающего на концах веток своих. Что там их ждёт – цветы, плоды или падения? Христофор как-то рассказывал: в детстве любимой игрой было перемещаться по высокой горизонтальной ветке, повиснув на руках, всё ближе и ближе к её концу, пока ветка не ломалась, а храбрец не падал на землю.

«Почему они всегда делают наоборот? – жаловалась Ариша мужу. – Я скажу им: наркотики – плохо, незащищённый секс – плохо, они что, сразу пробовать побегут?» А как рассказать детям, откуда они берутся? Начинала издалека: «Когда мужчина и женщина спят вместе, семя от мужчины попадает в женщину. Это называется – заниматься любовью». «Мы хотим посмотреть!» – тут же заявили девочки. Образовательный тупик.

Собрали сухие ветки, стряхивая снег. «Принесём домой и сплетём корзинку». Корзинка не вышла, а получилось свить гнёздышко, устроить там динозавриков. Потом «тихие» прятки с беззвучным перебеганием с места на место.

– Давайте играть в волков и охотника, – Лида вручает Арише палку.

– Только без ружья, я не хочу никого убивать. Пусть это будет замораживающая палка. Если догоню и прикоснусь, волк заледенеет.

– Да! Да! А разморозит его свет темноты, – фантазирует Софочка.

– Фух, все поужинали, теперь и я поем, – говорит сама себе вслух Ариша.

– Опять доедаешь, – кричит муж. – Ты что, себе не можешь сделать лишнюю порцию? Давай я тебе приносить буду из нашей кухни. Далил просто бог – далма была сегодня потрясающая.

– А хорошую еду выбросить? – Ариша подбирает остатки яичницы с тарелок девчонок. – Кроме того, каша осталась, а мяса я не ем, забыл? Что там, в далме твоей?

– Баранина, очень хорошая, из Херсонской области баранчиков привозят.

Ночь, и все заснули. Ариша делает длинный выдох. Отказавшись от помощи няньки и домработницы, она уставала к вечеру, но старалась всё сделать сама для девочек и мужа: пища не терпит чужих рук, а вещи в доме – посторонних прикосновений. Заботы заполняли жизненное пространство, но полчаса перед сном были только для неё. Для чтения, приведения мыслей в порядок и воспоминаний. Ариша начала книжку «Бегущая с волками», загруженную из интернета. Нашла случайно на малоизвестном сайте, где искала картинки с лачужными посёлками вокруг Бомбея. На ресурсе была статья про экскурсии в такие места. «Можно ли во время экскурсии понять и почувствовать то, о чём написал автор «Шантарама», который пожил там, ту особую чистоту тамошней жизни из-за отсутствия границ, отсутствия перегородок, все знают всё о каждом, ничего не скроешь, да и нечего скрывать?»

«Грязно вы живёте, – сказала Зифа, тётка Христофора, приехавшая из Турции, где с недавнего времени жили и его родители. – Много зависти – грязь. В вашем городе не только экология плохая, но и в душах напутано и темно. Я это хорошо чувствую. У нас радуются друг за друга, берегут, помогают, чем могут. В нашей стране, как в любой мусульманской, нет детских домов, ребенка без родителей обязательно заберут в свою семью родственники. А сколько сирот тут, у вас?»

Ариша всматривалась в лица индийских подростков, женщин, стариков на фото, очень хотелось увидеть эту чистоту. Может, старость очищает? Двоюродная Христофорова бабушка Айша просто светилась, когда они навестили её позапрошлым летом, до войны. Матриарху было уже за девяносто, она пережила депортацию и десятилетия изгнанничества. Последние годы из-за перелома шейки бедра она ходила, опираясь на палочку, но всегда была светла, приветлива.

– Вот, мы Вам привезли тут разного, – говорила Ариша смущённо, выкладывая йогурты, детскую колбасу, десерты на стол-шкафчик, накрытый чистой клеёнкой. Такой столик был в доме деда Ариши. Бабушка Айша стояла в дверях, улыбаясь, поглядывая то на Аришу, то на Христофора, глаза её были ясные и весёлые.

– Спасибо, дети. Пойдём, племянничек, покажу тебе, что я посадила.

Христофор забрал девчонок и пошёл на огород, круто спускавшийся к реке. Ариша осталась в доме, не хотелось выходить под полуденное крымское солнце. С окошка с деревянной голубой рамой на разложенные продукты переполз паучок. Таких симпатяг в детстве Ариша набожно брала в руки и, рассмотрев узор на спинке, погладив суставчатые ножки, выпускала. Повзрослев, Ариша боялась их трогать. Маленький сожитель бабушки Айши деловито сновал по подсыхающим кусочкам батона, перебрался на коробку с йогуртом. «Как-то не по-паучьи он передвигается», – отметила про себя Ариша, но почему-то от его присутствия стало уютно, захотелось остаться в этом доме, побыть рядом с бабушкой и её паучком.

– Переночуете у меня? – спросила бабушка.

Христофор сказал, что у них другие планы и нужно уезжать. Ариша с дочерями вышла на улицу посмотреть на крошечное село, состоящее из одной улочки вдоль реки. Сбежались соседские дети – две девочки около десяти и невероятно замызганный трёхлетний малыш, молча расселись на скамейке, забрасывая в рот черешни из целлофанового пакета и поедая глазами гостей. Такой жадный зрительный контакт переходил в осязательные ощущения, и Арише показалось, что от их взглядов червячки ползают под кожей.

– Идёмте поищем уточек, – Ариша повела своих девчонок к реке.

Дети продолжали наблюдать, старшая девочка сплюнула косточку, сильно запрокинув голову назад. «Прям как птица какая-то, – удивилась Ариша. – На кого это похоже, на аиста? Что за место, люди – не люди, и животные – не вполне животные?»

До конца дня Ариша пребывала в дымке этих впечатлений, а ночью увидела сон изумительной ясности и яркости: она стояла в лекционной аудитории перед студентами и силилась что-то вспомнить про иммунитет. Прямо из воздуха начали появляться предметы: тяжёлый книжный шкаф, загородивший выход, огромный канделябр. Протиснувшись в щель между шкафом и дверью, Ариша вышла в коридор, потом на улицу, залитую малиново-красным цветом. Он окрасил всё вокруг: тротуары, здания, небо. Ариша знала – это другой мир. Мир поменялся и оказался совершенно новым, неизвестным. Ариша с Христофором оказались перед картой, в её центре переливалась прекрасными красками пятилучевая конструкция, превращающаяся в книгу с сиренево-перламутровой обложкой: «Энциклопедия мира». Ариша открыла эту книгу и с облегчением сказала: «Теперь у нас есть путеводитель по новому миру. Эй, смотри, ты – в числе авторов!» Она показала Христофору: «Твоё новое имя – Том Дин».

День минус сорок третий

– Мне ещё полкакашки надо выкакать!

– А у меня паровозиком идут!

Это лучшее начало дня. Порядок с кишечником – залог хорошего настроения.

– А у меня самые острые зубы, смотри, какие следы я оставляю на своей ноге, а можно, я тебя укушу?

– Не надо. Давай полежим вместе, мой снежный барсик!

– А я ледяной барсик!

Минутка покоя, идиллия, барсики свернулись: Лида под мышкой, Софочка обняла ноги, гладит Аришино бедро, её рука ползёт под халат. «Моё солнышко, ласковая девочка, взрослеет, добреет», – расслаблено думает Ариша и внезапно орёт, подскочив на диване, девчонки тоже орут от неожиданности. Софочкина ручка добралась до места, куда опоздала депиляция, и дернула за волосок. Ариша смеётся, девчонки не понимают, но тоже хохочут.

– Мам, ты чего?

– Вспомнила частушку смешную.

– Расскажи, расскажи.

– Я вам её спою: если на дерево залезть, то можно попу ободрать, и будет больно и смешно. – Поёт детям Ариша на мотив оркестрового сопровождения моментов вручения дипломов, премий, грамот. Девчонки смеются.

– Мама, ещё!

– Корова пукнула слегка, убила чёрного быка, не поднимая хвостика.

– Ещё, ещё!

– Так, а кто не вымыл волосы вчера? Сейчас идём в ванную, набираем воды и занимаемся снорклингом. Где ваши маски и трубки для ныряния?

– Я боюсь нырять, – сообщает Софа.

– А я буду, – заявляет её сестра.

Возня в ванной продолжается до остывания воды. Наконец девочки вынуты, волосики завернуты в тюрбаны.

– Посидите тихонько, как Василисы в темнице Кащея, хорошо? Мне надо кое-что погуглить. – Ариша оставляет девчонок на диване сохнуть, а сама забивает «Том Дин». Вчера она записала тот летний сон (первая запись в девственном ежедневнике – бессменном подарке самой себе на Новый год), хотела сберечь детали. «Что скажет всемирная об определённости и значении имени?». Сеть выдаёт историю о соученике Гарри Поттера с отдельным указанием, что боггарт Томаса – живая рука. Как это может быть связано с ней самой, с Христофором? Да и потом, давний сон, проходит вторая зима, и никакой новый мир в дивных красках не проявился, значит, и новое имя не нужно.

– Мама, а что ты ищешь?

– Да так, читаю о мальчиках-волшебниках.

– Расскажи, пожалуйста.

– Это мрачные истории, вы не боитесь? Давайте лучше про лисичку со скалочкой или царевну-лягушку?

– Нет, хотим про волшебников.

– Тогда почитаю. – Ариша берет первый том саги. Чтение радует Аришу, как всегда. К счастью, девочкам понравилась история, они внимательны и серьёзны. День книг! И фильм про школу юных волшебников тоже зашёл. Вечером Ариша продолжает читать, но уже свою книгу.

День минус сорок второй

Утром спросонья возникает София:

– А как вам моя песня?

– Что там снилось тебе, Софушка-совушка? – спросила Ариша, когда девчонки окончательно проснулись.

– Мне снилось, как я пою в лесу, – ответила Софа. И Ариша вдруг вспомнила, что ей приснилась кухня, миска на столе, в неё сложены овощи, лук, капуста, рядом суетится чёрная перчатка, будто в ней рука. Перчатка-помощница. Сказочный сон, подумала Ариша, и позабыла о нём.

Ариша готовит к обеду салат. Ушла на балкон за луком, вернулась, а на столе больше нет зелени.

– Верните зелень.

– Не можем, динозавры её съели. Они голодные в гнезде сидят. А можно взять домой дикое животное?

– Нельзя. А если красть и портить еду из кухни, мы все останемся голодные.

– А меховые змеи бывают?

– А слова можно превратить в еду?

Ариша принесла кубики:

– Нужно проверить. Составляем слово «сыр». Ну, не появился настоящий сыр?

– А если так? – Лидочка переставляет один кубик.

– А так «рсы».

– Как? Рсы? – Лида заваливается от хохота на диван. А Софа и смеётся, и пугается, делая круглые глаза и повторяя: рсы, рсы. Ей нравится пугаться. Смех переходит в икоту.

– Досмеялись-дохихикались. Вот вам, ешьте своё «рсы». Лучшее средство от икоты.

Софа икала, стоило ей переесть или посмеяться. Приступы икоты случались и до рождения. Огромный живот Ариши вздрагивал после утреннего пробуждения с характерной периодичностью. Не сразу, но она догадалась, что кто-то там проснулся и неудачно глотнул водички.

– Мам, а давай длинное слово, – тянет Лидочка. – «Учительница».

Ариша складывает.

– Ух ты, почти все кубики пришлось взять. Смотрите, сколько букв – одиннадцать. А в наборе – двенадцать.

Лидуся быстренько ставит последний кубик впереди.

– А теперь что?

– А теперь «мучительница».

Девчонки суют кулачки в рот, чтоб смех был не слишком громким. «Да, с такими играми икота точно не пройдёт».

– А давайте давить учительницу. Мой кузнечик Кузя ее задавит. – Софочка хватает любимую игрушку: тряпичного кузнечика с тонкими ручками и ножками, усиками-трубочками и блестящими черными глазами – синяя и белая краска давно стёрлись.

– Нет уж! Нельзя обижать учителей. Давайте лучше искупаем Кузю и его мягких друзей. Они грязнюки у вас, набравшие пылюки.

Набрали в таз воды, добавили жидкого мыла, были выданы зеленые обмылочки. Пеной так здорово рисовать на полу.

– Сейчас уберём после своей игры и идём к бабушке Лике. Навестим её и поможем, если надо, – Ариша раздала дочерям разноцветные тряпочки.

Уборка в доме мамы успокаивала Аришу, как любое упорядочивание в её жизни. Пока бабушка возилась с внучками, Ариша вытерла пыль на туалетном столике, перебрала вещи в шкатулке с картиной Шишкина на крышке. Там, сколько Ариша себя помнила, лежали роддомовские бирки из синей клеёнки, на которых было написано имя и дата рождения её и сестры. На дне – старые, времён маминой молодости, украшения. Ариша, не торопясь, перебирала свои чувства к матери, которые, как закопченные золотники в остывшей золе, можно было собрать и, ничего не боясь, оставить себе: заботу, внимание к потребностям, сопереживание. Ну и пыли везде!

– Мам, ты как Бабка Ёжка, развела пылищу. Раньше почему не позвала? И что это за гора чёрных тряпок на кресле?

– Не пойму, что со мной, – отозвалась мама. – Иду купить весёленькое платьице или кофточку, а покупаю чёрное.

– Ясно, – ответила Ариша. «Ни фига не ясно». – В шкаф-то прибрать их?

– Если тебе не сложно.

Вечером Ариша пожарила для всей семьи сырники на ужин.

– Я не хочу сырники, – хнычет Лида.

– А что ты хочешь?

– Макароны и курицу.

– Так и быть, сегодня будет персональное обслуживание, но имейте в виду: я – не ресторан.

«Почему так часто последнее время кажется, что меня нигде нет? Почти нет. Я – функция обслуживания своей семьи, программа. Электромагнитная волна или математическая функция. Можно описать простым уравнением и построить примитивную кривую. Формула с одной константой и одной переменной. Или я, скорее, прибор, кухонный гаджет. Для меня нет ни времени, ни места. Можно выключить и положить в кладовку до утра. Нет, я – одухотворённый механизм. На день становлюсь домовым, духом этого дома, а ночью живу для себя. Но любой домовой, наверняка, чувствует себя на своём месте. Куда я прикатилась?»

День минус сорок первый

Проснулась Ариша рано, пошла в кабинет и записала ещё один сон, только на этот раз свежий, только проигранный: «Было такое: я показываю Христофору свою книжку с картинками. На одной из картинок – мои потребности и та зона, которая на текущий момент удовлетворена. Зона крошечная и чётко очерченная: ее изображает тарелочка с листьями капусты. Объясняю мужу: «Вокруг, вне «моей тарелки», остальное, неудовлетворённые потребности: другая еда, другие люди, весь остальной мир вообще». На столе расставлены приборы для тех, с кем я бы хотела есть вместе. Тут же решаю и сообщаю ему: также мне нужны няня для девочек и время для себя – крошечный клочок свободы, чтобы я могла без детей выйти из дому. Муж кричит: я напрасно вкладывал свои деньги, но я уже не слышу его. Смотрю вперёд и вижу прекрасную перспективу – зелёные холмы, речка, по ней идёт пароход. Он ярко освещен солнцем, и мне спокойно».

«Так всё плохо? Я сама не понимаю до конца, что же мне нужно. А те, кто посылает сны, знает. Но я же сама выбрала эту жизнь, я так решила. Обманула себя?»

День минус сороковой

Всю ночь добирались до сознания и будили Аришу регулярные постукивания снаружи её квартиры. «Соседи», – решала Ариша, полупросыпаясь, и снова отключалась. Утром в постели Ариша вспомнила свой сон. Он был странный, переполненный осязательными ощущениями. В нём из левой подмышки через бескровную щель выпала большеберцовая кость, по анатомическим признакам, правая. Ариша точно знала – это её кость. Долго рассматривала, крутила: что же с ней делать?

Все спали, когда Ариша пошла на кухню и по привычке посмотрела в окно. На газоне, покрытом снегом, устроились четыре собаки, они свернулись клубком. «Как же они не мёрзнут? Конечно, мёрзнут. Почему они здесь выбрали устроиться?» – раздумывала Ариша. А в спальне уже поднимал роллеты Христофор, слышались недовольные голоса двойняшек.

– Да у нас тут гостья! – воскликнул Христофор.

– Папа, кто, что там? – переполошились девочки.

– Женщина бездомная устроилась прямо под окном, смотрите – на красном одеяле.

Ариша выглянула и увидела женщину в нелепом тюрбане синего цвета и нескольких собак, которые грели её всю эту ночь. «Хвосты их, наверное, стучали по стене, когда они укладывались, – подумала Ариша. – Мы будто ночь провели все вместе, как одна семья, хоть эта несчастная с собаками была за стеной... а утром семье положено завтракать. Может, и нет никакой стены».

– Я вынесу ей еды, – сказала Ариша.

Бросилась на кухню, проверила холодильник – яйца, масло, сырая курица. «Сейчас оладьи на скорую сделаю, вынесу ей, пока горячие». Начала замешивать тесто, Христофор позвал:

– Смотри, она уходит. Быстро, однако, собралась.

Ариша подбежала к окну: фигура в неописуемых тряпках, окружённая собаками, энергично топала вниз по улице, вместо правой голени у женщины был ничем не прикрытый протез.

«Не успела ей дать ничего! – Ариша почувствовала, как слёзы подступают к глазам. – Как она живёт, как можно так жить? Почему она пришла к нам? Господи, дура я! Нужно было хоть денег вынести, что там ещё есть в шкафу, печенье «Мария»?»

– Я быстренько, – крикнула она мужу, оделась, схватила кошелёк, выбежала из дому. Ночной гостьи не было видно, собаки тоже исчезли.

– Не надо ничего давать таким людям, – сказал муж, когда Ариша вернулась. – Не вздумай прикармливать их тут, а то, как собак, не отвадишь потом.

Ариша мыла посуду и заливалась слезами на кухне. Как всегда, плакала тихо, чтоб не услышали муж или девочки. «Как тоскливо на душе! Почему я не могу взять её к себе? Почему мы все отделены перегородками, и никому нет ни до кого дела? Почему я до сих пор никого не взяла из детдома, не подобрала даже бродячей собаки?» Арише в который раз вспомнилась история студенческих лет. Тогда они проходили практику по педиатрии в Доме малютки, то есть в доме брошенных малюток. Дети от года до трёх лазили за загородкой, которой отделили угол комнаты. Аришино внимание привлёк светловолосый худенький мальчик с закрытыми глазами, который покачивался на ногах, держась за подоконник. Она спросила про малыша у персонала.

– Это Сашенька, он совершенно нормальный, только слепой, – рассказала медсестра. – Их двое родилось, два мальчика. Сашеньке закапали в глаза десятипроцентный раствор нитрата серебра вместо однопроцентного, знаете, раньше эти два раствора рядом стояли. Концентрированный был для пупочной области, а для профилактики глазных инфекций у новорожденных именно однопроцентный использовали, ну, а большая концентрация вызывает ожог глаз. Мальчик сразу ослеп, и родители отказались от него. У них же остался здоровый сын.

Сашеньке шёл второй год, он двигался на голос и тянул руки. Ариша взяла его и посадила к себе на колени. Он обнял её за шею, и так они долго сидели в полном молчании. Сокурсницы тоже брали детей на руки, дети жались к девушкам и не хотели отпускать. Невозможно было снять, отъять от себя ребёнка, который цеплялся, как котёнок, за одежду и волосы.

Разговор об усыновлении Ариша завела пару месяцев назад. Спросила, вроде невзначай, стоя на коленях и оттирая белые панели на кухне, которые девочки разрисовали восковыми мелками. Муж был категоричен:

– Чужие дети меня раздражают. Тебе своих мало?

– Я всегда хотела. Знаешь, как это ужасно – быть ненужным никому, не прижиматься ни к кому, не ждать ничего. У меня разрывается сердце, – Ариша отчаянно тёрла дверцу шкафчика. Стало хуже: синяя, зеленая и жёлтая краска въелась в щели, и рисунок инопланетного пейзажа стал грязным пятном.

– Сама подумай, – уже помягче продолжил он, – тебе и так тяжело, как ты будешь успевать? Оставь наконец эти фантазии, родная. Я не хочу, чтоб ты загнала себя. А чужая генетика? Нет, я определенно не хочу непонятно какого ребёнка, и ты подумай, это ли тебе надо. Хватит того, что София...

– Что София?

– Ничего.

– Нет уж, скажи, что хотел?

– Она как не наша, не моя. На кого она похожа, на кого-то из твоих бывших?

– Ты меня сейчас о телегонии спрашиваешь?

– Мой друг рассказывал, что его породистая далматинка после случайного помёта больше не приносит потомства, соответствующего всем параметрам.

Ариша подняла голову:

– Да иди ты... знаешь куда? В баню!

Христофор продолжал:

– Эта её опухоль, никто из моих родных никогда не имел ничего подобного.

– Приверженцы этой антинаучной теории также полагают, что предшествующий опыт мужчин тоже влияет на текущее потомство. Поройся в свалках своих побед. Я уверена, у тебя гораздо больше идей накопилось. Ну-ка, выкладывай! – «Так, чистящий крем не помог. Что взять, соду?» – Ариша продолжала терзать шкафчик.

– А у кошек бывает в одном помёте котята от разных котов.

– Я вижу, ты собирал информацию. Долго гуглил? И кого я тебе больше напоминаю – блудливую кошку или неосторожную сучку?

– Я хотел бы сделать тест на отцовство, – тихо сказал Христофор, не глядя на жену.

– Что? – Ариша медленно поднялась на ноги. – Вот, значит, оно как! Давно ты меня подозреваешь?

– Я полагаю, ты встречалась с кем-то, когда переписывалась со мной.

– У меня никого не было, я же говорила. Не веришь? Не думала, что у нас будет такой разговор.

Она посмотрела на мужа, он уставился в пол. Перевела взгляд на маленькую икону – подарок подруги. Непопулярная троица – святое семейство: Мария, Иосиф и Его сын.

Скрывая бешеное разочарование, нежданное горе, сказала:

– А Иосиф принял чужого ребёнка.

– Так мои предположения не случайны? – Христофор теперь сверлил взглядом Аришу.

«Не люблю такой его взгляд, в нём нет любви, я чувствую, как он хочет вырвать что-то из меня, пробурить насквозь». Водопад, обрушение воды. Она одна в потоке, едва держится, задыхается... Вздохнув, Ариша сдержанно ответила:

– Удивительно, как только ты умудрился впустить в себя средневековое мракобесие, но уж, как есть. Сделаем тест, конечно. Если ты настаиваешь. У меня встречное предложение, то есть условие: независимо от результата теста, мы разводимся, мне нечем больше противостоять. Подумай.

Тогда Ариша сильно разозлилась. На следующий день Христофор извинился, она, конечно, простила, хоть кошки скребли на душе. Улыбнувшись, она вспомнила:

– Я чутко сплю, ты знаешь. Среди ночи я слушаю, как вы все дышите. Лидочка ровно. А ты и Софа задерживаете вдох, будто чего-то ждёте. Мне становится страшно, я глажу её, тебя толкаю. Тогда вы начинаете снова дышать. Вас всю ночь надо бдить обоих. Вы умудряетесь одновременно дышать и не дышать, а ты говоришь – не похожа.

Христофор обнял её. «Во всяком случае, он высказался и ему полегчало, хотя бы частично, – решила Ариша и пожалела мужа. – А сколько он мучился тяжёлой мыслью, молчал, и даже теперь не может проговорить всё до конца. Да он извёл себя, бедный! Защищается от ситуации отрицанием. Это не поможет. Лучше вербализировать. Чем раньше скажешь, тем быстрее исцелишься. А как быть с вещами, не поддающимися описанию, теми, для которых нет слов, выходящими за пределы передаваемого словами. Возможно, для него наша ситуация именно такая». Больше они не возвращались к теме усыновления, Ариша чувствовала, что поднимать её в ближайшее время не стоило.

Готовя ужин, Ариша раздумывала о том, что важнее – послушаться порыва души, броситься на помощь туда, куда зовёт сердце, позволить себе побродяжничать, взять собаку, ребёнка, бездомную старушку или же подчиниться и забыть ради мира в семье, нанося невидимый и непоправимый вред чему-то внутри. «Да я в принципе разучилась отстаивать своё! Все потери – на моей территории, все бои – тоже там. И как быть, собирать чемоданы?» Доказывать бесполезно, так называемый компромисс осуществлялся тогда, когда она принимала чужие условия. Раздался треск. Ариша случайно положила крышку со стеклянным центром на горящую газовую горелку. По стеклу побежала паутинка трещин. Ариша схватила горячую крышку через прихватку и быстро переложила на окно. Нежное потрескивание продолжалось. Кусочки сложной многоугольной формы стали выпадать. «Так и отношения покрываются паутиной, потом исчезают фрагменты, потом остаётся пропасть в сознании, дыра. Надо что-то решать, а то разлетится всё к чертям собачьим. Поговорю сегодня. Ключ должен быть простым: на работу на несколько часов в неделю выходить, найти няню, Христофор же предлагал. Нет, не в работе дело, ничего это не изменит. Мне бы другую деятельность или отдых, или хоть какое-то общение вне семьи. Я живу, будто вышла на дежурство в больнице, а оно никогда не заканчивается».

– Если честно, я хотела детей, именно трёх, но не планировала отдавать им абсолютно всё время, – начала она новый разговор.

– Ты же сама решила сидеть с детьми. И вообще, зачем рожала? Ты непоследовательная, честное слово, – ответил муж. – Не знаешь, чего хочешь.

«Резонно. Не знаю. Чего-то точно не хватает для поддержания внутреннего гомеостаза. Нет душевного баланса, – согласилась мысленно Ариша, сжимаясь, слыша потрескивание и падая внутри в бескостную безнадёжность. – Где же та, что соберёт мои косточки и сложит меня заново?» Перспектива пойти на работу, на встречу с подругой, на встречу с ветром, с новой влюблённостью (этого ж никто не слышал, правда?), на встречу с собой оставалась в неопределённом будущем. Оставалась книга в крошечном кабинете, и ставшая родной тетрадь с морем и крабом на обложке.

День минус тридцать девятый

– Сварить вам компотик с клубничкой?

Утренний опрос перед коррекцией программы дня. Конечно, сварить.

Фрукты заморожены с лета, в кипящей воде лопается шкурка слив, вишен, две крупные клубники в конце, и кухня заполняется благоуханием лета.

– Осторожно, ставлю компот на окно, чтоб остыл.

Девочки предупреждены, значит, вооружены. Ариша слышит льющийся звук и оборачивается.

– Что вы там делаете?

– Ничего.

Глаза дочек совершенно честные.

– А почему стул возле подоконника и компот странно так пузырится? Вы налили туда моющее средство для посуды?

Программа дня стремительно расширяется. Кастрюлю Ариша опорожняет в раковину, ставит по новой. Готово: компот охлаждается в тазике, в ванной. А посуду-то мыть нечем.

– Пейте, не обляпайтесь. – Девчонки получают ароматный напиток. – А я почищу овощи на обед.

Ариша уходит на кухню. Девчонки тихо играют в гостиной. Подозрительно тихо. Вскоре тишина сменяется повизгиваниями и хихиканьем. «Что там такое?» Ариша не знает, сердиться ей или смеяться: компот вылит на пол, девчонки, сорвав с себя всю одёжку, голыми возятся в луже, исхитряются кататься, как на льду, плюхаются, поскальзываются. Веселье разрастается в присутствии наблюдателя до легкой истерики. Ариша даёт им ещё несколько минут, чтобы поотрываться.

– Да вы же холодные стали, как жабки. Фу, и липкие!

«Почему нет у времени мешков, дополнительных станций, лакун, чтобы запихнуть туда незапланированные истории и основное время жизни не расходовать, – Ариша представила себе такую железнодорожную линию с гроздьями запасного времени по ходу. – Залезть бы в такой мешок и сидеть, пока не надоест, вылез – и продолжил жизнь с того же момента, и при этом успел отдохнуть, подумать, собраться с духом. Или так – комнатка, маленький мирок, где можно затестить отношения, отключился от всех, закрылся с кем-то, желанным и сейчас особенно интересным, поболтал с ним, только так, чтобы никто не звонил, не искал».

В ожидании прихода домой Христофора девочки радостно суетились и готовились продемонстрировать свои маленькие достижения: рисунки, налепленных зверей. Ариша прислонила голову к спинке дивана и закрыла глаза. За пару секунд мелькнуло непонятное, о чём она сложила потом такой текст: «Моё сознание не в моей голове, а рядом, где-то впереди. Голова – свободна от меня, поэтому заселяется кем-то, вначале не знаю кем, а потом оказывается, что это паук. Я разрешаю, ведь ему надо, он ждал. Когда же он уходит, внутри всё разрушено, черно, я не могу туда вернуться».

День минус тридцать восьмой

«Как всё поднимается интересно вокруг меня, возникают объекты, которые движутся по собственным орбитам. Я не чувствовала их раньше». Ариша отщипывала кусочки белого хлеба и клала в рот. «А что там девчонки не доели? – она говорила вслух самой себе. – Бананы, желе, вот я и поем». Не слишком думая о последовательности употребляемого, она насыщалась остатками.

На обед Ариша вяло ковыряла рыбный суп. Есть не хотелось, и она разглядывала кусочки плавников, которые походили на костистых птиц. К вечеру её стало тошнить.

– Это всё твои доедания, – расстроился Христофор. – Что будем делать?

– Поеду в больницу. Не хочу вас измучить. Ночь впереди.

В приёмном покое Арише щупали живот, спрашивали, где больно, укололи палец для анализа крови и отправили в палату. Капельницу пришла ставить молоденькая сестричка. Василиса Лукьянчук – было написано на бейджике.

– Я Вас помню, Василиса Александровна, Вы семинар по центральной нервной системе пересдавали два раза.

– Здравствуйте, Арина Григорьевна, – бодро ответила девушка. – Ну что, ставим капельницу. В вену я попадаю любую, не волнуйтесь, и проводящие пути там не идут.

– А нервы-то везде идут, – проворчала Ариша. – Забыли, конечно, что сосуды оплетены симпатическими волокнами. На каком Вы курсе?

– На шестом. Подрабатываю здесь, в хирургии, и в неврологии.

– Догнала Вас таки нервная система.

– Точно! Мне интереснее работать в неврологическом отделении. Ой, мне не нравится Ваша вена здесь. – Девушка прощупывала внутреннюю поверхность локтевого сгиба.

– Зайдём в эту венку, – Василиса ловко и не больно завела иглу в тонкую вену немного выше запястья.

День минус тридцать седьмой

Ночью Ариша не могла уснуть, боялась повернуться и выдернуть иглу. Вспоминала лекции, огромное удовлетворение от преподавания. Разговоры со студентами часто переходили рамки «педагог–ученик», она выслушивала истории о строгих родителях, влюблённостях, несданных зачётах и незапланированных беременностях. Как радикально изменилась её жизнь!

В четыре часа утра убрали капельницу, больше не тошнило. Арише приснилось, что она идёт с женщиной высокого роста, у них особая миссия – вести медведя, которого сложно контролировать. Во сне Арише приходилось становиться в нелепые ритуальные позы, призванные удерживать медведя в подчинении, даже подключать к нему аппаратуру со множеством проводков и тумблеров, но зверь всё больше дичал. Пункт назначения – то ли школа, то ли храм. Её оставляют там в небольшой комнатке с этим медведем, загораживая выход. Зверь разошёлся не на шутку, встал на дыбы. Ариша, искавшая пути спасения, вдруг вспомнила: она же универсальный оборотень, вольна превратиться в птицу и улететь. Вместе с этим открытием Ариша видит – медведя больше нет, она оборачивается соколом и вылетает в окно.

«Ну и сон! Спрошу, что в капельнице было», – размышляла Ариша, подходя к окну больничной палаты. Наступал рассвет. Захотелось двигаться, танцевать. Какой громадный дом напротив! Здания старой больницы окружали высотные дома. «Этот – прям скала, птицы мимо летят, рядом полная прозрачная луна, а все фигуры – на фоне чистого неба. Как у Клее!»

На утреннем обходе к Арише заглянул знакомый профессор-хирург:

– Как ты?

– Спасибо, замечательно.

– Ну, слава Богу, а то думали – аппендицит. Ты знаешь, что у тебя лейкоцитоз был?

– Меня спасли. Тут же специалисты высокого уровня.

– Ну, ты загнула насчёт специалистов, они редко встречаются, как лейкоциты в нормальном анализе мочи, – 1-2 в поле зрения. – Профессор не улыбался. – Повезло тебе – хороший доктор дежурил. Знаешь, сколько неоправданных операций по поводу аппендицита здесь делают?

К обеду Ариша была дома. Христофор не поехал на работу. Он с девчонками радостно встретил её и схватил сумку:

– Правда, дома хорошо?

– Наш дом – самый лучший. Сейчас обед разогрею.

– Погоди, мы только поели. Сходи в душ, не беспокойся ни о чём.

Ариша вымыла волосы, искупалась и надела уютный махровый халат. Её тёмные волосы лежали на капюшоне длинными змеями, падали на лицо, прикасались к шее. Она чувствовала себя слабой, полупрозрачной, одновременно и водным, и земным существом. На кухне она налила воду в чайник, как обычно, посмотрела в окно на посаженную за год до рождения девочек берёзу. «Берёза так странно близко к дому. Она подбежала сюда, захотела быть поближе? То здание было далеко и огромно. Какой контраст», – полусонные мысли неслись в её голове.

– Какая ты загадочная, – сказал Христофор. – Как русалка. И очень притягательная.

Он обнял её сзади, уткнувшись в мокрые волосы:

– Давай уединимся.

– А девочки?

– Включим им мультик. Какой они любят?

– «Холодное сердце».

– А что твоё сердце?

– Моё просто пылает. И вся я предельно горяча.

«Были мы особенные сегодня в нашей близости, – записала Ариша в дневник. – Будто и не мы, а какая-то пара из забытой легенды, будто нашли себя и друг друга на дне своей слабости, смертности, бренной телесности. Случилось приятие этих обычно отвергаемых вещей. Нечто немыслимое происходило, будто мы поменялись местами друг с другом, с кем-то третьим, с кем-то невидимым. Это, наверняка, потому что я пережила эпизод нездоровья».

День минус тридцать шестой

Гора посуды в мойке – прекрасный повод собрать в ряд события, людей, а сегодня Аришу интересовали её бывшие: ходить взад-вперёд, рассматривая, проводя переинвентаризацию, ища новые ответы. Периодически она проводила такую уборку внутри себя, знала все ящички и шкафчики. Вещи неясные тоже имели свой ярлык: разобрать потом. Она давно не вспоминала ни о ком, но такие надёжные, как она чувствовала их раньше, отношения с Христофором, подготовленные, выпестованные снами, освящённые таинством церковного сочетания, пошатнулись. Герметичность брака нарушилась, и то, что выглядело скалой, оказалось скорлупой. «Яйцо треснуло, мучительное содержимое вытекло. Может, это не последнее тухлое яйцо наших отношений? Какого рожна мужикам надо?» Бывший муж высказался своему другу в письме, которое в пору последней, самой жестокой эпохи показал ей: «По моему нескромному мнению, лучшая жена – слепоглухонемая, а, в идеале, мёртвая». «По крайней мере, с этим понятно – я для него, по сути, умерла, то бишь, желаемое он-таки получил. А другие?»

Один из любовников, харизматичный коллега-интеллектуал, с которым она встречалась несколько месяцев, собирая мужество или что там для этого нужно, сообщил как-то вечером после всего: «Давай пригласим мужчину, так я смогу быстрее возбуждаться». К сложным конструкциям из тел и душ, которые обещало общение на троих, Ариша была не готова. Тот вечер был их последней личной встречей. Наутро в лаборатории, где они занимались каждый своей работой, он, ужасно улыбаясь, сказал: «Если ты скажешь хоть слово кому, я уроню в твой кофе кристаллик азида натрия. Всегда хотел пронаблюдать действие митохондриального яда на приматах». Ариша испуганно посмотрела на свой кофе в бумажном стакане и кивнула. Другой любовник говорил, в основном, про свою бывшую подругу. Недолго. Самый страстный требовал рассказывать сны и фантазии, словно хотел вывернуть наизнанку. В этом ощущалось удушение, кроме того, Ариша не выносила находиться в абсолютном фокусе другого человеческого существа. Самый мудаковатый, разбрызгивая слюну, рассказывал общим друзьям об интимных играх, которых не могло быть по причине чисто анатомической. Кто-то из третьего десятка скорее был влюблен в её маму. Разовые свидания вообще не в счёт, они оставляли чувство пустоты и бессмысленности существования.

Эта часть жизни, во всяком случае её материальное воплощение, истлела. Перед венчанием Ариша собрала всё, что могло бы напомнить о прошлом, – записки, фотографии, подаренные и, по бесившей Аришу традиции, подписанные, книги и альбомы, – сожгла в ведре. Почистила компьютер от цифровых запечатлений, а телефон – от номеров. Где промывают и хлорируют память? Оставался нулевой. Нулевой смутно беспокоил её. Тот, с которым не было ничего телесного, оставил обещание. «А существует ли шанс, что наше общение продолжилось и развивается в незримых областях? Может ли нечто происходить в человеке без его ведома? Ещё как! Большая часть вещей именно такая, хоть это звучит пугающе и вызывает отрицание». Нулевой, как остальные, был вынут, осмотрен и вновь помещён в ящик: на потом. Когда-нибудь станет понятно, что же хотел нулевой и зачем он был нужен.

– Сегодня читаем новую книжку с фантастически красивыми картинками, – объявила Ариша. – Здесь у нас истории про Золушку, императрицу Тонако, Синюю Бороду.

– Про Синюю Бороду! – закричали малышки. – Про Золушку мы сто раз читали.

Ариша открыла сказку и обомлела: Синяя Борода на фоне своего замка на первой странице – вылитый её бывший муж. «Только у него борода была без голубоватого отлива, но он тоже высокого роста, а Синюю Бороду описывают настоящим великаном. Довспоминалась, тьфу!»

Христофор иногда спрашивал её о первом муже. Арише не хотелось рассказывать. Виновато улыбаясь, она объясняла, что замужем вроде как и не была. «Зато сейчас я замужем сполна. Познала в избытке, и воды этого брака переливаются через край. Но опасные признания отложим на потом».

Новая семейная жизнь и её апостол – Христофор – поощряли Аришину педантичность. Скорее, она сама выбрала это направление, как безопасное, дозволенное. Расписала уборку каждой комнаты по дням недели, вела тайминг повседневных дел. Готовка забирала пять часов ежедневно, час – мытьё посуды. Прогулка – полтора часа, занятия с девочками – полчаса утром и вечером. Дом дышал заботой, она запускала и держала на орбите, как жонглёр, вещи в доме, всё регулярно перебиралось, было разложено по местам. Из-за постоянных прикосновений ко всему вокруг у неё формировалось чувство уютной утробы, своей берлоги, абсолютно ассимилированного, обжитого до пор в кирпичах, пространства. Только игрушки невозможно было подвергнуть систематизации, они без конца ломались. Сломанное Ариша немедленно выбрасывала. Невозможно было рассортировать и контролировать простуды, усталость, ссоры, свои и чужие внезапные мысли, тайные чувства, и, конечно, никуда не вмещалась главная боль, для которой не находилось названия, но место её было обширным и непоколебимым. Вокруг боли строилась Аришина жизнь. Днём нельзя подавать виду, скелет дня нужно выстроить грамотно и жёстко, пусть это придуманный скелет, но он держит всех, не позволяет скатиться в пучины отчаяния. А ночью умолкали голоса домашних, тогда вопль сокрытого достигал поверхности, выбрасывая гейзер слёз. «Господи, сохрани мою девочку! Я убиваю её этим лечением... а где правильный путь, где верная траектория, что с ней будет потом?»

День минус тридцать пятый

– Мы хотим оладьи, – с утра заявили девочки.

– Поможете мне?

Ариша месила тесто венчиком. Лидочка взялась помогать первая, а Софа подпрыгивала рядом от нетерпения.

– Я тоже хочу! Скорее.

Ариша не поняла, как это случилось: Лидочка съехала со стула, задев по пути миску с тестом, венчик выпорхнул, описывая дугу, жидкое тесто разлетелось веером, оставив пятна на потолке, занавесках и стульях. Девочки ревели вдвоём: одна – потому, что испугалась, другая – от того, что не успела поучаствовать.

– Cделаем тесто ещё раз, только разгребём этот бардак, – бодро сказала Ариша, подавляя раздражение: опять незапланированная уборка, минимум на час, ещё и шторы стирать.

Она вспомнила, как прекрасно чувствовала себя в лаборатории, какой порядок царил среди каталогизированных реактивов и препаратов, дома такого порядка не достичь; с каким благоговением все работали по старым книгам, вроде «Микроскопической техники» Ромейса, – потемневшие, запятнанные фолианты были как пособия по алхимии. Ариша почти с сожалением подумала, что сейчас появилось новое оборудование, рутинные ручные протоколы автоматизированы, образцы зародышей подготавливаются быстро и сразу сотнями. Как же хорошо было долго, спокойно рассматривать срезы, писать статьи! А угрожавший отравить бывший любовник уволился, по слухам, из-за истории с совращением студента-пятикурсника. «Воздух очистился. Эх, вернуться бы! Работа не предаёт». Но на семейном совете после того, как у Софы обнаружилась болезнь, решено было не отправлять девочек в детский сад. Да и вдвоём они как детский сад, а Ариша и заведующая детсадом, и зав по кухне, как в шутку называл жену Христофор, и няня, и гувернантка. А когда и где «познать самоё себя», как говорила золушкина мачеха в старом фильме? Любимая кухня давно перестала быть местом уединения, оставался туалет. Впрочем, укрыться надолго не удавалось. Если Ариша зависала там с книгой, Софочка кричала, что ей страшно, а Лида декламировала под дверью:

– Мамочка, выйди из туалетика, дай мне омлетика. Свари супчик-голубчик.

Ариша выходила. Делала омлетик. Варила супчик.

– Сегодня будет суп с чечевицей, – объявила Ариша.

– Мы хотим помогать.

– Так же, как утром? Впечатления выветрились?

– Не, мы аккуратненько.

– Чем же вас озадачить?

Ариша дала тёрку-пирамидку Софье и тупой столовый нож Лидочке.

– Ты трёшь морковь, а Лида нарежет зелень.

– Я боюсь ножика.

– Давай, покажу тебе. Им нельзя пораниться.

Девочки с энтузиазмом предались терзанию овощей, а Ариша раздумывала, как бы положить лук. Без лука что за суп? Прошлый раз Лидочка заметила кусочки в тарелке и отказалась есть, София тоже закапризничала. «Нарежу помельче в этот раз», – решила Ариша.

– Мама, не надо лука, – вдруг подняла головку Софа.

– Не буду, не буду, телепат ты мой, – удивлённо сказала Ариша. «Ого! Новый уровень семейного взаимодействия. Мороз по коже! Надо рассказать мужу».

Вечером Христофор был чем-то доволен и нежил дочек:

– Вы мои принцессочки, вы мои красивые, самые любимые.

Лидочка впитывала ласки и отцовские слова, как солнечный свет, с наслаждением и достоинством. Софочка, отстраняясь, ответила скороговоркой:

– Я не любимая, не красивая, я – не дочка, я – не сын.

– А кто же ты? – растерялся Христофор.

– Я не папина, я не мамина, я на улице росла, меня курица снесла, – запела Ариша, схватив Софочку и закружив. «Откуда она знает?»

– А я тебя всё-таки поцелую, – Христофор перехватил Софу и прижал к себе.

– Папа, пусти, – Софочка недовольно замолотила ногами и руками.

Оказавшись на полу, она продолжала размахивать ручками:

– Я обтряхиваюсь от тебя – не целуй!

«Поговорю с ней аккуратно, – наметила Ариша. – Ребёнок глубоко внутри расстроен, ранен. Христофор, конечно, обижается, ещё решит, что я настраиваю. Каким-то образом она угадывает или знает его сомнения. А если лапушка моя действительно телепат? Хотя он никогда не показывал детям, да и я не догадывалась, пока не сказал, а Софушка видит. У неё сверхчутьё. Я тоже не права – с горя ли, сгоряча такое ляпнула. Так и до развода дело могло дойти. Может, и правда сделать тест его дурацкий, и все будут спокойны?» А как поговорить с ребёнком, что спрашивать?

Один эпизод с Софочкой Ариша недавно разрешила, разговорив её и вытянув нужные нитки. Тогда Софа начала внезапно заикаться и так сильно, что не могла закончить предложение. Как-то вечером Ариша услышала её бормотание:

– Сашенька, страшная, лохматая, грязная, рычит, как медведь, как волк...

– Какая Сашенька? Соседская?

Накануне они встретили Сашу из второго подъезда, она шла из детского сада со своей мамой.

– Не трогай ручками девочек, – одернула дочку Сашенькина мама, и тут же объяснила:

– У них скарлатина в группе, несколько детей на карантине, мало ли что на руках.

Софочка прибрала руки за спину и отошла.

– Так ты думаешь, что у Сашеньки ручки грязные, и с тобой плохое случится, если она тебя потрогает. Это звери в лесу не могут лапки помыть, у них ни мыла нет, ни водопровода. А у Сашеньки есть. Смотри, она придёт домой, помоет ручки, и они снова станут чистые. Ты сможешь потрогать Сашеньку, и всё будет хорошо.

В тот вечер заикание прошло.

День минус тридцать четвёртый

– А ты умеешь писать стихи? – спрашивает Лидочка.

– Нет, совсем не умею, не очень их и люблю, из-за школы, наверное.

– А я умею, – кричит дочка. – Вот:

Разлетелось всё в поток,

Водопад простить не смог.

Лето солнцу поклонилось,

Зимы снегом заметились.

Исполнитель – Лида Рудковская.

Далее поклон и аплодисменты.

– Подожди-подожди, сейчас запишу в свой дневник.

– Покажи нам. Какая красивая тетрадочка! Можно там порисовать?

Дневник Ариши переходит в руки девочек. На каждой страничке возникает какая-нибудь фигурка: Софочкины человечки с большой головой и зачаточными волосиками, Лидочкины загогулинки-змейки. А вот кто-то округлый, как беременная женщина в накидке, почти мадонна. Похожие фигурки бабушка доставала из печки и раскладывала перед собой. Недогоревшие угольки – грушеобразные, пористые, как метеорит, напоминали матрёшек. Ариша брала их в руки и крутила, заглядывая в воронки и трещинки, ища глаза или рот, потому что бабушка сказала: это потусторонние существа – хранительницы, угольные бабы.

Со времён своего детства Ариша видела мадонн повсюду. Гладкие угольки, покатые картофелины, линии колец на спилах деревьев излучали женственность. Став постарше, Ариша изучала лица, контуры одеяний, положение рук Матери на канонических иконах в храмах, куда приходила с этой особой целью, покупала и рассматривала дешёвые бумажные образки. Бабушкины иконы в углу были в жестяных окладах, под стекло изготовитель засунул бесхитростные пластмассовые розы, когда-то красные, но Ариша помнила их выцветшими, молочно-белыми. Богоматерь щедро демонстрировала кисти рук – свои и Сына, в неестественной позиции оказывались голые ступни маленького Иисуса. Лицо Несравненной было строгим, глаза полуприкрыты, а Арише так хотелось в них заглянуть. Самая неспящая, глазастая мадонна была отлита в бронзовом триптихе – семейной реликвии, доставшейся от другой бабушки, по линии мамы, а та получила его, в свою очередь, от своей бабушки, дальше, как в легенде или в бесконечном зеркале, история терялась в цепи женщин Аришиного рода. Мадонны часто возникали в случайных силуэтах вылитого на сковородку масла, в переплетении безлистных веток или линий на обоях, и теперь они приходили в детских рисунках.

– Мама, а голова моя – она такая хорошая! – Софа почесала свою кудрявую головку.

– Конечно, хорошая.

– В ней столько всего можно придумать.

– И что ты на этот раз придумала?

– У меня ведь есть инстинкты? Есть, я знаю. Хочу развить у себя инстинкт хищника.

– Ты имеешь в виду инстинкт охотника? А зачем?

– Уйду жить в лес, лучше в джунгли, буду бегать на четырёх ногах. Чуять добычу.

– Такие качества тебе точно пригодятся, даже для городской жизни.

Софочка задумалась, запела:

– Я не лошадь, я не конь, я – жена брахиозавра.

«И я жена какого-нибудь завра, и сама завр или тавр, зооморф, особенно, если смотреть из другого места, из иконы, из-за того закопчённого стекла. Кто мы для них, для святых сущностей, которым молимся? Они наблюдают нас в нашем человеческом муравейнике. Комашки мы, букашки. Зверьки. Так дедушка говорил: "Ты мой зверёк"».

День минус тридцать третий

Сегодня Ариша вышла из дому без девочек, с ними осталась их бабушка Лика. Не отвлекаясь на рассматривание низких неприветливых облаков, Ариша быстро шла по намеченному маршруту: почта–магазин–стоматолог, чтобы в «одно касание» (термин от Христофора) успеть всё – её мама обещала выдержать натиск внучек не больше, чем два часа. Почта советского образца с древними компьютерами (не позднее версии 384, подумала Ариша) собирала длинные очереди недовольных граждан. Ариша уже стояла у отделяющей посетителей от оператора стеклянной перегородки с грубыми, то ли обломанными, то ли изгрызенными краями, приготовила деньги и паспорт, как пожилая женщина попросилась без очереди получить посылку. Ариша уважила просьбу, женщина, забрав своё, удалилась, а Ариша стала ждать, когда же компьютер обработает запрос. Система зависла, в результате на почте было потрачено вдвое больше запланированного времени. В магазине обнаглевшая дама влезла вперёд с полной корзиной покупок без всяких просьб. Дожидаясь очереди к врачу, Ариша в третий раз столкнулась с прущей без очереди пациенткой, только теперь не собиралась уступать. Всё равно к договорённому времени она опоздала и чувствовала себя виноватой.

Придя домой, Ариша обнаружила маму лежащей на полу. К счастью, это была такая игра, девочки лазили по бабуле и кричали, что прибыли на остров, вся комната – океан.

– Мама, ты там живая? – крикнула Ариша с порога.

– Слава богу, ты дома, а то мне с сердцем плохо. Решила прилечь, так дышать легче.

– Мы тебя домой проведём. Девочки, одевайтесь. Извини, накопилось дел, а Христофор уехал к поставщикам.

Все вместе они проводили бабушку до двери её квартиры. По дороге говорили про Алёшу. Он жил у бывшего мужа с того года, когда Ариша забеременела.

– Как ему живётся с отцом? Что рассказывает? – спросила мама.

– Говорит, хорошо. Ты же знаешь, он не жалуется. Если и ревнует или сердится, виду не подаст.

– Я могу предложить ему пожить у меня, всё ж ближе к вам будет, и мне веселей, – с надеждой сказала мама.

– Я тоже скучаю. Каждый день жалею, что он не с нами. Но он так решил. Слушай, я опять поговорила с Христофором про усыновление, недавно. Наверно, потому что мне Алёшки не хватает. Только ничего не выйдет, – прерывисто вздохнула Ариша.

– Ты с ума сошла! Думаешь, семижильная? Куда чужих брать? Софа болеет.

– Если я спасу ребёнка из детдома, это как-то поможет Софе. Есть же такая вероятность?

– Мытарство это будет, – задумалась мама. – Радоваться не сможешь, сил не останется.

После прощания с бабулей они остались погулять в её стареньком дворе, уютном даже зимой, а сегодня освящённом оттепелью. Сильный и, казалось, теплый ветер преображал двор, они словно попали в странное место, где-то на другой планете. С крыши соседнего дома сбегала вода и разлеталась, разбитая ветками сливы. Хитрый сквознячок из-за угла помогал воде замерзнуть, а сосулькам выстроиться параллельно земле. Застывший и сверкающий ансамбль на качающихся ветвях был как фантастическая тварь.

– Смотрите, девочки, ледяной дракон. Он живёт на этом дереве.

– Отломай нам сосулек!

– Дракона обижать нельзя, я вам наломаю с вон той низкой крыши.

Девочки уходят довольные – несут домой чудовищных размеров гофрированные сосульки, которые собираются уничтожать под струей горячей воды или ещё каким-нибудь радикальным образом. А вечером Аришу ждут пижамные войны, которые инициировала Софа. Она не желала одеваться перед сном и яростно срывала с себя пижаму, если таковую удавалось натянуть после засыпания. Специально просыпалась для этого. Вторя сестре, Лида тоже капризничала. Последнее время Аришу и Христофора донимала новая постельная «фишка» – множество мягких игрушек, которые девчонки раскладывали на ночь вокруг себя. Началось, конечно, с Кузи, а через месяц вся семья утопала в пушистых зайцах, собачках и другой мягкой фауне. Просьбы уложить их в ящик приводили к тому, что всё больше представителей домашнего зоопарка были притянуты в общую постель. Против всех правил, Аришина семья проводила ночь в одной кровати, то есть на диване. Огромный диван-уголок раскладывался в четыре комфортных места. Лидочка спала у спинки, в самом уютном месте, около неё, за валом разноцветных пушистиков, устраивался Христофор, между ним и Аришей спала Софа. Так было с младенчества двойняшек, и никто уже не думал перевести девочек в отдельную спальню, хотя среди ночи приходилось вставать и сбрасывать на пол десятки ни в чём не повинных животных, забивавшихся под голову, под мышки, под бока.

День минус тридцать второй

Двор бабушки Лики – маленькое царство котов. Ариша насчитала восемь: черно-белый с короткой шерстью был без имени, две пушистые серо-коричневые кошки – Снежка и Пушинка, кот Яша без задней левой ноги, Дымок дымного же окраса, кошка Муся в пучках черной шести, разбросанной по песочному фону, её дочь Жуля и нежный бело-рыжий Персик. Лидочка взяла на руки Персика, который вырвался, как только подбежала Софа.

– Софа, отойди. Мама, я хочу погладить кота, а Софа их пугает, – захныкала Лидочка.

– Софочка, давай приласкаем котика, – Ариша подошла к Яше, присела на корточки, – кис-кис. Смотри, он такой славный.

Девочки приблизились. Лида протянула руку, а Софа размахнулась ногой. Яша предусмотрительно отскочил.

– Я–яя–яяя! – заорала Софочка, в порыве энтузиазма преследуя трехногое животное, что есть мочи ковыляющее в сторону подъезда.

– Софа, здесь к котам относятся очень хорошо, если мы будем обижать пушистиков, то прогонят нас, и мы к бабушке не сможем приходить, – начала воспитательную работу Ариша.

– Ну и хорошо, ну и не будем. А что мне здесь делать? Мне нравится гонять котов, это моя работа, – Софа была непреклонна.

Вечером Ариша рассказывала Христофору, как девочки по-разному относятся к животным.

– София – котоборец какой-то! Разогнала у мамы во дворе всех котов.

– Так я тоже их не люблю, – отозвался муж. – В детстве коты от меня через замочную скважину уходили.

– Тогда понятно, в кого ребёнок.

В кухню заглядывает кудлатая Софина головка:

– Вы обо мне говорите? Мам, а ты рассказала, как я с вороном сегодня разговаривала?

– Нет, не успела ещё.

– Как же тебе удалось? – заинтересовался Христофор.

– Птицы же от динозавров произошли, поэтому я с ним, как с динозавром, говорила. Вот так, – и Софочка замычала. – А котов я прогоняю, чтоб они птичек не ели.

День минус тридцать первый

– Мам, скажи, остался лёд на речке?

– Немного есть, а чего ты хочешь?

– Я хочу походить по льду, – неожиданно заявила Лида с утра.

– Так ведь лёд тонкий, уже весна наступила, помните?

– А почему снега полно на улице?

«Где же остался лёд?»

– Придумала! Сегодня ваш папа обещал приехать раньше, и мы поедем в одно секретное место.

– Мамочка, куда?

– Увидите.

После обеда они поехали на старый стадион в запущенном парке. Полузатопленный после вчерашней оттепели, он превратился в огромное зеркало. Мороз покусывал нежные щёчки двойняшек. Возбуждённые, они с радостными криками побежали на середину, падая и немедленно вскакивая. Христофор понёсся за ними. Позёмка вилась по свежему льду и тоже хотела догнать девочек. Ариша отстала, муж и дочери носились и скользили в центре поля. Внезапно она увидела свою семью так далеко от себя, словно они никогда и не были вместе, будто они были отчуждены от неё навсегда. Ткань другой жизни коснулась её. «А почему эта семья, эти самые люди? А если б не было нашего случайного знакомства в сети, что тогда, каким бы был сегодняшний день, с кем бы я была рядом?» Запели струны такой жизни, которая текла бы, если б она оставалась одна с сыном, продолжала работать, встречать разных людей, легко влюбляться и вступать в отношения, не противясь своей натуре. Или как крайний альтернативный вариант – остаться на той линии жизни, которая могла бы развиться из оборванных школьных отношений. «Почему эта музыка продолжает играть? За какой она стеной? Разве я не погружена полностью в то, что имею? Разве не всю меня забирает эта осуществившаяся линия?»

– Откуда ты узнала про такое озеро замёрзшее? – спросила Лидочка, подбегая и хватая Аришу за руку. – Идём к нам.

– А у меня особые осведомители, гонцы.

– Это как?

– А так, – Ариша, стряхнув наваждение, в шутку зарычала, – большие косматые призраки воды, которые ходят и хватают маленьких, непослушных девочек.

Лида с визгом бросилась к папе.

– Новая игра? – Христофор обернулся к Арише.

«Старая игра, – подумала она. – Древняя, усталая игра. Уровень игрока – то ли псих, то ли просветлённый». Двойняшки продолжали скользить и шлёпаться вокруг отца. Христофор не успевал их подхватывать, но это было неважно – все кайфовали. Ариша погрузилась в мысли о своих взаимодействиях с водой: игры с ней в детстве, заговоры на воду, услышанные от бабушки, явление огромных вод во снах. Вода неизменно рядом. Между ней и водой нет преград, как тогда в Одессе. Арише было три года, и она не помнила, как оказалась в море. Рассказу родителей не верила: мама поведала, что смыла волна. Странно, неужели они гуляли по пирсу в шторм? Ариша видела эту историю такой: спокойный, солнечный день, папа отпустил руку дочери, малышка радостно несётся и сигает в сверкающий простор. Она помнила только чудесное видение сквозь воду, в которую погрузилась, – овальный обод, золотой, светящийся, в котором крутились картинки. Наверное, кинофильм её коротенькой жизни. Потом вода часто настигала её во снах, там развивался и совершенствовался язык их общения. Накануне очередной влюблённости обычно снилось, как море выпускает ей вдогонку высокие волны, которые катятся по суше сотни километров. В таких снах Ариша пыталась убежать и спрятаться. Проснувшись, тем не менее, она знала, что спастись от новых чувств не удастся.

День минус тридцатый

Вечером Лида устроилась на Христофоре, разлеглась, просто растеклась по нему и, сияя, заявила:

– Папа принадлежит только мне.

– Вообще-то, это мой муж, – сразу же отозвалась Ариша.

– Пока что. А когда я вырасту, мы поженимся. Правда, папа?

Христофор немного растерялся, но был бесстыдно доволен.

– Эй, подождите, а я, мне куда прикажете? – возмутилась Ариша.

– А ты будешь жить с Софой.

– Я уеду на планету динозавров или драконов, – сообщила Софа. Вместо «или» она говорила «эле». – Замуж я не хочу, даже за принца, и детей не хочу.

– Ну и едь, – обрадовалась Лида. – Будешь женой дракона, отложишь яйца, и у тебя народятся дракончики. А у нас с папой будут нормальные дети, да, папочка? – Лидия начала целовать Христофора в губы.

– Перестань, – завертел он головой. – С детьми не целуются в губы.

– А мы играем в жениха и невесту, они всегда целуются. А что такое свидание? А мы сейчас на свидании?

– Нет. Мы живём все вместе. А на свидания ходят те, кто живёт отдельно.

«Кажется, я теряю свои матримониальные позиции», – не всерьёз подумала Ариша. Вспомнилось избитое: «Когда закрывается одна дверь, обнаруживается другая». Какая другая?

Глядя, в каком восторге муж и дочка друг от друга, – ворчание Христофора не в счёт, так, чтоб скрыть удовольствие, – Ариша разрешила себе предположить: «А если у него кто-то есть? Банально, конечно, но, применяя приём из книжки по популярной психологии: он подозревает меня, и это проекция его собственной неверности... Гипотетически... Приехали! Хотя кто сказал, что семья – тихая гавань? Оказывается – настоящий мыс бурь».

День минус двадцать девятый

Ариша объявила семейный просмотр нового мультика – «Полярный экспресс»: герои в ожидании рождественского чуда, все, кроме особого мальчика. Кто-то следит за ним, читающим книгу, с другой стороны текста, который как бы напечатан на стекле.

– Солнце мое, – обратилась Ариша к мужу после того, как утихли восторги девочек. –Ты заметил эту сценарную находку? У меня прям мурашки по коже.

– От чего?

– От наличия наблюдателя по ту сторону текста.

– Мне не понравился фильм, а почему бы вам не посмотреть сказки из нашего детства? Помнишь «В гостях у сказки» с Валентиной Леонтьевой?

– Конечно! А какая волшебная мелодия предваряла сказочную встречу! – Ариша запела, Христофор подхватил памятный мотив. Девчонки, бросив кукол, удивлённо слушали их дуэт.

– Зёрнышки мои, завтра смотрим фильм-сказку из маминого и папиного детства?

– А она хотя бы три-Д? – спросила Лида.

– Нет, но я думаю, вам понравится.

– А что, у вас были телевизоры?

– Были, не такие, конечно, продвинутые.

– И что, даже утюги у вас были?

– Вы думаете, мы с папой родились в эпоху динозавров?

После купания Софочка залезла на руки Христофору:

– Папа, покачай меня, как маленькую.

Ариша укрыла её пледом.

– Папа, я тоже хочу, – захныкала Лида.

– Давай сегодня я тебя покачаю, а Софу – папа. Смотри, какой у тебя пледик уютный, как берлога белого медведя.

Христофор начал напевать, завёрнутые, обездвиженные и согревшиеся девочки притихли.

– Угомонились. Давай пока посидим, чтоб покрепче заснули. Можно, я расскажу тебе, о чём я думаю? – сколько внутри накопилось, а Ариша ещё не поделилась ни с кем.

– Слушаю тебя.

– Я иногда вспоминаю, как чувствовала себя в детстве, – начала Ариша. – Удивлялась жизни и всем вещам, каждый день, никак не могла привыкнуть. Смотрела на родителей – как они движутся, заняты своими делами, не удивляясь, не восторгаясь, совершенно не понимая, как это необычно – жить. Они казались другими, чужими, бесчувственными. Я подумывала: а что, если они – не мои родители? И представь, однажды заявила, что меня принесли инопланетяне, оставили им случайно.

– А как они отреагировали?

– Испугались, сначала решили, что у меня не всё в порядке с головой. Потом кто-то их просветил про детские фантазии, и они успокоились. Но это не фантазии, я действительно так себя ощущала, а, главное, не могла принять их эмоциональную тупость, оглушённость, бытовой автоматизм, что ли.

– Фантазировать ты тоже любишь. Кто недавно говорил: «Не отправиться ли бродяжничать, брести куда глаза глядят?»

– Я сейчас о другом. О том, что до сих пор к жизни не привыкла, а она становится всё более удивительной. Современные физики уверены, что частицы ведут себя по-разному, в зависимости от наличия наблюдателя: если мы смотрим на них – они обращаются в частицы, как бы более нам понятные объекты, а если не смотрим – то это волна. Как магически мы, получается, взаимодействуем с материей, а она с нами. Атомы, они как косточки – кто-то нас собрал по этим косточкам...

Христофор всхрапнул.

– Ты спишь, что ли? – возмутилась Ариша. – Эй, я тут тебе о сокровенном, а ты дрыхнешь?

Христофор сонно замотал головой:

– Ты же знаешь, как спящие дети умиротворяют, а твой голос – журчание ручейка.

Ариша фыркнула:

– Не подлизывайся! Кому я про такое расскажу? Будешь меня слушать, ясно тебе? Женился – терпи. Я же слушаю всё, что ты мне говоришь про работу, как достал тебя дядя Ашан, или про нечистоплотных чиновников и политиков. Давай переставим местами наши монологи: сначала ты слушаешь меня, а потом я тебя. И я не усну, обещаю.

Христофор угукнул (надо полагать, это было согласие) и пробормотал:

– Всё-таки инопланетяне в твою генетику вмешивались.

«Ничего, терпеливый слушатель у меня сегодня найдется. Я не одна в этом мире, кто-то живёт за текстом, и он или оно всегда со мной».

День минус двадцать восьмой

Утром вместо «Гарри Поттера» по третьему кругу Ариша включила девчонкам старый фильм «Морозко», и сама смотрела, впервые после перерыва в тридцать лет. Ого! Сиротка Настенька просит солнышко не подниматься. Оно жалеет девушку и откладывает восхождение своё. «Чудо Иисуса Навина! В советский фильм встроили ветхозаветный сюжет. Ловко. Интересно, Христофор заметил? Мама, наверное, ему Коран читала в детстве. И, вообще, ему не до текстов. Он живёт в мире, который принято считать реальностью. Видимо, этот мир создан специально для него, а ответвления, всякие там побочные партии – для девиантов вроде меня. Он такой сильный, такой спокойный здесь. Моя опора, моё здешнее солнце. А я – луна? Обратная сторона её? То прошлое догоняет, то терзают предчувствия. Прошлое, оно какое на самом деле? Как затвердевшее стекло или как вода. Можно ли подплыть? Опустить перископ, чтоб рассмотреть замутнённые подробности?»

– Как вы сегодня проводили время, мои хорошие? – вечером Христофор был чем-то воодушевлён. Ответил на приветственный поцелуй Ариши не формально быстро, а с чувством и бережно. Тогда она поскорей начала рассказывать о том, что задело её сегодня, пока муж был готов слушать:

– Прочитала в нете про эксперимент. Детям из обычных семей и детдомовским давали кубики. Так вот: счастливых детей они интересовали, они сразу бросались их изучать, а вот обделённые без конца оглядывались на взрослых и не решались на исследование новых объектов.

– А кто тут необделённый у нас? – Христофор, раскинув руки, бросился к девочкам, которые радостно завизжали.

Ариша замолчала.

День минус двадцать седьмой

– Мама, а я нарисовала Бабу-Ягу, – Софа гордо несла своё произведение на кухню, где Ариша готовила с утра оладьи.

Фигура с растопыренными руками, до локтей чёрными, была в зелёном наряде, а волосы – розовые спиральки во все стороны.

– А что с головой Ягуси?

– У неё мысли такие вот, как крем клубничный, – торжественно объявила дочка.

«Ну да, мысли – клубника, а ручки-то чёрные», – рассеянно подумала Ариша.

После завтрака дети собрались покататься на машине, как пообещал их папа, суетились в прихожей. Девочки крутились перед зеркалом, Ариша отогнала их и достала шапку. «А что у меня все шапки чёрные? – вдруг заметила она. – И шуба чёрная, и сапоги». Двойняшки, одетые в куртки цвета фуксии, дожидались, нетерпеливо толкаясь.

– Грузимся в машину, – сообщил Христофор, забирая девочек. – Я прогрел для вас. Быстренько, пока не остыл салон.

Ариша, порывшись на полке, нашла шапку определённо более позитивного оттенка – мышино-серую, напялила на себя и вышла.

– Ах ты ж! – Христофор цокнул языком. – Спустило колесо. А ну-ка, залезайте, а то замёрзнете, а я быстро подкачаю.

Аришино место – посередине заднего сиденья, а девчонки уселись по бокам.

– Ну, скоро уже? Мам, нам скучно.

– А вы ложитесь на меня, я буду вас качать, поиграем в лодочку, подремайте немножко.

Ариша начала тихонько покачиваться и запела подслушанную на сайте детскую песенку:

Row, row, row your boat

Gently down the stream,

Merely, merely, merely

Life is but a dream...

Девчоночки притихли. Ариша закрыла глаза. Покачивание действовало гипнотически. На секунду, всего лишь на секунду она ощутила себя совершенно пустой, с потерявшимся телом, отданным кому-то, и этот кто-то поймал момент отсутствия контроля, глянул в этот миг в неё, через неё. «Волк бросает острый взгляд из-за куста, взмах хвостом – и нет никого, только колышется ветка. Кларисса, кажется, именно так и писала, но пережить на собственной шкуре – невероятно! Я ведь не спала, просто остановились привычные мысли, и этим воспользовался кто-то, пришёл на случайно освободившееся место. Оказывается, можно стать таким местом, куда что-то или кто-то придёт».

До самого вечера Ариша вспоминала разбередивший душу визит, раздумывая о том, что раньше ничего подобного с ней не случалось. Никто зазеркальный или иномирный не являлся. После детского договора с привидениями потусторонние дуновения её не тревожили, а что это было сегодня? «Надо бы остановиться, пока призраки не стали слишком сильными. Надеюсь, не поздно. Хотя оттуда исходит настойчивость. Я не пускала их. Они что, заждались, столпились и теперь будут меня атаковать?»

День минус двадцать шестой

Ариша проснулась утром, обнаружив, что большой палец правой руки зажат между средним и безымянным. «Тю... то ли дуля, защищаюсь от кого-то, то ли...» – Ариша не успела додумать: Лида прыгнула ей на грудь.

– Хочу к бабушке сегодня! Хочу! Хочу! Хочу!

Сны разлетелись, не дав себя ухватить. Раздосадованная, Ариша стянула с себя дочку и поплелась на кухню, снова складывая пальцы так, как они были собраны ночью.

Накормив завтраком, Ариша вывела девочек по заказанному маршруту.

– Бабуля, выходи! – забарабанили в окна внучки.

– Иду, иду! – бабушка на ходу повязывала шарф.

– Как твои дела? – спросила мама у Ариши, когда девочки, побегав вокруг них, понеслись в дальний угол двора.

– Хорошо, только по работе скучаю иногда. Ходить туда каждый день было привычно, как медитация, и призраки не преследовали, а в последнее время в толк не возьму, что и происходит. Жизнь поворачивается непонятной стороной. Чёрт меня возьми, мне же предлагали заведование кафедрой, а тут декрет.

– Не говори слово на букву «ч».

– Вырвалось случайно, извини. Так много вещей приходится контролировать, ещё и ругнуться нельзя. А ты его боишься, да?

– Не-е... меня Бог любит, – мама улыбнулась.

– Откуда ты знаешь?

– О чём ни спрошу, всегда получаю ответ. Загадаю и посмотрю на небо. Там мне знак показывают. На днях видела цифры: семь и семнадцать. Наверное, помру в семнадцатом году.

– А ты про это спросила?

– Нет, глянула вверх и увидела. Гуляла вчера, тут ритуальное агентство недалеко, знаешь? Присмотрела себе гробик, красненький.

– Уже? Ты очень предусмотрительная... и стильная.

– Ты что-то говорила про призраки.

– Я? Забудь. Чепуха.

Вечером Ариша рассказала Христофору, как прошёл день, и про мамины предчувствия.

– Что с ней будет-то? Она всех переживёт, она ж шурале, чёрт, в красной юбке! – Муж рассмеялся. – Не бери дурного в голову.

«Почему-то мы постоянно его поминаем сегодня, – подумала Ариша. – Зажгу свечку. Светлее станет».

– Да! И красный гроб себе выискала, между прочим.

– Почему-то мне твоя мама представляется идущей рядом с таким гробиком, а не лежащей в нём. Не хочет она туда, как пить дать.

– А ты тоже фантазёр, оказывается.

– Она меня уложить хочет, понятное дело, – Христофор уже не улыбался.

– Зачем ты так? Мама иногда вредная, но вовсе не кровожадная.

После ужина Ариша вынула подсвечник, вырезанный из крашенной соли в виде сердца, вложила в него плоскую, как таблетка, свечку. Зажгла фитилёк, выключила свет. Каменное сердце просвечивало розовым огоньком, было тихо, пока шёпот и хихиканье не отвлекли Аришу.

– Мама, – ворвались двойняшки, – почему темно? Включи свет немедленно, нам страшно! Что ты делаешь?

– Я медитирую. Нет, не медитирую – танцую! – Ариша схватила пылающее соляное сердце и закружилась с ним, потом подняла над головой. Девочки наблюдали. Ариша устыдилась своего порыва, поставила подсвечник на стол.

– Это такой танец с огнём?

– Я один сон вспомнила.

– Какой?

Ариша видела его перед началом войны, зимой четырнадцатого: концертный зал, публика ждёт выступления российских актёров, собираются зрители. Ариша сняла с себя чёрную шубу, перебросила через спинку стула. Публика расселась, но вместо людей тёмный зал заполнился тысячами свечей. У Ариши в руках оказался большой старинный светильник, может быть, это была лампада, она подняла его к потолку, чтобы свет был виден всем. «Как я могу сопротивляться? Что я могу сделать для других, когда мир накрывает тень?»

День минус двадцать пятый

День визита к косметологу. Её кабинет – место, где можно не думать, какое же следующее правильное бытовое действие предстоит совершить, а только лежать и возвращать самоощущение. Пока врач, колдовавшая над лицом, молчала, прервав поток сплетен и анекдотов («А вы слышали фразочку: кто кого загрёб, тот того и съел! Вы поняли?» – Обречённая слушать, пациентка недоумённо пожимает плечами. – «Подразумевалось «съ..б» – в рифму»), Ариша закрыла глаза: она поднимается из саркофага, заполненного водой, это было похоже на рождение. В эту воду погружает маленького розового зародыша с телом насекомого и почти человеческим лицом, его задняя часть похожа на брюшко огромного кузнечика. А вечером, проваливаясь в сон, она видела себя рыбкой, уплывающей прочь от чёрной дыры с радужными стенками. «Радуга пугает, существа-химеры снятся. Что происходит?»

День минус двадцать четвёртый

Христофор с утра наточил ножи, и Ариша, готовя обед, сильно порезала палец. Девчонки переполошились. Лида обняла Аришу со слезами в глазах, а Софочка без конца беспокоилась:

– А это папа ножи наточил? А что мама?

– А мама порезалась, – отвечала Ариша. – Всё в порядке, не переживай, такие ранки быстро заживают, родненькая моя.

Остановив кровь, Ариша записала сны прошедшей ночи: «Мои острые зубы, могущие вонзиться в ребёнка, превращаются в зубы матери, которая берёт детёныша этими зубами и переносит в безопасное место. Так крокодилиха переносит в пасти своих малышей или волчица перетаскивает волчат. Медведица сидит с нами в комнате на полу, она огромная, но слабая. Рядом медвежонок. Всё, чем она может его защитить, – оскаленные зубы. Её последняя степень угрозы. Я об этом каким-то образом знаю (разумеется, это же мой сон). Вижу щель между её верхними резцами, зубы вращаются, показывая необычный узор на внутренней поверхности».

Вечером Ариша рассматривала порез, кожа расходилась, будто открывалась книга. «Похоже на поворачивающиеся зубы медведицы во сне. Бред какой-то. Надо бы пластырем залепить».

Засыпая, она видела себя накручивающей разноцветную проволоку вокруг запястий и лодыжек шести разных женщин, лежащих в два ряда, и все они предназначались для единственного мужчины – её мужа, который также предстал шестикратно умноженный, в красной овальной ёмкости. Акт пленения Ариша совершала ради его удовольствия, при этом муж (один из шести двойников – нижняя, левая фигура) испытал крайнюю степень наслаждения, когда последняя из женщин, которая всё не хотела даваться, была приведена в ожидаемое соответствие. Последняя сцена – большая женская фигура оказывается под водой, изо рта идут пузыри. Её надо спасать.

День минус двадцать третий

– Ну как, смотрите старые фильмы? Девочкам нравится? – спросил Христофор за завтраком.

Девочки пожали плечами.

– Не очень. Я хочу смотреть «Пиноккио», – заявила Лида.

– А как же «Золотой ключик, или Приключения Буратино»? Некоторые фильмы – настоящие шедевры, хотя Союз, совок, конечно, радужная клетка.

«Почему радужная? – насторожилась Ариша. – Прекрасный образ и такие страшные ассоциации. Клетка, полосы, интерференция, разбиение света, формирование радужной полосы. Конечно! Клетка, построенная на уровне долей микрометра, вызовет радугу. На уровне каких мозговых центров соединились школьные знания и метафора? Сие науке не известно. Да о чём я думаю! В этом слое не выловишь ничего, глубинный трал надо бросать».

– Девочки, я на балкон, переберу картошку, оторву ростки, а потом вместе будем готовить обед, а вы тут подождите, – попросила Ариша.

Картофелины в предвкушении весны превращались в ёжиков. Хоть много не покупалось за раз, но прорастания к концу недели невозможно было избежать. Ариша побросала картошку в кастрюлю, отломала фиолетовые пупырышки от оставшихся клубней, а когда подошла к двери, оказалось, что дверь заперта изнутри.

– Ах, вы вредины, – Ариша забарабанила в стекло. – Немедленно откройте.

Показались головки – темноволосая и русая, девочки давились от смеха.

– Я вас накажу, ей-богу, никаких мультиков и сладкого.

Не помогло. Ариша начинала замерзать, забралась под старое пальто, которым прикрывала картошку, чтоб не позеленела. Через несколько минут дверь открылась.

– Мам, – неуверенно потянула Лида. – Ты где?

– Мама, ты ушла на улицу?

Ариша подождала ещё несколько секунд и скинула пальто. Девочки завизжали от испуга. Лида заплакала:

– Мы больше не будем, это Софка всё.

– Вот и ладненько, а то оледенею, и никто меня, как Анну Эльза, не спасёт. Нет у меня сестры-волшебницы.

«Или есть? Я точно знаю, чем владею, – тайное место, my secret garden. В привычном мире оно выглядит плоским, хрупким, бумажным, но там что угодно может появиться. Оно пока маленькое, это местечко, такое себе пространство-дитя. Но с каждым днём оно становится больше».

День минус двадцать второй

Ночью Арише снилась грядущая катастрофа – ледяное сталкивается с кипящим, Северный полюс с Сахарой, соединение и разрушение, титанических размеров мост пронзает небоскрёбы. Через семь лет человечество будет отброшено на тысячелетия назад. Все живут в неведении. Ариша пытается рассказать, как мало времени осталось, но никто не хочет слушать, ничего нельзя донести.

Поддерживая на плаву слабенького ребёночка, который дышал через буковки, – дневник свой – Ариша записала и сон, и то, что текло от него: «Почему у меня ощущение тотального обмана всего человечества? Ощущение потери знания, чего-то самого важного. Взращивание нас, бесконечно сложных существ, в искусственной среде – подобно аборту и помещению недоношенного плода в выхолощенную, лишённую подлинной питательности среду. Это вызывает врожденную фрустрацию, когда мы оказываемся рождёнными в сей мир. Кто-то бежит по следу правды случайно или всё более сознательно, как Кларисса. А какая же моя охота? Слова? Язык? Лучшее, что есть у нас, – язык, мощный и гибкий, нити и кружева его плетутся, вяжутся, образуют канаты, вытягивающие из глубоких гладкостенных шахт, или созидают царственные одежды, или закрывают дыры в душе, из которых сифонит сквозняк кошмара. Слова – сила, изменяющая жизнь».

Последние дни мир волнующим и пугающим образом приблизился к Арише. С непонятной детской радостью она стала чутко отзываться на то, что и раньше видела на стенах, на дороге, в небесах, в узорах ветвей, но не могла разгадать. Пятна на асфальте вокруг высыхающей лужи повторили её сон с уплывающей рыбой. Рыба уплыла, и всё плохое, болезнь дочери, недоверие и обиду Ариша мысленно бросила в чёрную дыру в центре – «раз я это вижу, то буду играть в эту игру, пусть кто-то обозначит – сумасшествие. Я никому не скажу».

Клеёнка на обеденном столе демонстрировала меняющееся ускользающее мужское лицо, как зыбкие портреты Френсиса Бэкона. Обои, которые до сих пор ничего не сообщали, зажили причудливыми образами, среди которых находились король, нёсший огромную голову, балерина, Шекспир и Достоевский, старуха с глазами-воронками. Каждый день возникало что-то новое, а старое невозможно было найти. «Какое-то приятное помешательство», – заключила для себя Ариша, предаваясь фиксации в дневник новых наблюдений, как раньше она зарисовывала фрагменты зародышевых органов, рассмотренных в микроскоп.

На прогулке девочки рылись в куче прошлогодних листьев, тоже выискивали интересное для себя. Лида ковыряла палкой в поисках спящих жуков, а Софа месила коричневую массу руками.

– Мама, смотри сколько жучков, – она вознесла ручки вверх, на ладошках налипли кусочки разрушенных листьев.

Ариша увидела своё – компанию котят, и указала Софочке:

– Здесь котёнок сидит, другой свернулся, а рядом их корзинка.

– Мама, я пошутила, это же мусор.

– Да, действительно, я увлеклась, – Ариша растерянно посмотрела на дочь.

Перед тем, как смахнуть сор с ладошки, она увидела воронку и над ней парящий дельтаплан. «Кто-то над пропастью несётся, откуда воронка эта, как цветок или труба с обрушающимися стенками, засасывающая. Туда что-то нужно бросить. Нож, как в песне: цветок и нож. Нож и жертвоприношение. Роза и крест розенкрейцеров... понесло». Аришу насторожила залетевшая в её внутреннее пространство идея жертвоприношения, и с этого момента он начала слегка сомневаться в собственной адекватности. Поразмыслив, решила, что сможет наблюдать за вылепливанием странных сюжетов и в то же время присматривать сама за собой. «Рушатся привычные рамки, стены отодвигаются и исчезают, а поезд несётся всё быстрее, и не ясно, когда он остановится и можно будет выйти, чтобы рассмотреть окрестности. Я ждала перемен, призывала их, вот жизнь и изменилась, непонятного происхождения топливо заброшено в топку паровоза. Хотя такая скорость – слишком быстро для меня».

День минус двадцать первый

Сон утра пригласил подруг с подарками: Света принесла гору разноцветных бус, Жанна – пояс, Ариша, в свою очередь, подарила последней серьги, золотые, с топазами – самое лучшее, что у неё было. Ариша торопилась отдать подарок, бежала по дороге, протягивая руки. «Серьги, – размышляла Ариша, проснувшись, – кажется, бабушка говорила, что дарить их – к замужеству, точнее, к предложению вступить в брак. И как это? Я хочу в брак с подругой? Давно не звонила Жанке, поболтать бы пару часиков. А ещё лучше зависнуть на весь вечер, с кофейком и с коньячком со Светкой... Не выйдет – только порог переступишь, вырвешься на воздух, и начинается: «Мама, ты где, ты когда придёшь, мы есть хотим». Жанна, лучшая подруга студенческих времён, пятнадцать лет назад уехала работать в Германию, там вышла замуж и была совершенно счастлива, а Ариша безумно скучала, ездила к ней, но с рождением двойняшек очередная поездка откладывалась на неопределённое время. Увидев подругу во сне, Ариша так сильно затосковала по ней, хоть всё брось и беги за билетом.

Несмотря на численное превосходство женщин в семье, Ариша чувствовала, что доля, представленная мужским миром, мужем, его правилами, на которые, конечно, она добровольно согласилась, занимает большую часть пространства-времени и почти ничего не остаётся сыну, подругам, и «женский час» проходит в обществе себя самой. «Если у тебя есть кто-то, кому можно рассказать сон, ты не одинок», – сказала незабвенная Фаина Раневская. Разве можно рассказать мужу такой сон, со странными намёками, да ещё и сопроводить крамольными догадками? Последний фильм, просмотренный совместно, с Пенелопой в роли Матильды, заслужил от Христофора клеймо: лютая гомосятина. В вопросе разнообразия ориентаций и гендерных идентичностей Ариша не наблюдала у него ни малейшей толерантности. Сон, в отсутствие других слушателей, был записан в дневник со всеми подробностями, сразу после рисунков котят и парящего над воронкой листочка-дельтаплана. За последнюю неделю собралась целая галерея снов и рисунков, выделенных из хаоса вычурных силуэтов. «Заметки психопата? Неважно. Куда-нибудь эта кривая, как говорит Христофор, выведет».

К дневнику удавалось обратиться и днём. Он предупредительно и даже выжидательно лежал на подоконнике, между деревянной доской для нарезки хлеба и горшком, куда они с девочками посадили помидорную рассаду. Ручка торчала из него, как закладка. Ариша вспомнила, что не записала сон Лидочки, и подошла к окну, вытирая руки о передник, торопясь воспользоваться возлюбленным дневным светом. Руки остались влажные. Взяла ручку. «Опять намочу бумагу, уже листы покоробились. Что же там было? Лида говорила о доме с большими, в пол, окнами...» Ариша почувствовала краем глаза движение, приближение с периферии сетчатки. Подняла голову. Пересекая газон, к ней направлялась мама. «Тьфу, сердце затюхкало. Никто так не ходит, прохожие мимо текут, параллельно дому. А тут – прям на тебя. Надо же, как пугающе!»

– Чего тебе? Ты стучать в окно собиралась? Я же просила – не подходи к окнам. Телефон на что?

– Тебя увидела, вот и подошла. Просто так, – мама топталась за окном, печально, потерянно улыбаясь. – О! Вот, что я хотела спросить – тебе голова от рыбы не нужна, на суп там?

«Она мне сон напомнила про чёрную парящую фигуру за окном, поэтому и жуть берёт. Неясное и смутное вдруг становится увиденным. Кстати, до сих пор непонятна деталь – платок в синий горошек. Спросить у мамы? Не, она решит, что я спятила. Сама разберусь».

– Ну, увидела, и иди. Голова не нужна. Мне некомфортно... не по себе, когда ты за окном маячишь, – безжалостно сказала Ариша.

Оставив место, чтобы дописать сон дочери, Ариша быстро набросала: «Настоящая свобода была до пяти лет, душа моя жила тогда, как хотела, была заодно с птицами, травами, зверями. А потом – тёмная, заслоняющая свет, посадившая меня в клетку, лишившая большей части моих снов, выпивающая радость, забирающая свободу и движение, само желание жить, – появилась та самая фигура. Можно ли рассеять ярость, обернуть во благо или выпускать её по капле, как герой рассказа, бездомный, придумавший способ помочиться в подъезде без лужи, оставивший по капле на каждой ступеньке? Издевательство над человеческой физиологией. Слово такое – blindfold – вспомнилось. Это про маму, она из тех, who knows their way blindfold. Она – человек с завязанными глазами?»

После обеда Ариша опять увидела бездомную безногую женщину. Она сидела напротив окна, на бордюре, стучала костылём по дороге, как будто духов из-под земли вызывала. Вокруг крутились собаки всех мастей. Арише показалась, что бродяжка смотрит прямо на неё.

– Девочки, я выйду на минутку. Сейчас вам мультик включу, – Ариша усадила малышек перед компьютером.

Бросилась на кухню, положила в пакет котлеты, кусок вчерашней запеканки, взяла денег. «Только б не ушла, только подожди», – твердила Ариша. Перебежала улицу. Навстречу, улыбаясь, или это казалось так, неслись собаки, заранее облизываясь. Ариша протянула пакет.

– Возьмите, пожалуйста. Как Вас зовут?

– Алина. – Женщина мило улыбалась, передних зубов у неё не было, а глаза, светло-карие, ясные, как у бабушки, спокойно смотрели.

– Очень приятно. А меня Арина. Я живу там, – Ариша махнула рукой на свои окна. – Когда Вам нужно будет, постучите.

«Прогоняю маму, а бродягу зову», – размышляла Ариша, возвращаясь.

– Где ты была? – закричали девочки.

– Я кое-что дала вон той женщине. Видите, она сидит напротив, собаки у неё ещё. У меня просьба – папа не говорите.

– Почему? – насторожилась Лида.

– Не надо. Я хочу иметь свои маленькие секреты. У вас же есть свои тайны. Правда?

– Я всё расскажу, – Лида нахмурилась. – Папа должен знать.

– Тогда я сама это сделаю, не беспокойся.

«Кто она для меня, почему я хочу к ней, как к матери? Какой матери мне не достаёт? Устремляюсь то к одной, то к другой женщине. Поиск Дикой Матери? Я в Алёне её вижу, она же предлагает природное, дикое лечение для Софы. К сожалению, мой разум испорчен и безнадёжно затемнён цивилизацией. Хотя теперь у меня есть нечто архаичное – бродяжка Алина. Она будет странствующей частью меня, пусть и безногой».

День минус двадцатый

Ночью Ариша бежала за Софочкой. Доченька убегала к старику и старухе, живущим где-то высоко, на горе. Она захотела с ними остаться, жить у них, там ей было хорошо, у этих небесных родителей. Калитка была открыта, во дворе бродили коты, вокруг дома цвели яблони. Ариша, не решаясь войти в чужой двор, взывала из-за забора к дочери: «Вернись!» Совершенно бесплодно. Утром Ариша припомнила, как была сама не своя несколько лет назад, посетив престарелую пару, родителей знакомой из другого города. Ариша встретилась с ней во время командировки и взялась передать деньги старикам. Квартира, как из детства, запах старых книг и ванили, приветливые лица и возглас хозяйки: «Саша, посмотри, девочка пришла!» так разволновали Аришу, что она, отказавшись от чая, брела к остановке, как во сне. «Какие же они хорошие! Назвали девочкой, а может, и своей девочкой, точно не помню. Нет, помню – хозяйка сказала: «наша девочка пришла». Боже! Почему чужие люди вдруг ощущаются безмерно родными, как потерянные и вновь обретённые родители? Внезапное исчезновение границ, очумелость, почти транс. Обмираешь и обездвижен, как насекомое в иммерсионной среде», – раздумывала она, рисуя дорогу в гору и высокий дом, крошечные фигурки дочери и себя на вьющейся вверх и теряющейся тропинке.

Из-за сна всё утро Ариша неотвязно находилась возле своей боли, перебирала грехи и грешки прошлого, выбирая, что же могло так фатально повлиять на её ребёнка. Сероглазая русоволосая Софочка, задира и озорница, изящная, с угольно-черными ресницами и длинными, как у газели, ножками, несла внутри себя чью-то (Ариша была уверена, что именно её) оплошность, неправильность, страшный проступок, тайный порок, мысли без любви, действия без любви. «Где выход, разрешение? Какую формулу надо открыть, какую читать молитву, у кого просить прощения и за что? Обратиться к дочери так: «Я прошу прощения за зло, вольное и невольное, что причинила тебе, я прощаю себе и тебе всё, что случилось недоброго между нами, и прошу прощения у твоего тела». Или нужно просить сразу у Бога, как говорит Лора. Зачем тогда придумали посредников? И не гордыня ли придумывать собственные молитвы, формулы, рецепты, если есть готовые. А если Бог – Закон, а не Личность, то имеет ли смысл взывать к закону, закон беспощаден и непреложен». Подруга Лора, давно воцерковленная, регулярно напоминала о необходимости обращаться к Нему утром, вечером, во всякое время, пусть даже совсем простыми словами: «Господи, помилуй». Но казнь, похоже, состоялась; кто-то кричал, когда герой вступал в новый мир: «Подставляйте ведро!»

После обеда Ариша укладывала девочек отдохнуть. Иногда они засыпали, но это случалось всё реже. Сестрицы делали вид, что спят, но только Ариша оставляла их, как из комнаты доносились голоса и смех. Сегодня Ариша уложила дочек и начала тихонько напевать и гладить Софу:

– Мои ручки, ножки, мой животик, как вы живёте, скоро уснёте.

«Только не убегай, не уходи, я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной, хотя те, другие родители, понимают тебя лучше, они спасут тебя». Ариша проводила ладонью по плечам, по спине, по ножкам малышки, положила руку на голову. Если уснёт эта непоседа, то и Лида будет спокойно спать. Детвора затихла и Ариша увидела себя с подругой в магазине часов, искала для себя, но все какие-то дешёвые были. Решила пойти в дорогой магазин. «Тебе не по карману будет», – заметила подруга. Но Ариша всё равно направилась именно туда. А подружка оказалась в высоком, подпирающем челюсть (чтоб молчала?) серебряном ошейнике, украшенном бирюзой. Посочувствовав ей, Ариша вошла туда, где можно было купить своё золотое время.

Вечером, когда девочки уснули, Ариша повернулась к мужу, через Софочку дотянулась рукой до его груди и выдохнула:

– Как ты думаешь, хорошие мы родители? Мне тут приснилось, что дети от нас убегают.

Христофор не ответил и начал гладить её пальцы, пощипывать за кончики, будто снимая невидимые перчатки. Ариша вся перетекла ощущениями в свои пальцы, стала отвечать теми же движениями, забыв о сне. «С ним ничего не повторяется дважды, – написала Ариша наутро в своём дневнике, – какой счастливый дар – творить древнее действо всегда неповторимое и совершенное. Это потому, что он – восточный мужчина? Но мы потеряли ценную часть – доверие. Ужасная утрата. Остался быт и секс. Наблюдала нарочно за ним последние недели: он по факту избегает смотреть на меня, и, кажется, на Софу тоже. Его взгляд устремлен только на Лиду. Днём я не удостоена даже мимолётного взгляда. Смотрит ли он на меня ночью? Нужно ли просить о взгляде, можно ли требовать?»

День минус девятнадцатый

Сон утра был похож на кадры сюрреалистического фильма: рот женщины отправился вниз, съехав по шее на грудь, косо проплыл через живот и занял место детородного отверстия. Себя Ариша увидела просящей милостыню, со шляпой, опущенной ниже обнаженной груди, хотя вместо грудей были одни шрамы. Хотела разжалобить толпу своим увечьем и знала, что полиция города не имеет полномочий запретить, так как, по местным правилам, своим видом она не нарушает общественный порядок: грудей-то как таковых, собственно, и нет. От чего ж покою возмущаться?

Ариша проснулась раньше всех, тихо выскользнула из постели и прокралась в кабинет, чтобы записать сон, ей хотелось о нём подумать. Рот-вагина, глаза-соски – она видела такое лицо давно, кажется, на обложке книги «Тропик Рака». «Героиня Пенелопы Крус в фильме «Ма Ма» так ужасно переживает по поводу предстоящей утраты соска, будто боится потерять глаз. Как мне кажется, главная пара, вокруг которой строится канва истории, – геи, а женщины – так непрочны, ненадёжны, что погибают почти все. Они, как канва, создают фениксологический сюжет во славу особой любви, нового типа отношений, где женщина – лишь фон, нечто мифическое, почти не нужное. Наверное, я важный фрагмент упустила. А во сне... лишение груди – ослепление. Так я слепа? Что же меня изувечило? Наслаждение?»

Дневник и сны отсекались, как только просыпались девчонки. Программу Ариша анонсировала с утра, и так было легче прожить день.

– Сегодня посмотрим новый мульт, – объявила Ариша девочкам. – Называется «Братец Медведь», маленький Алёша его любил.

Девочки были всеядны в поглощении новых историй и заинтересовались тотемными животными.

– А какое у меня тотемное животное? – спросила Софа.

– И у меня? Как мы это узнаем?

– Давайте проверим сайты, наверняка есть такие, – Ариша набрала нужные слова в поисковой строке.

– Ага, есть про тотемные животные славян, в зависимости от даты рождения. Вы родились в один день, значит и животное у вас одно – кузнечик.

София торжествовала:

– Кузенька, мой дорогой, ты – моё тотемное животное.

Лида отвернулась к окну, прикусив губу, и вскоре громко зарыдала:

– Я не хочу кузнечика, я их боюсь. Почему у меня не леопард или лев тотемное животное?

– Да что ж ты так расстроилась, Лидуся! На другом сайте посмотрим, там наверняка пишут о льве.

Альтернативный сайт про тотемы знаков зодиака выдал сразу трёх защитников Близнецов – сову, тигра и медведя.

– Так кто тебе больше подходит?

– Тигр, – отозвалась всхлипывающая Лида.

– Мама, а кто у тебя?

– Сайт сообщает, что волк.

– А там что-нибудь есть про фантастических животных? Вот, дракон или единорог, как моя Флёр, может быть тотемным животным? – затараторила Лида.

Ариша задумалась:

– Нет, только природные звери, дикие. Надо проверить. Мы так мало знаем об этом, у нас другие верования.

– А какие у нас?

– Мы верим в Мать Марию, ее Божественного Сына, в историю о том, как мама любит своего ребёнка, которого подарил ей Бог-Отец.

– И что, там никаких животных?

– Ну, был осёл, волы и коровы, для той истории не такие уж важные.

– Не затягивай детей в эту забобонную пучину, – отозвался из кабинета Христофор. – Не забивай им голову. И никаких обрядов, ты помнишь, я просил.

– Да ничего я не забиваю, – рассердилась Ариша, – мы вообще о другом.

До рождения двойняшек Ариша ходила в тот же храм, что и Лора, постилась, не слишком жёстко, не ела мяса, исповедовалась, причащалась. Христофор, хоть и согласился на венчание, не верил ни в какие ритуалы, поэтому не выполнил всех предшествующих «мелочей», вроде поста и исповеди, а потом и вовсе высказался негативно о храмовых обрядах.

– Ты ненормальная какая-то становишься после причастия. Вас, баб, крутит.

– Когда ты чист, освобождён, омыт, опорожнил чашу греха и относительно безгрешен, то на тебя набрасывается всякая нечисть, что тут непонятного, – прокомментировала Ариша. – Приходится отбиваться.

– Не лучше ли не связываться с такими вещами, раз уж ты в это веришь. А исповедь могут использовать батюшки... не очень порядочные.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что многие состоят на службе в органах. Один мой знакомый давно, при совке, из кэгэбэшника в батюшку переквалифицировался. Я им никому не верю и не понимаю, почему большинство храмов в Украине до сих пор подчинены Московскому патриархату. И твой тот поп – винтик системы, агент влияния.

– Мой батюшка настоящий, а не перекрашенный.

– Как бы там ни было, я не хочу, чтоб ты ходила туда.

Батюшка Константин сказал не перечить мужу, мир в семье – прежде всего. Благословил молиться дома и поститься, просить за живых и поминать ушедших, как обычно. Когда Ариша забеременела, то перестала посещать службы, чтоб не приболеть, да и сердить мужа не хотела. Помимо работы, где было много разнообразного душеполезного общения, это была ещё одна часть жизни, с которой она была разобщена.

«В отказе от чего бы то ни было всё равно присутствует зародыш нового. В отсутствии, в пустоте зарождается живое. Хорошо, что необходимое для зачатия всегда остаётся при мне: моё тело, мои мысли, книги, теперь дневник... У тела, конечно, своя жизнь – сейчас оно хочет побыть кошкой. Побуду кошкой, потру себе голову, вытяну лапки. А можно посидеть по-птичьи поджав ноги. Легко, оказывается, и птицей быть. Какая-то синяя мне снилась шкура сегодня. Моя. Не новая. Другие женщины её ощупывали и одобряли. Пока Христофор про работу – хочет расширять свой бизнес – его слушаю, а сама со зверями сижу или стала зверем. Синим. В том сне и сапоги надёжные были на мне, и рюкзак хороший. Шкуру оценили и благословили, так что можно в путь».

День минус восемнадцатый

Во сне Ариша видела себя в спальне, по ней ползали младенцы, она переживала счастливое и множественное своё материнство. Но в комнату входит Христофор, и дети враз умирают. «Не в прямом же смысле это были дети, а, скорее, метафорические дети – идеи, например, причём те, что не выдерживает присутствия мужа или мужчины вообще», – успокоила себя Ариша, полупроснувшись, и снова задремала. Следующий сон был ничем не лучше: Софа в кресле самолёта, лицом уткнулась в зелёную свою курточку и не дышит. Ариша немедленно проснулась и выдохнула – все дышат. Христофор не прав: нужно же благодарить кого-то за дыхание, почему бы не Бога, а в храме знают как. Последний выдернутый из туманного мира сюжет был про путешествие на гору, крутую, осыпающуюся, остроконечную. Ариша добралась до вершины, а там её ждали два мужика в шотландских юбках. Встретили без радости, прямо не глядели, высказывали предостережения – мол, берегись Удодову, берегись водопада, он рядом, смоет – внизу окажешься. «Кто это? – размышляла Ариша. – Оба в юбках, нетрадиционная пара какая-то. Ну, пусть их боги будут с ними».

В ожидании завтрака девочки ужасно подрались. Софа тянула за радужный рог любимого коня Лидии.

– Я хочу поиграть, дай.

– Тогда дай мне своего Кузю.

– Нет!

Закончилось отрыванием лапки у кузнечика и бурными слезами.

– Мама, пришей, пожалуйста, я не могу видеть, ему больно.

– Хорошо. А почему не дала Лиде поиграть?

– Не могу, Кузя – моя радость. Я не могу отдать свою радость, ты понимаешь? Я всё остальное отдам, только не его.

– Поняла. Береги свою радость, но ею можно ведь и поделиться иногда. Говорят, радость от этого возрастает.

«А куда подевалась моя радость? Какие отношения давали настоящую радость?» – встрепенулась Ариша. Ей отчётливо вспомнился «нулевой». Отношения, где пока не созрели упрёки и подозрения, где было только счастье узнавания друг друга без телесного греха. «Может, мне было предназначено любить всю жизнь именно его?»

Они сидели последние два года школы на четвёртой парте: он – в среднем ряду, а она – в крайнем у стены. Ариша смотрела на него во время урока, он тут же поворачивался, и их взгляды встречались. «Я всегда чувствую, если ты смотришь на меня. И у тебя кончик носа смешно шевелится, когда ты говоришь, знаешь? Наверное, так у всех отличниц». «А ты заметил, что у меня ещё и уши поднимаются, когда я улыбаюсь, как у собаки?» – Аришу сердило пристальное разглядывание. После занятий они бродили по своему району, спускались в плавни речки, прозванной местными жителями Вонючкой – до чистой воды было далеко, приходилось преодолевать сотни метров камышовых зарослей, залезали в подвалы многоэтажек ради приключений, один раз даже на крышу. Ариша не успевала домой к приходу родителей, за это крепко попадало.

Тогда ругали за многое: нельзя было долго болтаться по улицам и приходить позже шести, диктовать ему по телефону решение задач по алгебре или специально написанное, отличное от своего, сочинение про образ вождя в отечественной литературе. Художественных изображений идола хватало на весь класс. Папа кричал: «Сколько можно с ним говорить? Ты картошку почистила к ужину, подмела в квартире?» Задачи можно было и на химии дать списать, если алгебра не первым уроком. Ночью Ариша мечтала о нём без слёз и терзаний, глядела в потолок, и над ней прокатывались кубические километры любви, огибали земной шар и снова прибивались к её дому. После школы пришло расставание. Она уехала учиться в медицинский в другой город, он поступил в местный вуз. Приезжал несколько раз, проверял свои чувства, а потом женился на однокласснице. С Аришей осталось её любовь, недосказанная, недопрожитая, кем-то задушенная или задохнувшаяся, как Софочка во сне. Утекла в подземный лес и стала беззвучной рекой.

Ариша помнила свои студенческие сны: его дочь, родившаяся в браке с другой, – младенец, которого она никогда не видела, оказывался в её руках, она невзначай роняла его с балкона, или спокойно наблюдала, как малышка ползёт к краю лестничного колодца, легко проскальзывает между балясинами. В других снах он и его избранница творили любовь на её глазах в конце пустого класса, заставленного до потолка партами. Только в этих снах «нулевой» смотрел Арише в глаза. Позже мама рассказала, что его мать была против их отношений – еврейскому мальчику нужно было жениться на еврейке. Переговоры родителей проходили втайне. Господи, да этой любви хватило бы на всю жизнь и больше! Ничего не поделать, любовь переселилась в тёмный угол, нижний мир, живёт с теми, кто там обитает. Пусть они берегут мою любовь, просила Ариша, уйдя так далеко, что не слышала возни девчонок и очередной нарастающей ссоры. «Берегите её, а я не сумела, но она осталась, течёт в своём сказочном лесу. Для живых ли эта река? Вряд ли. Но к ней можно спуститься, побыть возле, посидеть на берегу, зная, что не войти в эти воды. Кто там сказал про воды, в которые и единожды не войдёшь? Но хоть посмотреть в эти воды можно?»

Ариша заплакала. Свободный поток лился, будто повернули кран. Она выскочила из комнаты, чтобы не напугать детей, и закрылась в ванной. Там она позволила себе извергаться солёной рекой, а она всё не кончалась. «Наступило время поминок, тризны по любви своей жизни, которая ушла, как вода в песок, я толком не попрощалась с ней. Как долго она оставалась не оплаканной! Я не позволяла себе. Любовь из нижней реки, а я на суше. Как герои «Водного мира». Они после блужданий и страданий находят свою сушу, а проводник их – переходное существо – в конце истории ушло в свою стихию. Что я ещё найду в нижнем лесу, особенно если перейду по сухому руслу? А у меня проводники кто, однополые пары? Как у Матильды, ей тоже такая пара помогла. Её беременность – как спуск вниз, и мне снилось во время последней, как спускаюсь в подвал, на каждой ступеньке по пауку, а самый большой оказался в самом низу. Духи эти новые с эссенцией дерева уд для новой, ворвавшейся в мои сны темы, так что ли понимать? Ну и запах – надушенной жопки! Шутки Великого Ничто. И грудь опять болит, правая, тоже как у Матильды. Я так сильно себя отождествляю с ней, до телесных ощущений».

– Надо успокоиться, – глядя на себя в зеркало, сказала Ариша. Заплаканные глаза были непривычно зелёными. – Успокойся, корова. Успокойся!

– Чего ты кричишь? – Лида подошла к двери.

– Я поскользнулась и ударилась об раковину.

– Тебе больно, мамочка?

– Всё в порядке, сейчас выйду.

Слёзы догоняли её весь день, в зеркале Ариша наблюдала своё распухшее лицо. На улицу они не вышли, там тоже шёл проливной дождь. Чтобы девочки перестали ссориться, Ариша принесла им по тазу воды, чашки, насыпала кукол, велела их искупать, и скоро весь пол в гостиной был залит водой. Софа, видя попустительство матери, вычерпывала воду и лила просто на пол. Ариша смотрела молча. «Вода? Из той реки? Вы помогаете мне? По силам ли вам эта задача, девочки мои дорогие? Если вычерпать всю воду, можно ли перейти на ту сторону по сухому руслу?» Когда вода дошла до плинтуса, она очнулась и отправилась за тряпкой.

День минус семнадцатый

«Я в реке и расту в ней, крепну, воды прибывают, они движутся всё быстрей, я в водопаде, держусь за скалу – сама огромная, с сильными руками; чем больше вод, тем больше сил» – сон, который Ариша вытащила, просыпаясь, как ускользающую рыбу, за хвост.

Утром позвонил отец Ариши, давно разведённый с её матерью и живущий в другом городе, с жалобами на здоровье.

– Да, папа. В паху? Что там у тебя?

– Папа говорит, в паху припухлость, – зашептала Ариша мужу, прикрыв нижнюю часть телефона.

– Да, папочка, это может быть... в паховой области, – Ариша вспомнила анатомический атлас с делением живота на области и проекцией органов, – там мог увеличиться узел, лимфатический. А что, с одной стороны? А ну другие лимфоузлы пощупай. Не знаешь, где щупать? Христофор говорит, рассосётся.

Ариша округлила глаза и едва сдержала смех.

– Он говорил о яичке, – сообщила она, снова прикрыв телефон.

– Да, – продолжила она разговор с отцом, – да, нужно к хирургу.

Завершив разговор, Ариша взорвалась от смеха. Христофор хохотал, пока слёзы не выступили:

– Фу, какие мы невоспитанные, смеёмся, а у человека горе.

– Папа объяснил, как мог. Для него всё, что между ногами, – пах. А ты ему – рассосётся. Что он подумал? Покусились на святое. Слышал старый анекдот про часть тела, тоже из «паховой» области, которая отправилась погулять сама по себе?

Христофор не знал, и Ариша рассказала. Они снова смеялись, и Арише было легко после вчерашней бури. Утекла река куда-то, и в далёкой стране собралась в озеро.

Прогулка с детьми состоялась под высоким мартовским небом и фантастическими облаками, которые бывают только весной. На клумбах высунули головки первоцветы. Под кустами в глубокой тени, под навесами сохранялись островки грязного снега, которые чудом не размыл дождь и не успело прибрать солнце. Присмотревшись, Ариша поняла, что это не снег уже, а песок и земля сложили эфемерные замки, как фата-моргана, просевшие, но помнящие форму снега. «Как прошлое – ушло, но в чём-то более надёжном запечатлелось».

После обеда девочки потребовали снега и льда, которых не нашли на улице. Ариша налила воды в формочки для льда, разноцветные силиконовые емкости для кексов, а девчонки принесли свои игрушечные кастрюльки и чашечки, набор для игр с песком. А вечером началась весёлая работа: колка льда, игра с ледяными кубиками, льдом кормили динозавров и строили замок королевы Эльзы.

– Будет нам дом прекрасный для двух сестричек: одна – волшебная, другая – добрая. А ещё кто там будет?

– Олаф, – закричали двойняшки. – Кристоф!

– Слушайте, только что поняла: Кристоф – совсем как имя вашего папы.

– Я буду Эльзой, – определилась Софа. – Ой и натворю вам тут.

– Тогда я буду Анной и спасу тебя, – Лида уступила. – И у меня будет Кристоф, а у тебя – ничего, кроме морозящих рук.

У всех ныли от холода пальцы. Софа, наклонившись, потихоньку пихала в рот кусочки льда, стол был залит водой, на полу валялись тающие ледяные пуговицы. Вошёл папа принцесс.

– Тьфу на вас, – закричал Христофор, поскользнувшись. – Что за дурацкие игры? Ты же детей заморозишь. Простудятся.

– А нам нравится, – заявила Лида и выхватила молоток для отбивных у Софы. – Дай, я тоже буду лёд разбивать.

– Мы их сейчас в горячий душ и согреем, – улыбнулась Ариша мужу. – Не сердись, смотри, они заняты, совершенно счастливы.

– Ну, бабы, – с ударением на последнем слоге сказал Христофор, потирая колено, и неожиданно срифмовал:

– Ну, черты.

– А ты бы предпочёл с мужчиной жить? – подколола его Ариша. – Модная нынче тема.

Девочки прислушались. Софа, готовясь к душу или в порыве шалости, спустила штаны и задрала юбку, прикрыв лицо.

– Папа, а вот попа! Я хочу, чтоб у меня и попа, и пися были самые красивые.

Папа сердито посмотрел на баловницу, потом на жену, хотел было сказать что-то резкое, но смолчал.

– Конечно, будут, сокровище моё, у тебя всё будет самое красивое, – отозвалась Ариша.

«А как бы тот реагировал на мои шуточки? – подумала Ариша. – И вообще, как бы всё было? Семья, быт, дети? Да что я прицепилась! Давно быльём оно поросло. Господи, хоть реветь перестала. Может, вышло наконец-то, и я не буду больше тонуть в слезах. Слёзы промывают рану, которая пока не зажила. Она наверняка зарубцуется, и будет шрам. Такой себе шрам, длиною в жизнь». Засыпая, она видела рыбу, длинный надрез, от анального плавника до горла, тонкий нож в своих руках.

День минус шестнадцатый

Утренний сон Ариши был ледяной: в снегах, в высоких сугробах она искала своего ребёнка, девочку. Нашла, схватила, несла, прижимая к груди. Как она могла оставить её, потерять! Кого же из своих детей она потеряла, Ариша гадала весь день, а вечером объявила о рокировке:

– Я буду спать на месте папы.

Христофор обрадовался.

– Вот и хорошо, а то ночью едва выползаю, они же иногда просто на мне спят.

– А я тогда на место Софы, – быстренько сообразила Лидочка.

Когда все перестановки были улажены, девочки подлезли Арише под мышки, довольные новой диспозицией, и быстро уснули. Ариша лежала, прислушиваясь к их сопению, и примеряла свой сон то к Алёше, то к дочкам. «Это Лиду я теряю, они так близки с Христофором, что я, кажется, начинаю ревновать. Он отодвигается всё дальше, мучит себя и меня подозрениями. А в Лиде находит отдушину и полностью доверяет ей своё сердце, дарит безоглядное восхищение. Софа тоже отдаляется от него. Невольно поделили мы и семью, и детей».

День минус пятнадцатый

Во сне Ариша несла отдавать в починку свои голубоватые старенькие сапожки, они почти разваливались, и старушка, принимающая обувь, покачала головой, разглядывая стоптанную подошву. Около неё на полу стояли сказочно прекрасные золотые туфельки. И так захотелось Арише примерить их, что она не удержалась и попросила. Старушка разрешила и сказала: «Оставляй мне свои сапожки, доплати, и туфельки твои». Ариша вскочила в туфли, которые меняли форму, то собираясь складочками, то сжимаясь до узенькой полоски кожи, едва прикрывающей пальцы. Ариша любовалась, обживалась в них, но вспомнила – дома её ждёт точно такая же пара, да и сапожки жалко отдавать. Поэтому она разулась и вежливо попрощалась со старушкой.

«Что за сказочки... туфельки, и почему они у меня уже есть? – раздумывала Ариша. – А ведь они в конце стали такими, как были у меня давно, в студенческие годы, красные лодочки, любимые, культовые почти. Золотой – тот же красный. Фрида лежала в крови и в золоте. Как она выжила?»

За окном моросил мелкий дождик, лезла травка. Ариша объявила двойняшкам:

– Берём зонтики, надеваем резиновые сапожки.

Они вышли во влажный мартовский воздух. Через изморось сверху шёл мягкий свет. Девочки бродили по лужам. В озерце посреди двора появилась цепочка островков, выложенная ребятами из второго подъезда. София пыталась перепрыгнуть с камня на камень. Ариша подбежала и взяла её за руку как раз вовремя, чтоб малышка удержалась на ногах. Лидия подбирала щебёнку и бросала в самую большую лужу. Туман рассеивался, проглядывало солнце, но снова задождило. Все раскрыли свои зонтики. Софа начала крутить свой – солнечный блик, путешествуя в каждом сегменте целлофанового колокола, слепил Аришу. Скоро всклоченные тяжелые облака затянули светозарные колодцы в небе, и дождь зарядил не по-детски. С водосточных труб полилась вода.

– Ура, это водопад. – София подбежала к трубе, преждевременно заканчивающейся на уровне второго этажа, и встала под поток. Водичка растекалась по прозрачному куполу и несколькими ручьями сбегала вниз. Софа подставила руку и смеялась. Скоро рукав куртки промок насквозь.

– Ну всё, теперь уже точно пора домой, – заявила Ариша, вытягивая Софу.

– Я тоже хочу постоять под водичкой, – захныкала Лидочка.

– Хорошо, только недолго.

Около подъезда девчонки подставили открытые ротики под капли, стекающие с навеса, пока Ариша искала ключи.

– Ах, вы гусятки мои!

«Опились водой, наверняка грязной. Хотя вода-то с небес».

День минус четырнадцатый

Утренний ритуал – несколько простых молитв, произносимых не задумываясь, новейшая поправка к нему – запись снов, и Ариша отправилась на кухню. Что-то блестело на полу у плиты. Она подняла три седых, сверкающих, как серебряные струны, длинных волоса. «Мои? Не может быть! У меня столько седины, что она уже и выпадает? Так, краситься пора», – по-женски прагматично потекли было мысли, но вдруг поток понесло в другое место: «А почему их три? Что с ними сделать – сжечь?» Нашла свечу, немедленно исполнила. Потом подошла к окну и приоткрыла его. Вверх по улице, толкая коляску, загруженную кусками картона и обломками деревянных рам, тащился, довольный утренним обходом мусорных баков, сосед Виталик, свихнувшийся после войны в Афганистане. «Кто его жалеет теперь? – с горечью думала Ариша. – Новые войны заставляют забыть старые».

– Что тут горит? – зайдя на кухню, Христофор недовольно морщился. У него было редкой восприимчивости обоняние.

– Ничего страшного, – ответила Ариша, включая вытяжку. – Край тряпки задымился.

– А свеча кому?

– Просто так, захотелось.

– Ты странная какая-то последние дни. Все хорошо?

– Да снится всякое, иногда очень впечатляюсь.

– Вечно вы, бабы, выдумываете. Зачем ты в снах копаешься? Что, нельзя без них жить?

– Я же исследователь, научный работник. Хочу во всём разобраться.

– Смотри, чтоб мозги не потекли. Говорят, шизофреники видят удивительно яркие сны.

– У меня всё под контролем. Для того, чтоб сойти с ума, нужно потрясение – война, тяжелая потеря. И в роду у меня психов не было, только астматики и эротические маньяки, вроде Пруста, – пошутила Ариша. – Читал его пенталогию?

– Пента..?

– Цикл из пяти книг, ну... слово пентаграмма ты же слышал?

– А, чертовщина, да? И книги про это?

– Абсолютно нет. Забей. Не вышло у нас организовать читательский клуб, но завтрак пострадать не должен, – Ариша обернулась к девчонкам, которые вбежали, растрёпанные и бледные со сна.

– Чур, я маму обнимаю, – закричала Софа.

– А я – папу, – и Лида обвилась вокруг колен Христофора.

– Моя красавица проснулась, – Христофор подхватил Лиду на руки, зарылся носом в её волосы. – Ты так божественно пахнешь, весь день бы дышал только тобой.

Ариша молча наблюдала, гладя Софочку по голове. «Мы с Софой тоже были бы рады его восхищению, но оно перетекло к единственной женщине. Иногда мне кажется, что он почти нас и не замечает. Но мы не будем страдать, а радовать себя, чем можем. Нет смысла сердиться, а ревность сама пройдёт, когда-нибудь». Обида, однако, имела давние корни и заявила о себе ещё в роддоме, когда Христофор взял крошечную, феноменально на него похожую, темноглазую Лиду на руки и не выпускал несколько часов. Ариша корила себя за это чувство, списала на послеродовые отклонения в психике, всячески гнала злую мысль.

– Что ты хочешь на завтрак, звезда моя? – обратилась Ариша к Софочке.

– А я – твоя звезда? – сразу поинтересовалась Лида.

– Разумеется.

Звёзды и их папа хотели омлет. После завтрака космический папа отправился на работу, а оставшиеся возжелали рисовать, для чего были выданы все рисующие предметы в доме, включая шариковые ручки.

Колпачки были сняты, и Софа начала засовывать их себе в рот. Ариша попросила выплюнуть и сказала, что помоет от слюны. Пока девчушки рисовали, она собрала и спрятала колпачки.

– Мама, я хочу мои колпачки, – попросила Софочка.

– Ничего не могу поделать, гоблин унёс их в своё царство, в царство опасных вещей, куда детям ходить нельзя. Это добрый гоблин, он хочет, чтобы ты оставалась в безопасности, – объяснила Ариша.

– Но я их хочу, – зарыдала малышка, – мои сладкие, вкусные колпачки, мои душистые, сердечные, красивенькие. – Софа становилась всё красноречивее. – И если гоблин добрый, почему не показывается нам? Я хочу его видеть, сильно-пресильно.

– Он покажется, обязательно. Когда ты перестанешь тянуть мелкие вещицы в рот, он придёт и всё тебе принесёт обратно.

– А расскажи о гоблинах, – попросила Лидочка, которая не была расстроена пропажей.

– Гоблины, они не только берегут деток от опасных мелких штучек, они делают разные нужные вещи, необходимые в сказочном мире.

– Как меч у Гарри Поттера?

– Да, ещё они делают кольчуги, и куют оружие, кроме мечей, топоры, например. Они знают места, где нехорошие, опасные вещи преображаются, и тогда возвращают их нам другими – добрыми, сострадательными.

– Мои сладкие, пахучие, когда же они верну-у-у-тся, – продолжала подвывать Софочка. – Я для вас комнатку подготовлю.

«Давай, дорогая, готовь. А я схожу в страну гоблинов и заберу всё, что они унесли».

– Мамочка, а ты добрая фея или злая? – София уже успокоилась.

– Мамы – добрые феи.

– А где бывают злые?

– В сказках, мои девулечки. Свечку зажжём, и хорошие феи к нам прилетят.

Ариша принесла тоненькую свечу из храма Гроба Господня – подарок крёстной Софочки – в стакане, наполовину заполненном гречкой. Поставила напротив чёрного – лучшее его состояние – экрана компьютера. Пламя отразилось в закопченной черноте, создавая особый уют. Перестала работать стиральная машина, хлебопечка перешла в режим нагрева, и стало слышно, как тикают часы на стене. Закрутились невидимые и неслышимые, хорошо смазанные подшипники, какие-то естественные механизмы. Время потекло по новой плоскости к невиданным горизонтам.

– Как хорошо, когда тихо, правда? – Ариша повернулось к двойняшкам.

Девочки завороженно сидели, раскрыв рты. Момент был пойман и усвоен. А через несколько секунд Софа подлетела к столу и толкнула компьютерную мышь. Искусственный интеллект равнодушно загудел.

– Уже не тихо, да?

До конца дня она подбегала к Арише и переспрашивала:

– Сейчас тихо? А вот так тихо? А заверни меня в покрывало.

Зарывшись с головой в плед, вопрошала:

– Тихо?

«Когда тихо, то это как вернуться домой после долгих странствий. По-особенному спокойно. Когда брожу сама, когда пишу, когда вспоминаю сны, чувствую, что я – дома. Когда смотрю в окно, когда молюсь. Хочу какой-то один день выбрать и молиться с утра до самого вечера».

День минус тринадцатый

С утра солнце, как обычно, светило на самую крайнюю березу на аллее, посаженной Христофором вдоль улицы. До кухни оно добиралось только к вечеру, но сегодня, в качестве подарка, заглянуло к Арише, возившейся возле плиты, отразившись от обшитого алюминиевыми листами соседского балкона. Ариша отошла от окна и замерла, чтобы ухватить воспоминание о сне: они с Христофором на машине ездят по засыпанным строительным мусором улицам, объезжают глубокие ямы. Навстречу им летели две огромные белые птицы, величественно планировали, почти не взмахивая крыльями. Христофор остановил машину, чтобы наблюдать царственный полёт.

Кроме солнца, начало дня было озарено ожиданием прихода Алексея. Ариша всегда старалась каких-то вкусностей приготовить к его приходу, но сын предупредил, что сам собирается угостить всех салатом «Цезарь» по собственному рецепту. «А я пирожков нажарю с картошкой и грибами», – решила Ариша.

Двойняшки обрадовались приходу брата. Мальчик вырос почти до двух метров и когда сидел в гостиной, ноги его вытягивались до половины комнаты.

– Алёша, поиграй с нами в догонялки, – канючили девочки.

– Да он два шага сделает и вас поймает, – улыбнулась Ариша.

Алексей быстро нашёлся:

– Я сижу на диване и хватаю пробегающих мимо. Кого схвачу, утащу в свою великанью пещеру. Идёт?

Слушая радостные визги дочек и рёв сына-великана, Ариша чувствовала себя очень счастливой, как в любое время, когда в одном месте собирались все её дети. Тесто подходило, и скоро на столе в кастрюльке, выстланной салфетками, стыли пирожки.

Алексей, отдав девочкам свой смартфон, где была загружена новая игра, появился на кухне.

– Мама, давай я буду делать салат.

Ариша выставила лосося и яйца из холодильника, отнесла в мойку салатные листья.

– Как твои дела в университете, сыночек?

– Нормально, некоторые лекции интересные. Очень здорово, что нам разрешают не посещать до тридцати процентов занятий, поэтому ищу себе работу.

– Надо же, а в медицинском институте так нельзя было. Лекции и остальное обязательны к посещению.

В кухню зашла Софа:

– Телефон у Лидки, она мне его не даёт.

– Алёша, – вкрадчиво начала Софочка после паузы, – а кто твоя мама?

– Как кто – вот она.

Ариша слушала, ожидая развязки.

– Нет, это моя, – сердито заявила Софа, – и Лиды, а вот, где твоя мама – не известно. И кто твой папа?

– Софочка, иди поиграй, – расстроено сказала Ариша. – Я тебе много раз говорила, кто мама Алёши, и про его папу тоже рассказывала, кстати.

– Мам, я уже большой, всё хорошо, – Алексей успокоил её, – даже забавно. И перестань суетиться, – заметил он, когда Ариша начала быстро разделять листья, бросая их мимо миски.

– Правильно, не обращай внимания, это, видимо, период такой у них – устанавливать права собственности. Да я не суечусь, просто так рада, когда ты приходишь. Я как-то оживаю.

Обедали все вместе, девочки налегали на пирожки, Ариша поглядывала, чтоб не переели, и объявила:

– По-моему, достаточно.

– А можно, я покормлю Алёшу пирожками? – Лида подбежала к сыну с половинкой пирожка. – На, кушай.

Алексей покорно съел.

– Ты меня корми, Алёшенька, – Лида влезла к нему на колени.

– Нет уж, хитрая какая. Скажите маме «спасибо» и топайте из кухни. Алёша, это не тебе.

– Мамочка, пойдём уже Алёшу провожать, – Софочка всё никак не могла успокоиться.

– Алексей ещё не уходит, побудет с нами сегодня до вечера. Ваш папа не против. Я скучаю по сыну, девочки мои дорогие.

– Так ты моя мама или всё-таки волк? – Софа стала задумчивой и серьёзной.

– Ягнёнок в волчьей шкуре скорее. Помнишь, мы эту басню читали.

«В басне некое затенение или оттеснение волчьей темы: даже не думай примерять шкуру свободы. Хотела бы я быть волком! С его чутьём. Инстинкты, призываю вас, придите! Есть ли у христиан молитва активации нутряных, звериных вибраций? Вряд ли».

День минус двенадцатый

Во сне Ариша шла через чистое неглубокое озеро. Вокруг мужики ловили руками мальков, а Ариша двигалась к мужу, сидящему на берегу, но почему-то спиной к ней. Она подошла к нему, начала гладить по спине, пытаясь обратить на себя внимание. Христофор обернулся и сказал: «Ты сидишь в грязной воде со спирохетами». И Ариша внезапно увидела себя в маленькой ванной с грязной водой, в ней помылось много людей. Она поскорее выпрыгнула из неё и залезла в чистую воду, чтобы отмыться. Записав сон, Ариша вспомнила, какой именно разговор накануне влез и изгадил область её личного таинства. Христофор упомянул их общую знакомую, обозвав проституткой. Ариша возмутилась: «А ты ей платил?» После высказанных мужем сомнений в отцовстве, она стала так сильно реагировать на его нападки в сторону женщин, что порой одно слово долго бередило обиду. «Как легко осудить, легче лёгкого. Ноша женская тяжела. Суд людской – страшное бремя. А в воде-то всё становится невесомым! Где же вода моя желанная? Холодная и чистая. Холод – это очищение. Как прозрачна река зимой! Кто-то сказал, что единственный грех воды – гравитация. Уж её-то не избежать никому. Только вода облегчает грех гравитации, берёт его на себя».

Ближе к обеду они всем семейством вышли прогуляться на бульвар, который Христофор окрестил «собачьим». Девочки с интересом рассматривали питомцев разных мастей, хоть и побаивались, когда активные молодые животные подбегали поближе.

– Кто это?

– Бернский зеннехунд, – ответила Ариша и добавила:

– Всегда хочется переиначить – хундский зенненберн или зеннский хундеберн, например.

Девчонки засмеялись. Христофор не реагировал.

– А ещё давай! Вон идёт старый дедушка.

– Будет – дедый стáрушка.

– Папа, а какая это пародия? – закричали Софочка, указывая на мелкую собачку с такой короткой шестью, что она напоминала кота-сфинкса, тощее тело нелепого создания завершалось длинным крысиным хвостом. Хозяин псины поджал губы.

– Она имела в виду, какой породы Ваша собака, – поспешил обратиться к мужчине Христофор.

Ариша отвернула лицо и подавила смех. Владелец необычной животины не ответил, а девочки оглядывались и громко обсуждали возможные варианты. Следуя вычитанной на мамском сайте методике, Ариша научила детей различать породы собак по карточкам, они знали около двадцати и теперь наперебой демонстрировали свои знания. Солнышко весело пробивалось сквозь бледную молодую листву, и Ариша думала о том, будет ли зелёной тень от этих листьев или же тень всегда серая. Её размышления прерывал своим ворчанием Христофор:

– Ну кто так паркует машину, прям на углу! О! Опять мусор не донесли до бака, по дороге бросили...

– Хозяйська ти моя дитина! Ну кинули мусор, ну и фиг с ними, уберут, – Ариша никогда не обращала внимание на беспорядок в общественных местах, а радовала себя рассматриванием изгибов веток необрезанных вовремя деревьев или корней, взорвавших асфальт.

«Мы смотрим на одни и те же вещи, и каждый видит свой мир. Или мы смотрим на разное, или глаза разные. Пчёлки летают, им цветки мать-и-мачехи – фиолетовые с невидимым мне узором, или собака, ей всё монохромно-серое, или Христофор, его хозяйский глаз нетерпим к неухоженности, к неустройству, будь то неспиленная сухая ветка или сломанная скамейка, а я вижу иероглифы трещин на тротуаре, которые заполнила молодая травка, загадочные руны на коре, завороженное колыхание кустов, как сообщение откуда-то».

День минус одиннадцатый

– Сходим сегодня в балку, проведаем дедушку Вову, – объявила Ариша с утра.

Старик держал коз, которых выпасал в балке. После смерти жены он сам их доил и продавал молоко. Его дом, последний на улице, был низеньким и единственным ветхим строением рядом с наглыми новостроями, возвышавшимися за высокими заборами. Склоны балки, спускающиеся к глубоко внизу текущей, невидимой речке, заросли высокими деревьями, оттуда на городские аллеи прилетали сойки и прибегали белки. Ариша надеялась, что старик будет ещё долго жить и беречь это место особым, только ему ведомым образом, и его дом, над крышей которого открывался вид на противоположный склон долины, останется тут навсегда.

– Фу, я не буду пить козье молоко, – откликнулась Софа.

– Никакого молока. Отнесём деду Вове немного пирожков. Посмотрим, какие цветы зацвели в балке. Ну, здорово же?

Лида начала копаться в своём ящике с одеждой, а София стояла в раздумьях.

– Не хочу никуда идти. Я люблю быть дома.

– А свежий воздух, а движение? Быстренько доставай колготки и джемпер.

– Мне лень. И джемпер колет шею.

– Лапушка, что же ты хочешь?

– Я хочу иметь цель. Например, мороженое.

– Если за мороженое выходить на улицу, быстро растолстеешь, а девушки должны беречь фигуру.

Иногда Софа проявляла раздражающее упрямство в обычных бытовых эпизодах, и каждый раз нужно было что-нибудь придумывать, особый поворот. Когда Ариша была уставшей, то прибегала к нехорошему, но эффективному способу. В ход шла сказка о том, как на ослабевший от недоеденной каши и отсутствия прогулок детский организм нападают коварные вирусы.

Когда они наконец-то вышли, солнце ярко светило, листва окутала зелёной дымкой липы и клёны на аллее, только корявые акации не торопились приодеться. Одинокий автомобиль лениво переползал через перекрёсток по старинным булыжникам. Муж подруги – американец с тремя высшими образованиями – назвал такое мощение «римской дорогой». Он когда-то жил неподалёку – дожидался здесь, пока Вера закончит интернатуру. Потом увёз к себе домой, в Джорджию, к тому моменту она была беременна близнецами. «Славные мальчуганы получились от ирландских корней Томаса и Веркиных полтавских. Скучаю по ним, по беседам с Томом о божественном промысле. Надо же – доктор богословия!»

Новый блестящий диск потрёпанной восьмерки, захватывая Аришу с детьми и всю перспективу улицы, пытался увлечь вобранное, оборачивать, но улица и уловленные персонажи не поддавались. Ариша помахала рукой своему непокорному отражению.

Старик вышел после настойчивого стука в ворота, звонок не работал, хоть и был спрятан под козырьком, вырезанном из пластиковой бутылки. «Постарел, а улыбка такая же хорошая».

– Извините, вы, наверное, давно стучите. Я никого не ждал, – хозяин распахнул ворота.

Девочки топтались и смотрели на Аришу.

– Заходите, что ж вы стали, я вам козлёнка покажу. Козочка моя на днях окотилась. Софийка, Лидочка, чего заробели?

Девочки несмело – за зиму они отвыкли от старика – вошли.

– Вот, мы Вам пирожки принесли.

– Давно их не ел, домашних. Всё в магазине покупаю. Сейчас спрячу в холодильник, а то, знаете, крысы завелись, тащат всё. Боюсь, на козлёнка нападут.

Лида с ужасом, а Софа с любопытством смотрели на старика.

– Мам, я боюсь крыс, – прошептала Лида. – Давай домой пойдём.

– А козлёночек – как в сказке про семерых козлят, да? Давайте к нему уже сходим, – Софа теребила Аришин рукав.

Ариша взяла на руки Лиду:

– Мама, а крыса не подпрыгнет, чтобы укусить меня за руку?

– Я отгоню крысу, а дедушка Вова ее лопатой. Вам кот нужен, Владимир Борисович. У Вас же был, чёрно-белый такой.

– Был, дак крысы его загрызли, от ран зимой умер.

Лида пискнула и крепко прижалась к матери.

– Мы только глянем козлёночка и сразу пойдём.

– А молоко, что, не возьмёте?

– Ой, возьмём, конечно.

В сарае было чисто и пахло материнством. Софа гладила розовый нос козлёнка, перебирала пальцами шёрстку на шее.

– Какой славный, смотри, Лидочка.

Лида высматривала крыс по углам.

– Я хочу зарезать козлёнка, – ошарашил всех дед.

– Боже, да Вы хоть не при детях! – Ариша опешила. – А отдать некому?

– Не знаю, кому.

– А Вы в Интернете поищите.

– Нет у меня такого.

– Давайте я найду Вам покупателя, а мобильный работает?

– Который с кнопками? Да. Звоните, если что, если молоко.

«Конечно, нужно было позвонить перед приходом». Ариша ругала себя по дороге домой. Дети шли притихшие.

– А дедушка Вова убьёт маленького козлика?

– Нет, он его продаст, а мы ему поможем.

Девочек это не ободрило, дойдя до дома, они уселись на скамейку около подъезда и молчали. Ариша не торопилась домой, хотелось выдохнуть услышанное. Села рядом.

– Эй, что такие грустные? – обратилась соседка – армянка с прекрасным именем Джульетта, которую Ариша терпеть не могла. Вечно та тянула руки свои потрогать девчонок за головку или потрепать по щеке. Вот и сейчас она хотела прикоснуться к Софочкиному личику.

– Ничего, всё в порядке, – ответила за детей Ариша, притянув к себе Софу, чтобы контакта не произошло.

– Ой, – соседка убрала руку, – а я вам сюрприз маленький принесла. Смотрите, это мои внуки оставили, им уже не надо, – и она вынула из сумки мягкого синего мышонка, к лапкам которого была пришита войлочная ёлка.

– Да у нас полно всего, спасибо, – Ариша терпеть не могла брать что-то чужое, подержанное.

– Мама, а мне нравится, можно, ну пожалуйста, – попросила Лида.

– Хорошо, бери, если обещаешь не бояться крыс, договорились?

«Ещё один мягкий экспонат в постель. Эклектичный сюжет – почему ёлка, почему у мышонка? Хотя бы видовую принадлежность персонажа можно установить, а то такие игрушки бывают, будто из галлюцинаций их лепили. Эта, благо, без звуковых эффектов. Вспомнила!» Сердце Ариши сделало паузу и дальше пошло синкопой. «Сегодня явно было чьё-то рычание, в обед, не поняла откуда. Незнакомое и страшное, как рёв назгула. И не игрушки девчонок, и не с улицы, а откуда? Я тоже учусь рычать и защищать. Услышь мой рык! А кому это я адресую?»

День минус десятый

Во сне Ариша шла за мужчиной. Будучи обнажённым, он призывал её заглянуть в чёрную дыру, бесстыдно выставленную и расширяющуюся. Заинтересованная, она всё шла и шла, а мужчина, заигрывая, то прикрывался, то вновь оголял заднюю часть своего тела. Проснувшись, Ариша с удивлением перебирала странные подробности нуарного онейрического опуса, решив толкование его отложить и как-то перевести в символическую плоскость. Не верить же буквально всем сюжетам из снов, тем более, что исследования мужской сексуальности с той самой стороны её не привлекали. Она потянула вперёд конечности, прислушиваясь к приятному растягиванию мышц между позвонками: пропустила свои утренние ритуалы, зато хорошо выспалась. Девчонки возились на полу, Христофор варил кофе. Ариша по обыкновению подошла к окну – проверить, как поживает мир. Шёл снег, шёл человек, вчера принятый за женщину, с абсолютно белой пушистой головой. Ариша приглядывалась к нему, но с гендерной идентичностью так и не определилась. Кому это важно?

Ариша вспомнила вчерашнее обещание и села искать покупателя на козлёнка. Набрала номер старика.

– Владимир Борисович, здравствуйте. Записывайте номер. Что? Не надо?

Оказалось, старик всё же зарезал козлёнка.

– Ясно, – потемневшим голосом ответила Ариша. – Всего Вам доброго.

– Мама, почему не надо?

– Он уже продал его, не переживайте.

Нужно было успокоиться. Она взяла миниатюрную книжечку со сказкой, которую любили дети, – «Джек и бобовый стебелёк».

– Девочки, вам не кажется, что Джек не прав, а вдруг великан ничего не похищал у его отца, ведь нет никакой предыстории. Может быть, Джек – обычный вор, уговорил жену великана обмануть мужа и убить.

– У Джека мама злая, – задумалась Лидочка. – А папа был королём, наверное, такой богатый, пока великан не украл сокровища.

– Джек м-мне понравился, а великан плохой, – немного заикаясь, подытожила Софа.

– А я бы по-другому эту сказочку рассказала, – задумалась Ариша.

– Расскажи, мамочка, пожалуйста.

– Слушайте: «Сказка про обманутую жену великана». Высоко в горах жил-был великан. Пришло ему время найти себе жену. Он спустился в небольшой городок у подножия гор и посватался к красивой молодой девушке. Родителям не понравился жених, ходили слухи, что он людоед. Но их дочь была очарована вниманием великана, его изысканными речами и дорогими подарками. Великан и девушка сыграли свадьбу и отправились в горы.

Прошло несколько лет. Великан часто куда-то уходил и подолгу отсутствовал дома. Молодая его жена скучала по подругам и мечтала о возвращении в город. В один погожий день, когда мужа не было дома, в ворота их усадьбы постучался юноша. Жена великана открыла. Незнакомец просил впустить его в дом, так как он был голоден и устал после длинной дороги. Сперва она отказала ему, помня родительские наставления о том, как опасны бывают незнакомцы. Но парень принялся так страстно умолять её, что она всё же впустила его. Накормив юношу вкусным ужином и выслушав его рассказ о жизни внизу, хозяйка собиралась повести его в комнату, где можно было провести ночь. Повеселевший и отдохнувший молодой человек показался ей очень привлекательным, и когда он нежно обнял её, она поддалась любовным чарам.

– Мам, он был волшебник? Чародей? – спросила Лида.

– Нет, у любви свои собственные чары. Жена великана даже забыла спросить Джека, как он сюда попал, ведь дорога к их дому была заколдована, чтобы никто, кроме великана и его семьи, не мог сюда попасть. В разгар их любовного общения вернулся великан, и женщина спрятала Джека в шкаф в той комнате, где она накрывала ужин для мужа. Великан учуял запах чужака, но жена заговорила его, подала еду. Великан успокоился и велел принести курочку. Когда жена выполнила его просьбу, великан приказал курочке нестись. Та, удобно усевшись в гнездо, стала откладывать золотые яйца. Великан собирал их в коробку. Вскоре он задремал, а Джек, видевший всё в щель из своего шкафа, выскочил, схватил курочку и стремглав понесся прочь. Жена людоеда опечалилась – убегая, юноша не посмотрел в её сторону. Проснувшись, великан обнаружил потерю, но жена сказала, что курочка вышла во двор и пропала. Людоед огорчился – курочка была милой, кроме того, несла золотые яйца.

Жена великана долго вспоминала Джека, надеялась, что он вернётся. Мечтала, как они спустятся вниз вместе, закончится её затворничество в горах, вдали от всех, среди камней, где нет травы, не летают птицы, не пробегают звери. Джек не появлялся, и она начала сердиться, понимая, что он использовал её. Однако, память её хранила взгляд его голубых глаз и весёлую улыбку. Многие месяцы жена людоеда была задумчивой и часто вздыхала.

Прошло три года, и Джек снова возник у их ворот. Теперь он носил богатую одежду и украшения, стал уверенней, взгляд его был таким же обезоруживающим, как и в первый раз, и жена великана снова впустила его. История повторилась, и на этот раз, убегая, Джек унёс мешки с деньгами, не прощаясь с хозяйкой и не взглянув на неё напоследок.

Проснувшись утром, великан был потрясён и раздавлен потерей своего состояния. У него и жены ничего не осталось на жизнь, и только золотая арфа утешала их в беде. Жена великана злилась на Джека и на себя, что опять поверила ему. Решила больше не поддаваться магии его глаз.

Прошло ещё три года. Великан и его жена ели простую пищу, которую великану удавалось выменять на камни, которые он носил вниз каждый день. Люди брали их для постройки домов, а взамен давал ему зерно и яйца. Великан спрашивал жену, не видела ли она вора, но женщина всегда отвечала, что ничего не знает.

Прошло ещё немного времени, и Джек снова стоял у ворот их дома. Злость хозяйки за годы поубавилась, она скучала. Неожиданно для самой себя она была рада его видеть, поэтому опять впустила мошенника. Вечером Джек приметил волшебную арфу и задумал украсть и её. Великан уснул, и Джек схватил инструмент, но арфа закричала. Что она закричала, Лидочка?

– «Хозяин, проснись!»

– Да, и великан бросился за Джеком. Жена с ужасом наблюдала, как её муж нагоняет гигантскими шагами любовника, но юноша оказался проворным и вскоре скрылся из виду. Напрасно она ждала мужа до утра, потом до следующего утра. Великан не появился. Через неделю она доела всё, что было в доме, и пошла вниз к своим родителям. От них она узнала, что великан упал и разбился насмерть. Все вокруг твердили о каких-то волшебных бобах, которые достались Джеку. Кроме богатства, Джек приобрёл славу убийцы великана-людоеда и собирался жениться на дочери короля. Вдове великана стало понятно, что Джек уже никогда не вспомнит о ней. Он оказался вором, лишившим её мужа огромного состояния, доставшегося от родителей-волшебников. Она запоздало жалела великана. Ведь он любил её и старался наладить их жизнь.

– Не-не п-повезло жене, – Софа с трудом высказала своё философское заключение.

– А мы можем придумать для неё конец истории такой, какой захотим. Она встретит другого великана. Хотя, нет, думаю, великанами как раз она сыта по горло, обычного хорошего парня или купит собаку.

– А она сможет вернуть себе мужа? – включилась Лидочка.

– В сказке всё можно. Придумай, как бы это могло случиться.

– В-ворон п-прилетит и п-принесёт ей живой и мёртвой воды, – подумав, серьёзно сказала Софа.

– Хороший вариант. А можно и по-другому. «Что ж она так сильно заикается сегодня? Что-то особое хочет сказать?»

– Воскрешальный камень, как у Гарри, – предложила Лида.

– Если помните, то он не помогал никого вернуть по-настоящему. Хватит тогда на сегодня этих историй с великанами. Займемся играми.

– А можно с тобой на кухне?

– А как же!

В игре время расширилось, отступило для счастливого созидания, болтовни, беззаботно лепившихся новых сюжетов вокруг старых, приготовления и поедания чего-то вкусненького. Возня Ариши с детьми перетекла из кухни в гостиную, увлекая кастрюльки, ложки, пакеты с крупой и приправами. Что-то приятно хрустело под ногами, одежда девчонок была в радостных желтых пятнах от куркумы, в волосиках застряли кусочки теста, тесто украшало стены рельефными изображениями большого взрыва.

– Арина, а что тут такое? – раздался вечером раздражённый голос мужа. Ариша вздрогнула. Обращение к ней по паспортному, не смягчённому суффиксами, имени всегда напрягало. Её мать кричала так обычно из соседней комнаты, когда обнаруживала оплошность – неподметенный пол, грязную посуду в раковине, брошенную на кухне раскрытую книгу. Имя означало вину.

– Иду, – отозвалась Ариша и поплелась на кухню в предчувствии экзекуции.

– Чем у вас пол засыпан? У меня тапки прилипают.

– Это игра была с сахаром. Сейчас уберу. Как я про него забыла?

– Ну и игры, а нельзя игрушками играть?

– Игрушки не дают простора для творчества. Мне хочется лучше понимать наших детей. Кричать с ними, беситься, дикие пляски устраивать.

– Смотрите, не одичайте совсем, – примирительно проворчал Христофор. – А то придётся вас в зоопарк пристроить.

– Если что, мы в лес сбежим, папочка, – засунула в кухню свою лохматую головку Софа.

День минус девятый

«Иду через кусты клубники, они высокие и раскидистые, ягоды огромные, словно яблоки. Иду с кем-то, объедая эту клубнику. А дальше растёт малина, высаженная правильными рядами, плоды её и вовсе чудные, обращены кончиком вверх, малина зрелая и манящая. Думаю, не съесть ли её, но понимаю: здесь всё сосчитано, ничего нет неучтённого. Я так и не решилась. Потом еду куда-то в микроавтобусе, подсаживается кто-то высокий, большой. Садится впереди, а моё сиденье заднее, жёсткое. Напротив меня целующаяся пара, у девушки неприятное лицо. Мы приехали в театр, я захожу туда с тем большим, там ждут его друзья и родители, мы все будем смотреть спектакль. Мой спутник сидит ниже меня, на другом балконе, я наклоняюсь над ним, могу касаться его рук, ощупывать кисти и предплечья. Он отзывается, а я вся в фантастическом тактильном процессе и начинаю так переживать, глубоко дышать, что совершенно забываю о представлении на сцене. Мы проживаем так свою самостоятельную историю, особую песню. Нам даровано неизведанное доселе переживание. Это была жизнь наших рук, отдельная от нас самих, упоительная и завершённая. Самодостаточная игра, где была прелюдия и проникновение, разбег и апогей. Если бы руки могли говорить! Словами белого, ослепительного наслаждения, безгрешной радости. Многое переходит и узнается через пальцы, кожу. Я помню волоски на этих руках, идущий от них золотисто-коричневый свет, хрупкость предплечий, стройность и красоту, отзывчивость, послушание, готовность принимать ласки. В последнем сне стою среди огромного зала, на мне серое платье, от пояса тянется нить вверх, высоко, не вижу, куда уходит, но знаю, что так я связана с другими женщинами».

«Сны затапливают меня, – думала Ариша, глядя на посветлевшее розовое небо. – Так много чувств, будто всё непрожитое хочет влезть и осуществиться безотлагательно». Она нарисовала эти руки, обнимающие, ласкающие предплечья друг друга. «Почти Пикассо, такой же водоворот из частей тел и тотальная неразбериха».

Послышались голоса детей. Пора включаться, садиться на привычный эскалатор дня, где понятны и начало, и конец.

– Чем завтракаем? – она заглянула в спальню.

Требования были вполне выполнимы, и Ариша, отправившись на кухню, приступила к своим обязанностям. Посмотрела на руки, вздохнула и решила их поберечь: хозяйственные перчатки обычно то лень, то некогда натянуть. Достала новую пару, Христофор купил. Оказались узкие. Так тесно было кистям, что руки ослепли и задохнулись. «Это «эска»? Я же «эльку» просила!» Она стянула перчатки и швырнула под раковину. «Отдам маме, жалко выбрасывать, у неё руки миниатюрные».

В этот день на улице стремительно теплело, и было решено, что семейная прогулка состоится возле старого яхт-клуба. Арише нравилась его безлюдность и запущенность. Деревья, выросшие от случайно занесённых семян, демонстрировали богатую палитру местной флоры: кустились хрупкие акации, не рискнувшие выделить основной ствол, уверенно поднимались дубы, ветки молодых вязов шарообразно расходились, напоминая морских ежей. Под ветерком с реки, как маленькие погремушки, нежно тарахтели семена ясеня, болтались тощие почерневшие бананчики катальпы. Снасти яхт короткими посвистываниями резали воздух. «Милые названия, удачно становятся в пары: «Демон» и «Колдунья», оба истрёпанные, они поймут друг друга; белоснежная «Лада» подойдёт ярко-синему «Мамаю», а «Олимпия», наверное, «Зевсу». Только цвета морского изумруда «Эсмеральда» осталась одна».

– Мама, где утки? Мы хотим их покормить, – девочки нетерпеливо подпрыгивали.

– А вон они, посмотрите, вылезли из воды, только мы не сможем спуститься прямо к ним. Отсюда бросим.

Ариша достала порезанный батон и давала девочкам по ломтику. До птиц было метра три, и хлеб от неловких детских бросков разлетался в разные стороны. Утки оживились, но обнаруживали угощение не сразу. Подлетел ворон, действовал быстро и изящно: собрал три куска в одно место, захватил в клюв и полетел. Вначале присел на верхушку мачты «Эсмеральды», осмотрелся и рванул на мост. Скоро вернулся, снова три куска в клюве, только летел ниже.

– Что-то он отяжелел, – заметил Христофор.

Улетая в третий раз, ворон почти касался воды. Ариша проследила за ним и заметила световое пятнышко, которое скользило по воде и прыгало от берега до середины реки и обратно.

– Смотрите. Откуда это?

Оказалось, прожектор на том берегу поймал свет и выпустил солнечного «зайчика», который прыгал по реке от берега к берегу. Бесконечное пересечение и разбивание волн друг другом, накрест ложатся ячейки и гребешки, миллионы эпицентров концентрических разбеганий и их столкновений, мириады бликов реки. «Яхты стоят вдоль набережной, беспомощные и сухие, но всё равно волнующие, будящие желания. Сесть бы и отправиться далеко-далеко. Или как в «Дюне», пережить путешествие без путешествия, с помощью навигаторов. Впрочем, они-то были наркоманы, изменяли сознание пряностью. Я всегда трезва, всегда держу чистым зеркало восприятия, но и оно запотевает время от времени, и в нём движутся смутные фигуры».

Вечером Софочка сказала Арише на ухо, что у неё болит живот, и показала над паховой связкой справа. Там в глубине сидела опухоль. Доктор предупредила: между циклами лечения могут быть боли. Знание никак не унимало тревоги, и Ариша ждала жалоб малышки всё с большим напряжением.

– Подожди, солнышко моё, я тебе сиропчик дам, и всё пройдёт.

«Девочка моя, славный комочек мой, но что мне сделать для тебя? Я помогаю, как могу, по убогому разумению своему, но может оказаться, я делаю совершенно не то. Всеми силами хочу помочь. Прости мне неправильности мои, прости, из-за меня это случилось с тобой», – взывала Ариша, держа засыпающую Софочку за руку. Дети уснули, муж тоже. Ариша выползла из постели читать свою книгу дальше, а перед сном обратиться в тишине к Богу, чтобы унять своё разрывающееся сердце. «От чего мне ещё отказаться, что ещё сделать, Господи? Почему вся твоя кара не пала на меня, я не сподобилась даже кары твоей?»

День минус восьмой

Ночью Арише снилось посещение врача, она с болью рассказывала о Софе. Доктор-женщина привела подругу, которая дружелюбно и сочувственно расспрашивала, и Ариша всё повторяла, как она переживает за свою дочь, как трудно было выбрать лечение. Женщины кивали головами и одобряли выбор. Арише передали карточку с именем, она вчитывалась и никак не могла разобрать, переспрашивала: «Так Вы не Людмила, а Надежда?» – «Да, Надежда Семёновна». Ариша опять посмотрела на карточку: она вся была покрыта текстами пожеланий. А в другом сне Ариша была волчонком, растущим в пещере, залитой странным светом. Она ощущала, как начинают выступать клыки и выдвигаются когти, видела свою с желтоватыми космами сбившуюся шерсть. От волчонка тянулись нити. «Куда они? – полупроснувшись, вспоминала Ариша. – Почему я не волчица, я бы унесла своего детёныша в безопасное место, всё бы знала, как и чем лечить, да волки и не болеют таким. Люди бывают похожи на волков – взять хотя бы Кэрри Брэдшоу, волчица своего рода, живёт в нью-йоркских джунглях, делает, что хочет, пишет, что хочет, наряжается и наслаждается общением с подругами. Пример женщины со здоровыми инстинктами».

Женские родовые линии Ариши не были проясненными до конца – родители редко и неохотно говорили о предках, в их семье эта тема считалась неактуальной, Ариша подозревала – запретной. В надежде на отмену табу, она спросила о своей бабушке у матери, когда они вместе с девочками медленно, стараясь обходить свежие кучки, шли по «собачьему бульвару».

– Твоя бабушка была русская, – напыщенно ответила мама. – Так что во мне ни капли украинской крови.

«Точно как бывший муж, страшно гордый быть «носителем русской культуры» – от водочки до Венички».

– Прям ни капли? Так ты чистокровная?

Мама с недовольным видом дёрнула носом.

Ариша продолжала:

– Зачем же испортила линию и выбрала украинца отцом детей? А как насчёт еврейской крови, твоя еврейская бабушка, которая работала гинекологом?

– Бабушка Муся была мачехой моего отца, он сказал мне перед смертью.

– Ага! Дедушка и пошутить любил. Про твою маму мне рассказал, что кого-то из её предков пленили хазары, и она их потомок. Ты в курсе – их уже тысячу лет не находят, они ассимилировались? Или у деда тысячелетняя память? – Ариша неожиданно для себя ужасно разозлилась.

«Достала! Тема крови – стезя агрессора. Как ни стараешься обойти острые углы, а они прут. Как же она меня злит иногда! Хотя последние годы реже. У меня таки остались претензии к ней, и больше, чем я думаю. Хорошо, что мы обе стареем, значит, и подобреем, даст Бог». Ариша решила сменить тему:

– Ты знаешь, я так распереживалась по поводу истории с Надей Савченко. Мы вчера с Христофором обсуждали. Она поразила меня. Сказала буквально следующее: умирать весело и убивать весело.

– Зачем это тебе надо? Не переживай. Она наркоманка, пропащая, или вообще, террористка.

– А как ты представляешь себе – взять и выключить эмоции, чувства? Душа – она про приливы и отливы, ты хочешь их остановить? – от волнения Ариша прикусила язык, сильно, рот наполнился кровью. Она сплюнула.

– Мама, я тебя люблю и прощаю – деваться-то некуда, но ты ведь меня калечила. Возможно, тебя и не было никогда: какой-то монстр залез внутрь и съел твою душу. – «С кем я тогда говорю?» – Да, с кем? Я обращаюсь к тебе, маленькая живая часть моей настоящей мамы, которая, я надеюсь, осталась. Должна остаться. – «Я что, говорю вслух?»

– Так ты считаешь, что у тебя нет матери? – остро сказала мама.

«Значит, вслух».

Мама, бешено глянув на Аришу, метнулась на другую сторону улицы.

Вторая ссора за неделю. Перед этим Ариша неудачно пошутила. Мама пришла в гости и легла, по обыкновению, на пол. Ариша находила такое поведение демонстративным и истерическим, дурной пример детям.

– Доня, ну что там у меня в спине болит?

– Откуда я знаю, – раздражённо ответила «доня». – Точный диагноз ставят патологоанатомы, так что вскрытие покажет.

Мама обиженно вскочила и в дверях обернулась:

– Я вас люблю.

«Ага, я вас люблю, мёртвеньких. Не дам вам говорить, запрещу чувствовать, реагировать, когда вы беззащитны, скажу сидеть в углу, короче, задушу. А потом, конечно, буду любить».

– Помнишь анекдот про портного, который сшил кривой костюм и заставил клиента согнуться, чтоб костюмчик сидел. Некоторые отношения, как плохой костюм. Жаль, но это мои с тобой отношения. Иногда хочется выпрямиться. Всего хорошего, мама. Дети, скажите бабуле «пока».

Фигура матери удалялась. Сделав долгий выдох, Ариша продолжила неспешную прогулку с детьми. «Какая тишина наступает после её ухода. Сорок лет веду с ней постоянный диалог внутри, то доказываю, то жду похвалы, то совета. А когда она исчезает с моего внутреннего плана – наступает благодать. Она – один из хищников, который стоит у ворот клетки моей души. Пригнись, замри, не шевелись вовсе – их приказы. Живи, как зомби. Sit still. Freeze. А не то нечто ужасное случится с твоими детьми. Я выкупаю у хищников право биологически существовать тем, что гноблю себя и душу свою. Девочка моя светлая зашла с другой стороны и показывает: я убиваю её тем, что не слушаю душу. Нет никаких бонусов от убогой «магии» принесения себя в жертву. Ложь, бред. Телом маленькой женщины, болезнью женской, местами сокровенными доченька кричит об этом. Моя радость, спасение, счастье! Держись, моя хорошая. Так много на тебе. Ты рождаешься вместе со мной».

Вернувшись домой, Ариша продолжала лелеять чувство тишины внутри. Подошла зарёванная Софочка, залезла к Арише на колени:

– Я упала, мне больно. Давай вместе полежим.

Они улеглись. Софа на груди у Ариши. «Как после родов! У меня новорожденная четырёхлетняя дочь. И, как младенец, она сегодня часто плачет. В каком-то из связанных с нами миров рождение соответствует падению».

Софочка до вечера ещё дважды упала, один раз с дивана, подставив руки, другой раз поскользнулась и завалилась на бок. Заявила, что она Humpty-Dumpty. «Ставит свои эксперименты. Изучает новый мир? Утешаю, даю ей бусинку. Ведь она наша бусинка, так её и Христофор называет. Я вся её, а она вся моя. Я могу её кормить, качать, петь ей и лечить, как только умею».

После ужина Ариша рассказывала мужу про её с девочками день, который оказался полон историй про одного человека – тёщу.

– Да уж, – хмыкнул Христофор, – надо кончать с вашей пёздократией.

– И где ты только берёшь эти слова, – погрустнела Ариша, рассчитывавшая на сочувствие, а нарвавшаяся на вербальный осиновый кол. – Ты же человек. В какой части твоего богоподобного существа рождается эта жуткая словесная химера, зачем ты выпускаешь её сюда? – Расстроенная, Ариша строила свою речь витиевато, неуместно аллегорично. Рассчитывала на скорую руку сплести шаль из вибраций и застывающей на воздухе слюны, укрыться от непогоды. Но теперь всё, слёзы подступили и закапали. – Почему «пё», а не «пи»? Ты так не любишь женщин? Вообще? Зачем женился тогда?

Христофор пожал плечами, как показалось Арише, брезгливо и не испытывая раскаяния:

– Ну, извини, не знаю, почему сказал.

Она по-бабьи завыла:

– Ты разлюбил меня, меня и Софу, я же вижу.

– Я вас люблю, правда, и прекрати немедленно, ты напугаешь детей.

Ариша, повернувшись к окну, продолжала плакать.

– Ну, иди ко мне, – Христофор подошёл сам и обнял её за плечи.

Стал покачиваться и напевать «Косил Ясь конюшину». Ариша успокоилась:

– Хорошая песня. Весёлая. Ты, оказывается, не только турецкий, а и белорусский знаешь.

Укладывала девочек с песенкой про дракончика, который «будет охранять, если ты пойдёшь в кровать», и про ёжика в ванной. Сняла с себя любимую белую шаль крупной вязки, бросила на прикроватную тумбу. Она сложилась как старая львица. «Лежит себе и смотрит в окно, спокойно, безотрывно. Бдит. Из ниток, сплетенных другой, неведомой женщиной для меня. Как же нам нужно, чтобы наш сон кто-то охранял. Нарисовала эту хранительницу. Будет дневник и в рисунках тоже».

Засыпая, она видела саморазрушительные картинки: молоток, разбивающий ей голову, летящий в неё нож. Вечером куда-то задевался любимый нож с длинным тонким лезвием, идеальный для мяса. «Он провалился, запал в щель между мирами, подстерегает меня». Засыпание всегда приносило череду гротескных образов, но видение заставило полусонную Аришу открыть глаза. Ей в особом свете представилась Софа: муж нёс её сегодня из ванной, завёрнутую в белое полотенце. Мимолётное чувство, что это особая сущность – ни ребёнок, ни кукла, скорее белый призрак, мотылёк в сетке. «Нож найду завтра». Уплывая в сон, она ощутила чьё-то прикосновение к плечу, бережное, ободряющее. «Хорошо, спасибо, моя другая семья, всё в порядке». Ей начал сниться король, провозгласивший войну и объявивший чрезвычайное положение в своей стране, где царил обман. Он только-только о нём узнал.

День минус седьмой

Во сне Ариша видела мегалитические сооружения, похожие на фрагменты древних пирамид: три лестницы с гигантскими ступенями. Проснувшись, не шевелясь вспоминала о чувстве пребывания рядом с такими огромными вещами. Восторг, онемение, священный ужас – сложная смесь. Но тёмное облако прогнало чудо, сокровенное присутствие. «Да что ж такое! Опять виновата перед мамой. Позвонить, отправить ей сообщение? Ну уж нет, я хочу помолчать. Имею же я право молчать в конце концов!» Позыв восстановить общение прошёл. Стало легче. Она опять уснула и во сне плыла вместе с дочерями в открытом море. Посреди бескрайнего простора, над водой, стоял огромный агрегат, напоминающий ротор или шестерёнку десятки метров в диаметре. Ариша оценила размеры объекта, потому что воспарила над ним вместе с детьми и, облетая, осмотрела его весь, по ходу объясняя детям. Неприятная штуковина, с острыми, как топоры, краями, была неподвижна, кем-то остановлена. Её ось уходила глубоко под воду, и в глубине тоже виднелись лопасти. Вода прозрачна. «Потому что машина выключена и не мутит воду», – поняла Ариша и почувствовала движение в воздухе, начало вихря, который её подхватил. Она проснулась. «Это ротор мучений моих, он остановился, и как хорошо. Какой чистой оказалась вода! Нельзя отдавать энергию жуткому механизму. Он как чёрная дыра, которая «оживает», когда начинает поглощать звезду. А нет звезды рядом, и чёрная дыра спит».

Утро текло как обычно. Завтрак, игра, дневник, где Ариша писала не только о снах, но и о своих воскресающих моделях отношений с матерью, чтобы, если возможно, перепрожить и покончить с этим. Позвонила ей и коротко поговорила, слыша металлический скрежет в соседней квартире или в подъезде. «Посреди моря ржавеет и разваливается на куски ротор». Девочки играли, заселяя куколок в двухэтажный кукольный домик, только попросили по стакану воды. Ариша принесла и поставила рядом с ними. Вернувшись через двадцать минут, она увидела, что вода вылита на пол, а девочки, невозмутимые, продолжают играть. Ариша отправилась за тряпкой.

– А давайте порисуем. Хотите, я начну, а вы будете продолжать? Выйдет история с развитием, как мультфильм.

– Мамочка, нарисуй медведя, – сразу отозвалась Лида.

– Хорошо, давайте я сначала нарисую то, что придумала.

Ариша взяла простой карандаш.

– Можно нарисовать сказку про Курочку Рябу. Вот Дед, – она быстро прорисовала бороду к фигурке из кружков и треугольников, – а это Баба, рядом курочка и её гнёздышко.

– Я медведя хочу.

– Ладно, вот тебе медведь.

Лида дорисовала тёмный предмет в пасти зверя.

– Это камень, – объяснила она.

– Что ты наделала? – всполошилась Ариша, глядя на незаконченную сказку. Софа сначала пронзила фигурку Бабы стрелой, а потом и вовсе закрасила так, что её и видно не стало.

– Я новую Бабу нарисую. Что ж за сказка без Бабы, – и Ариша превратила тёмное пятно в репку, а верхом на ней стала рисовать другую Бабку. Рисование её убаюкивало, и она поймала себя на том, что мысленно разговаривает с мамой, просит прощения за символическое изгнание Бабы. Поймала и одёрнула себя: «Не засыпай! Уснешь – проспишь всё, что нашла».

– Мама, придумай нам сказку, – попросила Лида.

– Хорошо, придумаю и расскажу вам, если не боитесь темноты. Говорят, что когда рассказывают сказку, то опускается ночь.

«Как у Ники «сказки впотьмах» в её черновике. Казалось бы, идеально просто: Колобок поёт свою песенку, словно вывязывает, добавляет по рядочку. Но сколько верёвочке не виться... А откуда он знает, как возник, как сотворяли его? Или взять «теремок», не сумевший вместить лезущие в него сущности. Для вереницы идей новый дом пришлось строить. А у меня голова-то одна, сожгли её, правда, и тут же паучка заселили. Да я и сама как паучок или поплавок, челнок между миром снов и явью. Сную и тку свою ткань. И дети со мной, только они не осознают, я тоже понимаю лишь отчасти, нельзя это понять до конца, не видно концов этих корней. Ясно только то, что мне не хватает инстинктов, я не знаю, как спасти своих детёнышей, а была бы волчицей, знала бы. Я всё равно ищу путь, Паук мне в помощь».

День минус шестой

Утренний свет был летним и лёгким, облака потеряли свой вешний драматизм. Ариша, обожавшая зависнуть около окна хоть на полминутки, с неудовольствием заметила припаркованную напротив дома машину, почти перекрывшую тротуар. Рядом расхаживал грузный мужчина, сигарета в одной руке, телефон в другой. Его лысая голова неприятно блестела. Шедшая мимо дама в плаще, из-под которого выглядывало синее в мелкий белый горошек платье, видимо, сделала ему замечание, которое Ариша не расслышала. Зато матерный посыл услышали все. Женщина спокойно заметила: «Сквернословие – грех, а Ваша машина действительно мешает». И удаляясь, обернулась. «Бес!» – было её последнее слово.

Днем, укладывая девочек, Ариша задремала рядом с ними и ухватила быстро промелькнувший сон: высокий мужчина превратился в страуса, она наблюдала, как вытягиваются его ноги, оттопыривается и обрастает перьями зад. Она поджигает его, и перья на хвосте сгорают, зад остаётся голым. «Для сказки не годится, чушь какая-то. Про что бы им написать?», – раздумывала Ариша вечером, вспоминая сны и истории, которые посещали её в последнее время. Потом всплыла соседка, которая лезла к двойняшкам, и зачин возник:

«Жила-была маленькая девочка, у неё были голубые глаза, опушенные густыми чёрными ресницами, пухлые алые губки, золотые кудрявые волосы. Родители в ней души не чаяли. Все люди восхищались девочкой, когда родители выходили на улицу с ней, а соседка, бездетная женщина, всегда приговаривала: «Ах ты куколка! Да ты у нас кукла!». Девочка подрастала и становилась всё краше. Она часто встречала соседку, которая продолжала называть её куколкой, а однажды родители заметили, что девочка начинает превращаться в куколку. Началось с ее прекрасных золотых локонов. Они становились похожими на плохо гнущиеся пластмассовые пучки. Малышка жаловалась, что ручки и ножки сгибаются с трудом, врачи не могли объяснить происходящее, а когда её глаза перестали закрываться, даже когда девочка спала, родители по-настоящему испугались и догадались – их ребёнка заколдовали. Они были безутешны. Как-то выйдя из магазина, мама девочки подала бедной женщине, просящей милостыню. «Тебе нужно отправиться в страну сновидений и отыскать там фею-сказочницу. Она поможет тебе», – сказала женщина. Тогда мама девочки попрощалась вечером со своим мужем. Легла в кровать и закрыла глаза, а когда открыла их, то оказалась на лестнице, ведущей вниз. По ней женщина спустилась в страну сновидений. Эту страну окружали высокие стены, а вход был только через дубовые ворота. На них висели огромные замки. Справа и слева от ворот, прикованные тяжёлыми цепями к земле, спали два дракона. Когда женщина приблизилась, они приоткрыли свои красные глаза, задвигались и поднялись на своих громадных лапах. Она подошла поближе и увидела, что драконы покрыты человеческими руками, которые шевелили пальцами, сплетали их и расплетали. Драконы заревели, но женщина бесстрашно подошла вплотную:

– Я хочу пройти в страну снов, – сказала она.

– А ты знаешь плату? Это твои руки. Одному ты отдашь правую руку, другому – левую, и мы тебя пропустим.

Женщина задумалась. Как же она поможет дочери, если лишится рук, как доберётся до феи? И она уже никогда не причешет золотые локоны дочери, не сошьёт ей платье. Но выбора не было, и она согласилась. Ворота начали открываться, женщина подняла руки, и драконы забрали их от локтей. Свободные длинные рукава ее блузы упали вниз. Руки её оказались на драконьих спинах, разлучены с ней и друг с другом».

«Жутковато выходит, но не тривиально. Маленьким любительницам драматичных сценариев должно понравиться. Допишу завтра. Интересно, куда заведёт меня эта история».

Вечер, девчачья гигиена, ритуалы ухода за найинтимнейшей областью маленьких телец. «Как же это похоже на каноническое изображение Матери с её накидкой на голове. Сейчас я словно смотрю на Гваделупскую Мать. Откуда взялась нуминозность покрывала на образах? Не с крайней ли плоти, прячущей сокровенную чувственность, само естество наше».

– Мамочка, покачай меня, – Софочка протянула ручки.

Ариша завернула девочку в одеяло и стала покачивать, напевая, и в полусне наблюдала себя бредущей к вершине холма, где стоял треножник с чашей, то ли для жертвенного огня, который ещё не разожгли, то для целительного снадобья.

День минус пятый

«Странные фигуры без лиц всматриваются в меня, – Ариша проснулась и тотчас вспомнила. – Стоят прямо напротив, их двое, там, где лицо, – пустота. Накидка на голове, край её светится. Они молчали, они смотрели, они оценивали, примерялись, стоит ли мне отдать что-то. Меня проверяли, меня испытывали. Что они хотели отдать? За что боялись? Что я могу не уберечь? Ребёнка?» Ариша годами не смотрела в давние страшные колодцы: эти части прошлого были присыпаны сучьями, заложены валежником. Не ворошить, не приподнимать, не заглядывать туда. «Аборты – маленькие убийства. С болью пришлось долго разговаривать: да, я убийца, многие матери убивают. Такие благостные, священные образы – мама и младенец. Никто не говорит о тёмной стороне, о том, что мать решает, жить или умереть полупрозрачному гомункулу, выпестовать или вытравить плод. А тёмная сторона есть у всех женщин! Женщины прекрасны и ужасны одновременно, как и само существование. Мой выбор сделан, и теперь, возможно, я не достойна доверия. Ведь голос во сне после последнего аборта сказал, что в матку женщины, избавившейся от плода, вселяется дьявол. Имею болезнь женских органов у дочери. Как лечить правильно, у кого спрашивать, какая душа знает?»

В ванной Ариша долго всматривалась в своё лицо, потом зарычала: «Я свободна, свободна, свободна». От вины, от страхов, от зависти, от ненависти, от болезней.

– Мама, сделай зайчика, – попросила Софа.

– Я знаю из чего, – немедленно откликнулась Ариша. – Как раз припасла для таких случаев ткань.

– Какую ткань?

– От гардин остатки, отдали нам, когда сшили наши занавесочки. Так, зайчик, выходи, – Ариша начала крутить из полупрозрачной дымчатой ткани фигурку, а когда закончила, в руках оказалось нечто мадоннообразное, с закрытым складкой ткани лицом, тюрбаном на голове и младенцем в руках.

– Это не зайчик, – захныкала Софа.

– Зайчик в следующий раз получится, мне нужно потренироваться.

Ариша отнесла вызывающее странные чувства изделие на кухню и поставила на холодильник. «Пусть побудет. Я пока не знаю, как с этим быть. Притягательно и страшно одновременно, я даже боюсь смотреть в её сторону. Назову её просто и торжественно – Она». Самодельная мадонна смотрела на Аришу сверху. Ариша периодически поднимала голову и быстро отворачивалась, пытаясь справиться с новым, тревожным чувством. Оставив детей играть, она отправилась в кабинет дописывать историю про женщину и дочку-куколку. Включила любимый плейлист, отранжированный ютьюбом.

«Со скрипом отворились тяжёлые ворота, и она вошла. Вокруг простиралась изъеденная воронками серо-бурая земля, глинистая, перемешанная с песком. Над равниной тянулись низкие облака. Идти было тяжело. Женщина то и дело оступалась, и ноги её проваливались в ямы, заполненные водой. Леса или домов, или хоть чего-нибудь, что как-то указало бы на фею, нигде не было. «А почему фея должна жить в лесу? – подумала женщина. – Возможно, она живёт в горе или в озере? Но в безжизненной, изуродованной кем-то местности её точно не найти».

Вдали замаячила фигура, которая медленно приближалась. Рассмотрев ее, женщина поняла, что перед ней соседка. Та, вместо приветствия, криво улыбнулась:

– Вижу, ты расплатилась руками. Ищешь фею?

– Да.

– Я знаю короткую дорогу до леса. Хочешь проведу?

– Конечно. А где мы? Почему здесь так странно?

– Это тролли ищут окаменевшие слёзы древнего леса – драгоценный камень азурит, который прячется под лесом. Раньше здесь был лес. Тролли уничтожили его. Они жестокие, ходят с огромными палицами.

Пока они шли и говорили, ямы вокруг становились всё глубже. Края их осыпались. Вдруг старуха-соседка зашептала:

– Там тролли, сейчас увидят нас. Прыгай в яму.

Женщина прыгнула, но старуха осталась наверху.

– Вот ты и попалась! – захохотала она. – Тролли тебе бы помогли, но их нет здесь. Может быть, я и схожу за ними. Но торопиться не буду. Когда мы вернёмся ты, наверняка, уже задохнёшься.

И старуха исчезла.

Женщина попыталась выкарабкаться, но стены ямы осыпались и дно засасывало ноги, но, главное, не было рук. Тогда она закрыла глаза и вспомнила свою девочку, ради которой она пустилась в опасное путешествие. Женщина больше не боялась, она думала о дочери и почувствовала, что яма не втягивает её. Она подняла ногу совершенно свободно, а песок, как только она приблизила ногу, сложился в твердую и надёжную ступеньку. Так, каждый раз, как она опускала ногу, появлялась новая ступенька, и женщина смогла выбраться. Впереди виднелся лес».

– Мама, там снег идёт!

Ариша бросилась к окну: шёл тяжелый, немедленно тающий на земле последний снег из ниоткуда. Обильный, всё покрывающий. Ему так подходила песня «Cold» английской дивы Леннокс, которая звучала из колонок. Сквозь снег брёл мужик, весь в чёрном, с капюшоном на голове, очень высокий, крупный, сутулый, странно переставляющий длинные ноги. Чем не тролль! Написать бы книгу, издать с рисунками девочек. Ариши вообразила себе волшебно иллюстрированное издание, а Софочка тут же потянула её к своим книжкам. Перевернула книжечку «Мой маленький медвежонок» и ткнула вниз, где были реквизиты издательства:

– Что здесь?

– Тебе, конечно, интересно услышать про попу медвежонка? Да, родная, тут нарисовали и спинку, и хвостик медвежонка, а под хвостом, сама знаешь что.

«Попа – указание на бесплодность направления или позитивный сказочный знак? Христофор тоже выдаёт линии сказочные. Фантазировал на днях, что он хотел бы знать всех людей в городе. Спрашивается: зачем? Говорит: «Я бы понимал, о чём они думают, как живут, что едят». Так это прям сверхсила, сказочная задача, как в истории с волшебным горшочком. Можно было узнать, что готовится на кухне любого жителя королевства. А ведь ты и сам всех кормишь, дорогой, частично с этим заданием уже справился. Ты – почти волшебник».

– А где мой зайчик? – Софа вспомнила свою утреннюю мечту.

– Скоро прибудет.

На этот раз зайчик получился и был вручен.

– Куда ты всё время исчезаешь? – Ариша схватила за руку Софу, которая весь день убегала на кухню.

– Мне здесь хорошо, – неожиданно заявила доченька, – здесь нет ни одной живой души.

«Вообще-то есть, смотрит с холодильника».

– Мамуся, а ты знаешь, что можно упасть и остаться на ногах? Я так тут тренируюсь.

«Давай, моя хорошая, я тоже всё время падаю».

– Я что-то хочу тебе сказать, – Софочка помолчала, её личико стало отстранённым, – я ведь пришла издалека. Здесь я согрелась и поела.

Ариша обняла дочь, посмотрела в её глаза-озёра, и видела перед собой древнее, с небывалой памятью и опытом существо в теле ребенка. По коже прошёл холодок, и волоски встали дыбом. «Вот откуда мы появляемся – из краёв холодных и далёких, и нет еды, поэтому мы мёртвым ставим еду. Только мы отсюда их можем покормить, а там не приглашают за стол. Как они нас видят оттуда, слышат ли, когда по утрам я поминаю их в молитве, радуются ли? А почему с утра к ним обращаются, а вечером нельзя?» Ариша накинула шаль на голову и взяла молитвослов. «А так обращаться к невидимому легче, когда под накидкой, я сама становлюсь невидимой».

День минус четвёртый

«Бежала призраком по улице, за мной Софа, ещё одна я – за ней, уже в физическом теле. Нас трое в пустом городе. Передаю её потом, переодетую, военным около подъезда. Стоят машины для перевозки солдат. Я отдала свою девочку? На войну? Потом шоу мягких игрушек... они сами по себе выступали. Яркие цвета. Игрушки пищат и кричат. Из одной, наподобие селезня, высыпается содержимое, набивка, прямо из зада. Кульминация шоу – взрыв живота селезня. Всех засыпало. Ну и ну – кто-то готов и внутренности свои вывернуть ради шоу. Может быть, любой сон содержит всё, полную жизненную парадигму, весь сюжет, как свой дом – отражение целого мира. Весь контент запихнули в одну хрупкую птичку, а птичка не выдержала».

«На днях в магазине всучили рекламу «Мистецтво сну», про подушки, но как звучит! Я всего-то хотела нитки купить для вязания. Нашла серые, продавщица сказала, что крашенные кореньями. Пока бродили с девчонками между полок, сунула в карман пачку печенья непонятно для кого, никто не просил, а на кассе забыла выложить. Получилось, украла».

«На улицу вышли – дождик идёт мелкий, приятный. Солнышко пробилось сквозь сплошную пелену облаков и вышло, что оно оказалось в центре крестообразного разрежения. Солнце в центре креста. Красиво. Ласково так светило. Женщина подошла с пачкой газет, предложила купить, извинялась, вот, мол, внук без отца остался, приходится подрабатывать. Стесняется своих стеснённых обстоятельств. Отдала ей печенье, купила газету. Мы же каналы для передачи чего-то другим. Как в анекдоте с солью, когда мужик у Бога спрашивает, зачем он жил, а Бог напоминает ему историю, где вопрошающий много лет назад в поезде передал соль женщине на соседний столик в вагоне-ресторане, когда она попросила. «Для этого ты и жил», – ответил Бог. Мне надо передать кому-то соль».

«А я ищу и готовлю место для своей души. Она тоже дарит, приносит мне что-то, как галактические странники смотрителю «пересадочной станции» на Земле. Она воссоздаёт, подбирает талисманы, символы, знаки, хранителей вокруг меня. Это её работа, её атрибуты. «Когда мы находим свой дом, душа находит в нас свой дом». Что же она про нас думает, когда не находит дома? Ей не нужны ни деньги, ни машины, только время и место внутри. Я знаю, как оставить ей место, не спугнуть, чтобы она была всегда со мной. Она в том пне от спиленного двухсотлетнего дерева, в отростках, венцом окруживших пень, даже в мёртвых пнях. Я готовлю для неё канал, ёмкость, как те ёмкости, куда смотритель станции принимал путешественников, и жду. Всё развивается неспешно, идёт своим чередом, никакого форсажа, чтобы я успевала переваривать и усваивать. Если нести свечу быстро, она гаснет. Тут я ничего не могу программировать. Что же можно поменять? На женский род все сто имён Бога? Да, звучит естественней, но как-то богохульно».

«Нарисую дом – обитель Дикой Матери. Вот он – весь из косточек, веточек, чего-то живого, вроде птичьих гнёзд, и неживого – камешков, раковин. А кости – они и живые, и неживые. В них остаётся код, которого касаются живые корни деревьев, они его знают, читают, принимают в себя. С началом своих записей я искала дорогу домой и нашла. Моё тело выросло, когда я стала заботиться о своей душе, и разорвало клетку. Возвращать себя себе, каждый день. Вернуть себя той живой девочкой, которой я была лет до пяти, до сна с чёрным человеком. После него были сплошные потери. Я точно знаю тот момент, когда украли радость. И все мои дети вернутся, как «медвежата толстопятые». Софочка заявила на днях: «Я ухожу в свою берлогу». И я ухожу. Дневник и альбом – мой маленький дикий дом. Так вырываюсь из крутого пике вертикального времени. Как рассказать своим, объяснить, что мне нужно уходить периодически в свой дом?»

Ариша полюбовалась рисунком – девочки точно оценят, подошла к окну. Сонная улица, безветренно. Вверх толкает тележку с мётлами и веником работница коммунального предприятия в новой оранжевой жилетке. Раньше Ариша её не видела. Остановилась напротив, достала телефон, положила на мифологических размеров бюст. Христофор называет такую грудь «прилавком». Порылась в карманах. Вынула пирожок в промасленной бумажке и стала есть, попутно громко разговаривая по телефону. Ариша перевела взгляд на свой домашний иконостас. «Игра продолжается, и мне такая «млекопитательница» сегодня встретилась, чтоб я к её груди припала. Кто-то из иномирной компании или, лучше сказать, пантеона точно не без юмора. Шутник там сидит мой персональный. Локи, это твоя работа? А моя работа – дальше писать».

«Когда женщина выбралась из ямы, старухи нигде не было видно. Холодало, и начал падать снег. Она пошла к лесу, темневшему вдали, но снег шёл всё сильнее, и вскоре она потеряла ориентир. Земля под ней остывала и твердела, идти стало легче. Вдали послышались глухие удары. Женщина продолжала идти туда, где, думала, находится лес. Звук ударов приближался, и сквозь падающий снег показались очертания высоких фигур с тяжелыми палицами. Тролли ударяли ими по земле и радостно гоготали, их было двое. Увидев женщину, они остановились:

– Что-то давно к нам никто не забредал.

Один из них подбежал и схватил женщину. Громадными шагами они двинулись сквозь снег. Тролли притащили женщину в свою деревню и отпустили. Она осмотрелась: по кругу стояли хижины, построенные из стволов деревьев, а в центре возле костров стояли клетки. Они были открыты, и в них сидели женщины. В полузамёрзшей луже копошились три маленьких троллёнка. Женщины подошли – у них не было рук. Нечёсаные, грязные и толстые, они походили на троллей.

– Ведите её к вожаку, – сказал низкорослый тролль, присматривающий за женщинами.

Вожак осмотрел её и важно сказал:

– Они все приходят сюда без рук. Подойдёт.

Тогда её подтолкнули к единственной пустой клетке.

– Я не хочу, – закричала женщина. – Что вы делаете?

– Теперь ты наша общая жена, здесь твой дом. Мы хорошо будем тебя кормить. Любишь оленятину? У нас тут весело.

Один из троллей нёс в предназначавшуюся ей клетку блюдо с дымящимся мясом и тащил оленью шкуру.

– Заходи, ни о чём не беспокойся, здесь ты в безопасности, и кормёжка отменная, – тролли захохотали.

– Отпустите меня, мне нужно в лес, – закричала женщина.

– Тебе туда не надо, там много опасностей. Мы охотимся в лесу, но боимся монстра из чащи. Лучше оставайся с нами.

– Я не боюсь, отпустите.

Вожак задумчиво посмотрел на неё:

– Странно, до тебя все соглашались. Отпустить тебя так просто мы не можем, ты должна что-нибудь отдать. Твои глаза, например?

Женщина испугалась. Слепой ей фею не найти.

– А давайте я станцую, пока вы думаете? – предложила она.

Тролли довольно загоготали.

– Пусть танцует, мы это любим.

Тролли принесли барабаны и стали в круг, их добровольные пленницы выглядывали из своих клеток. Начал идти снег. Женщина сняла башмаки, вышла на середину круга и начала танцевать, мерно вскидывая обрубки своих плеч. Рукава её блузы взлетали и опускались всё быстрее по мере того, как тролли быстрее стучали в свои барабаны. Женщина закружилась, и снег взметнулся вокруг неё маленьким вихрем, она оказалась внутри и почувствовала, как поднимается над землёй. Она вращалась так быстро, что нельзя было её увидеть, только мелькали рукава. Плотные снеговые тучи на небе стали расходиться, и деревню залило яркими солнечными лучами. Тролли, прикрывая глаза руками, разбегались и прятались в хижины, их женщины зарылись лицами в шкуры. Снег вокруг танцующей исчез, и она бросилась бежать к лесу, который был совсем рядом.

Женщина бежала босиком по земле, которая становилась теплее, ноги приласкали трава и мох. Лес протягивал к ней свои мохнатые руки-ветки. И только скрывшись в тени раскидистых, старых деревьев, женщина остановилась перевести дух. Уставшая, голодная, но счастливая, что ей удалось убежать от троллей, выбраться из ямы старухи, она шла через лес и вскоре оказалась на солнечной лужайке. Под единственным стоявшим посередине сухим деревом сидел молодой мужчина и что-то мастерил. Подойдя, женщина увидела в его руках красные башмачки. Мужчина поднял голову и улыбнулся:

– Я вижу, ты все ноги исколола. Это тебе, – и он протянул ей красные башмачки.

– У меня нет ничего, чтобы заплатить тебе.

– В кармане у тебя лежит маленькая куколка. – Женщина посмотрела на свой карман и вспомнила: перед тем, как отправиться в путешествие, она взяла с собой вязаную игрушку – безликую куколку из красной шерсти с нитяными волосиками пшеничного цвета. Она сшила её для дочери, но из-за болезни девочка перестала играть.

– Я не могу тебе её отдать.

– Тогда бери так. Я приготовил башмачки для тебя.

Женщина села рядом с мастером и вытянула свои израненные и уставшие ноги.

– Смотри, какая нежная кожа, – мужчина гладил пальцем носок своего безупречного изделия и пристально смотрел ей в глаза.

Ей так захотелось надеть башмачки. Они были мягкие на вид, почти живые. Мужчина поставил башмачки перед ней, и она опустила в них свои ступни. Что-то подняло её от земли, ей стало легко и радостно, она засмеялась и закружилась в танце, забывая о том, зачем она здесь, о своей дочери и обо всём на свете.

Мужчина протянул к ней руку:

– Танцуй со мной, оставайся со мной, будь моей. У меня дом здесь в лесу. Мы будем счастливы.

Она кивала, охваченная небывалым чувством счастья и свободы. Они закружилась вдвоём. Полы её одежды развевались, и женщина не заметила, как из кармана выпала маленькая вязаная куколка.

Женщина не помнила, сколько прошло дней и были ли это дни или ночи, всё слилось в вихре: лицо мужчины, его руки, его дом, солнце и луна над ними, зелень и синь. Башмачки несли её в пляске, она кружила по лесу, приближаясь к дому, уносясь от него. В голове у неё играли оркестры, на лице застыла блаженная улыбка. Ничего не помнилось, ничего не хотелось вспоминать. Одна мелодия – колыбельная, которую она пела когда-то давно – начала пробиваться сквозь многоголосую музыку, гремевшую в ушах. Женщина впервые глянула на башмачки, которые приросли к ногам. Мужчина исчез. Она стала вторить нехитрому мотиву, и башмачки приостановились, будто прислушиваясь. Женщина запела громче, ноги её двигались всё медленней. Ей впервые за много дней наконец-то захотелось снять свою красивую обувку. Она попыталась стащить башмачки, придерживая один другим, но ничего не выходило. Ноги её брели помимо воли, тащили женщину то к дому, то прочь от дома. Женщина почувствовала, как устала. Ноги шли дальше, женщина оказалась вновь на той лужайке, где было засохшее дерево. Возле него лежала куколка. Женщина вспомнила о своей дочери, о цели своего путешествии, об отданных руках. Встала на колени, взяла куколку зубами, опустила подбородок. Куколка упала в вырез платья. Но как избавиться от башмаков? Женщина начала тереть ноги одна об другую, пыталась зацепить башмак за кору дерева и сорвать.

Из-за кустов показался седой мужчина с топором через плечо.

– Что ты тут делаешь? – спросил он. – Я пришёл срубить дерево и продать дрова троллям. А ты зачем здесь?

– Я не могу снять башмачки. Мне нужно найти фею, а я не могу отойти в них от дома моего мужа.

«Мужа?» – встрепенулась она, её же ждёт муж, там, наверху. А это тогда кто?

– Где же твой муж?

– В доме неподалёку отсюда, – женщина неуверенно топталась – башмачки прислушивались к разговору.

– Но здесь живёт только старая ведьма, – лесоруб опустил свой топор».

«Почему моя героиня без имени? – Ариша остановилась. – Её нужно назвать как-то». Персонаж был именован Эллой.

По эту сторону сказки обстоятельства требовали Аришиного присутствия. Девочки хотели есть и гулять, да и Христофор планировал провести время с семьёй. Дважды звонила мама. Даже мадонна-мотанка попросила внимания – завалилась на стоящую рядом фарфоровую женщину. Изделие советского антиквариата было подарком от городской бабушки и представляло семейную группу: девочка с синим бантом читает книгу полнорукой ухоженной даме в пышной юбке. Ариша пока не знала, куда её поставить, выбросить не позволяла ностальгия. Композиция отправилась в ссылку на холодильник и стояла там со всеми своими назидательными месседжами приличного поведения и благопристойного внешнего вида. С непонятным страхом Ариша взяла свою неприличную и дикую самодельную куколку, поставила ровно. «Я поняла: в женщинах не может жить Хищник, не может полностью забрать их душу, пусть в них проявляется и Баба-Яга, и Женщина-Скелет, и Женщина-Паучиха, но не Хищник. Хоть я и наговорила всего, и обидела её, но мою маму ему не удалось сожрать полностью. Ту часть души, что принадлежит Бабе-Яге, Хищнику не одолеть. А моя мадонна словно завёрнута в звёздное покрывало, она опять беременна».

– Давайте поедем к мосту, бабушку возьмём. Погуляем на набережной, – Аришу тянуло к этому месту.

– Отлично, – отозвался Христофор. – Только без бабушки.

Оказавшись на набережной, увидев отражения моста в неподвижной воде, Ариша замерла. Вот оно – то, что ей нужно было увидеть сегодня: арки моста и их дрожащие отражения в безропотно принимающей реке. Идеальные гигантские овалы. Цикличность и циклопичность сооружения – тайна, с которой сдёрнули ткань, и она предстала в неприкрытом своём виде. В одном переживании слились нуминозность, совершенство, трепет ужаса и восторга. Картина транслировала Арише оглушающую музыку небес. Нечто грандиозное, огромное было совсем близко, как те безликие женщины. Она позволила чему-то непостижимому, обладающему гипергравитацией, чёрной космической дыре, захватить себя, перейти за горизонт событий, поглотить, переработать всё её существо. Она никуда не пропала, её энергия не исчезла – она стала излучением, потоком, высоким фонтаном, бившим далеко за пределы галактики.

Ей не хватало слов, чтобы описать присутствие сверхъестественного в себе. Запечатление осталось в рисунке: вся семья со спины, – маленькие, сбившиеся в кучку фигурки, а впереди – на весь лист – титанических размеров овалы. «А как спокойна и царственна была река, закованная людьми в бетон. Но там, где природа победила, в щелях между плитами проросли деревья. Их дикость осеняла воды. Обнимала Софу по дороге домой, прижимала, чувствовала, как ходят ребра, дышала с ней, почти заснула, будучи одним телом. Одно большое засыпающее тело, видящее общие сны. Тревожные сны, в которых сердитая дама кричит: «Убийцы всё равно остаются женщинами».

«Какое бы могло быть окончание сказки про жену Джека... Предположим так: она приходит к месту гибели великана, на земле родителей убийцы. Тела не видно – заросло деревьями. Плачет, буквально орошает слезами холм. Деревья становятся гуще, непролазная чаща. А потом... великан возрождается и встаёт. Великаны они вообще из-под земли выходят. Рождаются землёй, а родители у них могут быть и приёмные. А судьба Джека? Я много думала о нём, этот персонаж позволил заглянуть в свою жизнь и исследовать. Его финал будет таким: Джек прожил со своей юной женой два года, беспечно тратя золото великана, слушая его волшебную арфу по вечерам, и нечто странное начало с ним твориться – он стал уменьшаться. Сперва, конечно, сморщилось то, с чем он посещал долину, возделываемую великаном. Объяснять жене, откуда тянется магический след этих превращений, он не стал, ведь тогда пришлось бы признаться в том, что он вор. Потом и весь он съёжился, но научился быстро бегать на коротеньких ножках. Голова сперва приобрела размеры грейпфрута, потом яблока, а когда стала размером с вишню, то сам Джек был не больше пальца. Ему нравилось убегать и прятаться от жены, она сперва принимала его игру, но потом ей надоело участвовать в развлечениях вредного коротышки. Она ушла к королевскому конюшему. Джек, которого все теперь называли Мальчик-с-пальчик, вернулся к постаревшей маме. Сдохла волшебная несушка. Остатки денег они растратила на лекарей, которые съехались со всей страны, чтобы посмотреть на странную болезнь. Никто не помог. Долгими унылыми вечерами Джек со своей мамой слушали золотую арфу. Остаётся вопрос: а кто был тот человек, что продал Джеку бобы. Он – тайный, лукавый зачинщик!»

День минус третий

«Я между двумя районами города, которые смотрят друг на друга, выбираю, где жить. Приглянулся дом, что смотрел из другого района на соседний своими окнами и тянулся к нему разноцветными гитарными струнами. Так они и смотрели друг на друга, эти дома, питали друг друга через эти струны, любили, страшились, радовались свободе, присутствуя друг в друге посредством отражений в окнах. Дышали воздухом друг друга. Потом компания женщин, мы болтаем, одна из них орошает меня духами из коричневого флакона, я пока не ощущаю аромат, но хочу, уверена, что парфум мне подойдёт. Через миг я беременна, правая рука в огромной, широкой, как кухонная прихватка, варежке. Я должна проходить в ней всю беременность, это каким-то образом защищает ребёнка. Снились рыбы в аквариуме – живые и мёртвые; среди шустрой мелочи вроде гуппи плавали солёные селёдки. Я их вытягиваю, не ясно, живы они или нет. Снился Джек, утонул он в том сне или, наоборот, всплывает, чтобы я включила его в сказку.

Свои пункты сказочные нарисовала, везде, где успела отметится, обвела. Некоторые –как у Эллы: замок Синей Бороды, обледенелая Башня Знаний, вулкан ненависти, воронки отчаяния, логово Хищника, клетка и двойная клетка, селенье гоблинов и царство опасных вещей, коробка спичек, лавка с красными башмачками, Дом Матери в конце пути. Сколько же нужно пройти топких мест, скольких соблазнов и ловушек избежать! Первая задача – выползти из двойной клетки. Я сижу во второй, за двойной решеткой, а моя мама – в первой, она и надсмотрщик для меня, и сама узник. Я научусь безошибочно находить дом Дикой Матери, без всякого квеста туда попадать и беззаботно, радостно возвращаться. Чтобы не попасться, всё должно быть узнано и названо».

«Башмаки потянули Эллу в сторону дома.

– Нет, нет, – закричала она и схватилась за ствол дерева.

– Пожалуйста, скорее отруби мне ноги, – взмолилась Элла.

Лесоруб кивнул и одним ударом отсёк обе ступни, которые тут же поскакали к дому. Элла лишилась чувств. Когда она очнулась, то увидела, что мужчина уже перевязал ей ноги своей рубашкой.

– Что ты будешь делать? – спросил он.

– Если можешь, отнеси меня к фее, – прошептала, сдерживая стоны, Элла.

– Я могу отнести тебя до самого большого в этом лесу дуба, а дальше я не хожу.

– Хорошо.

Лесоруб поднял Эллу на руки. Кровь перестала литься, но боль была такой сильной, что Элла несколько раз снова теряла сознание. Отдать руки драконам было страшно, но не было такой нестерпимой боли, ведь они забрали их с помощью магии.

Темнело. Лесоруб донёс Эллу до старого дуба и аккуратно посадил, прислонив спиной к стволу, оставил хлеб, который у него был с собой, и ушёл. Элла не прикоснулась к хлебу. Только закрыла глаза. Наступала ночь. Элла сидела не шевелясь. Через её ноги переползали многоножки, прибежали мыши поесть хлеба. Элла слышала, как они грызут корку. Поднялась луна, и кто-то зашевелился в дупле над её головой. Мыши убежали, а из дупла вылетела огромная сова. Стало тихо, и Элла ненадолго задремала, а когда открыла глаза, то увидела два светящихся жёлтых огонька между деревьями, которые через секунду исчезли. Рядом едва слышно зашуршали листья, и появилась волчица. Она легла рядом с Эллой, положа голову на передние лапы. Шесть её серебрилась в лунном свете. Стало совсем тихо. Засыпая, Элла наклонилась к волчице и положила голову ей на спину. Та поднялась, и Элла оказалась лежащей на звере, который осторожно направился в самую чащу.

Когда Элла проснулась, небо светлело. Волчица принесла её на берег озера и положила у самой кромки. Женщина попила воды и поцеловала свою мохнатую помощницу. Волчица последний раз взглянула на неё янтарными глазами, развернулась, взмахнула хвостом и потрусила вдоль берега».

Ариша остановилась. В её доме тоже было тихо. Девочки были заняты своими делами и не звали её. «Ну, и слава Богу, допишу эту историю, но можно ли такое читать детям?» Ариша прикрыла глаза, замелькали мосты, переходы с колоннами по бокам. Ей снилось, что внутри живёт не её, Аришина, душа, а чья-то чужая, украденная, а та, кого она обокрала – неизвестная девушка – осталась без души. Что же делать? Ариша открыла глаза. «Я ведь тоже называю своих то лялечками, то куколками. Лучше прекратить. Чтоб сказочный опыт не перешёл в жизнь. Сама придумала, сама себя пугаю. Так ли важны слова? Наверное, проклятие всё же имеет место, – обречённо думала Ариша. – А если сказкой я перепишу здешнюю реальность, совершу магическую трансформацию? О, если бы это было так просто! Но что-то происходит в тайных глубинах, какие-то вещи объединяются и приближаются: мосты нашего города и мост в Терабитию, предел любви и нелюбви, симметрии и смерти, ревности и комперсии, страсти и чистоты. Мне осталось совсем немного. Повозиться с уловами своих снов – отделить мёртвое от живого, снулую рыбу от трепещущей, морскую от пресноводной».

«Из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил», – Ариша включила песню Никитиных. Невозможно было выдержать поток этих слов, про обожжённость и милосердие, про злые пальцы.

– Мама, чтобы там смотришь? – забежали в комнату девочки.

Ариша быстро вытерла слёзы:

– Не смотрю, а слушаю песню. А вам бы только мульты смотреть, да?

«За что я ругаю детей? Сейчас я сама не своя, а им одиноко. Девочки мои, доченьки! Никакие вы не лялечки, и не ку... только не это слово! Деточки мои, как же вы мне помогаете, как я хочу заботиться о вас правильно, не замутнить эти светлые души. Согреть, накормить. Но не перекормить, не кормить насильно. В еде ощущается это необходимое равновесие, сколько и чего съесть, когда остановиться. Организм сам знает, надо к нему прислушаться, как и к душе. Однако, они напомнили, что надо вернуться к действительности. Помыть пол, раковину. В кухне над раковиной мой друг или подружка – паучок, его нельзя трогать, бабушка учила пауков не убивать. Христофор будет не в восторге, ничего не поделаешь. Как по мне, пусть висит тут, над мойкой. Хоть бы не задеть случайно. И что он только ест? Этот точно не переедает».

Ариша порылась в поисках резиновых перчаток, нашла старые, тонкие, фиолетового цвета. Решила начать с ванной комнаты. Нанесла на губку немного чистящего крема и с нажимом начала тереть кафель. Через пару минут в правой перчатке наметился разрыв, ещё немного – и оторвались чехольчики для безымянного пальца и мизинца. Ариша уставилась на свою прорвавшуюся сквозь резину руку с удивлением, как на невиданную вещь, новорожденную химеру. Подняла, пошевелила освободившимися пальцами. «Странное дело, рука и моя, и не вполне моя. А чья?»

Ариша наблюдала нарастающую дикость, подкрадывалась и обнажалась натура вещей и веществ: вода короткими рывками пропитывала брошенную в ведро тряпку, паучок над мойкой деловито сновал, на вынутых из морозильной камеры сливах росли ледяные зрачки. Она поднесла сливу и долго вглядывалась в кристаллический кружок, напоминающий розу. «Да что ж я заворожённая такая! Какие миры я там хочу увидеть?» Ариша бросила сливу на блюдце и достала тряпку из ведра.

Вечером Ариша потащилась с детьми в магазин, мама прибилась к ним. Сказала, нужна селёдка. «Ладно, нам тоже нужна». Взяли по одной. Мама заплатила за свою и тут же вручила Арише. «Нет, не дала, не подарила – всучила. Зачем? У меня есть. По принципу, если у тебя есть посох, я дам тебе посох? Или хочется быть доброй сегодня? Добрый такой насильник».

Дома оказалось, что подаренная рыбка наполовину разложилась. «По дороге, что ли, успела?» И это были не все дары. Покопавшись на полке сувенирных товаров, бабуля выбрала детям медведя, покрытого нарисованными швами, держащего огромное эктопическое сердце, на голове – корона. «Творение накурившегося опиума китайского дизайнера. А ведь было и прекрасное в сегодняшнем дне: аллея, женщина с красивым и злым лицом ведёт дочку, у которой всё было наоборот – личико уродливое, остренькое, лягушачье, как у девочки из стихотворения Заболоцкого, и лучезарная улыбка. Впереди бежал доберман, нёс толстую длинную палку, летевшую параллельно земле в своём собственном полёте, казалось, уже и не связанном ни с доберманом, ни с аллеей, ни даже с самой планетой. Моментальное перемещение в реальность, созданную сомнабулическим движением палки. Остаться бы там! Вот так же действует на меня колыхание веток, совершенное в своей безмятежности и полной принадлежности ветру. Гипнотическое вздымание и опускание, как вдох и выдох. Непрерывное оргастическое звучание природы, подлинное колдовство».

Софа опять пристала с вопросом:

– Мама, ты какая фея?

– Белая фея-сказочница.

– А ты? – спрашивает, имея в виду себя.

– Ты – помощница феи, конечно. Маленькая волшебница.

День минус второй

Утром, пребывая в полудрёме, Ариша вспоминала руки, которые во сне рисовали и покрывали друг друга узорами, мосты, переходы, качания, и вдруг вскочила. «Снова этот сон: внутри меня не моя душа, а украденная. Потом особняк на холме, в центре здания прекрасный мраморный бассейн, но кто-то разрушил его. Духам дома негде больше гнездиться, и они отправилась блуждать по свету».

Завтрак, прогулка, забегал Алексей, принёс роллы с тунцом. «Кто кого кормит?» В семье всё шло своим чередом. Арина под окном села за вязание шарфа для сына, хотя ниток было маловато. Было приятно, уютно набрасывать и протягивать петли, слушая, как внутри гостит душа, пусть и украденная. «Сказка сегодня подождёт, но я чувствую, что где-то продолжает копиться и расти энергия. Нечто происходит, это факт. Работают не мои привычные инфантильные стимулы, незрелая мотивация, нет, включилось своё удовольствие, свой поток, а в нём волны. Может, когда Элла попадает в царство снов, на земле наступает ночь, а в свою седьмую ночь она встречает суженую. Лида просила сделать сову – куколку-перчатку, а Софийка пять совят – по одному на каждый палец руки. Так много совят, зачем, спрашиваю. Она разрыдалась. Сон рассказала: она была в лесу, там много гнёзд на деревьях, но она выбирает гнездо с совами, чтобы помогать им и кормить. Там были мама-сова и два совёнка. Потом приходит и видит птиц растерзанными, кровь вокруг, а в темноте исчезает кошачий хвост. Кот убил сов! Как же она плакала. Тема сов и других nocturnal creatures развивается сама по себе».

На прогулке София расспрашивала, где бы увидеть настоящее гнездо.

– Да вот, оно, смотри, сорочье, – Ариша указала на старый вяз, безлистный, несущий в развилке ветвей прошлогодний птичий особняк.

«Какие же облака сегодня драматичные! Весной небо самое щедрое на перфомансы».

Вышла соседка из второго подъезда и, обнаружив свободные уши, подошла к Арише. Пока она рассказывала о сыне, Ариша разглядывала облако – тёмное на светло-сером фоне – оно быстро трансформировалось: сначала человечек с крыльями бабочки, протягивающий букет, рука стала хоботом, крылья перфорировались. Между тем соседка взяла разгон и тараторила о том, сколько же одноклассниц покорены её мальчиком, одна с детского сада сохнет. Ариша глянула на соседку, кивнула, а когда обернулась к тому, что действительно было интересно, облачко стало паучком.

– Так я ему говорю, не вздумай, никакая мать не переживёт...

– Ты о чём? – рассеянно переспросила Ариша.

– В армию рвётся. Слава Богу, ему только пятнадцать.

– А я бы хотела, чтоб мой Алёша пошёл на войну. Когда рожала, рассчитывала на защитника. Первая мысль была, как увидела его: «Солдат родился». Родился, да не случился. Воевать не хочет.

– Капец, ты мачеха просто, – соседка вознегодовала. – Кровинушка твоя, а ты его смерти хочешь?

– Хочу, чтоб мужиком стал, а не придатком к компьютеру. То, что делает женщин настоящими, – роды и дети, а мужчин проверяет война.

Вечером Ариша стояла около окна, глядя на подсвеченные снизу облака, горящие мандариновым пожаром. «Я правда такая плохая мать? Холодная, злая, отдающая своих детей на заклание, на съедение беспощадным божествам войны. В её зеркале я – мачеха. А в Алёшином? Дети и так нарушают гармонию брака, что уж говорить про потомство предыдущего мужчины. Алексей понял и самоустранился. Вероятно, мы с Христофором подсознательно хотим избавиться ещё от одного неудобного ребёнка. От Софы. Говорил же когда-то психотерапевт про отсутствие детей как о желанной свободе. Какие жестокие, бездушные мысли!»

Подошла Софочка, обняла Аришу:

– Я люблю тебя всем сердцем, нет дырочки против любви.

– Какой дырочки, лапушка моя? – Ариша поцеловала кудрявую макушку.

– Моё сердечко так заполнено, что нет ни одного пустого места.

Ариша отвернулась и прикусила губу, сдерживая слёзы.

День минус первый

«Нашлись на днях открытки – я рисовала: мы с Христофором – пара взрослых сов, а рядом наши совятки. Ночник – мраморная сова, Лида всё переспрашивает: сова молчит, она не говорит? Фигуры ночи прорываются, пытаются прокричаться, прорезаться, им тоже надо место здесь готовить. Совы говорят: берегите ваших детей – земных и подземных – изо всех сил. Главная работа – принять себя и свою тень. Судя по вчерашнему разговору, моя тень больше, чем я думала. Как самой себе помочь преодолеть ревность, холодность, злые чувства? Ещё один сон вспомнила – мы в самолёте, все рядком, на креслах, только Софийка на приставном стульчике, ползёт ко мне через них, смотрит в глаза, не отрываясь. А какой она камень сегодня из лужи достала – весь пористый, с круглой дыркой, совала палку в отверстие, но расстроилась – не вышло. Пришлось вернуть камень в воду – пусть водичка поточит камешек, и дырка будет больше. Какая ж она врединка малая: пока я в воду всматривалась, бормотала себе, ринулась на середину, резко и неожиданно, как всегда, и Лиду потащила, обе упали. Кричат: «Вода холодная!» Полные сапожки воды. Ну что я за мать! Или, глядя со стороны сказки, можно сказать, что это было посвящение такое, в отсутствие океана, или там озера, в луже-то вода природная. Так загадочно в ней отражаться. Внутренняя река набирает силу, какого она рода? На английском без рода, у нас – женского рода. Я не могу удержать поток, он течёт через мои руки и вырывается из ладоней. Такой мощный, что становится страшно. Словно видеть Моби Дика, поднимающегося из глубин, чтобы в щепки разнести корабль. Софа говорит: зажги свечу. Так и сделаю. Хочу выпить чаю и отдохнуть, девчата заняты, слава Богу!»

Ариша собирала свои новые ощущения, потом задремала, держа тёплую чашку на животе и снова видела, как находит Софу в снегу и пытается согреть. Проснулась, вытащив последний сон: девушка незнакомая держит её за обе руки, в прикосновении были покой и радость.

«Вдали над водой показалась фигура в плаще с капюшоном. Элла смотрела, как та становится всё ближе, неслышно скользя по воде. Оказавшись рядом, фея озера вымолвила:

– Я знаю, за кого ты будешь просить. Вода в озере пресная, а должна стать солёной, от твоих слёз. Когда это случится, сюда придут жить морские рыбы, тогда я появлюсь опять.

Элла опустила голову, и из глаз её полились слёзы. Солёная река текла в озеро, преображая его, из сердца Эллы уходили страхи и боль, старые и новые обиды, а заполняло прощение. Она просила прощения у всех, кто остался наверху, у непосаженных садов, у нерождённых и неусыновленных детей, у всех, кто обитал внизу, у своей души за обугленность, которую оставляли вещи, которые приходилось скрывать или убивать. Из воды поднимались фигуры детей, которых она хотела бы родить, она прикасалась к ним, и они исчезали; фигуры женщин её рода, бабушек, которых она знала, и прабабушек, виденных на старых фото, всё более старых женщин, древних, бесконечно древних, все они прикасались к ней и исчезали, и все были её матерями, которым не было числа, одной непрерывной матерью».

«Как ей вернуть потерянные конечности? Кто обладает фантастической способностью к регенерации?» И Ариша нашла решение.

«Вода прибывала и заполнилась тварями морскими, проплывали киты и дельфины, осьминоги и кальмары, морские рыбы. Элла оказалась под водой и поплыла. Она почувствовала преображение своего тела, на её шее появились нежно-розовые лепестки-жабры, удлинялись конечности. Наконец она двинулась вперёд в полную силу нового существа – личинки аксолотля.

Элле было так хорошо в поворотливом, обтекаемом теле. Повернув к берегу, сквозь воду она увидела две фигуры: знакомую фею в тёмном плаще и своего мужа, который держал на руках дочь. Ребенок был неподвижен. Элла подплыла к ним, по выражению лица мужа и по слезам, застилавшим его лицо, она поняла, что случилось самое плохое. Муж опустил девочку в воду, и женщина-аксолотль обняла её передними лапами. Её жабры-лепестки обвили голову девочки, и кровь аксолотля стала переходить в ребёнка. Девочка порозовела и задвигалась. Открыла глаза – перед ней была страшная голова с маленькими глазками и огромным ртом.

– Мама, это ты? – спросила девочка. Но аксолотль, темнея и теряя жабры, уже выползал на берег и выносил малышку из воды. Становясь собой, Элла поняла, что она вновь обрела руки и ноги. Она подхватила дочку на руки и передала мужу.

– Теперь уходите, – сказала фея мужчине и ребёнку.

– А тебе предстоит сшить два платья к полуночи, – обернулась она к Элле. – Тёмное и светлое. Жди меня здесь.

– Из чего же шить?

– Бери, что хочешь.

Перед Эллой оказались материи всех цветов, и она выбрала синюю для феи и белую для себя».

День нулевой

Не решив, какая же именно ткань подойдёт для сказочной пары, Ариша остановилась и посмотрела на часы. «А ведь наступил новый день. Спать пора. Хотя...» – она потянулась за красками. Быстро акварелью набросала аксолотля с почти человеческими руками. «Девочкам понравится. Они любят песню «Ніч яка місячна», последние дни пою им вместо колыбельной, вот и музыка венчальная». Рядом догорала свечка – тёмный фитиль, синий обод пламени – глаз земноводного. Зашёл Христофор, постоял рядом, запел: «В городе Сочи тёмные ночи...», спросил, будет ли Ариша ложиться. «Пара слов и иду».

«К середине ночи платья были готовы. Светлое обвило Эллу. Фея облачилась в тёмное платье. Взявшись за руки, они пошли по водяной глади к центру озера».

Сны Ариши мелькали каруселью: город женщин с оформленными периодично ячейками на площади: рыночная площадь и подобие стойл; слово, что маячило за странным пустым, ожидающим чего-то пейзажем, – слово «злягатися». Наверное, украинское – Ариша не была уверена. Откуда оно всплыло и зачем? Она видела свою маму на фоне большими буквами написанного слова «мытарство». Впервые в жизни ей снилась ласкающая и наслаждающаяся подробностями рука, причём её собственная, которая проникала туда, куда мужчины Ариши не входили. Она замирала, как парализованная, предвкушая пик двойного удовольствия. Следующая картинка: парень и девушка, несущие взрывчатку и укладывающие её под пол, взрывоопасный дом заполняется ссорящимися по гендерным вопросам людьми, которым нужно быть очень осторожными.

Все эти не вполне понятные видения Ариша записала по традиции, которой пошёл сорок пятый день, удивляясь чёткости возникших слов, сопровождающих сюжеты, и предположила, что слова могут быть важнее онейрического действа. Некогда уже было включать компьютер, а смартфон находился в виш-листе, поэтому она не проверила, что означало «злягатися», и отправилась на кухню, взяв свой дневник, не переставая думать о снах, сказке и о том, куда заведут её бегущие волки.

«Может, стихи сочинять. Может, придут». Дальше Ариша писала на кухне. Поставила на плиту кастрюлю для супа. В планах были котлеты. Достала индюшатину из холодильника. «Обрежу фасции, а то забивают мясорубку. Бедные птички, сколько ж мы их едим!» Ей вспомнилась вечно голодная студенческая жизнь, бульонная курица, которую нужно было распределить на всю неделю, соседка по комнате в общежитии, с которой Ариша по-детски безоглядно сдружилась. Вечером они гуляли, взявшись за руки, и часто, заболтавшись за полночь о боге, любимых собаках, планах на будущее, засыпали в одной кровати. Подруга увлекалась Гребенщиковым и Борхесом. Однажды Ариша услышала её тайну: «Ты знаешь, – глаза подруги глядели в сторону, в пустоту, – у меня ведь есть душа. Когда она приходит, я вижу фантастическое животное, на четырёх львиных лапах, рогатое, с грустными глазами, крыльями бабочки и змеёй-хвостом». Ариша словно сама увидела эту химеру. Бывает же – знаешь слово, только оно оболочка, никуда не приложишь, не натянешь, не поймёшь, что с ним и делать, и вдруг оно наполняется жизнью. Слово и образ сливаются. Ариша задумалась, а есть ли душа у неё самой, и если так, то где она гнездится. Соседка не дала ей додумать, припав к губам в настоящем поцелуе, который для Ариши был первым в её жизни.

Ты приходила с поцелуем подруги,

Потом ушла...

Здравствуй!

Стены кухни растворялись, менялся цвет и вкус воздуха, что-то качалось и неслось внутри Ариши, подходили большие воды. После обеда, когда дети были уложены отдохнуть, она начала складывать колыбельную, длинные волны чередовались с короткими. И получалось, шло! Но куда это поместить? Ариша схватила бумажную салфетку со стола и начала записывать:

Убаюкаю песней ребенка –

Спи, родной.

По дороге встретим волка,

Он не злой.

Взглянет остро и исчезнет.

Взмах хвостом.

Где же проблески надежды,

Где мой дом?

Убаюкаю песней ребенка,

Поплыву по реке.

Напев простой, негромкий.

Солнце в кресте.

Солнце в кресте было в небе. Через дневные впечатления шли давние тени. Захороненная в душе старая любовь зашевелилась поблизости, как гадюка в камышах.

Будишь словом ласковым

По утрам:

«Впредь тебя я никому

Не отдам!»

Что держала, то ушло,

Как вода,

Рыбой скользкой улизнув

Без следа.

Как забросить сеть,

Чтоб поймать?

Только отблеск здесь,

Только гладь.

«Был сон про Христофора, я шла к нему через прозрачную, как слеза, воду. Он сидел спиной к моему озерцу, на берегу, потом повернулся, ругал – я совершила нечто ужасное... вода помутнела...»

Через воду чистую

Я иду,

Твои плечи ласково

Обниму.

Обернёшься, скажешь:

«Быть беде!»

И тону теперь в грязной

Я воде.

– Мама-а-а-а, идём гуля-я-ять, – Лида проснулась и подвывала.

– Иду, – очнулась Ариша. – Только про аксолотля допишу.

Как исправить ошибки прошлого!

В болоте бреду я.

Найду чистую воду –

Стану аксолотлем!

Сегодня они шли мимо старых, когда-то великолепных зданий, от которых остались только фасады. Зачем-то её потянуло на улицу «призраков», как про себя Ариша обозначила это место. Никогда раньше она не выбирала такой маршрут для прогулок с детьми. Лепные украшения, полуколонны, пустые ниши. Когда-то там стояли скульптуры или вазы. Над аркой фасада, за которым бушевал дендрологический хаос, сохранился вензель из двух букв, наложенных одна на другую – С и А. Как у нулевого. Имя из истории, которая могла бы развернуться, но так и не распустилась. Осталась намеченным пунктиром в тетрадке по математике, пунктиром, над которым уже никто не проведёт линию. «Смешно, что он находил во мне красивым, например, мой череп или кривоватый безымянный палец. Сейчас, сейчас, вот оно, поднимается». Ариша взяла старый блокнот с телефонами, который давно заблудился в сумке:

Где бродить мне в этом городе –

Солнца нет,

Только в каменных узорах

Счастья след.

Я иду, а на окраине

Дом пустой,

И на здании разрушенном

Вензель твой.

«Да что ж такое? Зачем? Стихи... но я не люблю, не любила их, почти не читала. «И как будто по ошибке... Хочешь знать, как всё это было?.. Из какого сора...» В школе заставляли учить, отбили и вкус, и радость. Хотя ранняя Ахматова...» Ариша прикрыла глаза: мужчина и женщина, мощные приземистые фигуры, женщина с золотыми волосами. Идут в одной упряжке, вынуждены без отдыха работать, а упряжка странная – с навесом, прикрывающим их от дождя. Неужели колымага всё, что у них есть? Да, это – их дом! Они счастливы, несмотря на тяжёлое своё существование, женщина улыбается своему мужчине, они любят друг друга, и, возможно, у них будет ребёнок.

Была одна, теперь вдвоём,

В одной упряжке мы идём.

И свет другой нас освещает,

И дождь другой.

Но поле что-то обещает –

Ведь ты со мной.

«Что за образы! Похоже на «Анжелюс» Милле. Пора собираться, скоро придёт муж, а у меня косметолог сегодня». Поискала тетрадь чистую. «Они прилетят, уже в пути». Не нашла. Дождалась Христофора, чмокнула его в щёку, быстро проинструктировала, чем кормить детвору, и, торопясь, чтоб не задержали, вылетела из квартиры. Сделала длинный выдох, прикрыв дверь. Вдохнула на улице тонкий весенний воздух, задержалась на мгновение, тут же выхватила блокнот:

Воздух свежий, не отравленный,

Вдруг глотну,

И не больно сердцу раненному.

Почему?

Я хотела б птицей малою

Песни петь,

От усталости счастливою

Умереть.

«Всё. Побегу дальше, а то опоздаю. Радостно-то как! Счастье излияния, как легко на душе». Ариша неслась по улице чуть ли не вприпрыжку. Вскочила в трамвай, села и потянулась за блокнотом:

Ходишь-бродишь,

Что-то ищешь.

Чей-то след?

Может, продадут в трамвае

Выигрышный билет?

Ветви замерли, застыли,

Тоже ждут...

А до счастья не хватило

Двух минут.

В холле бьюти-центра сидела эффектная, аккуратно накрашенная женщина с высокой причёской. Грациозный поворот головы, руки – как белые звери, с матовыми, будто припудренными тёмными ноготками, хорошее пальто. «Странное чувство, чем-то отзывается во мне её образ. Я видела её раньше, в прошлом году», – вспомнила Ариша и рискнула заговорить с незнакомкой.

– Вы такая красивая, – непривычно для себя начала Ариша.

– Благодарю. Мы с Вами ходим к одному доктору-косметологу.

– Как же Вы поняли?

– По Вашему лицу, – взгляд женщины скользнул по Арише. – Её роскошных клиенток, их особую ухоженность можно увидеть издалека.

Ариша не воспринимала себя как ухоженную, тем более роскошную женщину. Зачем эта лесть?

– Так что, мы с Вами в одном клубе, – продолжала незнакомка. – Слушайте, а давайте созвонимся, посидим где-то, выпьем кофе? Меня Карина зовут, – женщина вынула из сумки визитку.

Косметолог – дама возраста матери Ариши – всегда улыбчива и безупречна, была сегодня с пятнами на щеке, словно кто-то тушил папиросы на её лице.

– Что с Вами, Наталья Константиновна? – обеспокоилась Ариша. – Аллергия?

– Небольшой эксперимент. Подбирала своему пациенту необходимую концентрацию салициловой кислоты, разводила и проверяла на себе.

– Вы отчаянная. Я тоже сегодня сама не своя, вдруг пишу стихи.

– А я всю жизнь их сочиняю. Переедем с мужем на новое место, и стихи другие: на севере писала про леса и сов, на юге – про песок.

– Прочитайте мне что-нибудь.

– Да пожалуйста, – доктор начала декламировать удивительные строки.

– Как Вы сказали? «Смотрят рыбы сквозь лорнеты...» Ваши стихи потрясающие. Вы их опубликовали?

– Ну что Вы, чепуха какая! Я их не записываю даже. Так все могут.

– Ничего подобного. Я никогда не могла, только сегодня. А можно, я запишу, вы мне подиктуете?

– Не выдумывайте, Арина. Ложитесь. Сегодня сделаем пилинг на трихлоруксусной кислоте.

Ариша легла:

– Я познакомилась с Кариной, Вашей пациенткой. Только что. Такая общительная, приятная дама.

– Это потому, что она завлекает знакомых к «Свидетелям Иеговы». Вот и в Вас вцепилась. Хорошо, что я предупредила до отъезда, сегодня в последний раз веду приём – дети меня забирают в Чехию навсегда. Закрывайте глаза, сейчас маска будет подготовительная.

Мастер положила на лицо Ариши прохладную ткань с прорезью для ноздрей, сверху покрыла плотной массой, пахнущей мятой. Новая знакомая не выходила из Аришиной головы:

Я сказала: «Вы красивая».

Цепкий взгляд.

Отвечала: «Я Вас видела

Год назад».

Ничего у нас не сложится.

Никогда.

Иеговиных свидетелей

Вы жена.

Тут же покатилось другое:

Салициловые, рваные

На щеке следы.

Светлый, верный служит ангел

В храме красоты.

Уезжаете, уносите

Часть души.

Буду жить теперь лохматая

Я в тиши.

Не бросайте Вы

Благодать свою –

Пригодится вам

На краю.

Не записано –

Пропадёт.

Нам –

За Вами,

А вы –

Крот?

– Наталья Константиновна, разрешите я своё свежесочинённое стихотворение про Вас прочитаю? – расслабиться не удавалось и очень хотелось поделиться.

– А почему я – крот? – удивилась доктор.

– Так Вы прятались все эти годы. Я не подозревала о Вашем таланте... обидно, что когда это выяснилось, Вам нужно уезжать. Вы продолжаете писать?

– Да. Но после смерти мужа стихи получаются печальные. Хотя... – доктор улыбнулась, – я благодарю небеса за то, что боль разлуки досталась мне, а не ему. Мы дружили со школы, поженились после выпускного. Никогда и не ругались, только если он хотел мыть посуду, а я не позволяла. Вечно он торопился сделать всю мою домашнюю работу...

– Какой у Вас удивительный был брак!

– Да, – тихо сказала Наталья Константиновна. – Специально для нас придумали клише – «вторая половинка», «одна душа на двоих». Как ещё сказать?

– Клише-то есть, а в жизни редко встретишь, – Ариша думала о потрясениях своего брака последние месяцы и о том, как мало она знала человека, к которому ходила годами.

Возвращалась домой в такси. Шёл дождь.

Город струится сквозь слёзы,

А душа летает.

Прогремели грозы.

Так бывает.

День первый

На следующий день Ариша то и дело хватала блокнот, отрываясь от повседневных занятий, думая сразу о миллионе вещей, но более всего о том, что с ней случилось.

Потечёт теперь песней иною

Жизнь моя, на стихи переложенная.

Сбудется, сладится, скроится

Всё, что было отложено.

Выйду из озера голая,

В тайны Твои посвященная, –

Стану и хлебом, и голодом.

Тайны те

Напишу в Интернете,

Голова

Снегом истает.

Прочтут

Мои стареющие дети,

Седеть перестанут.

Разные левая и правая мои половины.

Разделю вас зеркалом – нет рутины.

Какой половинкой

На неё похожа?

Анна – с горбинкой,

Я – тоже.

Анна, конечно же, Ахматова. Ариша понимала и видела известные с юношеских лет строчки с той непостижимой стороны, существование которой только что открылось. «А вдруг я буду, как она? Что, если её душа соединилась с моей? Мы будем жить там, где обитает поэзия!» В катарсисе единения зародилась и ширилась трещина скорби: «Я проснулась, как поэт, потому что где-то умер поэт. Может, количество поэтов в мире – это некая константа?» Ариша подумала о недавно погибшем Кузьме Скрябине, о невнятных, подозрительных обстоятельствах его смерти. «Упыри хотят задушить живой голос, затоптать душу, которая говорит и дышит правдой, но душа эта возродится вновь и вновь».

На одного убитого поэта

Родится десять новых.

Убейте сто –

И не спасётесь и на островах китовых.

«Вот и я вся – на виду, одна посреди площади, – думала Ариша отнюдь не про людей, а про грозные хищные силы, к которым она была повёрнута голой, отважной и беззащитной грудью. – Кто защитит меня?»

Мне не спрятаться теперь

Меж людей.

Грот сложу себе

Из камней,

Заползу туда тихой змейкой.

Милый, чаю налей-ка!

«Милый» – её терпеливый, свою муку несущий Христофор.

Ариша сидела на кухне, переставшей быть таковой, превращающейся в творческую мастерскую. Дети второй день были непривычно тихими. Не просили играть с ними, читать, их даже не было слышно. «Да кормила ли я их сегодня?» – всполошилась Ариша и тут же вспомнила, что разогрела на завтрак вчерашние, слегка пережаренные оладьи. «Муж точно скажет: на кухне нужно готовить, а не писать, но ведь едва поспеваю, эти стихи вылетают, как пирожки из сказочной печки, горячие и сиюсекундные, не ухвачу – пролетят мимо меня».

Испеки что-нибудь для души

И намажь шоколадом.

Пригорит – ничего, так надо.

В тесте, как и воде,

Что-то рождается.

Где пекут,

И стихи получаются.

«Где я сейчас, что это за местность?.. и почему мне так душно в нашей квартире?»

Как полюбить тебя, квартира,

Где мне так тесно и уныло,

Как в животе у крокодила?

Немой души немые стоны...

Да тут и окна не нужны!

Одни глухие разговоры

И запахи ушли...

Прочь от реальности, от привычной обстановки, память её тянула в давние, годами не посещаемые галереи, где обнаруживались экспонаты в виде законсервированных обид, на которые тут же проливался поэтический бальзам:

Я жила с тобой в замке хрустальном,

Оказалось – живу в Зазеркалье.

Ты сказал: «Купи себе мужа!»

Болью страшной слова завьюжат.

Последнее относилось к первому мужу, чьи пагубные пристрастия исказили и обесценили их маленький мир.

Потерял ты свою душу –

Не вернуть.

Этаноловая свечка

Не в этот путь...

«Я не плачу и жалуюсь» –

Стих чужой.

Попытаться позаимствовать?

Ты – не мой!

– Мама, мы хотим гулять! – послушался крик девочек. – К бабушке во двор хотим!

Бабушку встретим

Лучшую на планете.

Живёт в избушке

Бабы-Яги.

Серёжки дарит

Из воды.

Серёжки с камнем «из воды» – топазом лежали, ожидая своего часа, в шкатулке: Софа ни за что не соглашалась прокалывать ушки, а Лида, наоборот, канючила, пока не добилась своего, и крошечные капельки с золотистым камешком уже полгода украшали её пухлые мочки. Вышли из пыльного подъезда в погожий день. На влажной земле за скамейкой среди крокусов и мать-и-мачехи валялись сигаретные фильтры.

Вы загадили клумбу весеннюю

Прокуренными обрубками!

Где искать настроения?

Изгрызены корочки

Мышиными зубками!

Не подходишь этому

Новый ты.

С окурками душу

Не выплюньте!

Девочки попросили нарвать цветочков. Ариша предложила любоваться крокусами, не убивая. Около подъезда появилась дама с восьмого этажа, которой Ариша украдкой любовалась и, не зная имени, называла Дженнифер Коннели. Тонкие черты, соболиные брови, яркие синие глаза, гордая посадка головы.

– Вы – настоящая красавица! – на этот раз Ариша не сдержала восхищения.

– Прекратите! Что Вы меня позорите! – соседка испуганно отодвинулась.

– Правда-правда. Вы похожи на оскароносную звезду.

Женщина рассержено дернула дверь и скрылась в подъезде.

«Не везёт мне с реальными женщинами. Зато есть кое-кто внутри. Только не пойму, какого пола это существо».

Из-за угла вышла соседка с первого этажа. «Интересно, я когда-нибудь перестану реагировать моментальным сжатием всего тела на её появление», – тоскливо подумалось Арише.

– Доброе утро, – желать здравия совершенно не хотелось.

– А вы на прогулочку, куколки маленькие, вышли, – засюсюкала соседка.

Дети молчали.

– Как обычно, и мы уже уходим, – Ариша увела детей. «Куда девать ощущение нарастающей угрозы?»

Улыбаясь лукаво и тонко,

Игрушку суёшь.

Тянешься к моему ребенку,

За пазухой – нож.

Привычная акациевая аллея в тот день несла на себе красные отметины из мира людей – приговор от городской коммунальной службы: крест – спилить, кружок – оставить. Аришин лес готовили к казни, старые акации ждали своего часа, а она ничего не могла сделать.

Все в наростах, полных жизни,

Вы – хранители Земли,

Кто-то крест на вас поставил –

Стать огнём обречены.

Кто обнимет вас, деревья,

Крестом отсвеченные.

Я спою песнь прощальную –

Не уйдёте

Не замеченными.

Во дворе лучшей на планете бабушки разом собрались все живущие там коты, заняв ступеньки наружной металлической лестницы. Будто ноты. Ариша вытянула блокнот, пока София ринулась разгонять животных, а Лида бежала за ней, увещевая.

Кошку мартовскую,

Кошку чуткую

Не спугну.

(Дальше что писать,

Не пойму).

Тили-бом, тили-бом...

Ой, а кошка уж с котом.

– Мама, смотри – ни одного кота не осталось. А что ты пишешь там? – разрумянившаяся София подбежала и схватила Аришу за руку.

– Стишок про кошек.

– Прочитай.

Ариша прочитала и поняла, что история с кошкой зацепила детские ритмы – счастья, ветра, волн на траве, облачных рёбер в небесах, они шли третий раз в жизни: её детство, Алёшино и теперь девочек.

Всё живёт стихом непознанным,

Турбулентностью Ван Гога...

Уитмена эти листья или Бога?

«Интересно, это крайнее богохульство или маленький воспаленный пузырёк, растущий нарыв гордыни? Могут ли стихи быть одновременно и грехом, и индульгенцией?» Ариша умиротворенно разглядывала безгрешных насекомых. Позвонила сестра, они редко созванивались и ещё реже виделись, несмотря на то, что жили в одном городе. Ариша была рада её слышать. Осиплым голосом сестра спросила, чем лечить простуженное горло.

– Малиной, дорогая, малиной...

Подберу голос брошенный

Второй половины.

Выздоравливай, милая,

Ешь малину!

Выползла соседка мамы, истерически набожная старушенция, всегда полная нечеловеческой энергии, заголосила про головную боль от детских криков, тыкала в сломанные ветки недавно посаженной вишни. Ариша потянула детей прочь со двора, попутно складывая свой комментарий.

И суды ваши неправедные,

И слова.

Всё сильней болит вечером

Голова.

Выньте грязь эту подлую

Из себя.

В луже чистою станет

Вдруг вода.

Зашли в магазин за фруктами и курицей. Ариша набрала яблок – из лотка с недорогими плодами навыбирала тех, что побольше. Кассирша с облупленным бордовым лаком на ногтях развязала пакет и недоверчиво спросила:

– Вы «пинолу» взяли?

– Нет, это «чемпион», только крупные.

Что перебираете Вы мои яблоки?

Ни людские, ни звериные

Ваши лапы.

Отмою.

Как же есть?

Я верну их,

Но не здесь.

– Так, что-то с нас много взяли, – зафиксировав свое полусказочное впечатление от контакта с кассиром в стихах прямо в магазине, Ариша изучила чек. – Опять мясо вздорожало! «Ну, гады, сначала война, а теперь обдирают на всём», – Ариша ругалась про себя, а кто-то за неё или рядом с ней уже сложил:

Любит наш народ панику –

Кто-то этим питается.

Пока ты испуганный,

Упырь наслаждается.

Жизнью чужою жить заставляете,

Жуткие нелюди с рожами.

Кровью живой обагряетесь,

Изнутри пожранные.

Не будете вы хорошие,

Хоть миллион вам дай,

Хоть миллиард.

Окаменелые, брошенные,

Но не в рай.

Это страшная

Страна,

Всех страшней.

Может, нет уже

В ней людей?

Не нужны они.

Не растут.

Правят тут

Шоколад

И нитуП.

«Понесло меня... вообще-то люди вокруг есть пока, только вот вымирают с невероятной скоростью. Докатились – самая демографически неблагополучная страна в мире... почему? что за упырь её душит?»

Бим-бом, тили-бом,

Идёт кошка с котом,

А кот не простой,

А кот – золотой.

Бим-бом, тили-бом,

Заходите в кошкин дом,

Кошка наша с котом –

Будет цел её дом!

Ариша продолжила историю кошки зелёным фломастером дома, на кухонной стене за микроволновкой. «Можно ли скрыть помешательство, когда бумаги не хватает и хочется словами покрыть все поверхности, создать замки и мосты, небеса и землю». Вечером муж прочитал настенные строки. Ни слова. Молчание означало несогласие. «Ничего-ничего, – утешала себя Ариша, – он поймёт, я всё ему расскажу. Я разберусь с этим нападением творческой стихии, обуздаю и оседлаю волшебного дракона, и Христофор разделит мою радость». Ариша мыла посуду, разглядывая сложенные на полке камешки и шишки, которые сегодня принесли девочки. Любые, абсолютно любые вещи становились священными знаками последние два дня, поэтому Ариша разрешила девочкам тащить в дом то, что они подняли (обычно находки – дохлый жук, стручок акации или ракушки – отправлялись, по возможности, на место их первичного обнаружения). Глядя на тихий порядок случайных-неслучайных предметов и ощущая шевеление неописуемого свойства, Ариша наскоро вытирала руки, чтобы снова писать.

Я хочу весь день молиться,

Голову склоня.

Упорхнуть в окошко птицей –

Вот и нет меня.

С чем вернусь я,

С шишкой, с камнем,

С углем от огня –

Я не знаю, отпустите

Полетать, моля.

«Когда же поток иссякнет? Надо сесть и писать, не отрываясь. А ужин, а остальные дела?»

– Арина, бардак опять! – Христофор увидел последствия игр, которым предавались девочки, пользуясь рассеянностью своей мамаши.

– Сейчас уберу! – крикнула Ариша.

– Я сам. Поставь на стол что-нибудь, я сегодня не обедал.

Потом Ариша слышала его ворчание о том, зачем ему надо было связываться, вокруг бабье царство, никакого порядка, женился, теперь терпи мелких. «И ничего-то он не знает! Всегда около женщин, почти всю жизнь на кухне, а в женской кухне не разобрался, и, по большому счёту, не полюбил... и кроет нас...» – в бормотании Христофора Ариша различала привычные эпитеты. Снова пришлось вытирать руки.

Правду любите?

Будьте бдительны:

Правда – смерть.

Ваша правда

Восхитительная –

Тьмы твердь!

Не говорите плохо о женщинах –

Вы их не знаете.

Усыпаны битым жемчугом

Дороги их тайные.

Их ноги всегда окровавлены,

Не знают, не ждут ваших милостей.

Оторвитесь от гаджетов –

Кто рядом – вглядитесь!

Не говорите плохо о женщинах –

С вас станется.

Займитесь любовью со Смертью –

Вам понравится.

Займитесь любовью со Смертью –

Она в долгу не останется.

– Так жрачка будет или нет? – донёсся возмущённый голос Христофора.

– Почти готово.

Ариша достала из холодильника вчерашнюю жареную рыбу. Все без голов, потому Христофор брезговал ковыряться в этих хрящиках и косточках. Головы Ариша доедала, когда никто её не наблюдал. «Сколько ж было разных рыб в моих снах, они там завсегдатаи, или я снюсь рыбам... нежданно-негаданно очутилась там, где живут сны рыб, вижу себя, как их сон».

Отделю рыбу мёртвую

От живой.

Скажут: «Ты поплатишься

Головой!»

Голову свою

Не отдам,

Хвост отброшу –

Вам продам.

«Я и сильна, и беззащитна. От кого-то исходит угроза. Да поможет мне святая рыба!»

Лапами мёртвыми, страшными

К душе моей тянетесь.

Не уловите –

Спрячусь.

Рыбу подкину

Безголовую.

– Идите есть, ужин на столе! – Ариша, не дождавшись домашних, вышла из кухни, чувствуя себя призраком в мужнем доме, поплелась со своим блокнотом в кабинет.

Я не нарочно,

Не по моде, худющая –

Я остов обнажаю,

Крылья проращивая.

Может, рожаю...

Где мне жить,

В доме каменном

Средь лесов?

Иль в людском муравейнике

Без трусов?

Заглянуть готовы вы

В щели все.

Убежать! Не то

Быть беде.

«Угроза растёт, зло ширится. Откуда-то идёт ощущение грядущей катастрофы? Боги! Дети чувствуют тоже, во всяком случае, Софа».

Дитя любимое

Со мной во всём.

Идёт, доверясь,

На всякий звон.

Я пронесу тебя

Сквозь сказок сотни.

Ты будешь жить,

Где обитают аксолотли

И с мухами дружить.

«Как она сегодня утром сказала? «В небе воздушная луна!» Какая непосредственность и чистота реакции». Ариша тут же ухватила за рифмованный хвост собственную реакцию на пробежавшее воспоминание:

Выйду, воздуха глотну,

Взгляд устал.

Как тебя теперь найду?

Стих упал.

Подниму и понесу

Далеко.

Где воздушная луна

Высоко.

«Что-то было ещё на днях: особая тишина, когда зажжённая свеча заворожила девочек. Деревянный подсвечник около «чёрного зеркала». Мы молчали. Это было как остановка поезда, полустанок, внезапно обнаруженное место, куда устремилось нечто».

Когда горит свеча,

Торопятся все духи

И наступает: «Тихо».

В доме и было непривычно тихо. Ариша обрадовалась, что Христофор занял детей, не стала выяснять, чем именно. Просто писала дальше.

Ты прости меня,

Ты прости меня,

Ты прости...

Слёзы вешние

Отпусти.

Всё затопит, зальёт

Вода.

А потом уйдёт

В никуда.

Две рябины растут,

Две берёзы.

Куда б посадить

Свои слёзы?

Ноги мои оленьи

Много троп исходили,

Всеми зверями были.

Ноги вперёд – рожденье!

Люблю – над миром понесётся,

Люблю – ко мне эхом вернётся.

Люблю – в счастье, в надежде, в страдании,

Люблю – в тихом моём умирании.

Уложив семью спать (девочки были поцелованы по их любимому ритуалу: щечки-носик-подбородок, муж остался не целованым), Ариша сидела за полночь, записывая то, что протекало сквозь неё. Главным было ощущение сумасшедшего, всепоглощающего чувства любви, только к кому? Где этот объект? Кто вызвал эти чувства, взял в плен, берёт дань стихами?

Я влюбилась, хоть не знаю,

Где моя любовь.

Долго жить ей обещаю

И отдать всю кровь.

Не одну влюблённость

Я пережила.

Знаю и не знаю

Нежные слова.

Но вот так, чтоб ночью

С Музой не уснуть –

В первый раз, уж точно.

Сделай что-нибудь!

Я твоя навеки –

Камни потекут

И развеет ветер

Ледяную муть.

Мы с тобой венчаемся

В глубине.

Лучшее останется

Жить на дне.

«Как вышло, что внутри семейной жизни из-под земли вырос вулкан, извергающий такую страсть? Кто же я – изменница, прелюбодейка?» Настоящее чувство вины пока не посетило Аришу. Была только радость, как в самом начале даже самых запретных отношений, когда кажется, что новизна чувств извиняет их недопустимость, невозможность. Когда кажется, что возмездие не придёт никогда. Из этой душевной геопозиции брак с Христофором выглядел тюрьмой, откуда она незаметно улизнула, вступив в отношения с чем-то невидимым и чудесным.

Так слабы твои объятья стали,

Тело помнить-то не устанет.

Львиной лапой обнимал,

Что трещали кости.

То ли стар стал, то ли мал –

Убегаю в гости.

И как-будто этого было мало, продолжила:

Всё равно сбежала,

Хоть окольцевал.

От политики устала,

В памяти – провал.

А влюблённость – сила страшная,

Не уснуть!

Память возвращает мне –

В добрый путь!

«А поспать не мешало бы, слишком большой день. И что? Так пойти и лечь? Я же не могу отойти от тетради. Попросить, чтоб дали передышку. А кого? С кем диалог-то?»

Дорогая, отпусти

Ты меня поспать.

Обещаю – запишу

Я те сны в тетрадь.

Ты – сильна, а я – слаба.

В сердце перебой.

Знаю: только я усну,

Заберёшь с собой.

Жить, не знать тебя

Было лучше?

Нет!

Сорок лет искала

Твоей лапы

След!

Когда выплачу,

Когда выскажу

Все слова,

Где же будешь ты?

Где же буду я?

Мы думаем –

Бежать надо к любовнику,

Таясь, звоня по ночам.

Нашелся мой полковник –

Спички в очах.

А ты требовательная любовница!

Что утром будет-то?

Муж хмурый, не поздоровается,

Может, выгонит на улицу.

Сорок лет ждала –

Теперь хочешь спать?!

Дорогая, нет,

Мы идём гулять.

Надевай трусы, бюстгальтер,

Губы подведи.

И вот так, да и босая,

Где-то поброди.

День второй

Ариша спала плохо, проснулась раньше всех и потихоньку прошла в кабинет. «Нет аппетита, нет сна, нет покоя, а ведь нужно что-то есть... Одной охотой за словами сыт не будешь».

Поэтам тоже нужно кушать!

А что им есть?

По рту перья и клювы,

В зубах увязла лесть!

Назовут стихоплётством –

Не знаю...

Без ниток вяжу,

Без бумаги

Сгораю.

Я прислушалась к душе своей,

И она отозвалась

Своей охотой на меня.

Я за ней гонюсь,

Она – за мной.

Вот и встретились!

За лисой погонюсь,

За лисой...

Гляну – а она

За мной.

Бежит, рыскает –

Я уже рыжая.

Арише вспоминались давние ритмы, стихи из школы – Блок, Есенин – они никогда не отзывалось в ней. Апостолом была для неё только Анна. Почему же всё задвигалось, как огромный, необратимый, неумолимый механизм?

Не писавшая стихов,

Не читавшая,

Не бежавшая по росе,

Не упавшая,

Получив тумаков

От туманов, духов...

Я – опоздавшая?

Нервы мои –

Струны обнажённые.

Третий день

Живу без кожи.

«Боже! Народ мой просыпается. Ой-ой. Иду на кухню!»

Я солдат лихой

На войне глухой.

Не мешайте объеданию:

Война войной,

Обед – по расписанию.

Завтрак был приготовлен и подан по расписанию, но это никак не разрядило напряжённую атмосферу в доме. Ариша чувствовала вину, но злость была куда сильнее. Ярость за отвержение, за непонимание, за нелюбовь. Она ощущала своё сближение со всеми женщинами, с их болью, их гневом. В ней сами собой восставали слова в их защиту.

Не могу слушать

Речи ваши гнусные:

То проститутки мы,

То потаскухи.

Заткните, Бога ради,

Ваши анусы.

Проблема?

Одолжить можем

Тампаксы.

Промежность моя многострадальная,

Дайте ей высказаться.

Рожи ваши зеркальные,

Ну что вы за изверги!

У женщин много ртов

Выразительных,

Что без ваших взглядóв

Омерзительных

Будут есть, петь,

Рожать, пукать,

А не с вами лежать

Хрюкать.

Вы боитесь моего естества?

Бойтесь!

Я и там отращу зубы.

«Что-то я злая сегодня не по-хорошему. Ничего не поделать. Накопилось – пусть выходит». Ариша грызла кончик ручки, заболели зубы. «Я, как дети, пробую всё – алкоголь, яд, грязную воду, ушную серу, мёд, крем сметанный, крем для рук, сахар: песок и рафинад, кофе сублимированный, моющее средство для посуды».

Девочки прибежали к ней:

– Мама, ты нам нужна для игры!

– Минуточку, только в туалет зайду.

Ариша взяла с собой тетрадь. Дальше писала там:

Что вы дёргаете

Дверь уборной.

Не дадите мне

Умереть спокойно.

Снова досталось бывшему мужу. «Он был прав про мёртвых супругов, а замороженные бывшие – самые лучшие»:

Представляю, как стихи мои читаешь –

От жестокой зависти замерзаешь.

Лучше лечь тебе в криосон,

Встанешь – алкоголь выйдет вон!

Вспомнила почему-то психотерапевта:

Подарю Вам отрубленные ноги.

Посадите их у дороги.

Вырастут два дерева – придите,

Пуще ока теперь берегите.

Потом отписала великому мэтру В.В. Набокову:

Ходит слово русское по земле.

Как же, Анну держа в уме,

Аду создали, где

Анальные радости

Вызывают чувство гадливости.

Шла раздача эмоций во все возможные стороны.

– Мам, ты выйдешь? – девчонки обрывали дверную ручку.

– Секунду...

За эту секунду Ариша отправила родителям:

Запоздало приползёте...

Встаньте с ног,

С вами Бог.

Вы не живёте.

И опять Набокову:

До Муз Ваших мускулистых

Мне далеко.

Толкает ногой ребёнок

Моё перо.

Нет у меня кресла

Пепел сыпать в пах,

Но и я невеста.

Где-то выстрел – бах!

– Всё, выхожу!

– Мама, а ты вся из туалета вышла, вместе с попой?

– Нет, попа осталась, зачем она нам на прогулке, – Ариша наконец-то оторвалась от бумаги.

Воздух был влажным после ночного дождя, по небу, как гигантские звери, неслись облака. Девочек совершенно не привлекали небесные трансформации, присев на корточки, они тащили палками из лужи задохнувшихся червей.

– А что мы там делаем? – с балкона второго этажа послышался дребезжащий голос соседа. «Чем-то он мне медведя напоминает».

– Здравствуйте, – крикнула Ариша вверх. – Ваши цветы мы не трогаем, только червяков.

Ах, какой же Вы миленький,

Старичок мой вежливый!

Будьте милостивым,

Будьте нежным.

«Медвежливый» старичок разбил под окнами клумбу, да так ловко устроил, что она цвела с марта по ноябрь. Цветы сменяли друг друга, как музыканты в несмолкающем оркестре: первыми звучали крокусы и мать-мачеха, потом гиацинты и мышиный горошек, их перекрывали нарциссы и тюльпаны, потом вступали пионы, летом сияли лилии разных видов и времени цветения, а осенью вырастали хризантемы и заячья капуста. Именно про эту клумбу Ариша вчера так беспокоилась.

Из подъезда выбежала девчушка – ровесница двойняшек, вышла её вечно на всё жалующаяся мамаша. Они разговорились, пока девочки продолжали эксперименты с беспозвоночными.

Сегодня соседка возмущалась мужем:

– Сравнил меня с машиной, представляешь, говорит – женщина должна быть, как машина, в одних руках...

Гараж – Ваш дом,

А я – машина?!

Подите прочь,

Вы – не мужчина.

– А что ты там пишешь?

– Так, наблюдения за природой и погодой. – «Внутри, в основном».

А соседка продолжила:

– Подозреваю, что у них в голове, как в компьютере: запись из двух символов – нуль и единица, понял – не понял, тёлка – машина...

Да что вы все – бинарные?

То ласковые, то коварные.

Котлеты – пюре.

Точка – тире...

– Блин, что ты строчишь?

– Вообще-то стихи, я их только третий день как сочинять начала. Хочешь, прочитаю? Ты меня вдохновила, между прочим.

Соседка выслушала, одобрила, но не удивилась. «Неужели это обыденно? Мне нисхождение стихов ощущается чудом, а со стороны – ничего особенного, каждый день люди, наверное, миллионы стихов пишут. Я таки уловила эмоцию: много у нас злости на другой пол, то ли исторически, то ли генетически». Как продолжение темы гендерного антагонизма, возникла пара полицейских. Невысокие, малосимпатичные парни с дубинками пересекали двор. Арише показалась возмутительной их овеществлённая претензия на власть.

Палки носите дополнительные.

Всё равно, сука, вы мнительные.

Не поможет палочка деревянная,

Коль солдатик не стоит оловянный.

Потом вообразила оппозицию себе и своим стихам: ручка критика вместо дубинки. Разумеется, критиками выступали мужчины, и она уже отвечала на неё.

Мир давно прорифмован

Поэтами маститыми.

А я птичка малая –

Не сердитая.

Вы просыпали для меня

Горстку зёрнышек.

Подберу –

Вам верну.

Знаю, ждёте

Отточенность.

Где ж её взять?

Ручку выхватят вдруг –

Не отнять!

От стихов ищите

Изысканности,

Вкусных запахов,

Тонкости джойсовской.

А мне кот наплакал

Горсточку.

Поток стихотворной самозащиты звонком прервала мама. Соседка слила накопившееся, забрала дочь и удалилась. Другой кран открылся в телефоне:

– Сестре моей двоюродной плохо, в больнице лежит, но кровь хорошая...

– Толстая такая? Тетя Лариса?

– Да, ты её видела.

– Угу, – промычала Ариша, слушая и записывая своё.

Да всё у Вас в порядке,

И анализы хорошие –

Жрите поменьше,

Будете тощие.

Мама продолжала:

– У неё день рождения был на днях, я подарок ей отвезу, пожалуй. Дорогой, между прочим, почти пятьдесят баксов.

– Ага, – отозвалась Ариша.

Сделать подарок

И успокоиться?

А в душе что-то

Закроется.

Не ищи мне подарков здешних,

Я живу в лучах вешних.

Что вы деньгами

Своими нас любите –

Не тот это орган.

Оборвётся струна

Фальшивым аккордом.

Сотовый жужжал дальше.

Душу не променяйте.

За гостинцы откупаетесь?

Лучше отбивайтесь,

Берегите её, спасайтесь.

Уберите голос

Из моей головы.

В телефоне сотру

Все следы.

Буду слушать

Пение птиц,

Ветра шум.

Унесите мелькание

Этих лиц.

– Мам, ты знаешь, мне тут подруга звонит, давай я позже тебе перезвоню, – Ариша привычно оборвала передачу данных. А вот голоса подруги, давней, любимой, без которой тоска, очень не хватало. «Что бы я ей рассказала о случившемся со мной?»

Ты, наверное, знала,

Что я укушенная,

Но не до такой степени.

На хрена мне учёные степени,

Бегу, взъерошенная.

«Как тут объяснить? Но она бы поняла. Сегодня я чувствую себя воровкой. Так во сне было. Кому поведать?»

Где бродила,

Не знала.

Может, всё

Украла.

Или так:

Тихо я лежала.

Снился сон –

Душу я украла.

– Мама, нам надоело здесь играть, пойдем куда-нибудь, придумай что-то, нам скучно, – дети требовали внимания Ариши, и она, взяв их за руки, пыталась собраться с мыслями. Давала о себе знать сильная усталость, которую перекрывало возбуждение.

Новорожденная муза

Не кричит, не плачет:

Оседлала плотно,

Днём и ночью скачет.

Это дар

Или мимикрия?

Нектару или яду

Выпила я?

– А давайте поедем в торговый центр, в игровую комнату, – нужно было срочно занять детей, чтобы продолжать разбираться с нападением, а разбор требовал бумаги и времени.

В трамвае писать не получилось. Людей было много, девочки стояли, вцепившись в поручни, Ариша, позабыв, как это – ездить в общественном транспорте, то хваталась сама обеими руками, то пыталась удержать детей, которых болтало, как тряпичных куколок. Через три остановки они вышли.

– Меня тошнит, – пожаловалась София.

Они присели на скамейку. Ариша посадила девочку на колени, блокнот положила рядом.

Я люблю вас, слова,

Но вы меня больше.

Не я вам спать не даю –

Вы меня тревожите.

Подставляете ступени –

Затопила их вода.

Слова идут из ниоткуда

И улетают в никуда.

Всё, что я узнала,

Перелью в стихи.

Петь я не устану –

Вам нужны они?

Всё меня цепляет-

Жест, предмет, мотив.

Что-то остаётся,

Что-то позабыл.

Только слово громко

Светит в темноте,

Как лампада Богу

В поднятой руке.

– Полегчало? Пойдемте, – Ариша завела детей через дверь-карусель, напротив неё висела реклама: огромные глаза и странный слоган: «Благаю, зроби так, щоб тебе помітили». С неприятным чувством усиливающейся включенности объективной реальности в её внутреннюю жизнь, она вела детей к эскалатору и дальше на третий этаж, где в это время дня почти никого не было.

Я груба,

Скажите,

Я глупа.

Ничего подобного:

Я – вода.

Сотню лет зрел во мне этот стон –

Забирай свой серебряный перезвон.

«До настоящего серебра мне далеко, а так хочется. Все сюжеты писаны-переписаны, я вспоминаю какой-то памятью чужое и творю, как Пьер Минар его-не его «Дон Кихота». Грех, снова грешна».

Дети резвились. Ариша рассеянно смотрела на них, таких невинных, зависимых, требующих её материнской защиты. «От кого? Кто похож на зло? Например, коллега – интриганка, почти дьяволица, недавно защитила докторскую, – опасно?»

Я за Вас рада,

Хоть Вы и сволочь.

Красная помада,

Оскал,

Но не волчий.

«Нет, опасность идёт с мужской стороны. Чем ответить на вызов, на угрозу от Хищника? Как-нибудь так»:

Я тебя укушу Паучихою,

Мягким станешь –

Кости высосу.

Оболочку пущу по ветру,

Насвистывая.

«Блин, жутковато выходит. Я сама становлюсь страшной. Ну и хорошо!»

Поэт я или оборотень –

Не знаю,

Может, в слова

Играю.

Дома двойняшки творили фломастерами красоту на всех доступных местах своего и Аришиного тела. Софа нарисовала ей на ладони звёздочку, на тыле кисти солнышко, пока Лида занималась росписью Аришиной голени тропическими цветами.

– Хватит, я достаточно красивая, – Ариша остановила дочек.

Что ты меня обрисовываешь?

Меня уже пометили.

Взорвусь или выдохнусь?

Ну... это же дети.

От сидения в неудобной позе в ожидании окончания сеанса накожной живописи свело ногу. Ариша похромала готовить обед.

Я шагать могу,

Но без удовольствия.

В судорогах жгут

Ваши беспокойства.

Девочки были неудержимы и, пользуясь пребыванием Ариши на кухне, продолжили свои художества на диване.

Между стихами

Происходит следующее:

Всё разбросано,

Что-то рассыпано,

Печенье сожрано,

Диван описаный

И обоссанный.

Насчёт последнего, увы, – случалось из-за шалостей Софы. К старым разводам постоянно добавлялись новые пятна.

Перед обедом пришёл Алексей.

– Что ж ты не предупредил? – засуетилась Ариша. – Сейчас тебя сырниками покормлю, а курицы у меня в обрез.

– Мам, не парься, я на несколько минут, – Алексей отражал наскоки сестёр. – Скажи только им, чтоб не рисовали на мне. Запачкают новый свитер.

– Идём тогда со мной, они сами прекрасно проведут время. Я печенье затеяла, поможешь с тестом?

Сын месил тесто, Ариша приготовила формочки. «Сама я как тесто, пластическая субстанция. Другая телесность, что ли. Тело живее, то ли покатей, то ли с новыми конечностями или двумя головами. И кто-то хочет покуситься на меня новую, слишком живую, заметную, как эта химера на рисунке». Девочки прилепили на стене в кухне последнее своё совместное творение: замиксованные звери.

Дракон, сова и слон

Слились в одном.

А я – тяни-толкай:

Спереди – голова,

Сзади – ай-я-яй.

Пишем задом-наперёд

Вот вам попа, вот вам рот.

На сегменты меня разделите,

Только голову не рубите.

Неразлучна я с шеей, с плечами,

Впрочем, уйдите.

Круглой быть обещаю.

Алёша внезапно сказал:

– Слушай, мам, ты ж знаешь, обычно я не помню снов, а тут на днях такое приснилось!

– Расскажи.

Алексей неуверенно начал, не глядя на Аришу:

– Я прятался в каком-то доме от серых туманных фигур, которые бродили снаружи и заглядывали в окна. Они даже вставали на плечи друг другу, чтобы разглядеть меня получше. Мне было не по себе. Я искал тебя в этом доме, потом нашёл. Ты лежала в огромной ванной, под водой, у тебя не было носа, а только маленькие чёрные глазки и огромный рот.

Ариша нахмурилась:

– Не бери в голову, я сейчас чай заварю, и печенье скоро готово будет.

Но Алексей собрался уходить, не дождавшись печенья.

– Если я аксолотль, это не значит, что я не твоя мама.

– Что ты там бормочешь, ма? Пока, – Алёша чмокнул мать в щёку и убежал, оставив её с чувством вины до слёз. «Мужа кормлю, а сын голодный?»

Оставила Вам курицу –

Сын ушёл без полушки.

Плохая я мамаша:

Не наседка, а несушка!

Негодная я мамаша:

Ест ребёнок подгорелую кашу,

Серу ушную, крем для рук –

Может, лечит испуг?

«Ужасная я мать, для всех своих детей. Снюсь им аксолотлем. Они не уверены во мне, что закономерно – я не знаю, как их защитить. В этом мире другие сказочки, и не только я их пишу. Неизвестно, чем для Софы обойдётся моё решение. Выбранное лечение может завести не туда. Я с ума сойду. Мне лучше умереть. В сказках добрая, настоящая мать всегда умирает».

Молитв слова

Менять нельзя,

Если ты помолвленный.

Брюхом ползя,

Мать умрёт.

Ребёнок отмоленный

Вдруг вздохнёт.

Искричусь, исплачусь вся.

«Поплачу вечером, умру тоже вечером, в конце большого дня, но, наверное, не сегодня. Так, проверим, что осталось в закромах. Ну вот, хлеб закончился. Христофор и так злится. Забыла купить, а писать стишки не позабыла. Да как перестать, оно ж прицепилось, бабушка говорила, «как репьях» – ни стряхнуть, ни отодрать. Любой пустяк, каждая мелочь и, буквально, мусор, перекладываются стихами. Придётся объясняться. Только поймёт ли он?»

Ни воды, ни сахара, ни хлеба...

Что ещё поискать для творчества?

Никаких уж не надо пророчеств.

Родной, иди обедать!

– Так, а где сковородка? – Ариша говорила сама с собой – это немного помогало сконцентрироваться на действительности, которую норовила поглотить растущая щель в параллельную реальность.

Набросились стервятники на душу младую...

А где сковородка, такую-растакую?

– Молоко не прокисло, но частушка получилась:

Не свернулась простокваша:

Вы – не мой, и я – не Ваша.

– Салат... чего б порезать туда, кроме капусты и огурцов? Может, сырых грибов? – Ариша в раздумье крутила упаковку с шампиньонами. – А что? Я знаю, так едят...

Ешьте салат, ешьте

Там грибы сырые.

И стихи послушайте –

Мы пока живые.

Ешьте и решайте,

Что всего сильнее.

Стихи мои

Грибов не сырее.

«Стихами, однако, сыт не будешь... нет, грибов не надо, лучше по старинке».

– Я крадусь лапами к печенью, – Софочка вошла на кухню и изобразила сказочное существо со скрученными руками.

– Бери, сколько хочешь, и папу угости.

Папа девочек был дома, но на кухне не появлялся. Ариша позвала его. Христофор отобедал молча. Ариша сидела напротив, но так и не решилась приступить к разговору. Наклонилась над тетрадью.

Трое детей, два мужа,

Пять лет кормления грудью.

Две свои диссертации,

Десять – чужих.

Сто тридцать липовых публикаций,

Одна – хорошая.

Сто стихов:

Половина – брошенных.

А что, подводим итоги?

Ещё не успели обуть ноги.

Да так, для статистики,

Чтоб вхолостую не выстрелить.

– Как дети сегодня? – отложив вилку, спросил муж, второй по статистике.

– Хорошо. Мы ходили в торговый центр. Им не хватает новых впечатлений. – «А у меня в избытке». – И по тебе скучают. Поиграй с ними. А я помою посуду...

Христофор ушёл к девочкам. Из комнаты доносились совсем не мирные звуки. Ариша подошла к двери.

– Прекратите сейчас же, – муж был раздражён, почти яростен.

Девочки дрались. Внезапно Христофор схватил диванную подушку и метнул в детей. Подушка попала в Софу. Она упала и немедленно вскочила:

– Эй! Не надо меня сдувать! – личико её было сердитое и сухое. Но тут же нахлынули слёзы. Ариша без слов бросилась обнимать дочку. «То ли мы с Софой изгои, то ли каждый в семье сам по себе».

– А давайте песенку послушаем, – предложила Ариша, когда дети и муж успокоились.

– Я хочу про старичка, который катится домой, – обрадовалась Лида.

Девочки любили эту считалочку до десяти на английском языке, к которой полагался мультфильм с забавным персонажем. «Старичок-то не так прост, и играет не где-то там, а в небе – up in heaven».

Все стихи оборванные

Режут моё одиночество.

Кто-то там

Played one.

Это – пророчество.

Христофор весь вечер не выходил из кабинета. «А как он спасается от одиночества?» Ариша заглянула, он нажимал кнопки на калькуляторе и что-то записывал. «У него свой роман, возможно, с цифрами. Нет, это слишком абстрактно, скорее, с его бизнесом или с деньгами».

Расчёты Ваши

Математические

Гонят Музу мою

Лирическую.

Вечернее купание девочек, по их внезапному капризу, осуществлялось в старой ванночке алого цвета. «А у меня браслет такого же оттенка, коралловый. Девочки им играли недавно. Почему они захотели быть в красном?»

– Мама, я правильно говорю? – Лида задумалась и выдала:

– Your braclet suits my boat.

– Молодец! Так это лодочка твоя?

«Браслет из осколочков-камешков с берегов реки. Красная река. Давай поплывём вместе. Row your boat».

Вымытые, в мягких халатиках девчонки устроились на Арише, которая обессиленно упала на диван и уставилась в потолок. Узоры настенных и потолочных обоев были необычно отзывчивыми и абсолютно сумасшедшими последние дни. В линиях на потолке Арише уже выделила силуэт мужа, портрет Достоевского, королеву и кардинала. Королева была похожа на русалку, увенчанную рогами. Сегодня там появилась рожающая женщина с огромным родовым каналом, ей бережно помогали руки-лапы. «Непрерывное рождение, выдача чего-то, или прохождение кого-то сюда. А за фигурой роженицы стоят персонажи, то ли наблюдают, то ли ждут, чтобы их пропустили сюда. Кто они – пока не произведённые на свет стихи? Коровушка я, отелилась, молоком кормлю телёнка».

Я – родовой канал

Природы.

Когда отошли

Эти воды?

Я рожаю – не мычу.

Будет больно, закричу.

Сладко моё молоко, слёзы солоны...

Что ещё из меня истекает?

Кто знает...

Хорошо молоко

У Вашей коровы!

Будьте ...

Да нет, рифма избитая –

Душа испитая.

Налью Вам своего.

Ариша до смерти устала от одновременного пребывания в привычной и сдвинувшейся реальности, сна и покоя не предвиделось. «Душевная диплопия. Невозможно остановиться. Господи, что же делать? Каждую секунду что-то происходит. Это едва выносимо!» Она прикрыла глаза, в моментальном видении комната наводнилась крысами. «Крысы? Плохой знак. Или хороший?»

Отовсюду стихи рождаются –

Из деревьев, стен, пальцев.

Ночью глаза закрываются –

Приносят их крысы, зайцы.

Они за секунды сплетаются.

Все удивляются.

ОНА старается.

«Кто я сейчас? Какие силы мною владеют? Не знаю, ясно одно – я не принадлежу себе. Я не могу оставаться собой!»

Что они со мной сделают?

Как перчатку наденут?

Вывернут?

Нет, в корпус

Кукольный

Сердце вставят!

День третий

Всё стихом перемелется –

Всё мука.

Бегут бодро, весело

Жернова.

Напечём мы с дочками

Пирогов

И накормим вас,

«какая ж рифма?...»

Дураков!

«Ух ты, да сегодня же день дурака! Я и забыла, время за полночь. Кто-то напомнил... Зеваю, а мысль точится – оскопить бы вас, может, получится... полусплю, что ж я злая такая... Стихи нужно переписать правильно, тогда в них остов драконий обнажится. Как-то так»:

Зеваю.

А мысль точится.

Оскопить бы Вас.

Очень хочется.

Полусплю.

Что ж я

Злая

Такая.

«Ага, уже лучше! Вот как они идут! По слову в строчке». Ариша потянулась, понюхала свои подмышки. «В душ надо, только допишу пару слов».

Стала пахнуть я

По-живому.

Искала Её.

Нашла

И душу,

И тело своё.

Всё тебе, родная.

Всё тебе...

Не вмещаются слова

В голове.

Забери фальшивое

Да отрежь –

Благодатная для сна

Будет брешь!

«Хватит! В душ и спать! Пока действует просьба. В смысле, вдруг подействует, и я усну».

Ариша лежала без сна, слушая, как дышат дети и муж. Тихонько встала, отправилась в кабинет.

Ночь.

Встала.

Дышу

И телом

И делом.

Я иду в двух мирах:

Голова – в грязи,

Ноги – в облаках.

Со всем миром живу

В равновесии,

На каком-то пересечении.

Я забуду –

Вы напомните,

Что я взвешиваю.

«Где-же равновесие, как же отдохнуть?» Ариша снова легла, но не со всеми, а в кабинете на диване. Прикрыла глаза. Понеслась кухня с котлами и открытым огнём. Она варит рыбу, хочет накормить мужиков, которые столпились вокруг. Раздаёт еду, лечит толпу наложением рук. Открыла глаза, потянулась к тетради. Потянулись каракули: «хорошая я хозяйка – ничего не пропадает даром, всё понадобится. Стихии мы осязаем пятью чувствами: солнце светит, греет тихо, ветер дует, но не видим, земля гремит, вода для всего – стихи для Него. Чем стихи осязаются?»

Он рыбу ест...

Я сказку рассказываю.

Всё можно отложить,

Кроме этого.

Покормлю Вас рыбой и душой

И укрою бахромой.

«Бабушка говорила: срать-родить – нельзя годить. Рожая, куда лучше за живые руки держаться, а вы нам кровать Рахманова подсовываете. Как грудь болит правая! Положу руку на грудь: бормочу – грудь лечу. Как бабки, которые заговорами лечат».

Под заговаривание себя самой Ариша заснула, а утро было продолжением снов, где Ариша была со всеми жившими и живущими женщинами на земле.

Если лить слёзы без конца,

Можно ли очиститься?

Если спуститься вниз –

А вы уже тут –

Можно найти то место

И стать невестой:

Заколосятся волосы,

И груди отрастут.

Плачьте, идите,

И всё случится.

Эта книга – моё озеро слёз.

Дайте плакать вволю –

Заберите ваше don't worry.

Без купюр, без поклонов,

Без пафоса,

Без ажитаций и апофеозов –

Не посвящения, а адресату.

Следующий адресат была подруга-гомеопат, которая заезжала нечасто, оставляла гранулы для Софы. В традиционную медицину Алёна давным-давно не верила, хотя они с Аришей закончили медицинский факультет вместе.

Вроде Вы тихая и спокойная.

Не тем смотрите.

Вы – духовная,

Смотрю аксолотлем.

Алёна, что ты мне подсунула

С пигулками

Гомеопатическими –

То круглая я,

То цилиндрическая.

– Мне и правда снился сон, – пела Софа из соседней комнаты. – Туда не ходите.

Ариша бросилась к ней.

– Что тебе снилось, маленькая моя? Куда не ходить?

– Туда, где ёлка. Она страшная была. Ещё там была буква «четыре».

– И...?

– И звезда с колючими руками.

«Ага, из песни «pointy arms of star». Дети перегружены ненужной информацией. Бог с ним, с английским, и с песенками их странными, для детей, но не детскими. Я ж не в университет их готовлю».

– А у меня обычные руки? – забеспокоилась Софа.

– Слава Богу! Самые обычные прекрасные руки.

«Английский мой протух от неиспользования. Две глубины во мне остались неоплодотворёнными: украинский и английский, а ведь и французский учила. Как же повезло тем с гувернантками. А мои университеты...» Ариша вспоминала свой институт и увидела его в другом свете. И те двое, на горе, ожидали её в юбках, – парочка, достигшая вершины, мужской вершины, куда лезла и она. Только там ни радости, ни покоя. «Случилось бы это со мной, если б жизнь шла по накатанной дальше – карьера, публикации никчемные? Был бы спуск в нижний мир, контакт с подземной семьёй, новая ответственность перед теми, кто смотрит на меня снизу? Нет, работа сожрала бы иные возможности, моё время, мою энергию. Такая вот хитрая подмена – паши на дядю, ходи осликом по кругу за морковкой. Для социума ты понятен, безопасен и удобен. Надо похерить эту недосягаемую морковку, побежать туда, где навалом разной еды, где свобода, где есть пространство. Наконец-то я чувствую себя абсолютно свободной. Всё отложить, освободить место для той Женщины, Великой, Дикой, Божественной, Начальной, Родительницы, Благословительницы, Целительницы и так до бесконечности».

«Что я вынесла из подземного леса: понимание, что происходит в семье, лучшая защита своих границ, больше любви к детям, остановка ротора, любовь старая наконец-то оплакана, могу развернуть сон и сделать из него полезную для себя историю, могу писать и рисовать, но главное, я вижу, что делает Хищник. Легкие мои расправляются, как крылья бабочки после взрыва кокона. Это осязаемый, это совершенный опыт: путешествие в дом Дикой Матери. Сколько же подробностей в квесте: воронки, из которых можно выбраться, держась за волосы Златовласки, клетки с приманками, все звери, которых можно рассмотреть, проходя мимо, только Хищник прячется, ну, ничего, покажется – прикончу его».

Девочки мирно завтракали манной кашей. Ариша, забыв о еде, писала, положив тетрадь на подоконник.

Путь неправедный –

Не трудный,

Нутряной родной –

Подспудный.

Вот и встретились!

Думы, заботы...

Что?! Опять на работу?

Начальник я негодный.

Чего я туда выперлась?

Подстерегает Удодова,

Убьёт мои мысли.

Не пойду я на вашу работу!

Отгонять упырей от корыта –

Не моя забота.

У меня другая охота.

И не тягайте меня мёртвой шкуркой,

Не закрывайте мною дырки.

Не буду пушистой муркой,

Придумаю вам бирки.

Медицинская моя академия...

Здесь не то происходит, что видится.

То конь в пальто бегает,

То серые дамы движутся.

Вы думали, это учебное заведение,

А это дом с привидениями.

Пишу статью научную...

Да не могу я про них писать:

Про крыс, свинцом травленных,

Их детёнышей в чреве задушенных.

Что это за мания –

Вынимать из всего душу.

Отвалите от Природы

С убогими экспериментами!

Ей-Богу,

Обмажетесь чьими-то экскрементами

Или сами станете объектами

Таких опытов,

Что рты перекосятся

И ноги повыдёргиваются.

Ладно, эти крысы

Давно почили.

Досочиню.

Но больше в этом

Не участвую

(или учавствую)...

Слышите чавкание?

Ни за что!

Даже споткнулась...

А ведь не безграмотная,

И не бездушная.

Крыса – священное животное,

Как и все,

А вы её травите.

Станьте травниками,

Астрологами,

Кинологами,

Гомеопатами...

Вы – маньяки?

Ну, вам – в патанатомы.

Я – анатом? Физиолог?

Космонавт, йогин в астрал?

Да Вы, дамочка, – мудолог, –

Мутный пьяница сказал.

(последнее точно я написала –

не будет плагиатного скандала)

«Ну, хватит, ей-Богу. Пора на улицу. А ручку всё равно придётся брать с собой. Я безнадёжна».

– Девочки, собираемся.

Девочки, оказалось, давно оделись.

– По мячу ладошкой бьём, – Лида пела и подбрасывала мяч.

– Мячик мы с собой возьмём, – подхватила Ариша.

Подошла Софа:

– Мама, ты поэтесса?

– Не поняла пока, не исключено.

– Значит, ты не идёшь на площадку. Я с мамой иду.

Ариша опешила:

– Ты думаешь: есть я и есть мама?

– Ну да.

– Кто б я ни была, я тоже хочу на площадку! Берём всех.

«Дети меня то ли не узнают, то ли не признают».

Некогда делать

Мне макияж –

Фейс озверевший

Уже не продашь!

Во дворе Ариша отложила свои записи, осмотрелась – мир приобретал новые, тревожные значения в любых вещах. Люди и предметы несли смыслы, которые нужно было ухватить и понять.

Подошла бывшая няня Алексея и мамина соседка. Ариша обрадовалась: «Не пригласить ли её посидеть с девочками, я б на работу смогла ходить. Не ради самой работы, просто мне нужно место с этим разобраться, чувствовать свою душу, побыть с собой какое-то время и вне семьи. Или это малодушие моё, и я хочу вернуться к прежней, линейной жизни? Такая возможность существует. Но, скорее, возврата не будет никогда, нельзя уйти от многомерности. Придётся изучать неизведанные пути».

Постаревшая, как всегда приветливая, Елена Ефремовна долго говорила о своём сыне, который недавно уехал в Африку.

– Он когда-то поделился со мной, сказал о своих мечтах, – Ариша задумалась. – Их точно было три: одна про участие в ралли, потом хотел сходить в геологическую экспедицию, а третью не помню.

– Так он и ходил с геологами, пару лет назад ездил на Камчатку.

– Мечты сбываются.

«Что же там было последним? Дом! Построить дом», – вспомнила Ариша, когда соседка ушла.

Вы мне свои доверили мечты,

Я их храню, я их лелею,

С геологами были Вы на ты,

Собрали аммониты мела.

Вы в Африке стреляли носорогов,

Им Ваши пули разрывали кожу.

Мечтою главной выступала не дорога –

Заброшен дом, а был всего дороже.

Дочки запросились на детскую площадку, а Ариша вела их свозь новую реальность, как через воду. На карусельке крутилась румяная девочка в чёрной шапочке с лисьей мордой, двойняшки потянули Аришу к потенциальной товарке. Ариша спросила, как зовут, – Маша, потом усадила своих и наблюдала, как бойкая лиса-Маша раскручивает карусель. Через минуту Лидочка запищала, а Софа побледнела и начала клониться набок. Ариша подбежала и выхватила Софу, посадила на землю – в глазах нистагм, лобик покрыт капельками пота, но ничего страшного. Остановила вращение и сняла Лиду. «Маша, где твоя мамаша?» Хитрая Маша продолжала крутиться. Ариша отвела двойняшек в сторону, успокоила Софию, а когда снова посмотрела на карусель, девочка-лисичка исчезла. «Я Софочку выхватила. Я меня кто снимет с карусели? В этом потоке не удержаться. Но я знаю, что он предлагает. Нет, лукавишь – ты и сам не знаешь!»

Они перешли к другому развлечению – балансиру, и Ариша по очереди катала дочек. Лиде вздумалось проползти на четвереньках по доске, Ариша снова позволила. Когда точка равновесия была пройдена, Лида, что было предсказуемо, полетела лицом вниз, ударила губу.

Окровавилась дочка

так,

как и я.

Рубедо –

участь

не только

моя.

«Явь и бред начинают перемешиваться. Страхи подступают. А где спастись? Схожу завтра на исповедь и причастие. Неделю почти не ем – вот и пост, считай. Как мужу сказать? Будет в бешенстве. Дело в другом – сможет ли обряд повлиять на взаимодействие, похожее на взрыв вулкана, остановить или изменить процесс. Да что ж оно из меня прёт, Господи!»

Ариша промокнула кровь. Лида уже не плакала, выхватила салфетку – «я сама». Унеслась.

Она всё равно полезет,

Даже если ты не поможешь,

Только больней упадёт,

Если отложишь.

Слово не записанное – пропадёт.

Второй час не могу вспомнить... Вот!

Ададин, ададан – ребёнок поёт.

(это был баклажан!)

А римфы-то не годные – глагольные.

Ничего, лишь бы не алкогольные.

Люблю слова:

Они – скульптуры.

Заставлю ими город.

Я живу между ними,

А они между мною.

Подошли две женщины с девочкой. Девочка несла пекинеса в жёлтом костюмчике. Уселась на качели:

– Собачку буду катать!

«Ой, какая собачечка, то ли белочка, то ли качечка!»

– Да, до пятнадцатого Сара должна родить, – кричала в трубку одна из женщин, полная, красногубая, – мы долго ждали, она никак не могла забеременеть, а ей-то тридцать три почти.

Женщина замолчала, потом ответила:

– Нормально, без патологии.

Книжки из шкафа выброшены,

Все ящики открыты –

Рожает еврейская женщина.

Мои дети им помогают.

Друзья уехали. Вот бля!

Гнала водичка их днепровая.

Кровь бы перелить себе,

Что ж я не жидовая?

Морда вроде ихняя,

Речь, жаль, не иврит –

Убогая, местечковая.

А всё родители!

Почему не евреи,

А иноверцы-злодеи,

Совки-надзиратели-душители?

«Я не ваша дочь –

Меня инопланетяне похитили».

«Приятно было их пугать. Воспитатели, блин!»

Я тебя учу хорошему –

Улыбайся,

С вазелином или без –

Наклоняйся.

Вырос.

Сотни раз

Отымели. О-па.

Понял.

Сейчас.

Улыбался.

Жопой.

Мысли Ариши неслись дальше. «Так надо было – прожить концлагерь в своей семье, правда? Страдание вписано во всё, что со мной происходит, является частью активации или, как описано в источниках, инициации. Герой «Шантарама» полюбил своих мучителей, и это его спасло. Остаётся любить, принять повороты квеста и местные правила, весь кодекс целиком».

Думала,

Вы – мученики,

Злые вестники,

Оказалось –

Предшественники.

– Ма... – тянула Лида. – Домой хочу, пить хочу.

«Так, внимательно! К чёрту фиксацию потока. Нужно улицу переходить, а я не пойми где. Воды попьём – уже идём, а со всех сторон – звон, звон, звон, и хорошее и плохое выйдет вон. А переходить безопаснее, где светофор».

Дома Ариша отважилась на разговор с мужем.

– Последние дни я странно себя чувствую. Ты заметил? – начала Ариша.

– Заметил, – буркнул Христофор.

– Мне нужно на исповедь.

– Я тебя не повезу, сама добирайся.

Ариша кивнула.

– Объяснишь наконец, что происходит?

– Вдруг начала писать стихи, никогда такого раньше не было, – Ариша почти извинялась, – я и не хочу их писать, но приходится, или я должна. Это как обет.

– Бред какой-то. Кому должна? Ты ж не в себе, посмотри.

– Всё будет хорошо. Это священный союз, понимаешь, – Ариша начала горячиться и заговорила быстро и сбивчиво, – видимо, я прошла древний обряд, такой, что был скрыт под асфальтом новейших религий, они отрицают и боятся, ну, слышал, дионисийские культы или элевсинские мистерии, как вариант, их Юнг изучал, соединение с бессознательным, во времена матриархата люди понимали, что с этим делать. Так нечасто бывает, правда, невероятно, я так рада, ты тоже будешь рад, Кларисса пишет, что никто от инициации пока не умер, хотя, возможно, это относится только к женщинам.

Христофор смотрел прямо и всё больше мрачнел.

– Какая Лариса? Да ты ополоумела, мать! Иди на свою исповедь, может, бес из тебя действительно выйдет.

– Спасибо, любимый, – Ариша потянулась поцеловать Христофора в щеку. Он отодвинулся.

Подбежала Софа и обняла Аришины колени:

– Мама – хорошая, я – хорошая, Лида – хорошая, а папа – плохой!

Христофор поджал губы.

– Не-е-ет! – Лида ударила Софию по спине маленьким, злым кулачком. – Папа самый лучший, а ты – вонючая!

София сильнее прижалась к матери и молчала. Христофор подхватил Лиду на руки, поцеловал в лоб.

– А что на губе у неё? Что произошло?

– Упала на площадке, – Ариша пожала плечами. – Дети как дети.

– Я ползала по доске, а она наклонилась. Я личиком ударилась, – захныкала Лида.

– Давай мёду тебе дам, – предложила Ариша, – травмочка на губке быстрее заживёт.

– Не хочу, – Лида уткнулась в плечо отца.

– Ну, хоть маслом давай смажу.

Ариша запела:

– Где наше масличко волшебненькое, помолюсь и будет лечебненькое... «Это я вслух?»

Христофор ничего не говоря, унёс Лиду утешать. Ариша посадила Софийку на колени, обняла.

Софочка, София,

Мы с тобой плохие.

«Дойдёт же когда-то и до тебя. Командир полка – нос до потолка! Хочется – не хочется, а с приходом творчества патриархат закончился». Ариша почти перестала злиться, подвела итог межгендерных отношений.

Скольким же вы мне обязаны:

Детьми, домами прибранными,

Галстуками незавязанными,

Шмотками перестиранными,

Да в общем всем...

А я вам – тремя сперматозоидами!

(молока ж не надоишь)

«Галстуки не умею, а то бы... пусть спасибо скажут... завтра покаюсь. Грехов насобирался короб. Отмолим. Кларисса моя, не буду я больше созерцать дерьмо на своём хвосте! Он думает, что схожу я куда-то, на женскую такую станцию техобслуживания: нажмут кнопочку, масло поменяют, тумблер переведут, как в автомобиле, и всё будет, как раньше, – механизм снова на ходу. И удобное, уютное гудение двигателя, что для меня будет возвращением к немоте, неподвижности, отсутствию реакции и жизни. Дудки! Всё, что случилось, необратимо. Как ему объяснить?»

Снизошла на меня благодать,

Не пытайтесь меня разорвать.

Стала я неделимая –

Единым порывом реагируя.

Сиди смирно,

Sit still.

Cколько раз ты это повторил

Внутреннему ребёнку?

Столько раз он тебя потом ударит.

«Английский, недоученный, недолюбленный лезет всюду, сопротивляться не буду. Но лучше ты иди к своим, вдруг я тебе больно сделаю».

Ариша придумала повод, и после обеда, который готовила, как автомат, – в диссоциации головы и рук (полное их согласие наблюдалось только в моментальном запечатлении стишков – дайте сметаночки мне, засраночке), засобиралась в магазин.

Христофор наблюдал, как она спешно помогает девочкам одеться, делает хвостики, не расчесав волос, спокойно сказал:

– Мы с тобой договорились, когда дети родились: я работаю и обеспечиваю вас всех, а ты – заботишься о девочках. Разве так сложно – следить за их безопасностью? Я надеюсь, никто ничего себе не разобьёт сегодня. Да, и корми получше Софу, она похудела последние дни, очень заметно.

Сам по себе магазин ничем не грозил. Софе были приобретены разноцветные ручки с колпачками («гоблины вернули тебе»), а Лиде резинки для волос. Себе Ариша присмотрела пряжу («посмотрю в Нете, как вязать беретик. Стою на кассе – дайте пакетик. Свяжу беретик тебе, мой светик. Берет свяжу – на голову любимую возложу») и тетрадь («куда-то надо выливать») с темноволосой девушкой на обложке, вокруг зловещие механизмы на фоне вечернего жёлтого неба. Героиня сюжета («black star») присела на высокой крыше, обняв колени, смотрела не на город – в небеса. Приготовилась лететь?

Я всё думала,

Куда идут

Миллионы строк

Прочитанных –

А вот они!

Возвращаются.

Я теперь сказочница-

Целительница.

Набивала словами свои пределы,

Выплюнула и обалдела.

Им нужна была такая.

Они её искали, ждали, звали.

Я – здесь!

Напичканная писателями

Русскими,

Французскими,

Немецкими,

Английскими,

Американскими,

Жаль, не африканскими,

Австралийским одним и польским.

Антарктида не представлена,

Чуть-чуть японскими,

Но не китайскими.

Неприличная отличница,

Но не заучка,

По уши влюбившаяся

В мужика с внучкой.

Лягушек резавшая и крысят,

Не любившая резиновых утят.

(мужик с внучкой – Дед Мороз, чтоб вы не мучились).

«Это я? Да. Но расширившаяся, как Большой Взрыв. Тост говорила любимой подруге, в тот год нам по двадцать девять исполнилось: женщина – как вселенная, а мужчина – ключ, который её открывает. Кто-то нашёл мой ключ! Ему помогла Кларисса, умная крыса. Где обитает тайный анимус? Он – моя работа? Нет, мы волки, у нас – другая охота. В чём-то я тоже крыса – найду выход в лабиринте жизни. Лабиринт или квест, ненавижу слова иностранные – душу засрали, вечно о них спотыкаюсь или забываю – лизинг, логистика, стихи мимо проносятся – мистика, охота эта дух захватывает».

Да всё я ваше видела:

Кентавров апдайковских,

Слонов далианских...

Отключите ваше видео,

Вы меня не прогоните

С моей охоты.

Идите в своё болото!

«И не отшвыривайте, как дерьмо котячье, мои тапочки», – относилось к Христофору, который споткнулся, ругнулся и пнул Аришин тапок. «Тронете – напишу заклинание, вас заклинит, бамбук завянет, а так-то я добрая – только кормите меня бутербродами. Как же я понимаю женщин всех, я на их стороне».

Заведу себе ящик

для женской переписки:

разве правильно –

заглядывать мне в пис..ку,

двое пытались

и офигели,

буйки втянулись

и так остались.

«Какое наслаждение! Partus felix. Изумительная жизнь: то плачу, то молюсь, то пишу! В параллельном мире мои руки убирают, стирают, нос вытирают. Спасибо им». Руки между тем замешивали тесто для печенья, которое не должно в доме переводиться. «Печенье печётся, речь льётся. Мужики, затыкайте уши – тампаксы и туда подойдут (вещь универсальная)».

Из гостиной долетел голос Христофора (мысли услышал?):

– Как вы меня задрючили, девки дрёпаные!

«И это дочкам! Или мне, или нам всем! Кости мне перемываете. А Вы умеете? Я – да, я – вода. Вода – лучшее лекарство. Кто приболеет – замочу в солёном озере. Если надо, перемою, отбелю. Всем отвечу, всех привечу, всем раздам по мордáм. Ура! Спасибо тебе, Душенька, моя умница, ты моя красавица. Дала выговориться! Теперь в церковь – исповедь и причастие. Будет ТИХО! И светло, и весело. Люблю земных женщин!»

На этот раз мысли услышала сестра. Звонила с жалобами на здоровье, необычное, почти до 35 градусов, снижение температуры:

– Я умираю?

– Нет, ты непременно поправишься, дорогая.

«Отдаёшь энергию мне. Я её забираю, прости. Скоро отдам в избытке».

Прорезался Христофор:

– Ты детей вообще укладывать собираешься? Оторвись уже, ненормальная.

– Ага, иду.

«Ручка – моё оружие, не подпускает мужа. Чем вы, мужики, стихи рожаете? Не исключено, что вы всё-таки женщины, только не знаете. А Бог, он в какую сторону склоняется? В принципе, как у него может быть пол?»

«Уложила деток, буду мыть посуду, только как её мыть, когда поминутно пишу. Та не жбурляй ти цей посуд в раковину – она не виновата, что ты воровата! Поступим так: тарелка – строчка (или две) – тарелка – песенка тебе. Песенку пою – я тебя люблю, я ты меня не очень, а дело ближе к ночи. А сверху смотрит на меня мадонна из шифона». Куколка-мотанка взирала на Аришу, на её метания от умывальника до стола. Одобряла, наверное. Ариша благоговейно достала её, стараясь смотреть в сторону, но темноты в глубинах её наряда притягивали взгляд как магнит, провела пальцем по складкам, стряхнула пыль, чихнула. В ответ – тишина. Христофор не пожелал, по семейной привычке, здоровьечка. «Скажу себе сама! «Будь здорова!» – ты мне бодро не желаешь, я – в порядке, ты ещё узнаешь. Вы меня поймёте, когда Клариссу прочтёте. А если не читаете, тогда душу слушайте, мечтайте».

Ариша подошла к Христофору. «Чай, кофе, стихи, песни?» Кофе с молоком. «Выбор Ваш. А я стихов покушаю, другого не могу». Муж делал вид, что поглощён просмотром вечернего ток-шоу. С экрана кто-то сказал: «Фактично, це все одне ціле». Ариша быстро отошла, чтоб фразы извне не включались в её поток. «Навіщо мені мої вуха, зайве – не слухай. Посуд, мабуть, не домию до ранку, дожити б до світанку». С экрана опять вещали: «Надія Савченко краще б виглядала з дитиною на руках, а не зі зброєю». «В любом случае спасибо Наде за повод к нисхождению. О, какая история дальше! Реинкарнация Медеи: жена известного пианиста в США убила своих прелестных детей пяти и одного года из-за измены мужа. Люби меня, дорогой, это лучшее, что ты сделаешь для своих детей. Ты на меня не смотришь, я на тебя не смотрю. Наши взгляды обойдут Землю и встретятся. Она круглая, и я круглая. День закончился, один день из жизни женщины. Кому он интересен? А четыре дня, а сорок четыре? А сорок тысяч? Это сколько лет? Сто девять? Вау. Каждый день отдавание чего-то: сил, времени, девственности, но не переложить бремени, не одолжить женственности. Давание женщины – не то, что вы думаете, мы – многослойные, мы – многоуровневые. Спускайтесь с нами в женский ад, там и поиграем, дядя будет рад. А серьги-то изначально – мужское украшение, а мы зачем эти яйца носим? Одна тарелка – одна фраза, посуда – зараза, когда ж она кончится! Вашему величеству по качеству и количеству: детей прекрасных, стихов разных. Ух, по спине электричество. Хорошо, что не кулак по спине. От мужа за вечер одно сообщение – спасибо, не голоден, вот и всё общение. Как же хочется позвать его, попросить, чтоб целовал меня, качал, как ребёнка».

Отмывать это

Золото,

Отливать.

Побаюкать его,

Покачать.

«Вы меня члените на темы биологические, космические и другие ...ические. Я – целая, ничейная. Утопическая. Посуду мою – стихи крою. Их ещё больше, чем вчера. Ой, не лопни, моя голова. В них слоги перемигиваются, не заметили?»

Укачай меня,

Унеси,

Через ночь

Колеси,

Положи

На бережок,

В пене.

Она –

Благословенна.

Без минуты полночь. Ариша глотнула последний раз воды, чтобы попить следующий раз после причастия. Звать было некого, кроме духов, – все спали. «Сколько метров строк умещается в одной ручке? На ручке не написано. Жаль. Метров 300?»

День четвёртый

Ручки и тетради везде:

Быть воде, быть воде,

Быть в воде!

Дочиталася,

Дописалася,

Дорычалася,

Докричалася

До любви,

До людей,

До себя,

До Бога.

Что-то оно

Во все стороны

Излучается.

Муж скоро убьёт...

Это – не изучается.

Лазьте по нему

С астролябиями,

Микроскопами,

Выключателями.

Напьётесь –

Заразитесь лямблиями.

Ой, спасибо, что вы

Меня заперли.

Тут заперли –

Там отперло.

И попёрло!

Я дошла до крайних пределов –

Тюрьма, угроза ребёнку,

Смерть души,

Так вырваться захотела,

Что теперь не ищи.

Стихи – молитва,

Скорее, молитва – стихи.

Слова и так придут,

Знаешь ты их или нет!

Вот и ответ!

Всё туда идёт:

Строгое воспитание,

Медицинское образование,

Работа по субботам,

Психотерапия,

Йога и лалия,

2 тысячи книг прозой

И сто стихов чужих,

Несколько неврозов

И чей-то чих!

The elephant sneezed...

Что же там случилось с обезьяной?

Ручка сама бежит

Или Он её направляет,

Значит, знает

Куда, помогает.

«Надо всё-таки зубы дочистить. Дайте, пожалуйста, хоть щётку зубную изо рта вынуть и помочиться».

Row, row, row your boat

Merely, merely, merely

Life is but a dream.

Песенка помогла,

Привела, приплыла.

Отпущу её по реке,

Приплывёт к тебе.

Ты садись в неё и плыви,

Всех увидишь себе вопреки.

Ты себе тогда не мешай,

Бог ведёт тебя, так и знай!

Сколько раз ты мне снилась,

Водичка родная!

Что же получилось?

Я – живая!

Кто-то мне во сне сказал –

Я оборотень универсальный.

Как-то не лирически,

Может, сексуально?

Сейчас оно такое,

А через миг –

Другое!

Кто мигает-то?

Софа, полупроснувшись в три часа ночи, пихнула Христофора ногой:

– Папа, уходи, ты не родненький! Иди бабочек целуй.

Христофор поверил и обиделся, ушёл спать в гостиную. Ариша продолжала:

Тебе напряжённый воздух,

А мне хороший,

Как же дышать-то будем

Одним воздухом?

Будь хорошим,

Не балуй.

I put a spell on you.

Скажи спасибо, что не ...й.

«Грубо».

Не оскверню тетрадь свою:

Скажи спасибо и целуй.

«Или так»:

Скажи спасибо – молча жуй.

«Тогда теряется весь цимес. Как же мне мужниной поддержки не хватает! Думаешь, это только моё испытание? Оно – наше, наша чаша. Видно, придётся пережить разобщение, не только ментальное, но и физическое, чтобы фотография моментальная не была приторно-лирической. Я сейчас колючая. Засну – иголки опустятся. И в церковь пойти, прорубать надо эту чащу, плачьте почаще – деревья расступятся, путь откроется».

Маме надо походить, побродить,

Веточек зелёных покушать,

Соловьёв сладких послушать.

Глянь, отыскалась та нить.

«Зеркала мои выпрямлены. Что увидела? Я – крыса, вы – неприятели. Но вы – родные. Как вас обнять, когда вы щетинитесь? Стать мягкой опять. Боюсь, невозможно, просто куплю всем пирожных. Поешьте – шерсть опустится. Я сижу тихо, как капустница. Что в стихах порхает, кто там бегает, кто там воет, кто мигает?»

Все со мной в порыве этом –

Дети, ветры и предметы.

Только Вы не почтите взглядом.

Диалог весь: кофе налей.

Я понимаю: Вам всех тяжелей –

Вы слишком рядом.

Да не отгородилась я стихами – нет!

С нами – весь белый свет.

Я так заплела-завязала,

По-другому быть я устала.

«Надеюсь, я не кощунствую – лицо похоже на лицо Богородицы. Похудею сильнее, и глаза вылезут. Лицо Матери или морда волчицы? Надо перекреститься. Пора в церковь, бессознательное переполнило меня. По ящику женщину показывали туземную – как она рожает легко, словно рукой проводит. А как другим Евам земным? Кто их в рай проводит? Кто нас проведёт туда, где все роды счастливые, взгляды правдивые, мужья справедливые, льётся свободно вода. Ой, бабоньки! Что ж это делается: фрески на стенах пишутся, шарф вяжется, город строится, враг не скроется. Где б он не таился, есть молитвы и слёзы. А меня Бог сподобил – стих родился, тебя (нечистый) угробил. Нет в моём отречении кажущемся ничего оскорбительного. Оставьте мнительность – золото останется. Вы думаете, что зачеркнёте в моей душе то, что вам не нравится. Всё придётся зачеркнуть. Я уйду – душа останется. Сколько же мне предстоит сделать: внуков нянчить, сказки им рассказывать, собак гладить, волкам нос показывать. Молиться учиться отдавать (запятую вставьте сами) только снова не спать».

«Картинки новые (хреновые) на обоях. И им напишу. Ой, не нравятся они мне! Кто выглядывает? Как спасти нам свои стены от вас, упырей? Вы и снизу, и сбоку лезете. Хочу такой дом, чтоб стены с воздухом общались, с душой! А это чья мерзкая голова?»

Отрежу тебе голову,

Совой полетишь.

Были тут гоблины,

Теперь только тишь.

«Я была однажды в подобном потоке. Был сильный, но загрязнённый. Этот – чистый, просветлённый. Состояние и знакомое, и новое. Набоков, где твоя тетрадь с рифмами, поройся. Потоки-истоки. Рифмы – одни на всех, то есть общий грех. Значит, и причастие будет общее, и исповедь. Выскажусь при всех».

Рифмы – ступени,

Топит их вода,

Вверх и вниз,

Но не в никуда.

Дайте рифмы,

Надо ж зацепиться.

Ой, перепила я

Несвятой водицы.

«Софа тоже всю мою воду пробует, худеет, как и я, или постится. Мучайте своих детей, мучайте. Получите такую взбучку от Бога, не от людей. Кто же скажет, что я не на посту: весу – полцентнера, а я ещё пою. Каждая мысль или другое движение стихом отзывается. Как мне подвигаться, чтобы Вы, муж родной, отозвались. Ты нужен мне, а я тебе. Зачем мы встретились. Наши девочки – мосты. Софочка поёт: «мы и правда строим мост!»

Позвоночник – мост.

Голова – нарост?

«Я так плачу, так кричу, что никто чужой ко мне не подойдёт. Только родные крик выдержат, когда женщина рожает. Чего ж его, нечистого, с музыкантом сравнивают? Разные они бывают. Я хороших слушаю и плачу. От напряжения сводит челюсти, а они рождаются и рождаются. Как пирожки из печи. Чем я Вас тревожу – шуршанием страниц? Скрипом пера? Это шорох птиц, что перья сложат у подножия горы, где спуск начинается. Их перьев хватит про всё написать».

Игра стоила свеч,

Сильнее горит печь.

Охота была, как игра –

Всей жизнью, всем телом, душой.

Всегда я с тобой, родной

Квартира – наша нора,

Может, не нужно другой.

«Ты ищешь фортуну в цифрах. Кажется, она ближе, ближе. Ан нет, убегает. Беги со мной. Я тебя не ненавижу. Цифры – не рифмуются. Поверну колесо той стороной. Сны перешли в видения. Снам присудили учёную степень. Или колпак дурака».

Вы всё шутили,

Что я писатель.

Была я липой,

А вы дошутились.

Матери – чай испитый,

Вам – калачи.

Садитесь.

Стол накрытый.

А я – в печи.

«Не сердись. Думаешь, легко быть родовым каналом? Да хорошие они крысы, среди них есть Клариссы. Зимой что-то такое происходит. У медведицы оплодотворяется яйцеклетка, впрок отложенная, а весной медвежата родятся. Мартовский гон начался, горит под ногами земля. Догоню её, запишу, сфотографирую. Это моментальная фотография. Сколько кадров мне дадено? Сто стихов в день – вам хватит? Я всё снимаю, снимаю, пока рука не занемеет. А канал «голова-рука» не болит. Печке надо остыть. Переписать, почистить пёрышки и строчечки».

Тонки грани,

Колки,

Как ветки осины,

На моей ёлке

Растут апельсины.

В моих рифмах

Слоги перекликаются.

Сейчас вы полезете

В талмуды академические

И что-нибудь неудобопроизносимое

Пришпилите.

Сама была такая.

Теперь бегу босая,

Нагая,

Не кривая.

Подарить вам свои степени?

А-а, они по медицине,

Вас стошнит, пожалуй.

А мне ничего,

Привыкла

Вступать в дерьмо,

Котов от глистов лечить,

Вшей вычёсывать,

Детей мыть.

Могу и вам чего-нибудь

Пересадить,

Кровь перелить

(земноводного).

Из меня стихи

Извергаются:

Белые,

Красные,

Опасные,

Прекрасные,

Смелые,

Неумелые,

Дивные,

Милые,

Смешные,

Розовые,

Вонючие,

Скабрёзные,

Напевные,

Светлые,

Темные,

Такие разные...

Вам каких?

«Христофор, я тебя люблю. Ответил: хорошо. Это хороший ответ? Хороший ответ – привет или пока. Из облаков не разглядеть! Лучше скажите «дура», и диалог закончится. У меня голос другой, взгляд другой, руки другие. Вы меня не унюхаете, слепоглухонемые. Ничего мне не предлагайте, не продам».

«Плакать перестала – снова зачихала. Семена попали в нос, они летают по всему космосу, и в меня занесло. Корни машинами выкатаете – всё равно прорастут. От женщин пособирала: обереги, куколки, молитвы, мотивы, веру, фильмы, книги, слова тёплые, сны, сказки – их тысячи. Вот и заварилось тесто. Я тебе дочерей подарила. Себя. Ещё раз. Новую. Это я – многослойная. Ты расположился во мне, а я – в тебе. Укрою тебя, защищу твою уязвимость, твои детские стороны. Ты меня ещё не любил. Потому что не знал. Теперь полюбишь».

Утро и всеобщий подъём. В зачумленную реальность Ариши ворвался будильник. «Механизмы, как они задрали! а кто их конструирует? Ненавижу – не дружу, даже бачок сливной и тот что-то о себе воображает. Господи, как ветер сегодня завывает, и всю ночь так. Это хорошо! Это радость! Как же защемили мою душеньку. Ощетинилась, окрысилась, окогтела, зубастая. Женщин на Земле – критическое количество. Берегитесь! Они вместо деревьев, которые вы на туалетную бумагу пустили. Мойте лучше ваши задницы холодной водою – профилактика геморроя. Если детям дать поиграть туалетной бумагой, деревья нам простят?».

«6.20. Воды хлебнула. Забыла. Бог простит. А лицо ты умыла? На хрена Вы смотрите ящик с утра, там бьют собаку, у неё тоже срака – как выскажется!»

«6.45. Я водичка солёненькая, заколдованенькая. Ветер бежит по траве, собаки бегают, воют, кого-то заприметили. Унеслись. Вы хотите их прогнать, а их нет. Софа лезет под халат. Я ей: люди – не собаки, друг другу попу не показывают. Поёт: I'm a circle. I have only one side. Лида ей назло своё: let's go to the zoo, waddle like pinguins do. Я качаюсь вместе со своими котами: бим-бом, тили-бом, перепела я по-своему. Фен, что с тобой? Подул напоследок жаром и издох. Шкура печёт. Набормочу себе спасение – проклятие мне уже набормотали. Идёт кошка с котом и рычит в доме том. Сказочки мои и стишки вокруг меня, как броня. А ещё ветер! Счастливое и сумасшедшее утро. Ветер мой, и ты тоже там! Прочту ему «Отче наш». Ну вот, успокоился. Сказку допишу, как мама с озера вернулась. Лидочка, держи книжку про утёнка. Что ему белка сказала? Она сказала: иди домой».

– Простите, – Ариша подошла к девочкам и Христофору. – Перед причастием надо у всех попросить прощения.

– Капец! Зазомбировалась, – Христофор отвернулся.

«Иду домой, то есть еду. За такси 52 гривны, так я и думала. Для мужа я – зомби, житель зазеркалья. Не понял, что я себя расколдовала, вышла из этой страны. Ему мир стал мал? Почему вся критика на меня? Ярлык повесил. А я его разобью. Думаете, ничего не вижу, не слышу, только пишу. Всё вижу и слышу. Всё запишу, а надо будет, так и пере... (прочь эти мысли). Бывших бы переписать! Что ж они такие слабые анимусы, может, крепки анусы? Что ж Ваша бутылка полупустая от колы падает, ведете так резко и рьяно? Эта бутылка живая чересчур, таксист отвечает. Слишком витальная, как я сейчас. Коснусь его – так правильно сказал! Чур – призывание предков. Родительская суббота сегодня. И свет, и тень, над всем есть Бог. Поверну свою шаль светлой стороной вверх. Нос прочистился, запахи чужие ушли. Вот и оживили куколку. Так это была я? Теперь живая. Дождь пошёл. Чудо. Благодать. «Мусор не бросать». Лучше якоря забрасывайте. Зацепите меня, утяните. Не оставляй меня, стихотворчество! С Церковью помолвлена, с Женщинами не сломленными. Что там в храмах Ваших, куполах яйцевидных, что плещется? Играют стихи всеми цветами радуги, то в шкурах они, то в Африке, то бегают, то кричат, но не мычат. Запеканка-испеканка. Поэтому Вы от неё отказываетесь! Вы играли со мной в слова. Доигрались! И микроволновка как дароносица, и плита – алтарь. Я – искусительница? Какой там атом колеблется девять миллиардов раз в секунду? Так и поэзия многомиллиардная. Как ты подруга это называешь? Страсть. Нечто неукротимое».

В крошечном сельском храме было спокойно и сонно, шло особое время и повторялись свои циклы. Воздух был тягучий и душистый. Женщины ставили свечи, кого-то дописывали в молитвенные книжечки: умерших? новорожденных? Пока Ариша отсутствовала, здесь продолжали молиться за её семью. На утреннюю службу народу пришло мало, все двигались по привычным маршрутам. Две женщины расположились на лавках под окном. Ариша видела их раньше и вспомнила, что у них больные ноги, и батюшка разрешил им присутствовать на службе сидя. Всё та же полная седая женщина, что и пять лет назад, продавала храмовые мелочи. Ариша купила свечи и поставила перед образами Христа и Богоматери.

«Может, так всё случилось, потому что вы за меня молились? Бог нас со всех сторон покрывает, кроме низа, чтобы снизу заползла душа? Что-то должно войти от земли, от сил, внутри которых переплетаются корни. Мы, как колпачки, улавливаем дуновение снизу. С душой и лукавый пробирается. А Бог сильней, иначе бы нас вовсе не было. «Ом...» в молитве, которая самая главная, место, где я спотыкаюсь. Под ризами золотыми религии древние. Вы их скрыли? Как они меня выбрали? На мне что – отметина? Я Вам оставила – а Вы не приметили».

Ох, трудна

Благодать!

Получил?

Вспять

Летят

Времена

И радости.

Не объесться бы

Этой сладости.

«Дары пришли или, скорее, сошли для меня? Нет, для вас. Я же просто канал, я – Земля. Я прикрою её, защищу. Боже, спаси планету мою и тварей всех, что тобой наполняются, кроме людей, что не спасаются. Нет, и их тоже спаси! От великого до смешного – один шаг. Хорошо. Где смешно – шаг назад, и увидишь Бога зад. Лицо нельзя видеть».

Он – велик,

Мы – его мысли.

Он – везде,

Многолик.

Мы по убогости

Прибегаем

К антропоморфности.

Тысячеимённый.

Бесчисленноимённый.

Он работает,

Плачет,

Молится,

Спит.

Берёт

И отдаёт.

А мы заглядываем

Ему в рот –

Что ещё скажет?

Чем наделит?

Молчит.

Само придёт.

«Это кем-то уже написано, а я переписываю. Я Вам не изменяла, автоматы не изменяются, но и мне не нравится, когда Вы невменяемы (и смотрите, как я пишу). А у Тяни-Толкая рот – с двух сторон. Ешьте запеканку, а не только сметанку. У нас с тобой потому страсти такие, что давно в разлуке. Потечёт всё по-другому. Войдут в русло мягкое корабли златые. Страсти побушуют и исчезнут-изболеются. Дайте им место. Они созидательные, они смешные-добрые. Софа сидит и стучит ложками. Муж бесится, а мы поём: бим-бом. Софа объедается сметаны, как я своими стихами. Дай, дай, дай. Страсть моя нежная, страсть моя требовательная, море безбрежное... любовь слепа, а Вы жестки. Как я могла! Надо обозначиться, где моя территория. Не беги в Евпаторию, медаль призначится. Жизнь в стихах, стих не белый, а серый. Я – мышь? Сны дорогие, дорога снов, куда завела? Уделяй себе больше внимания. Так я ж и уделяю. Внимаю вам, Музы, ох, как внимаю! Дайте капельку территории, я ж не лежу в гробике. Дайте повернуться – не задохнуться. У священников, говорят, два процента человечности, а у Бога – сто. Лида что-то сказала интересное: есть такая страна Экраэна, надо про неё стих почитать. Ты где, Экраэна? Отвечаю: скоро будет. Украина в зеркале, в каком-то экране. Может, я сейчас в Экраэне. Нужно в реальность перейти. Лида спрашивала: это слон? Я думала – мышка. А я – слон (индийский) наряженный, или червь изгаженный, или крот слепой, нетопырь глухой, медуза не обоняющая. Но нет существ не осязающих. Вы ж сами говорите: «пишите да пишите». Я пишу и говорю стихами, а Вы этот язык не знаете. Подождите, вспомню, верну прозу и стих оставлю. И для Вас стану розой, не кактусом. В храме была ёлка живая, стою под ней чересчур молодая. Жду исповеди. Тихо выскажу свои беды и победы».

«Его рука на моей голове: кроме других грехов, отче, новый грешок прорезался – стихи. А хорошие у Вас стихи? Не знаю. Пишите хорошие, благодарите Бога за всё, за то, что Вам открылось, за эту милость. Конечно, отче. Вы знаете, что Он хочет. А Вы что исповедуете? На дверях храма – плакат за «Партию Регионов», тоже Бог велел? Неужели церковь – дьявольская сеть, неужто не Божьи эти силки? Но мой-то батюшка хороший. Буду так думать».

«В очередь на причастие была последняя. Женщины и так последние – самые нечистые, я – нечестивей всех, мой персональный успех. А если Церковь, настоящая, – для женщин? Тогда остальные гости, поэтому и первые причащаются, дети – вне очереди, парень рядом, подошёл ближе, я отодвинулась, мы крестимся синхронно. Лида, выпроваживая, мне воду разлила, на дорожку».

«Лида долбит клавиатуру – хочет написать: Экраэна. Надо же ей помочь! Что с этим нам делать, дочь? Поиск материала: а-а-а-а-а-а-а-а-а. Помогайте, слова! Софа заикалась последние дни, что-то хотела сказать мне перед выходом: на-на-на... отдай это кому-то. Перейди на зайца, на мышку, оставь мою малышку. Вы простите, звери, такая приговорочка, от предков отмолвочка. Бессознательное беспредельно в каждом миге, в заикании каждом. Мы думаем, что линейные, нет – мы многоканальные, мы – в высшей лиге. Женщины мои маленькие, девочки прекрасные, как вам вынести всё страшное? Один процент в нас только человечности, а звериная ДНК стремится к бесконечности. В псевдонаучных, полубредовых далях блуждаю. Кто я теперь – полуучёный псевдозверь, не понимаю. Да подождите! Я ж не атом цезия. Мне хотя бы пять секунд нужно это записать. И опять же – я женщина, а не автомат. Надо поесть, поспать, с дочками поиграться, а Вас так много – дайте разобраться. Ещё чуть-чуть – и завалит. Как пробираться? Вы ещё не определились с половой своей ориентацией, а учить пытаетесь многоуровневой локации (фу, откуда, он здесь взялся, гад!) Экраэну Лида показала на глобусе, попала в Ирак. Я и Экраэна смотрим друг на друга через Лиду. Бедная страна моя! Ты говоришь: нужно чудо, чтоб её спасти. Я говорю: мы – зона, пусть zona zombie оставила нас».

«Оно идёт – я его канал. Тетрадь и ручку привязал. Поэты настоящие из этого моря что-то вылавливают, я – сплошной поток, с песком, камнями, рыбами, солями. Дайте перевести дух. Обещаю, время моё – ваше время. Поток – изо рта? Сейчас – из ручки. Мама, давай нарисуем Экраэну. Рисую. Вот ёлки. А что бегает? Софа: волки. Рисую волков. Ручка – оружие. Софа исколола сестрицу Алёнушку и братца её до дыр, бумагу пробила: «Они какие-то подавленные!» Господи, будь милостив! (Лазарь?) Гордыня? Да ты – мытарь. Да покроет нас всех Православие! Господи, ты с нами?»

«Твоя холодность обнажает мои чувства, а я и так голая. А что дальше? Согрей, взгляни, скажи хоть что-нибудь, хоть «пошла ты». Возвращаюсь из мира кошек. Ты – мой муж. Ты – сильный. Ты меня выбрал в пару, чтоб силу свою попробовать? Не надо, это не арена. Я – не гладиатор. Но если так надо, ну и ладно. Будь милостив, Отче. Всю жизнь ожить хотела. Ожила тысячей жизней. А голова одна. Постройтесь в очередь, теките с моим временем. У вас его нет? Оно всё ваше. Подождёте. Я – ваш блогер? Доктор Ватсон? Христофор читает «Зеркало недели», а я хочу к другому зеркалу, к озеру. Девочки по брёвнышкам прыгали, пели: «Два бревна у птичек трёх». Что меня Софа все за лобок хватала? Помогала? Акушерочка маленькая моя. Что ж такие роды? Пятые сутки? Муж не разговаривает, как его вернуть? Чиркнула спичкой – сгорело три волоса. Как они туда попали, под сковородку? Яичница детям, а мужу? Муж не ест, не пьёт. Игра-игрой, но есть же предел. Софа просит: мёду дайте. Христофор отзывается вдруг: и в морду тоже, а лучше в п-ду. Будет драка? Я ж не ради бряцанья, у меня этих украшений нет. Я настоящим оружием лязгаю. Мой ответ! Жемчуг мой, не Ваш, «неподаренный». Где мои украшения? Почему ничего не дарите? Ну и не надо, я теперь обвешена. Рисую летучую мышь, по просьбе Софы. Вместе поём: go away, spooky bat, go away! Я бы в церкви жила, это дом, собор – dom. В доме излияний, изливаний. Go away, spooky skeleton! Сегодня молятся за мёртвых. Какой же рыбой я вас кормлю ночью? Христианской. Ichtyos. Сколько языков нужно для нездешней дружбы? Где брать образование, чтобы не впасть в бедность нематериальную. Рыбки мои, будьте здоровы, берегите и хвосты, и головы. Не хочу, чтоб во мне копались, расчленяли. Всё моё – украденное, значит, и у меня могут украсть».

Украдут мой стих –

Слава Богу.

Так и буду жить,

понемногу.

«Запилась! – кричит Софа. И я тоже упилась. Христофор пьёт колу, которую я руками трогала, а меня взглядом не трогает. Сама на себя посмотрю своими руками, проведу над бровями. Руки мои на меня посмотрят ласково. Софа меня бьёт по лицу всю неделю. А если руки «бьют по лицу», то это грубый взгляд. Потрогал кого-то – посмотрел руками. Я смотрю на тебя жабой. Ты сказал: жаба. Подтверждаю: мама-жаба. Мне приятно быть жабой. Отвечаешь: как хочешь, только вазу прибери со шкафа, сколько можно просить – упадёт мне на голову, будет она квадратная. А мне как раз этого и не хватало в моём кругло-цилиндрическом! Надо становиться иногда пирамидками, особенно если у тебя ребёнок в наш мир родился голубой пирамидкой. Для него песенку придумала: всё правильно, всё правильно, нам творчество оставлено. Тебе и мне, и всем, и всем, и это насовсем. Эти потоки снизу и сверху, со всех сторон во мне поют».

«Иди посмотри курицу! Она странно пахнет», – будит муж. Я заснула? «Какую курицу?» – «Живую, блин!» В жабе курицу увидеть – хорошо. Вот наши взгляды и встретились. Нехорошие волшебницы – те, кто не нашёл свой анимус. Я нашла. Я – хорошая. Вы хотите, чтоб была «верная, как волчица», а мне бы принарядиться. Я – ряженая. Медведица в костюме слона Ганеши. Беспримерно благоверная. Собаки бегут чередой по улице, как волки. Кот в храме лез из-под ёлки. «Проверь, чтобы в духовке было 250 градусов». Сегодня такой день, 250 повторяется, штраф был, полиция поехала за нами, новый знак на перекрёстке, повернули не по правилам. Христофор подавлен и зол: «Впервые!» Многое сейчас впервые. «Зачем я сел за руль! Не хотел же. Ты меня вынудила. Из-за тебя в голове муть». Ну, прости! Это и на тебя влияет. Ты переживаешь атаку моего бессознательного. От того, что я знаю, как иррациональное называется в терминах Юнга, нам не легче, архаичное остаётся таковым, исполняет своё, а мы – куколки. Где ж тот пуппельмейстер? Всегда с нами. С нами Бог! Солнышко выглянуло после дня туч».

«Курица определённо воняет, она ж живая. Чего мы её едим? Есть надо тех тварей, коих сами уловим. Говорить теми голосами, что уловим. Писать то, что уловим. Нашёлся голос второй половины: ешь клубнику, хочешь – апельсины. Вот, что просилось! С мужем объяснились. Вы у меня ещё прощения просить будете: третьего раза не будет. Разные мы, но едины. «Слава Богу, кончилось ризотто!» Чем оно тебе плохо, а кормить-то нечем, никто не готовил, пока меня здесь было-не было. Опять кричит: «Твои тараканы вылезают! Не хотел я за руль. Я себя не контролировал!» Слава Богу! Разве можно всё контролировать, поймать всех тараканов, я вам что – жучкоуловительница? 250 денег – очень-очень скромное пожертвование. «Ни чёрта ж не сделал! Зарплата за целый день работы! Вычеркну сегодняшний день!» И в календаре замалевал синей пастой (закончилась), потом голубой. День вышел особенным, выделенным. Голубой – цвет далей внутри, не только небесных. Не выкинуть этот день, как слов из песни. Ну да, день работы, а сорок лет работы для дня одного! Я ж к Вашему миру так приспособилась, что себя забыла. Договор такой: свечи буду жечь в Ваше отсутствие, раз они так Вас раздражают. Только не гасите, не Вы их зажгли. Или Вы? Словоблудие посетило, батюшка. 250 гривен – жертва малая нашей Правде! Спасибо Вам, спасли! Страсти улеглись, оружие осталось. Лучший день! Праздник большой! Страсть через руки протекла благодатная. Как издать благодать? Частями».

«Из храма крыши сельских домов видны были, на них: «Вернись живой!» Для лётчиков. У женщины есть Бог и её мужчина. Тогда она добрая фея! Мучите нас, убиваете, потом злыми ведьмами обзываете. Лида поёт, есть хочет: «ждётся-переждётся». Ели суп грибной от Бабушки-Ягушки. За обедом вели волчьи разговоры, как под елью, про грибы-лисички, про лавровые листья, про эвкалипты и коал австралийских, обсуждали, что собаки в тех лесах не бегают. Они все здесь (зарыты). Тили-тили, трали-вали, твою душу выпрямляли. Яга оставляет шанс на выживание. И я Яга».

«Софа кричит: сахару дайте. Да нельзя ж его ложками есть! А вилкой? Вилкой можно. Христофор улыбнулся, впервые. Если бы заплакал, было бы ещё лучше. Застой у Вас? Ладно, решим, и не надо говорить, что раз в три недели. Вроде бы чаще, на самом деле. Как это эпично, как органная музыка! Недаром у нас там столько труб, как они поют! Прекрасный Ваш аппетит волчий! И курица вышла ничего, запах куриный, его лисы хорошо чуют и собаки. А речью оргазмировать можно? В.В. писал что-то про словесную эякуляцию, речь его всегда на мужской стороне. Но лезут-то они на женскую кухню! Вам нравится кухня? Почему работа ваша связана с кухней, хотите быть ближе к женщинам, узнать, что есть женская суть? Копаться, посуду мыть, за мясо браться. Вот и докопались! Говорю ему цитатой от Паука-Вариса: нет на свете более жестокого существа, чем абсолютно справедливый человек. Нас всех пересекает плоскость абсолюта. Страшно, страшная сказка. Но Вы просто слушайте, рыбку кушайте. Вам таблетку? Достаём из сундучка Бабы-Яги. Там много важных вещей припасено: томик Ахматовой, крючок и пряжа, шишки, фигурка лягушки с короной, камни, карты, спички, перевязанные ниткой, свечи. Всем этим лечим. Всё перемололось стишками и сказочками. А охота была в болоте, в лесу зачарованном. Там, где гадкий утёнок живёт. Вот они косточки сказочные, обсосанные, облизанные (Бабой-Ягой). Детям рыбу пришлось есть тоже, молоко не купили. Из-за меня. Столько из-за меня сегодня случилось!»

«Что же будет, со всеми нами, со страной нашей вымирающей? Расколдую Украину! Ты не хочешь чаю с бергамотиком? А я выпью, побормочу. Говоришь: сегодняшний день – грань. Так и есть. С волками по-волчьи выть и любовью по-волчьи заниматься. Тряска прошла, конь усмирен и оседлан. Ты на мне скакал, теперь я скачу. Лягушка на лошади, лягушка на слоне».

«Софа просит: найди песню про пирамидку. Гуглю: «... из сумрака выступила гигантская пирамида с маяком на вершине» (сайт «Воин не от мира сего»). Есть, нашла песню. Суперсеть помогла. Как бы я без неё нашла Клариссу, а она меня? Она изменяет женщин, они всё сильней – вывернут Зазеркалье, пусть даже через анус (прости, Господи)».

«Вяжу крючком, и нос крючком, уши торчком! Бог над всем! И над крючкотворчество, и над графоманией. На работу выйти и уйти в декрет. На секунду мелькнуть в этом зеркале и разбить? Как печенье твердокаменное. Женщины мои, пеките, вяжите, байки плетите, пишите, рисуйте – страну расколдуйте. Бог видит, знает, простит, направляет. А полицейский, который выписал штраф, был Ростислав. В локтевой ямке кольнуло (хвостом?), когда нам штраф выписывали. Делаю вам переливание своей земноводно-грызунье-хищной парно-непарнокопытной крови. Загадка: одноногая, одноглазая помощница женщины. Зеркало дрянное – утянуло в свои глубины моего Solus Rex. Разобью! А кого достану, вдруг он там переменился? Я и Христофор на войне: его фронт – работа, мой – нижний мир. Мы сообщающиеся сосуды: с одной стороны – вода, с другой – масло, машинное. Что выше поднимется? Какая разница! Мы в одном сосуде качаемся. Не всё у меня правильно, а ты правильный? Ну, брожу я по квартире, ну, ночью. Не рычи на меня. Софи Лорен тоже любила бродить по своему дому. Как гаркну, гавкну! У нас рты пооткрывались? Теперь вряд ли закрою. Ты в этот ряд не попадёшь, а если и попадёшь – пропадёшь. Иди на свою работу, на свой фронт, нам оставь печь, вязать, варить-стряпать, языком ляпать. Рты у нас открытые. Можем и языки высунуть, довольные. Будешь хороший, попу полижем, плохим – что-то откусим. Такие мы лохматые, косматые. Девочки мои лохматые».

«Спасибо, батюшка Константин, ты такой у нас один! Вы – человечность, проводник в вечность. Извините за бестий в тексте. Это генетически, пришлось всё попробовать эмпирически. Ох и больно было, шкура трещала, пятки горели, когти закровавились, зубы сломались. Склоняюсь, приползаю, каюсь. Отпустите словоблудие и другой блуд, гнев, зависть, прочь из этих пут. А кто путает, Путин? Мы не распутники, кто нам попутчики? Все гады и твари земные, люди божьи, молекулы и излучения, то, что невидимо. Больше страданий – больше слов. Кого-то Муза живая мучает, овеществлённая. Лиля Брик. Ой, Лили, вы цветочки непростые! Элементы: садовник – тот, кто мне клубнику дал, призрак – Матильда из «Ма-мы», мать – Яга, анимус – муж, самость – Лида и Софа. За бедностью лиц, Софе пришлось поиграть в призрака. Или отдадим эту роль музыканту-скрипачу. Его музыка помогла озеро наплакать. Надо бы куколку женщинам отдать из посёлка троллей. Из ямы выбраться помогли рифмы-ступеньки. Она их, как в полусне, вспоминает со сказками и стишками дочери. Сказочку в стихах написать придётся. Будет и детям, и взросленьким. И песенка прилетит издалека такая, что красные башмачки прислушаются. Кто б проиллюстрировал? Издам. Бог сподобит на стихи переложить. Хорошие, добрые, питательные для женщин любознательных, юморные, чтобы упали, как семечки живые. Буду трудиться на этой ниве. Я же в упряжке, нас – двое».

«В Зазеркалье есть кому трупы кушать. Буду живые сказки кушать! Если это происходит, так надо, как пригоревший пирог – отрада. Убираем все «не» из текста. Оно бессознательным не читается. Есть ли у бессознательного чувство юмора? Не дай Бог, это всё шутка! Сказка будет без «не». «Не» – ложь, блеск зеркал кривых. Дайте прямую речь. Не чих, а стих. В «Отче наш» есть «не», от него жутко вдвойне. Откуда этот блеск там – понятие не по зубам! Бог в песенках – старичок, this old man. Ручка из рук выпала. Как скажете. Муж лузгает семечки, треск по всему дому. Жареные, не прорастут. «Что ты там пишешь? Игра слов: кручу-верчу, выиграть хочу. Какой джек-пот? Психопатология твой джек-пот». Всё идёт, как надо, болезни и «пато». Нет никакой патофизиологии, всё естественно, всё дадено. Семейная жизнь – тоже творчество. Живу без тампакса во рту! Бабы, могу обнять вас стихами и потрогать. Вы не недотроги, вы – недотроганные. От меня много звуков, я – живая. Что угодно могу выслушать, что угодно ответить. У меня ртов – тысяча, и ушей – тысяча. Задумка вернулась давняя – написать книгу вокруг одного дня, чтобы остальной текст расходился концентрическими кольцами. Сегодня именно тот день? Его Христофор выделил глубоким синим цветом в календаре, всё вокруг него. Заканчивается этот денёк, кончается сказочка. И весь сказ! А штраф – мзда малая за счастье семейное, за здоровье детей и всех, за фортуну и успех, за дом уютный, пирог вкусный, за память об ушедших, за встречи новые, за всё медовое. Полночь почти, муж спать ушёл, а я остаюсь смотреть в ночь».

День пятый

«Провожаю и встречаю день с молитвой любимой. Как же я устала! Как недалече было до крупного скандала, но кандалы упали. Не предлагайте мне браслеты. Или без «не» – обойдусь без браслетов. Что вы в меня вставили – линзу? Пирамидку? С маяком? С каблуком-иглой. Я аккуратная, я опытная – сошью себе что-то подходящее, приличное, как причитается даме моего возраста, обычаев, вкусов, наречий. Где мои свечи? Ты меня не уловил, крокодил! Что мне делать в корпусе академическом: там бродить негде, там упыри под дверью стоят с ведром помоев, только дверь открою, сразу выльют на голову – не отскочу в сторону, что мне делать в корпусе – у меня там отняли кости. А я их здесь нашла, all inclusive. Пишу в голову – потом на бумагу. Что ж меня так разбудили, я вообще спать не могу? Ещё этот ветер за окном. Как же я его люблю! Это моя стихия. Стих – я. Словоблудие в смертных грехах не числится. Вы увидите верхушечку айсберга. Того самого, что потопил «Титаник». Он ушёл под воду со своими красными башмачками, и Джек ушёл. Он был призрак. У меня жизнь настоящая, и с лицом всё в порядке. В профиль – Анна, в анфас – Мария. Что ни напиши или подумай – обязательно в грех вляпаешься. Христофорушка, ты меня из зазеркалья вытянул».

«Сорок минут первого, первый сон сегодня: я – девочка с ведром, собираю в него колорадских жуков с картошки, а рядом – клубника, я её хочу собирать. Девочку держу за руку, учу переступать через щель каменную, нет, она меня учит. Точно. Христофор катит коляску, там наша девочка, ей месяцев шесть или семь, они там – на зловещем переходе, где сильный сквозняк. Ой, береги нашу малышку. То место особое, между стеною северною, без окон, и забором глухим. Там ветер странный, то в лицо, то в спину, но всегда сильный. Часто мне снится этот коридор. Прямой, никаких ответвлений. Такой себе женский сон, его сконструировали женщины, а мужики создают лабиринты и сидят там Минотаврами. Женщине так тяжело внутри головоломки, но может и там найдётся глоток свежего воздуха».

«Начало второго. Узрела волка на потолке. Совы навсегда там, не улетают, а волк впервые показался. Раньше акушерка была, теперь в этих узорах не найти её. Образ на один день? Вот и волк – уже скрылся. Всех накормила, даже упырей, даже дураков, чтобы всё случилось в этот день, его дата – код моего счастья».

«Два часа ночи, кто там опять возле дочери? Господи, бывшая бывшего! Он поиграл с ней, подсадил на алкоголь и бросил. Сломанная игрушка, женщина-алконавт. Чего её занесло в мой коридор? Она умирает здесь, довела себя до декомпенсации, цирроз, отказалась от лечения, скоро совсем будет на переходе. Она вела мою дочь! Я не хочу их видеть вместе, её и Софу, в пагубном, между мирами, месте».

«Софа проснулась, позвала: – Мама, что красненькое бывает? – Красное солнышко, моя любовь. – Нет, мама, красный перец! (потому, что я на мужиков гоню, на перцев?) – Мамочка, я в ручейке руки мыла. А что филины делают? – А ты как сама думаешь? – Думаю, они молчат. (Они молчат, а мы будем петь, песню нашу с Софой напишу). – Включи мне песенку, давай разбудим компьютер. (Это из-за меня опять?) – Пусть компьютер спит. – Мне скучно...– тянет, – а что лягушечка делает? – Сидим, Софа дремлет на руках: я смотрю в свой дневник, странные знаки О∩ZR, зеркально читаемые. Мы, люди, тоже из букв состоим, знаков. Несёшь книжку – хорошо, там транспортные средства – самолёт, пароход. There being severe storm on the sea, the steamer couldn't continue her way. Пароход из того сна, идущий в прекрасное будущее. Сложно для детей, почему пароход – она? Если «она», то, наверное, может рожать. Can I continue my way? – А что такое умножение, мамочка? – Смотри, два плюс два лежат в одной плоскости, а два умножить на два – в двух плоскостях. – Глазки мои круглые, удивлённые. (Опять не так объясняю, скоро и до производной дойду). Читаем «Зимовье зверей». Здесь всё понятно: нас охраняют силы звериные, а медведю кажется, что это люди. Ну, не прелесть ли? Не прельститься бы».

«Я добрая: сравни меня с автомобилем, нет, просто усади в него. Так вот – сейчас я в лучшем BMW еду (про коня не поймёшь). Я злая: в ступе лечу Бог знает куда. Он-то знает, ты – нет. Сиди и жди свой ответ. Да, доченька, клевер тут нарисован – a very valuable plant. Растения, я вас люблю. За ними прячется нечто. Лукавый? В ком он сидит в моей сказке? Соседка-старуха-фея-мужик с красными башмаками – одно, Баба-Яга. Прячется, как обычно! Найду. Кого-то надо убить. Озеро сделать красным. Паук – это хорошо? Плохой он в «Мухе-цокотухе». Паучиха – добрая, а Паук – антипод. Обложка книжки – с крокодилом из «Мойдодыра», он несёт вату сахарную на палочке. Христофор кричал: всё это – дерьмо на палочке! Кому как! На обратном пути Элла зайдет в пещеру, где сундук с сокровищами, вход прикрыла паутина. Да! И она убивает Паука. Как? Шкуру рыбью надела – к паутине не прилипла. «А за ними клоп-клоп, сапогами топ-топ». Где сапоги взять? Кто дал? Волчица? Сова? С чего бы? Заклеить страницу! Угостила Сову хлебом – а он ей нужен? Может, такой день был! А сапоги сами Паука затоптали (хорошая обувь!)».

«Два двадцать. – Мамочка, а как по-английски – лист кленовый? – Maple leaf. – Опять map. The map within this witchcraft. Волчица – сапоги волчьи – пауков топчут. Сова – время! Она мигает, и картинка меняется. Я искала место, где миги перещёлкиваются. Время – оно делимое или неделимое? А это Сова – мудрая голова. Что Филин делает? Миг – женщина голая на берегу лежит, следующий миг – русалки её одевают в шкуру рыбью. Софа просит: – Н-найди к-к-картинку филина. – Сильно заикается. – Я-я-я с-с-слышала их. – Девочка моя, чего ж ты не спишь, что же ты ещё слышишь? – Мама, п-подвигай мышью, вк-к-лючи филина. Он же их ловит. – Боже, всё в одном. Мигание: волчица принесла сапоги волчьи. Миг. Фея говорит: «Твоё сокровище в пещере»ᵕᵕона идёт одеться, проходит свозь паутинуᵕᵕберёт ларецᵕᵕПаук закрывает выход – ловушкаᵕᵕсапоги затоптали Паукаᵕᵕподбирает свои ноги и отдаёт лесорубуᵕᵕон их зарывает в землюᵕᵕвырастают деревья с семенамиᵕᵕона берёт семенаᵕᵕзасевает разрушенный троллями лесᵕᵕподнимаются деревьяᵕᵕона проходит через этот лес и, незамеченная, проникает в посёлок троллейᵕᵕотдаёт куколку женщинамᵕᵕони свободныᵕᵕвыбегают из страны сновᵕᵕдраконы... (модем не грузится, подожди, Софочка, сейчас будут филины) драконы были механические чудовища. Они выключились. Руки убежали к своим хозяйкам. Конец истории. Она вернулась домой с сундуком сокровищ. Сказка из всего! И во всём Бог».

«Два тридцать. Модем подключился. Посмотрим, кто мигал. Нашли. Такой, как из сказки, животные ручной работы, Сергей Погонин. Хорошо, можно заказать. «Точное повторение невозможно». Да ты гонишь! Что тут про филинов? Известны случаи нападения на человека ночью. Ага, ночью и напал! Ищи раскраску филин. Набираю: рас.., предлагают – распутье. Да каждая буква в каждом слове – это распутье! Язык объединяет россиян, очень, а мы в Экраэне, чей экран, где мы? Гонюсь за буквами. Чеченский сайт для детей: один – цхьаъ, два – шиъ, три – кхоъ, четыре – диъ. Хватит, ну и находка! Два сорок семь – Бог над всем! В рифму, пришло не по-английски. А что в сундучке на моей волшебной кухне: леденцы – девочкам, таблетки – мужу (лучше б не привыкал к ним), новые куколки – остальным женщинам раздать, стихов тысячи, сказок несколько, но хорошие, мячик-эспандер, фотография общая. Тебе чего, Софочка? Леденец с эвкалиптом. Опять эвкалипт. Хватит подарков? Да – два пятьдесят два. Два пятьдесят три. Время, я тебя люблю. Ты такое, потому что мы такие. Софа лижет леденец. Племяшка ждёт собаку, сестра продала своих котов. В четыре годика, как раз как мои сейчас, такого наговорила мне и матери: «Мама, этот мир ужасен. Мёртвые в земле лежат грязные». Откуда у четырёхлетних сверхчувствительность? Почему они грязные? Такие грешные? Мы ж молились за них вчера. Если учесть, что я не ложилась, то сегодня. Племяшечка – тебе собачечку, мне – стихи в пене, куколок – сделать сказкой».

«Два пятьдесят восемь. Без сна я этого не сделаю. Поспать, отдохнуть и снова в Путь! Уравновесьте. Для вас – восемь. – Софа, отдай леденец. Ну вот, слишком мятный, хекаешь».

«Три часа ночи. Время петухов. Хочу спать! Надо! Не то, чтоб я вас не уважала, господа хорошие. – Что, Софочка, попка чешется? От мёда, наверное. Ты кукарекаешь? – Да. – Несу её в спальню. Даже если дорога длиной три метра, всё равно что-нибудь может случиться. Голова в кольце боли – лоб в венце крови. Господи прости, это просто рифмы. Надо снять. Снимаю. Легчает. Как шарик сдутый. Что-то по работе забыла, да, статью дописать, полгода не могу закончить. Завтра (у них – сегодня). Мечтала же я, чтоб дело нашлось, которое заставило б работать всласть и по утрам радостно вскакивать. Самосбывающееся пророчество. Далеко идти пришлось. Где-то ещё и Бога найти надо. И правда, такой мятный леденец, положу в шкатулку Бабы-Яги. Мигаю. Часто. Как герой из фильма, где босс – актриса с именем возлюбленной Шекспира. Ей нравилось, когда люди мигают, стажёр престарелый и мигал. И я – стажёр».

«Три двадцать. Бесконечность, закройся уже. Бесконечность, как тебя вынести! Я же человек. Спать. В ушах – свист. Пожалейте. У меня пока что суббота – шабат. Кларисса, почему ты не сказала, как из этого выйти? Муж не хотел садиться в машину. Они хорошие – и машины, и компьютеры, если мы со всеми. Сорок тысяч строк – на год по тысяче. Детей мыть, покойников отпеть. День такой был... я – железная. Как машина – конь железный. Еду без бензина».

«Шесть двадцать. Ну вот, кококаю! Ко-ко-ко. Муж спросонья: «А что?» А ничё, яйцо снесла. Не простое – золотое. Плююсь сказками. Видно, лукавый рядом. Я и муж – Тяни-толкай. А кто тогда дети? Всего поровну. Бог и ┼ело. Откуда дневник, премию дадут за него литературную? Кто оплодотворитель? Лежите тихо, не мычите, я за вас тружусь».

«Шесть сорок. Бог есть, а у нас вопросов не счесть. Бог над всем, над временем. Украли энциклопедию про православие и мусульманство, лучше постигать эмпирически. Была я кабинетная крыса, стала – дикая. Забрала с собой Кларисса. Я не мычу, не хохочу. Несусь, не гоните. Статистика за 24 часа: 1 исповедь, 1 причастие, 1 занятие любовью, 1 ссора, 1 блокнот исписан, 3 часа поверхностного сна, 1 поездка на авто, 1 штраф, 1 чашка чаю с бергамотом, 100 раз «Отче наш», 1 свеча предкам, 3 – деткам, 1 свеча была мужем затушена (лампа мигнула. Значит, всё правильно), 1 песня своя, 1 мелодия, 4 просфоры бескровные. Теперь «Отче наш» 101 раз, 102, 103».

«Семь ноль три. На брюхе ползя. 104.105. Здесь и вкус, и запахи. Сердцебиение. Это хорошо. В.В. тоже мучился. Семь ноль семь. Бог над всем! Это не Его номер телефона случайно? Я твоя, Универсум. Я оригинальная, но не оригинальней Тебя. Боже упаси. Я не претендую. Семь пятнадцать. Продолжаю статистику: сбежала в храм – 1 раз и 1 раз вернулась домой. Навсегда. Я – вода, я – душа, я – жена, я – ты. Это – весы. 1 раз вздремнула по-сказочному: с одного плеча жаба, с другого – курица. Семь шестнадцать. Весы качнулись. Надо сохранить. Золотник, яйцо золотое. Спрятать? А то мышь разобьёт. Лида спрашивает: «Папочка, а что тебе снилось?» – Отвечает: «Будто мы все вместе ехали куда-то. А тебе?» – «Цветочек». – Говорю ей: «Цветочек ты мой аленький. А папа наш полковник или подполковник?» – Отвечает важно: «Полковник».

«Семь тридцать. 1 раз нашла своё время. Мигаю. Зеваю. Что с тобой будет, Экраэна? Будь же Украиной, не окраиной, а собой. Семь тридцать пять. Вот и кончилась тетрадь, негде Мурочке писать. В зоопарк не пойду, уже была. Возьму новую тетрадь. 106.107.108. Встаю. 109 и новый отсчёт».

«Семь сорок. – Что ты говоришь, Лидочка, кто купил рюмочки в виде зайчиков? Так я дарила твоему папе, он любит их. – Папа, давай свою любимую историю – дети слушают. Зайца загнали охотники к краю пропасти, а он тогда прыгнул в пропасть и улыбается. Почему он улыбается? Кто знает? Он – свободен. – Софочка, оставь эту бутылку с фасолью. Да, дорогая, это beanbang. Христофор, не давай Софе мёд – она переела его. Ничего другого не ест? Пусть конфеты ест. О, просфора тебе. – Выплюнула. Придётся доедать, а что Софе дать? – Лидочка, ешь кашу. Софа, а ты? – Тебе печенья, вот и нет мученья. Достанем из ларца Бабы-Яги. – Что ж ты мне всё говорил, Христофорушка, пишите да пишите. Не могу остановиться. Это ты наколдовал? – Софочка разговаривает началами слов, не договаривает слова, словно хочет прокричаться, как цветы через асфальт».

«Восемь ноль две. Муж съел просфору, даже сказал спасибо. Щось у лісі здохне. – А кому ты стихи эти читать будешь? – Да кому угодно, хоть клопам, лишь бы слушали (сапогами топали). – Лидочка, куда бежишь? – Ищу что-то розовое, подходящее к носочкам. Всё должно подходить по цвету, ты не понимаешь, папочка. Мама говорит, я хорошо умею colour-coordinate».

«Восемь тридцать. Солнце какое яркое, дикое. Качаюсь-излучаюсь, как атом. Цезий – ты Цезарь! Стихи – излучение. Это потянет на Нобеля в физике? Примите меня в эти ряды. Вы ж заложили эту идею, а меня взорвало. Буду среди вас мышью серенькой. Есть такой цвет, мир не чёрно-белый, как вы считаете. Остальные давно представлены: бык, свинья, петух... Лида въехала на Христофоре верхом: папа – слон. Какой? Африканский. И его качает, а где колебания самые правильные – в храмах, они там веками выверенные, не то что ритмы ветреные, рифмы выеденные. Себе снюсь оборотнем. Может, вы в меня и выстрелите, только я буду в каждой вещи. Ещё был сон, что я будущее переписала».

«Девять ровно. Всё записать и передать! – Ах, ты ж! – кричит Христофор. София сдёрнула с него трусы, и все увидели папин зад. – Чучело ты с рогами! – плюётся, не ожидал. Такими днями чего только не увидишь! – Садитесь теперь на меня, я буду слон. – Не, слон – папа. – Согласна, я – Моська. – Статью таки надо закончить, хоть душа там не живёт, но нужен результат. Это потому, что я в мужском мире подвизаюсь, там всегда смотрят на результат, а мне важен процесс. Излучатель – на конце ручки. Качаться хорошо. Стоп. Волки отдыхают. Тело вступает. Танцую, Софа со мной. Лида на горшке тоже попой двигает. Попой чего только не делают! Софочка устала, говорит: посидит мышка, покурит! Перекур».

«Десять. Едем на рынок, я непрерывно молюсь. Спрашивают: – Вам утреннее молоко или вечернее? – Отвечаю: – Утреннее, мало ли о чём оно ночью думало. – Улыбаются. Купили молоко, творог, брынзу, сметану. На рынке – плодовый рай. Рыбу не купили – муж сказал, здесь дорого. Вывеска «Муравей» – насекомое воздело верхние (его же вертикально поставили) конечности ладонями вверх. Обсудили с детьми, что муравей – самый сильный на земле, поднимает в 52 раза больше собственного веса. Мой вес сегодня – 52, в халате и с тряпкой, которой убирала то, что дети пролили на пол: Лида – манную кашу, Софа – плевалась водой. Брынзу, которую дали попробовать, тоже выплюнула. Пахнет утробно, но этим и привлекательна. Купили тыкву, круглую, как для кареты Золушки. Ещё картофель, укроп, тимьян, корень петрушки – захотелось корешки потрогать. Христофор взял Софу на руки, она так просилась. Идём к машине. Тихо, безветренно. Ставит Софу на землю: «Ну вы меня заездили!» Страшный треск вдруг над головой. Ломается дерево. Ветка не падает, обвисает. Дерево и так будет дальше жить, а я? Христофор кричит: «Быстро в машину!» Говорю: «Было бы хорошо, если бы всё заросло деревьями, они весь город этот взорвут. Тогда можно новый построить, правильный». – «Давай на площадку!» – дети увидели горку, качельки. Катаю, сажу на лошадок, залезаю на горку с ними. Там над площадочкой – куполок. Продолжаю молиться. Поехали на заправку, пронеслись под оглушительных размеров мостом. Перед ним билборд с террористом, снимающим маску. Над нами три утки против ветра летят. Сестра звонит: «Заберите нашу лошадку-качалку». Конечно, дети давно на неё глаз положили. Идём по набережной. Ветер в снастях, звон тихий. Стою под монструозной аркой моста, успеваю «Отче наш» три раза, на последнем «аминь» Христофор зовёт: «Пойдём». Идём к машине против ветра. На пешеходном мосту висит наш флаг жовто-блакитний и в реке отражается. Так вот он какой должен быть – перевёрнутый, древний. Сообщаю мужу о своём открытии, говорю, давай наш флажок в машине перевернём. Он сомневается. Дети едят и сорят зефирками. Я поднимаю, выбрасываю из машины, подставляю руки солнцу ладонями вверх, возвращаю благодать. Но я так устала. Мне нужно собрать силы, чтоб не сбиться в молитве. Софа заснула в машине. Едем мимо полуразрушенного «Маяка». Теперь все будут маяками: храмы, деревья, женщины. Надо найти молитву за детей, богославие, сто хвалебных имён – древне-персидский текст. Лида показывает Экраэну, тычет в Ирак. Персия, Междуречье, Вавилон. Говорю мужу: «Мы – вавилоняне». Он снова сомневается, скорее, в моей адекватности. Маме отлила молока, отнесла. Пришла домой, нарисовала правильный украинский флаг. Перехожу на украинский. Язык слишком много значит. Христофор говорит: деревьям генокод ломают, заставляют их вниз расти. Языком можно генокод сломать. Муж добрый, он всегда добрый, а кто-то из зазеркалья говорил, что хорошо – быть злым. «Процветание или забвение». Если пройти цепочку моих рисунков (флаг – последний из них), то я упрусь в ванную, из которой родилась личинка. Ванную разбили, личинку некуда запускать. Другая нужна купель. Інша мова – українська. Чотирнадцять тридцять дві. Котел мій закипить».

«Цією мовою «кава» – вона, як жінка – кріпка, солодка, гаряча, а «мир» – це і світ, і спокій, і мир. Ключ знайдений – ім'я. Україна – мир, спокій та цілий світ. Вони ржуть над глобусом України, а як вам глобус однієї лише душі. Межиріччя, що ти, Лідусю, знайшла – це таке життя між двома мовами: українською та російською. Змішування – Вавілон. Ти – з Лідії. Треба обрати якесь дзеркало, від якого віддзеркалиться російська та повернеться рідна, дика мова. Я всі слова перевірю, як номенклатуру. Така ось моя казочка. Мало ми знаємо українських казок. Сорок років без рідної мови. Сладкоежка – sweet tooth – ласун. Чи це шлях до відродження? Відчувала у собі дзеркало «дополнительное», як гарно тепер – додаткове або доповнююче. А «Господь, помилуй» однаково? Карпа – ні, коропа дзеркального не купили. Досить дзеркал. Софа швидко вчиться, за лічені секунди. «Дайте цукерочку, будь ласка». Й отримала. І тут вовки бігають, може, їх тут більше. Вони тут живуть. Та ми ж поттеріану читаємо українською. Дякую за віддзеркалення. Христофор каже: «Добре, що ти тепер українською розмовляєш, ми ж живемо тут, коріння маємо». Один його приятель захворів на рак легенів та вилікувався, коли почав розмовляти українською. Мова – легені – легке дихання. Він забув російську. Молитви – рідною мовою. А вірші – перекладати?»

«One click. Рідна, вільна. Тече. Мій човник приплив до спокійної води. Такий собі Івасик-Телесик, казочка, що мені нянька з села розповідала кожного вечора протягом року. Одна-єдина, що я почула в дитинстві українською. Ти п'єш чай, а кажеш «добрий», це з тебе просочується українська. Софа питає, чи ми можемо гойдатися на хмарах. Ні, відповідаю, лише Бог. Він – зверху, верховний, та є у пісеньках посередники. This old man, наприклад. Кожне слово пісеньки віддзеркалило в цю реальність. Навіть knick-knack, що містить натяк, непристойний відтінок. Відчуваю, що наче з якоїсь води вийшла. Хотіла перейти на українську, коли Крим відібрали. Була така скорбота, наче рідна людина померла. Не перейшла. Отримала такий складний пошук. Sly old man. Сама собі стала і хлібом, і голодом. Вовки вільні як нейтріно, що скрізь проходять. В Японії їх ловлять глибоко під землею. Там є вовковловлювач. А лукавого, забула, що російською «лукаваго», дуже важно побачити, тим більш зловити. Ми стали зрадниками рідної мови. А у В.В. рідна – англійська, він до неї повернувся. «My love, forgive me this apostasy». Міг би ще перейти на мову шахів, або геометричних фігур. Російською я «всё сказала» – срала, мазала, казала. Щось повертається та віддзеркалює з того світу, де народжуються вірші. Христофор знов чай нахвалює: «Такой вкусний, смачний!» З рідною мовою, з рідними, з вовчою зграєю чай смачніший».

«Ліда стукає по клавіатурі: «Я что-то написала, так бывает», – повідомляє. Пам'ять повертає. Language of the memory. Не важливо, яка була мова щоденника, Бог мене вів незалежно від мови. Щоденник усе розкриває. Уві сні сьогодні бачила, як збираю жуків колорадських у відерце, як у дитинстві, зберу їх усіх та перейду вже до полуниці. В тому сні, що був зимою чотирнадцятого року, я була на городі в хазяїна, що дозволив жукам оточити його з трьох боків. Тоді я спитала: «Чому дозволили?» А він відповів: «Нехай». Ні, я – жуковловительниця. Всіх зібрала. Навіть думати приємніше. А яка смачна картопля! Їм її та відчуваю, що я вдома. Приємною стала навіть втома. Ба! Христофор висловився: патріотизм – це мова та вчинки! Більшості людей мова – не потрібна, на вчинки – не здатні. Якщо людина нехтує мовою і вчинком, то ворог це бачить, і це привід для вторгнення. Дякую, чоловіче мій! Мова – ключ та скарб. «Отче наш» українською вимовляти легше. Ще треба відродити кістки рідної мови – казки. This old man gave a dog a bone and all five ducks came back. Смачні «семки»? Що, ти кажеш, на пачці написано – насіння соняшникове китайське? Соняшник – з Китаю?! Могли нас примусити розмовляти ще й китайською. А відео з Мережі – надзвичайно небезпечне та страшне навіювання. Дуже обережно треба обирати, особливо дітям. Тільки правильні казки, на кістках старих».

«Софа щось шукає. «Що там, доню?» – «Ромбы. Мама, я их везде вижу». – «Та ні, відповідаю, вони рідко зустрічаються серед інших геометричних фігур навколо нас, як і піраміди». Мають грані. Грані мови – діаманти, ті ж ромби. Й купола на храмах теж бувають з гранями. Підемо до храму, такий добрий в нас буде квест, до Свято-Духівського. В мові є свій смак. Вона – жива їжа, як свіжий кріп у звареному супі. Баба-Яга така страшна в казці моїй. Щось таке приносять старі жінки. Російська з мене вивергнулася уся, інший потік пішов. Від баби Тасі. Пісеньку принесла з прогулянки: ходити-блукати, співати-блукати, аж поки побачиш свою дику мати. Ви нас гібридною війною, а ми вас – гібридними віршами. Спрямую їх на північ, в Зоорландію. Блукали з дівчатками новими кварталами, знайшли найстаріше на районі дерево – остання моя кістка».

«Христофор дивиться новини: горить російське міністерство оборони. Може, вірші долетіли та підпалили. Там перекриття між поверхами з дерева. Дерева теж зі своїми родичами мертвими розмовляють. Щур мій проліз, провід погриз в епіцентрі zombo-зони, що скалічує людей. «Пожар отримав вищу категорію складності». Сховаюсь. Писати, щоб бачили, не буду. Підкину рибу безголову. Засліплю, затуманю ваш розум, але родину сховаю. Am I a Black Star? Але я й добра зірка. Напишу щось добре й поживне, люди зможуть пити й рости, як від теплого молока».

«І тобі я вовчиця вірна. Ви мене винюхали вірно. Ми з тобою – одне ціле, кріпке, як діамант. Усі живі та здорові – родичи гарбузові. Софа питає: «Где наш кактус?» – «Пам'ятаєш, ми якось доручили його бабусі, ще влітку, так вона його перезалила водою, він загинув, але душа його залишилась з нами. Колючки його скрізь летять».

«Я – миша. Ті казки, що з миші починаються, українські, як «Рукавичка», а закінчуються мишею – російські, як «Ріпка». З'явилась миша, допомогла, й казочці кінець. Трісне Ваша ріпка від думок, Головний Павук, що обплутав мою країну павутинням».

«Що, Лідуся, що ти перед дзеркалом крутишся? Чи там усі Ліди, коли ти підходиш?» – Так, ті віддзеркалені дівчатка будуть усі Ліди. Софа кружляє та падає. – «Это квартира кружится?» – «Ні, це голова твоя крутиться». Родина – камінь єдиний, кристал, або злиток бурштину. Що там в новинах? Загострення бурштинової війни, але одна людина все змінила в цьому корумпованому болоті. Надягаю сережки з бурштином. По три краплі сонячного каменю в кожній. Мама купила їх в Естонії. В ту саму мить в новинах: естонський інвестор хоче вкласти один мільярд в Україну. Щось пов'язане з електрикою. Хай Сонце Вас освітить!»

«Штучне доповнення життя – машини, автомати, в них електричний струм, посилює мою власну електрику. Діти повитягали усі батькові автожурнали, а я пішла мити посуд. Треба ж порядок навести! У казочці також: замість драконів військових бачила дзеркальних, павук був вбитий кристалом, якого вона вхопила в печері, бо прослизнула туди рибою, жінки отримали мову, усе зрозуміли, усе розповіли одна одній. Планета чиста. Що тут у борошні – міль сіра, метелики. «Дівчатка, дивіться, в нас вже й метелики свої. Що там, чотири мені на голові сіли? Так зніми їх з мене». – Софочка волає: «Несите Марию!» – Звідки вона знає, що я з Нею щойно розмовляла, чогось прийшла на думку почаївська Мати. Син Божий на правій руці, як і дитина моєї Феї. Я – Павучиха, що Павука висмоктала, оболонка полетіла. А поки це відбувається, я пришиваю чоловікові ґудзик до куртки. Мова моя солов'їна, ти – діамант, бурштин, саме сонце! Ти – від Бога, як і Україна. Слава Україні! Ґудзик прихований теж був пришитий».

«В мене є своя вовчиця. Я дивлюсь її очима. Кістки істот, як шматочки бурштину, скрізь по всьому світу. Їх викопають, вони складуться у щось велике – пам'ять самої Природи, Її Величності Самості. Якщо ви ці кістки відрили від жадібності, це – Ваша погибель. Ви руйнуєте ліси, виймаєте кістки, які живі й неживі одночасно. Вони між двох світів мандрують – лежать собі, мудрують, міркують. Це Планета знає, як захистити себе, як розбудити всі сили, щоб єдиним рухом, в єдиному пориві вітру жінки заспівали, принесли свої молитви. Вони можуть, тому ви їх тиснете. Ні, дзуськи вам, запізно! Жінки – єдина сила з Богом, пращурами та Природою, з усіма живими істотами. Вони також беруть свої сили з майбутнього. Звідусіль зберуть всю сіль. А Бог кожну мить народжується та ніколи не скінчиться, бо this old man, he played ten, he played a knick nack once again. Ми теж його цикли. Частина його випромінювання. Він промовляє нашими вустами. Віддайте Землю дітям та жінкам, щоб вона була врятована. Боже, бережи нашу Землю, нашу Україну, жінок, чоловіків, дітей, тварин. Мати Божа, вкрий нас своїм святим покровом. Як це добре, бути вкритим Тобою».

«Бог понад усім! Це найкраще, що можна сказати або написати. Робіть що-небудь для дітей своїми власними руками. Руки – це обереги. Так ви покажете їм, що виходить з вашої душі. Дитина все підкаже – слухайте дітей. Вони прийшли за нами, вони – мудріші, порив Бога у майбутнє або прорив. Бог їх любить найсильніше. Моліться за тих, хто пішов, вони теж цього чекають. Допоможуть крізь ваші молитви. Відкиньте лінощі. Довіртеся душі своїй, як діти довіряють вам до тих пір, поки ви їх не зрадите. Подивіться на новонароджену дитину, вона вся ваша, абсолютна довіра, відчуйте це. Так й Богу довіртеся. Природі. Упаковану їжу – викинути. Їсти живу. Жити там, де їжа жива та вода жива, живі люди ходять. Таку країну намалювали вже. Вона існує. Капіляри землі заповнюються – народжують нових людей. Боже, поможи народити новий день».

День шостий

«У цьому зошиті, який знайшла на полиці, зберігала рецепти для саду-городу, від колорадів, природніх та не дуже. Де колоради, там кінець розмаїттю. Я зрозуміла: моя російська – розташована назовні, колюча захисна оболонка, а українська – обернена всередину, для родини, для Душі, там сопілка грає. Тихо. Зараз мені обидві мови потрібні. Дякую за них. Напишу вірші вірні, щоб були як молитви – світлим променем. Чи може одна мова надихати на іншу, чи вони сполучаються? Чи це як сполучена судина, що заповнена водою з одного боку та олією – з іншого. Завжди я спотикалась на цьому завданні з фізики, навіть на вступному іспиті лише тут зробила помилку – забула поділити на два наприкінці. Не отримала максимальний бал, на який розраховувала. Що приховано в цій концепції, що як обмовка, працює потай».

«Друга ночі. В багатьох казках герой доходить до того, що опиняється на волосину від загибелі. Приходить допомога, і він рятується сам, іноді ще й інших рятує. Ікона бісером викладена, наче кісточками, окремі намистинки, як очі сови. Білої. Полярної. Хто був на полюсі? Хто ходив до полюса північного? Я та Софійка. Гарне ім'я що російською, що українською. Ім'я як міст між світами мов. А інші, де вони? Ми ж є родина, що моноліт, єдиний камінь. Камені завжди щось випромінюють. Фізики нарили, що доброї частини усього було трішечки більше, тому й світ виник. Що дало перевагу – може, одне тільки слово – слово «Бог»? Щось хитнуло ті ваги, тепер ми всі хитаємось. Чоловіче мій, ми з тобою як вовки, дивимося в один бік, туди, де золотий вік. Та й ти – кіт не простий, а «золотий», як казала Софія. Я тобі кицька до пари, може, й здаюся невдалою. Сіра, як миша, таюся, як тиша. Навіть на письмі не розбереш таке слово. Рік видання цього зошита буде 2023, ще 7 років чекати на зустріч й ще потім стільки ж, мабуть. Як мало мов я знаю. Мови – це як мости між людьми, шлях до спасіння, бо там глибокі коріння, коріння переплітається, упирі цим не цікавляться. I have no idea. Не маю жодного уявлення. Українська ближче до іншого світу, ніж російська, більше коренів латинських. Російська більш своєрідна, а українська – наче міст між російською моєю та світом. «Мы, конечно, это мост». Мости мають свої вібрації. Софійка вже його намалювала – зіронька моя, увесь світ може обійняти. Має велику силу, треба вчити її, давати знання».

«Так-так, а що там в світі? Піраміда впала шоколадна. Не ділився з нами, поганий хлопчик. Понесеш кару. Журналісти з сімдесяти шести країн висвітлюють це. Потік по принципу доміно до вас дійде. Вже дійшов. Христофор каже: він дуже висвітлений. Навпаки – затьмарений та з порушеним нюхом. Мій вовк – вільний, на волі бігає, вони – в болоті. Мертв'яки з болота вовка вполювати не можуть. Та він й пити туди не піде. Між вами зрима для нього межа. Він чисту воду п'є. З чистої річки – з мене. Він і сам – чистий, променистий. Засліплює вас. Обпалює. Ар'є, тебе я знаю, ти теж вовча, лютововча. Дякую Мартіну за книгу. Мало свою Душу слухати – треба мати знання. Тут не місце голоду – тут місце насичення. Знання мене перенаситили, а почуття зробили своє діло. Кристали випали в осад. В мене є діаманти. З усіх мов треба силу брати».

«Незабаром третя ночі – в мене ще розплющені очі. У перше у житті так. Хоча була раз така ж сама трясучка. Теж йшла з позадзеркального світу. Від чоловічої пари, що свою роботу важливу зробила. Вони й далі там живуть. А я як провідник між ними. Мабуть, так треба, як і підгорілий пиріг. Любов та кохання, вони розділені в українській. Як в американців – хтось для сексу, хтось для шлюбу. «Якщо любиш, кохай» – пісеньку співали по радіо. Російська зливає всі різновиди любові в одну. Росіяни не хочуть зливатися, може, ще більший павук їх з'їсть. Той, що найкраще схований, якось себе видає. Ми тебе знайдемо. Час тобі допнути. Ти надвеликий став. Об'ївся нами, сидиш. Цей зошит – міст, з кінців – російська, нутро – українське. Київська або Українська Русь».

«Така ось моя казочка вийшла. Може, ще й для дітей її перекласти. Казки усі дещо страшні – так працює підсвідомість. Вона одним боком бачить нас, іншим – Бога. Вона посередник».

«Це ж треба таке! Як естафета: останній день, коли я бачила Наталію Костянтинівну, що виявилася поетесою, був моїм першим днем включення або підключення. Яка ж вона унікальна людина! Показала щілину між двома світами та береги дивні цих світів. Ні, Ви – не косметолог, Ви – риба, що дивиться на мене чимось справжнім та величним. Уклін Вам низький! Це технологія така, да? Чи може хтось ще пройти тим же шляхом? Вони приходили й дивились на мене, тестували – чи я є придатною для місії, стояли переді мною навпроти, втупилися лицями без лиця. Сама пустота тебе випробовує так, як ми тестуємо механізми – придатний літак до польоту чи ні. Мене визнали придатною, хоч прилад я такий собі, металу в мені мало. Залізо все посилює. Зірки вибухають тоді, коли в них накопичиться критичний рівень заліза. Христофор любить залізо. В мені його критична маса накопичилась. Залізо – зіркова бомба в крові жінок. Бах! Зірка смерті вибухнула, ми всі вільні. Дякую. Уклін всім, хто працював зі мною. Вибачте, що було не так. Але було так. Так треба. «Так треба продакшн». Так треба – творчість йде в небо та в землю. Ми – міст. На тому мості – рейки. Вони вібрують, з'єднують нас є усією Євразією».

«Це мій шлях. Нас двоє, потім я іду одна, потім з дочками. Нас троє, трійця, тайна велика. Трійця – тайна віри. Наша також. Світ буде іншим, і світло також. Ми йдемо під Покровом. Найскладніша ділянка вже пройдена. Всіх об'єднала, родину повернула. Світ змінила на краще. Я як меандрова вода, що огортає. Роблю добро та відпускаю його у воду. Ще один ключ. Вода тече – молитву понесе. Потім відіб'ється та посилиться в мільярди разів. Молюся за діточок, коли вода поряд тече, крізь мене тече. У всякий час. Діточкам важко, вони ж все це зі мною прожили, особливо Софійці дістається. Уклін Вам, діти мої. Діти мої кохані та святі. Будете тепер здорові. Родину кохаю, розквіт обираю. I am free from fear and doubt. Масонський вірш з фіолетовими променями. Пишу та кидаю. В озеро».

«Пів на четверту. Вже настає ранок. Ранок сьомого дня. Продовжую працювати – на пальці мозоль з'явився. Я сьогодні чарівниця. Ваша та не Ваша. Відкладу зброю свою вже, хоч до шостої години. Шоста. Щось писала, собі мудрувала, в око отримала пальцем великим дитини рідної. Все. Буду гідною. Шоста тридцять. Що це коїться – рука не може вспокоїтись. Все зробила: діткам попку вкрила, кісточку останню відрила, всю зброю зібрала, вас трішки дістало. Але це нічого – є нам підмога! Сили небесні та сили земні. Богородице, бережи! Шоста сорок. Вибухнула зла зірка – ніхто не бачив тієї дірки, що позаду. Головне – Душа без дірок. Добра зірка залишилась. Дійсно, зла доля пішла стороною. Це правильно, що донька била мене вчора весь день по обличчю та по руці, ще й сідниці подряпала. Це так вона мене більш доброю робила, щоб не була гордістю засліплена. Не все, що з мне ллється, це благодать Божа. «Мам, а почему рука у меня маленькая, но я могу так сильно дать?» – питає Софійка. – «Це тому, що ручка твоя важка, як в твого батька. Ти ще збираєшся мені врізати?»

«Шоста п'ятдесят. «Лідусю, «птенец» англійською буде chick або nestling». Ти хто? В тебе болить головушка, Христофорушка? В мене все болить, особливо ноги та промежина після пологів довгих. А ще мене Софійка й туди била, щоб далеко так не ходила. Навіщо ходити, плисти, якщо може все виплести. Сісти та виплітати мереживо, в ньому з'являться відповіді».

«Сьома ранку. Зрозуміла, хто та курка, що несе золоте яйце, яке люди не можуть розбити. Сил не вистачає, а сіра миша допомагає. Що там витекло з яйця – те, що плакати їх примусило, зміст тайний, величний та страшний. А курці що – вона й простих яєць нанесе, курчат налупить. Миша хвостом махнула. Махати – це добре, теж вібрації. Казки та мови – ключи до волі. Хрестик в Христофора наче зі свинця, мати його не хотіла, так батько наполіг на хрещенні. Софійка свій хрестик показує. Свинець давали щурам, а ми теж частина експерименту. Щури терплять, ми терпимо, як не було б важко. Свинець – важкий елемент. «Лідуся, не вмочай волоссячко в мед. Тобі подобаються краплі, що стікають. Правда твоя, вони як бурштин». Де Філіппіни, та ось вони, недалеко від Японії, коні мої японські. Так Христофор про дівчаток каже. Ви казали, а я – коза. А хто пам'ятає острови в Японії? Мила, ти Хокайдо, я тебе Хонсю, за твою Сікоку я тебе Кюсю. Та правильно я вчу дітей! Це ж не біблейська розповідь. Мене теж хтось кусає. Дракон тамтешній, якому загибель пророкують. Тоді японці по всій землі розсіються. Може, така їхня заповітна мрія. Запросимо їх до України».

«Сьома тридцять. Струми мої жовті та фіолетові. В кольорах великі символи сховані. Тільки люди можуть бачити райдугу, вона тільки їм зрозуміла. Бог нам транслює через кольори, знаки та мову. Мова – глибока, нутряна скарбниця символів. Я рухаюся, танцюючи, у майбутнє прекрасне по жовтому струменю, що фіолетовим насичується».

«Сьома тридцять три. Софійка лежить на столі, руки розкинувши, рота розкривши. Те, що з рота йде, крізь бурштин пройде. Просить м'ячик з дракончиками. Десь був такий. Весь світ об'єднаємо, хай через драконів теж вивергається істина. А я й драконом теж народилася. Я – універсальна частина універсуму».

«Сьома сорок. Тепер тут і дракони кружляють. Лідуся кидає монетку, з пащі китайської трилапої жаби вихопила: батько, грайся зі мною! Монета закотилася, Христофор її витягував та поранив руку в ліктьовій ямці. Це я кров мою жаб'ячу тобі перелила. «Піду втоплюся у річці глибокій, підуть шукати, не скоро знайдуть», – співає він. Вже перейшов зі мною на українську. Я йому набридла за ці дні, як те, що в горщику Лідуся зробила. Так це найкраще, що ми землі повертаємо, добриво».

«Сьома п'ятдесят. А просфору безкровну відщипують, а не кусають. Бог хоче нам відсоток людяності підняти, вирізьбити нас із каміння з новими обличчями. Все каміння – кристали з силою великою. Софія міст зараз будує з книжок. Кричить: міст падає. Сміється: London bridge is falling down. Найулюбленіша пісенька її. Міст гуде, коли по ньому кінь скаче. Сестра обіцяла того коника. Хто в нас з коронами – жаба та ведмідь. Вони на тому мосту танцюють. Bridge is falling down. Fairy lady is coming back. Вона повертається. Воно так відбувається: за одну нитку тягнеш – все потроху розплутується. Альона каже: зараз всі відповіді швидко повертаються. Мільйони відтінків навколо, мільйони вібрацій, лише залізо – в центрі нашого дихання, в гемі. Елемент рівноваги, до якого прагне весь Всесвіт».

«Восьма тридцять. Діточки – на ваги! Софія знов втратила вагу, за два дні майже кілограм. А моя – знов п'ятдесят два, цей кілограм в дитини забрала. Так треба для рівноваги. Була б я мурашкою, підняла б три тонни. Батько – слон, мати – мураха. Діти – батьківські випорожнення. Зрозуміло, чому Софійка хвора, – жіночий канал її перекривається, найважливіший. По випорожненнях ворожити можна – дарма ви глузуєте. Ліда питає: «Оно грязное?» – «Ні – воно чисте, думки – грязні. Чистіть їх, як птахи – пір'я». Софія раптово: «Я в норке сижу, а наверху любятся, иди ко мне в нору». Йду до нори».

«Дев'ята ранку. Як посилити жіночність: одягаю перли в вуха, вони теж камінням вважаються, діаманти на пальці. Бідність геть. Casting want and misery out. Пилок летить, залітає в Богородицю. Сорок чотири оберти вже зробила Земля з того моменту, як відбулося моє зачаття. Все з того моменту наростає, початок не відслідити, початок – у кожну мить. Я так потребувала відповідей! Отримала, дякую. «Ні, Лідусю, квіточок немає ще». Гілочка зламана у склянці, поставили на вікно на кухні. Але корінці міцнішають. Скоро й пилок полетить. «Отче наш» українською йде від чогось променистого та фіолетового. Як ті фіолетові слова. Письменник з кольоровим слухом створив кольоровий вир. Свій світ та свою турбулентність. Розквіт, якому потрібні садівники. Їх стає все більше. Усі будуть садівниками. Сади своєї Душі та Землю засіють добром. Пилок добра Божого скрізь. Усі матері одна за одною ходять».

«Дев'ята двадцять. Софійка просить знайти ведмедика. «Дай того, что мне папа подарил». Пам'ятає, як кожна річ до неї потрапила. Від батька – найважливіші речі. А цей ведмедик ще й з трьома серцями, на кожному по слову: I, love, you. Китайці вигадливі такі. В них теж є піраміди приховані. Підключайтесь. «Теперь дай крокодила». Тримає ведмедя та крокодила. «Медведь вырывает солнышко из пасти крокодила, ма, смотри! Солнце по небу гуляет!» Крокодил сонечко те виплюнув, чи став добрим? Питає: цей олівець purple or violet? Purple. We have violets on our windowsill. Малює – доброту транслює. Софійка: «А я фиолетовая?» Так, безумовно. Ні? Ти – біла, кажеш. Can you share your white? It's not good being greedy. Share and shine. Як бджоли, божі працівники, пилок розносять, діляться. Їм, буває, ніхто й не потрібен – їм партеногенез закладений».

«Дев'ята тридцять. Ну ось, діти тепер ведмедя купають, якщо вся вода – божа, так і хрестять його. I want to share my soft and cuddy Teddy-bear. Good for you. Ходжу боса, в білому засипаному серцями халаті, волосся розпущене, прикраси в вухах, на пальцях. Пальці заслуговують на це. Не можу відпустити м'ячика маленького, щось потрібне кругленьке. Апострофи корисні. Вони теж пилок. Папір чекає на запліднення, як і земля чекає на наші добрі руки. Понеділок – важкий день! Цей зошит сам себе пише через мене або все ж таки я його пишу? Він мене нову пише, стару переписує. Щось водить моєю рукою, бо в самої мене сил на сьомий день не вистачило б. В ручці стрижень фіолетовий, гострий, як голка».

«Дев'ята сорок. Софія знову їсть мед, інше до рота не кладе сьогодні. Мед як бурштин – сонячний камінь. Бурштин, підключайся. Ой, розбила кружку-напувалку у вигляді лебедя. Може, вона як качка була, де яйце Кощика-Невмирущого ховалося? Не живіть у дзеркалі, де все зле, вийдіть вже звідти та прапор переверніть. Чай заварила, треба хліб спекти. Муку змішую житню, цільнозернову та кукурудзяну. Софія, в тебе вже мед по грудях тече. Все українське ближче до Природи, тому й небезпечне для упирів. А ми живемо з силами небесними та земними!»«Десята година. Хліб поставила. Рецепт найгарніший: вода, мука, молоко, хай сублімоване, Христофор каже, що воно багато чого зберігає, сіль та цукор, живу цибулю, що від усякої недуги, дріжджі. Руками перемішаю, це ж хліб! Машина трохи допоможе. Breadmachine. Заслабкі ми стали через ці машини. П'ять хвилин по одинадцятій. Медові доріжки на столі, як заплутані нитки. Мед капає, як сльози. Сльози землі. Старі корені оплітають всю землю, щоб спасти її. В меду геть усе. Це передвіщає розквіт. Софійка гілочку називає квіточкою. Я читаю знаки, як нам рятуватися від глобалізації – страшного павука. Ми різні та прекрасні, природа та суспільство. Щось виникає правильне в різноманітності. Я – українка, це мої кольори, моя культура. Я передаю її донькам. Це жіночно, це – відкритість всіх каналів, чистота джерел. Оплакуємо вбитих патріотів, силою їхньою повнимося. Лідуся тягне до глобуса: Монголія, чи ми маємо їхні гени? Потім Китай. Нарешті показала Україну. Каже, це наша країна».«Десята двадцять. Казки казками, а меду досить їсти, бо на сідницях повисипає. В хаті все перевернуте догори дриґом. Голова в землі, ноги – в хмарах. Чоловік прийде, лад буде, сама не можу навести. Навіщо тісто руками перемішую, ось же машина стоїть. Все, нехай машина працює. В чоловіків голова підключена до механізмів, а в жінок – до природи. Попа – голова ззаду. Тягни-штовхай. Ідеальне створіння з двома головами: чоловік та жінка. Малюнок був у мене такий. Софія, не лий воду в сіль. Або лий. Не знаю, діти краще знають. Може, морської води вдома не вистачає». «Десята двадцять п'ять. Я тисну на Землю своїми п'ятдесятьма двома кілограмами, а як вона реагує, що повертає мені? Підпалюю сірник. Коли дерево горить, це добра магія? Дерева допомагають – нехай зло горить! Дев'ята двадцять дев'ять. Софія щось складає з розсипаних сірників: Н, Т».«Дев'ята тридцять. Я знаю, що вона складає. Але це ім'я ніхто не може прочитати. Діти можуть. Складу ці сірники в свою скриню. З них було зібране слово, де лише чотири літери. Дев'ята тридцять чотири. Сестра в етері: підозрює в себе кашлюк, скаржиться на задуху та кашель. Десята сорок. Дівчатка голі. «Навіщо обливаєтесь водою, на підлозі калюжі. Ви собаки? Не треба сьорбати з підлоги. Ага, ви вже попили. Кухню затопили». На щастя, чоловік не бачить, а все ж дерся на кухню. В кухнях таке трапляється!»«Десята п'ятдесят. Мати Божа, в Софійки так випинають соски. Це лікування. Гормони в неприродніх дозах. Замерзла. Зараз загорну. Тримай покривало це фіолетове з бахромою. Дика, прекрасна мить! Що тобі, хліба дати? Слава Богу! Дитина їсть. «Що це? Ти під собою озерце зробила? На дивані? Ти моя красунечка, така вигадлива. Зараз дамо тобі гомеопатичну гранулу». Сьогодні Calcarinum з устричних черепашок, з більш високим розведенням для більш високих вібрацій. Нічого, Альоночка каже, що можна проходити й гомеопатичне лікування разом з традиційним. Будемо робити усе можливе. «Що, Лідусю, тобі платтячко? Питаєш, коли я вже помру? А чого? Ти хочеш забрати собі мої плаття, зрозуміло. Та бери, доню, не треба чекати моєї смерті». Спочатку завдання зводиться до того, щоб не вбити потомство (випадково або комплексом ворожої матері, комплексом Кроноса). Далі остерігайся, щоб потомство не вбило тебе».«Одинадцята тридцять п'ять. Прийшов Олексій. Почала з ним розмовляти російською, щось там провіщала про авторський волюнтаризм. Почала задихатися від російської. Перейшла на рідну. Далі щось казала про авторські казки, що вони не справжні, а лише народні є такими. Тільки казки давні з кістками твердими та вічними. Побалакала, полегшало. Софія – полковник. Нашого полку прибуло! Від дідуся, коли ми з мамою обіймалися: «Розталася срака з віхтем». Спадковість – нічого не зробиш. Мій хлопчику, кажеш, в тебе кров з вух тече, коли ти перекручені слова чуєш. Коли мова чиста, так і слова чисті. Чужинці задмухнули чуже насіння. Аж місячні затримались. Ґвалтівники. Зґвалтована мовою. Тому і вірші народилися російською. It's a joke, звичайно, про місячні. Але цей джокер колись перевернув мене в те криве дзеркало. Я тебе знайшла! Геть! Go away. Пошёл вон! Одинадцята п'ятдесят дев'ять. Олексій вступив у воду, що дівчата порозливали».«Дванадцята година. Початок нового життя. Розквіт. Голова заквітчана. Мова рідна. Обереги навколо. Син просить чорних ниток пришити ґудзик, який теліпався на куртці і дивом не загубився. Сама зроблю, в воді стою, залишок ниток спалю. Піди, пограйся з дівчатками. Син цікавиться: «А ты так и будешь говорить по-украински?» – «Я ж тобі казала, так треба». Пішов до дівчаток». «Які у вас ягідки у сідницях – червоні, як суниці. Суницю їла замість яблук. Коли була Олексієм вагітна, щойно про це дізналася, мураха вкусив. Дякую, мураше, що зробив мене живою. А Крим схожий на Індію. Це як серце, що зараз вкрадене. Поверніть! Серце – світильник, в який я вкладаю свій вогонь й підіймаю його високо. Хай світить всім. Боже, вклоняюсь тобі!» Ариша перестала писать. На очереди стояли действия, они выстроились, предопределились, ей оставалось идти этим коридором. Внутренний сюжет, придуманный кем-то, подхватил и понёс, нельзя было ничего исправить – только подчиниться. Контроль движений и контроль речи, каждого слова, был частью новой жизни, где действия приобрели жёстко ритуальный и абсолютный характер. Последние дни её занимала расстановка предметов, особенно потенциально опасных – ножниц, ножей (ножи всегда должны были обращены остриём прочь от неё или членов семьи, Ариша без конца их разворачивала), фиксация времени в дневнике, где текст ложился короткими спастическими строчками, хватание мыслей, которые оказывались на долю секунды доступны в бешеном смерче, подсчёт молитв, быстро произносимых три, девять, сто раз подряд. Попытка сосуществовать с вихрем внутри, который нёсся сам по себе, привела к напряжённому отслеживанию внешних проявлений её существа. Ни один жест, ни одно движение не было совершено ею случайно, всё подчинялось плану, имело определённый смысл и цель. Смыслы и цели возникали тут же, на месте, стоило ей увидеть какой-то предмет или человека, как появлялись сюжеты и чёткое, как у сумасшедшего, понимание, что делать дальше. В узор её действий включалось всё. Всё было не избыточно, а безошибочно значимо, она подбирала и замечала каждую мелочь: взаимное положение лежащих на комоде безделушек, цвета случайно оказавшихся рядом предметов, мусор на улице, пятна на зеркале от детских пальчиков и губ – девочки целовали свои отражения. Ужасающая ясность, но ясность ложная – миражи и внезапные молниеносные картины, рождённые самой бурей. Ариша понимала, что это состояние и порядок вещей вокруг неё скорее детерминированность шизофреника, «вдруг» всё «понявшего и знающего». Озарения, как им объясняли на цикле психиатрии, были уделом ослабевших рассудком особей. Но эти соображения отметались немедленно, так как путь уже существовал, древний и неотвратимый, ей оставалось следовать. «Все незаперечно та істинно. Прийняти таблетку та зупинити? Не можна, немислимо! Це прийшло згори». Она не имела права бросать в волшебный котёл дьявольское снадобье современной медицины. Сын пообедал, поблагодарил за пуговицу и ушёл. На столе оставались чёрные нитки, с которыми нужно было что-то делать. Решения возникали мгновенно и не вызывали сомнений. Конечно, сжечь их! В алюминиевой плошке догорал с утра зажжённый фитилёк. Ариша бросила горящие нити прямо в эту крошечную чашу, где колыхалось озерцо расплавленного парафина, и после того, как они прогорели и погрузились в лужицу, образовалось нечто наподобие сморщенных зародышей, мёртвых, чёрных, как передержанные в хлороформе препараты из лаборатории. Наилучшей идеей, немедленно посетившей Аришу, было предать их земле. Около полудня, объявив девочкам о прогулке, Ариша собрала всё, что в тот момент, казалось, было совершенно необходимо: иглу с чёрной ниткой, клочок ваты, скорлупу от куриного яйца, свечу, где застыли чёрные червячки. – Мамочка, а куда мы сегодня пойдем? – спросила Лида.Ариша замерла. Нужно было сломать иглу, потом зарыть. «Ні, зламати не вдасться. Треба знайти палицю і символічно, замість голки, її розламати, а потім? Закопати палицю? Де? Зламаю голку, покладу в шкаралупу ...» Мысли неслись стремительно.– Ми сходимо до старої школи.– Там страшно, мам, собаки бегают, – захныкала Лидуся.– Натомість дерева великі, гарні. Там навіть дупло шпака є, в акації, я покажу, – быстро говорила Ариша. – Може, вже й шпаки прилетіли. А потім сходимо до магазину, – она знала, чем подкупить.Они отправилась к небольшому, крайне запущенному скверу около заброшенной школы. Там росли тёмные высокие ели, собачники приводили своих любимцем порезвиться. По левой стороне улицы, высоко подняв голову, шла девушка с худым острым лицом, в ярком цветастом черном платке, завязанном назад, и черном полупальто, шла, любуясь собой и почти приплясывая. Она напомнила Арише украинскую ведьму, вроде Солохи в молодости. Девочки молчали, прислушиваясь к мыслям матери.Светило солнце, был погожий тёплый день, но Ариша искала место потемнее и поукромнее. В дальнем углу скверика она проковыряла палкой ямку, хотела поглубже, но её била дрожь, и она торопилась. «Зараз, – лихорадочно думала она, – зламати палку замість голки, – ламаю, кидаю, голку загортаю у фольгу...» Тряслись руки, и она случайно уколола кончик указательного пальца. Показалась кровь. Все её существо содрогнулось. Она поняла, почувствовала, прониклась всеобъемлющей идеей того, что металл иглы соединился с металлом гемоглобина её крови, породнил её со всем железом мира. Это было как толчок от чего-то, лежащего в самой глубине планеты и её самой. Одновременно родился ужас, что ненароком она совершила тёмный утробный обряд. Ариша вытерла кровь ватным диском, засунула иглу и вату в скорлупу, присовокупила свечку и похоронила. «Тепер – через голку – моя кров з'єдналась з металом усього всесвіту, я можу керувати металом», – гордо и жутко думала она. Обернулась к дочкам. Они перешёптывались и испуганно смотрели на мать.– Мамочка, а мы пойдём в магазин? – робко начала София.– Вже йдемо.– А что ты делала?– Я... зараз... це гра така. Пам'ятаєте казку про Кощика Невмирущого, Кащея Бессмертного? Як треба було його перемогти?Они шли назад по той же аллее. Ариша отсасывала кровь из пальца и сплёвывала, чувствуя себя настоящей ведьмой, хотя совершенно не помнила, чтоб когда-нибудь слышала или читала про плюющихся колдуний. Выйдя из магазина и увидев рекламу на перекрёстке – лицо, наполовину закрытое густой тёмной чёлкой, глаз не видно, а только кончик носа и красные, полные соблазна губы, – она приняла знак, как поступить дальше, и уже знала – именно здесь, на перекрёстке, нужно бросить монеты, плату за новообращение, или за свою душу, или... дальше думать было страшно. В магазине, кроме конфет и других сладостей, Ариша взяла жёлто-коричневую присыпку для пасхальных куличей, которые печь не собиралась. Крашеные шарики напомнили ей пыльцу из последних откровений, или это грядущая Пасха протянула лучик спасения в том хтоническом вихре, что неудержимо нёс Аришу по ступеням древних, полуосознанных обрядов всё глубже вниз.После всех расчётов в кармане оказались две монетки – одна копейка и двухкопеечная. Узкая полоска земли возле магазина, отделяющая тротуар от проезжей части улицы, накануне была грубо перекопана, большие комья глины, но не чернозёма, будто раскопали само нутро земли, лежали, вывороченные то ли техникой, то ли лопатой. Под ними были глубокие, как туннели, ямы. В одну из них Ариша бросила монетки – недорого же стоит её душа! – при этом повернула перстень с бриллиантом камнем вниз. На ней с особенной целью (всё было в те дни особенным) были надеты и жемчужные пуссеты, и кольцо. Пройдя дальше по улице, они остановились под цветущим деревом, абрикосом. Ариша долго стояла, пытаясь прийти в себя, понимая, что вся цепочка автоматических, совершенных в трансе действий указывала на то, что она инициировала сама себя как ведьму. Стремительное нарастание угрозы шло отовсюду – от домов, деревьев, людей и теней. Природа же в своём воскрешении готовила для Ариши свои чудесные знаки, осталось их прочитать и принять. Подойдя к дому, Ариша узрела шесть белых, похожих на звёзды цветов, и это тоже было символом. Света? Надежды? Но как им пробиться сквозь смерч, коконом окружившим новообращённую? Она решила идти в ближайший православный храм, надела чёрную юбку и старое, огромное какое-то, словно не своё, пальто, на голову, как платок, повязала шаль. Взяла детей, которые в тот день на всё соглашались, и отправилась к недавно выстроенному миниатюрному храму в трёх кварталах от дома. Перед зданием, напоминающим беседку, но с золотым куполком, на земле сидели вороны и громко каркали. Как никогда зловеще. Девочки ринулись их разгонять, а Ариша попросила их вести себя тихо, особенно в храме. Войдя туда, она положила деньги на поднос, спросила, где святая вода, набрала её в бутылку, приложилась губами к мощам, прочитала «Отче наш». Девочкам дали по просфоре. Уходить не хотелось. Наконец Ариша решилась выйти. Они отправились домой по хоженой-перехоженой улице, где всё было как обычно – грачи переворачивали листья в поисках съедобного, блестели свежие собачьи кучки, спокойно сидели на скамейках мамаши, а дети гуляли рядом – но только не для Ариши. На асфальте валялась веточка от каштана, похожая на трезубец, очередная угроза. Ариша не могла пройти мимо, ногой развернула её в сторону от своего дома. Потом в глаза бросилась крупная кость, изгрызенная собаками, и это было как-то по-особому неприятно. Всю дорогу на фоне непрерывной карусели мыслей Аришу преследовала идея, что она очень заметна, что все смотрят на неё и знают, что с ней случилось, что она себя выдаёт каким-то образом. И в самом деле, она выглядела странно, с этим платком на голове, убогом пальто, путалась в длинной юбке, которую редко носила. Во дворе гуляла соседка с дочкой. Боясь услышать что-нибудь про свой нелепый вид, Ариша нарочно заговорила про обереги для детей, про то, что дуля в кармане – грех, но как быть, вековая традиция. Соседка рассказала, что посторонние женщины сегодня всё время лезут к её ребёнку, хотят потрогать. Подобное случилось с Аришей в магазине – незнакомка, обратившись со словами приветствия к детям, потянулась взять Софу за руку. Как всегда, оберегая детей от таких контактов, Ариша оттащила Софочку и быстро отошла, не глянув в сторону неуместно дружелюбной дамы. «Вы у мамы сладкоежки?» – звенел в ушах Ариши неприятный голос незнакомки. В корзине, кроме конфет, лежал самый дорогой зефир, кремового цвета. Ни Ариша, ни Софа почти ничего не ели в последние дни. Сладостей хотела Лидочка, которая не потеряла аппетит, но Ариша подумала, что зефиром, возможно, ей удастся накормить Софу. Правда, просфору свою она сегодня съела и просила ещё. По дороге позвонила мама, сказала, что в обед у неё забилась канализация и течёт вода. Ариша ничего не ответила, не предложила свою помощь.Вернувшись домой, находясь в состоянии нарастающего страха разоблачения, Ариша быстро убирала все декорации, в которых осуществилась инициация, маленькие, важные знаки, которыми она обставляла свою жизнь несколько недель. Они были свидетельством, выплеском в эту реальность снов и других подспудных течений, а теперь выглядели как улики. Стёрла стишок на кафеле в кухне, разобрала коробку с крышкой, что стояла на стуле, храня значимые мелочи, – её ларец: три спички, связанные вместе резинкой, камни, шишки, карты, семена, томик Ахматовой – набор скорее безумца, чем фокусника. Спрятала соляной подсвечник, никаких свечей – Христофору они всегда не нравились, убрала блендер – символ ротора, стоявший на видном месте, подняла жалюзи и протёрла стекла. В квартире стало светло. Сняла с холодильника кисейную фею-сказочницу. С нехорошим чувством, что убивает живое и трепещущее существо, размотала её, как и зайца-мотанку. Отправила ткань в пакет и засунула в диван, подальше. Глядя на часы, думая о приходе мужа, Ариша бешено носилась по дому, возвращая вещи на привычные места. Что осталось? Какие-то платки, полотенца, шарфы, случайным образом сложенные вещи, напоминавшие лица, фигуры, она несколько дней оставляла нетронутыми, боясь что-то в них изменить. Всё это с остервенением сгребалось и запихивалось в шкафы. С тумбочки была убрана хранительница, сложившаяся из платка. Резко дёрнув веревку, Ариша подняла жалюзи на балконе. Механизм заклинило, пластинки шторки перекосились и деформировались, но в спальне стало светло. Кое-как накормив Софу (Лиду уговаривать не пришлось) Ариша снова собрала детей на улицу, они отправились на детскую площадку. Пока девчушки полезли на горку, Ариша позвонила единственной подруге, которой могла рассказать о сегодняшних событиях, – Алёне, зная, что та не осудит и, возможно, поймёт. – Как ты думаешь, я уже продала свою душу? – перейдя на русский и прикрывая рот, спросила Ариша.– Прекрати, ну, укололась. Тебя пытались отрезвить, вернуть к действительности.– Я не знаю, в какой именно действительности я нахожусь. Если пытались, то не получилось. Меня слово несёт куда-то, и я не управляю ситуацией. Я в ужасе... мне кажется, что за мной следят.На площадке, кроме Ариши с детьми, никого не было, но в доме через узкий палисадник, в квартире на первом этаже было нараспашку, не по погоде, открыто окно, комната за ним была тёмной, и Арише чудилось, что кто-то внимательно слушает её приглушенный голос. От тишины и неподвижности комнаты шёл зловещий холодок. Ариша уходила с детской площадки с мыслью, что её засекли.Дома, в ожидании Христофора, она посматривала в окно. Ей показался подозрительным фургон, что остановился напротив окон утром. Не в силах победить тревогу, она держалась подальше от окон и выбирала места в квартире, где её не достал бы даже выстрел. Муж с порога заметил перемены в доме и обрадовался, что стало светлее. «Слушай, что случилось, – оживлённо продолжал он, – на работе в обед вдруг треснула металлическая пряжка на поясе, а без пояса у меня спадают брюки». Ариша тут же поняла. «Хватку послаб», – прошипела она тихо, но муж, кажется, не расслышал. Скорее отказался перенести её сообщение в эту реальность, решила Ариша. «Нехай він ігнорує мене в цій площині, але невидиме спілкування не припиняється». Ведьмацкие комментарии, треснувшая пряжка и цепь ритуалов, что способствовала этому, относились к другому миру. Вся семья сейчас жила надломленной двойной жизнью.

День седьмой

На следующий день Аришу продолжало нести. Её осенила идея, что речь – тоже своего рода пыльца, и нужно опылять уши, чтобы добиться победы своей личной, своей страны, всех женщин. Гуляя с девочками, Ариша залезла на наружную металлическую лестницу соседнего дома и вслух в пространство вещала на украинском «Отче наш», перемежая традиционные формулы и новопридуманные заклинания. Вечером всей семьёй они пошли в торговый центр. Ариша захватила с собой юбку, в которой ходила в церковь. Юбка после стирки в машинке уменьшилась вдвое, и нужно было её непременно выбросить – очередной императив. – Я вас наздожену, – сказала Ариша своим, которые отправились вниз по улице, а сама понесла испорченную вещь к мусорному контейнеру. В алюминиевом ящике, заполненном доверху, сидела крупная кошка – коричнево-чёрная, с огромными жёлтыми глазами. Кошка так пристально, проникновенно посмотрела, что Ариша немедленно поняла – кошка придёт этой ночью. Для усиления эффекта пыльцы Ариша надела на детей вещи в горошек: на Софу курточку – здесь не было сопротивления, потому что беленькую в мелкий чёрный горох куртку Софочка любила, а Лида никак не хотела надевать розовую с нашитыми нитяными шариками шапку.– Она колется, – хныкала малышка, но Ариша была непреклонна. Христофор с Софой уже вышли. Лиде некому было пожаловаться, и она, в конце концов, согласилась. Ариша видела, что Христофор раздражён и её странностями, и препирательствами дочки, но не знала, как объяснить происходящее. Боялась напугать мужа ещё больше, боялась полного отторжения. Его поддержка была нужна ей как никогда, потому что в промежутках между пиками сверхзнания и супервидения она не доверяла себе. Рельсы вели в абсолютную тьму, Аришу накрывал ужас от детерминированности происходящего. «Ніяка дія не повинна зникнути марно, все має сенс і ціль, кожна моя секунда важлива, і я кожну мить змінюю світ», – стучало в Аришиной голове. Она находилась в непреложной последовательности своих действий, словно в жёсткой пулемётной обойме. Решив опылять всех по дороге украинской речью и дальше спасать страну, она, болтая с мужем, нарочно повышала голос, когда кто-то проходил мимо. В торговом центре возле эскалатора раздавали листовки про образование для детей в Ирландии. Ариша обратилась к девушке по-украински, та была удивлена, как показалось, но листовку дала. Сделав покупки, Ариша с Христофором направились было к эскалатору, но Софа тянула их в лифт. Девочка была очень возбуждена.– Мама, можно я скажу тебе что-то на ушко?– Звичайно, моя рідна, – Ариша наклонилась к дочери.– Я вижу большую руку, это она тянет меня в лифт.– Вже йдемо, – у Ариши мурашки побежали по коже. Все зашли в лифт. Возле панели с кнопками стояла девушка, что была воплощением искушения: роскошный макияж, идеально уложенные золотые локоны, белые лабутены на платформе запредельной высоты. На посланнице ада был короткий, в обтяжку, белый халат сотрудницы самого дорогого в городе спа-салона, занимающего верхний этаж торгового центра. Христофор не мог отвести глаза от красотки, а та улыбнулась и помахала двойняшкам. Невидимые тучи сгущались, внутри дул непрерывный ветер. Ариша почувствовала нарастание напряжения, по спине пробегали спазмы, сжимались челюсти. «Кицька, Рука, диявольська дівка... Що далі в цьому ланцюзі?» Софочка вилась ужом весь день и к ночи совершенно обессилела от всего, что она видела здесь и где-то ещё, легла на журнальный столик, раскинув руки по сторонам, распнутая или распахнутая. «Вона нічого не їла сьогодні», – вспомнила Ариша. Софа тихо лежала в крестообразной позе, смотря в потолок. Лида, никого не трогая, играла в уголке.Уложив детей, Ариша заснула тревожным сном возле Софы, муж не ложился. Разбудил толчок или ощущение присутствия. Спросонья она вскинула руки над ребёнком, над головкой Софы, скрючив пальцы, как киношная крыса Шушера, то есть её тень, вспомнилось Арише. Жест нападения? Это же агрессия против ребёнка!

Ариша вскочила и вышла в гостиную. Когда ушёл в спальню муж, достала молитвослов и начала читать утренние молитвы, хотя до утра было далеко. Ей наконец-то стали предельно понятны и близки слова святых, писавших их, про искушения, про переживание греха. Все эти слова были о ней, о её порочном, неотвратимом пути, о покаянии и милости божьей, той милости, которая искала Аришу, должна была искать, но пока не нашла.

День восьмой

После полуночи Ариша продолжала молиться, вспоминала живых и мёртвых, которых не внесла в свой молитвослов. Около трёх ночи проснулась София, они с Христофором пришли в гостиную. Ариша cпросила мужа об именах его предков и стала записывать в молитвослов. Христофор диктовал и запнулся: «А нехристиан ты тоже включишь?»Софа смотрела в угол широко открытыми глазами и испуганно объявила: «Мама, здесь кошка». Ариша вспомнила ту, с жёлтыми глазами, и закричала: «Брысь, брысь! Софочка, прогоняй её! Христофор, говори «брысь!» Муж расслабленно сидел в кресле, включил компьютер, с удивлением и без энтузиазма сказал «брысь». Он не ловил инфернальных вибраций жены и дочери, поэтому сонно всматривался в новостную ленту. Ариша вскочила, включила свет во всех комнатах. Проснулась и закапризничала Лида. Ариша велела ей укрыться с головой и спать, зажгла свечу, стала обходить комнаты, крестя каждый угол и сопровождая свои действия молитвой. Молилась она непрерывно, произнося слова с бешеной скоростью, но внутри её и снаружи становилось всё темнее. Поставила горящую свечу под образом Богоматери. Христофор смотрел на Аришу, как на окончательно спятившую. Софа снова выдала: «Мама, отрежь ёлку от мышки». Это была та игрушка, что подарила соседка. Ариша тут же отрезала тканевую ёлку маникюрными ножницами. Дочка сказала: «Кошка ранена, мама, она убежала». «Слава Богу, слава Богу! Я знала, що щось таке було в тій іграшці!» Ариша выбросила игрушку в ведро под раковиной. Вернувшись в гостиную, попросила мужа: «Христофорушка, любий, прочитай ти тепер молитву, мої погано допомагають», – и ткнула ему молитвослов. Он нехотя взял книжицу, прочитал одну утреннюю молитву и отдал Арише. Софа спокойно сказала: «Мама, здесь козёл и змея». Ариша окаменела от ужаса. – Нам потрібно до церкви! – Ариша уговаривала мужа, который наотрез отказывался. София закричала: – Поехали в церковь! За последние дни Ариша водила в храм детей четыре раза. Софе понравились просфоры. «Там вона відчувала себе в безпеці, бо в храмі не з'являться кішки або козли», – пронеслось в голове Ариши. Пытаясь отвлечь ребёнка, она достала заначку – неприятно яркие пальчиковые краски. София начала рисовать и изобразила фигуру, похожую на храм. Так как в эти дни любая завитушка, любая тень на стене были для Ариши знаком и побуждением к действию, она снова принялась уговаривать мужа. Христофор злился и не хотел ехать, но Софа всё твердила про церковь. Около семи утра они собрались, объяснив заспанной Лидочке, что это такая ранняя прогулка. По дороге Софа начала засыпать, но Ариша нежно разбудила ей. Все зашли в храм. Христофор держал полусонную Софу на руках. Ариша вела Лиду за руку. В храме никого, кроме женщины, продававшей свечи, не было. Ариша обратилась к продавщице. Сбиваясь и трясясь, она объяснила: что-то случилось, и ребёнок не спит. Женщина за прилавком ответила – идите к священнику, отцу Ярославу, он ещё здесь после утренней службы. Ариша купила свечи и не хотела брать сдачу, продавщица сунула монеты с почти оскорблённым видом, давая понять, что Ариша существо нечистое. В лице доброжелательной поначалу женщины проступила надменность и брезгливость. Пройдя вглубь, Ариша увидела батюшку, подошла к нему и пролепетала:– Я щось зробила, щось, мабуть, погане, дитина не спить.Святой отец поморщился от её зажёванной речи и быстро, стараясь не испачкаться, сказал: «На причастие!» Вернулись домой. Христофор уехал на работу рассерженный. Перед уходом обернулся к Арише и сказал:– Постарайся уложить Софу поспать. Зачем ты её тащила в храм? Она в машине уснула. Что ты за мать? – Нормальна я мати, може, краща, ніж багато хто. Я переживаю щось особливе, а Софочка все відчуває.– Ты изводишь детей. Наверное, не понимаешь, но честно сказать, ты ж сейчас не в адеквате. – Це ти нічого не розумієш.– Ладно, я вернусь и поговорим, – бросил Христофор, выходя. «Все, що я роблю, кожен мій крок – ідеально правильний, перфектний, зараз я ідеальна, це я зможу пояснити чоловікові потім, і він зрозуміє», – уверенность периодически возвращалась к Арише. То, что дочка была совершенно измучена, не беспокоило её. Сама она держалась на ногах благодаря крайнему возбуждению. Утреннее посещение храма никак не помогло, и Ариша ощущала зло рядом, как никогда раньше, остро. Софа обречённо молчала, ничего не просила, лежала на диване с широко открытыми глазами. Ариша понимала, что ребёнок видит тени из тьмы наяву и, конечно, не может ни спать, ни есть. Софочка просила только просфору и водички. Несмотря на запрет мужа ходить в храм с детьми, Ариша опять туда отправилась. Ей надо было куда-то ехать, двигаться, она чувствовала, что сходит с ума. Зашла в храм, набрала святой воды, приложилась к святым мощам. С Голгофы? С Афона? Пошла с детьми вниз по улице, дошла до перекрёстка и повернула назад, потом опять вниз. Хотела устать, упасть, остановить вихрь. Было солнечно, тепло и зелено, лёгкий ветерок колыхал молодые слабые листья, но Ариша ощущала, что нечистый стоял над ними и никуда не уходил. Она непрерывно читала «Отче наш», в безумном темпе, совпадавшим с диким ветром внутри, и продолжала ходить, таща детей за собой. Сколько раз они прошли вверх-вниз по своей улице – она не помнила. К половине одиннадцатого Ариша чувствовала, что вот-вот упадёт от усталости, и стала медленнее читать молитву. Ей стало легче. На травке под липой появился чёрный кот, он спокойно сидел и ждал, что же будет дальше. Ариша стала молиться ещё медленнее и поняла – нечто отступает от них. «Треба сповільнитись, тоді Хижак піде». Наконец-то Ариша начала расслабляться, дети просились домой, Софочка едва стояла на ногах. Они медленно подходили к дому. Ариша осмысленно, по слову, читала молитву. Её обогнали двое мужчин, они громко матерились, быстро шли вниз по улице, голоса их становились всё тише. Вместе с ними уходил и нечистый.Обессиленная, она вела детей домой. Софа попросилась спать. Ариша положила её на кровать и прилегла на диван. Лиде не по расписанию был включён сериал, где все зверушки выглядели шариками. Полежав недолго возле уснувшей Софочки и снова почувствовав беспокойство, Ариша встала и начала мыть пол. Девочка вскоре проснулась, она вся извивалась и дёргалась, не могла усидеть на месте. Чтобы отвлечь её, Ариша позволила дочерям играть с водой – то, что они очень любят – сколько влезет. Придвинула стулья к раковине на кухне и включила воду, за несколько минут ушло две бутылки моющего средства для посуды, вздымались горы пены. Из флаконов били во все стороны белые струи. Софа закричала: «Мама, смотри – молоко, молоко течёт». Да простит святая Мать, но Ариша тогда решила, что это потекло молоко Богородицы, ведь она не переставала обращаться к ней. Когда стулья, раковина, стены были забрызганы пеной, пол на кухне залит водой, Ариша прекратила игру. Она так надеялась, что вода заберет беспокойство Софочки, но малышка не могла угомониться и всё время хныкала. Не зная, что ещё сделать, кого просить о помощи, Ариша позвонила Алёне. Та посоветовала брызнуть святой водой в лицо ребёнку трижды через дверную ручку. Ариша попыталась, но только испугала свою девочку ещё больше, Софа и раньше боялась, если в лицо случайно попадала вода. Лида сидела на полу и спокойно, даже медитативно собирала пену в детскую посудку. «Слава Богу, що хоча б Ліда не залучена в цей кошмар». Ариша снова набрала подругу. «Набери в таз воды комфортной температуры и капни туда святой воды, облейся», – предложила та. Ариша так и сделала, разделась, залезла в ванную и опрокинула на себя таз с тёплой водой, куда влила воды из церкви, совсем чуть-чуть. Через секунду закричала Софа: «Мама, мама, у меня болит нога!» Ариша выбежала, не вытершись. Девочка хваталась за ногу и проводила по ней сверху вниз, будто что-то бегало внутри, а она пыталась поймать и выдавить. При этом Софа кричала и извивалась. В сознании Ариши промелькнули картины экзорцизма: вилы дьявола, бегущие под кожей, корчи, пена изо рта. Вне себя от ужаса, Ариша начала обливать девочку святой водой, пока на полу не образовалась большая лужа. Дочка уже не говорила про боль и возмущалась тем, что она вся мокрая. Ариша раздела её и закутала в плед. Софочка наконец успокоилась и перестала жаловаться. Лида, не проявляя ни сочувствия, ни интереса к творящемуся вокруг, невозмутимо продолжала возню с кастрюльками и пеной. Ариша принесла таз, стала промакивать пол. В этот день Ариша с нетерпением ждала мужа. Когда он появился, то ощущение пришествия Господа, во всяком случае, его репетиция, ни на миг не оставляло её. «Ось він – сакральний сенс родини, – неслось в голове, – яким важливим є прихід батька ввечері після праці. Всі чекають. Урочиста мить єднання». Стол был накрыт, полы блестели. Ариша не смела сесть в присутствии мужа и стояла, опустив голову, за его спиной, как прислуга. Ею владело чувство собственной греховности и порочности, а Христофора она видела окружённым сиянием. Каким же чистым существом он был по сравнению с ней! Софочка и Лида играли куклами. Все, казалось, успокоились. Ариша глянула на то, что сделала Софа, и волны страха снова начали затапливать её: куколка была завёрнута в белые бумажные салфетки и выглядела, как жертвенный агнец. «Когось з дітей треба принести в жертву? Ліду? Софу? Олексія?» Ариша тут же развернула куклу, унесла и выбросила салфетки. С мыслью, что ещё одну такую ночь ей не пережить, Ариша вышла с мужем и детьми на вечернюю прогулку. Христофор захватил плед. Белый. Ариша вздрогнула. – Навіщо ти це взяв? – Прохладно будет. Лидочку заверну, ты же знаешь, как она любит заворачиваться. Софа – та никогда не мёрзнет. – Добре.Ариша шла молча, опустив голову, как приговорённая. Прикоснулась к плечу Христофора:– Дозвольте, будь ласка, піти до церкви. – Иди, – Христофор снова начинал раздражаться.Ариша медленно двинулась и через несколько шагов обернулась, посмотрела на свою семью. Муж сердито отвернулся и смотрел в сторону. Софа не отрывала взгляда от матери. «Дитино моя люба, вона знає, що я відчуваю». Лидочка поправляла белый плед, который успел накинуть на неё Христофор. «Як та лялечка... в серветках...» Зрелище потрясло Аришу. Она осознала, как рисковала детьми, пребывая в своей одержимости. «Й це ще не все, найстрашніше буде попереду, лялька – попередження».Снова храм. В третий, как всегда что-то означающий, раз Ариша поцеловала мощи. Нет-нет, к ним самим нельзя было прикоснуться, только к краям отверстия над ними, вдохнуть священные пары. Но ничто не могло унять страшный вихрь. Ритуалы исповеди и причастия закончились до её прихода. Ариша спросила, когда можно прийти исповедоваться. Ответили – завтра. Дорога домой, хоть и короткая, была бесконечной из-за мыслей, что жертва уже принесена, и её девочку заранее завернули в белый саван. Было страшно приближаться к дому, переступать порог. Но Христофор с дочками уже вернулся домой, и всё было в порядке, хотя плед потом пришлось стирать, после прогулки он был испачкан.

В голове Ариши шли щелчки: что-то вращалось и задевало какой-то один и тот же неудобный предмет. От этого гудело тело, каждая мышца была напряжена, сводило челюсти, а кисти сжимались в кулаки так сильно, что ногти до крови впились в ладони. «Треба до аптеки, щось із закінченням «зепам», ні, таке не продадуть без рецепта, піду до мами». Мама постоянно предлагала прибегнуть к успокоительным пилюлям. Ариша рассматривала препараты как крайнее средство и не торопилась присесть на таблетки. Даже последние дни не хотела искажать фармацевтическим вмешательством свой небывалый опыт, но мука нового видения, вовлечённости стала невыносимой. Не раздеваясь, Ариша попросила немного подождать с ужином и выбежала из подъезда. Шла, стараясь не смотреть ни на трещины в асфальте, ни на переплетения ветвей, ни на птиц, ни на людей – ни на что, откуда могли бы поступить сообщения. Мама дала ей несколько таблеток, и она, попросив воды, тут же их выпила. Отправляя пилюли в рот, Ариша видела, как в жерло космической чёрной дыры, окружённой зловещей радугой, падает бомба, пробка, затычка. Дыра прекращает своё существование. Придя домой, она начала ощущать действие препарата. Волшебная книга, полная яростных историй, закрывалась. Не помня, приготовила ли ужин, она отправилась спать и отключилась на всю ночь.

Что бывает после

На другой день было Благовещение. Слабая и качающаяся, Ариша, не веря самой себе, осознала, что смерч остановлен, все духи и демоны втянулись туда, откуда вышли, и дыра заткнулась. Пережитое воспринималось как греховное, крайне нечистое, непростительное и неотвратимо наказуемое. Она вернулась к языку социума, не смела ничего писать. Ужас перед тем, что могут сделать руки, заставлял Аришу занимать их безостановочной уборкой. Из-за этого паучки, начавшие обживать спокойные уголки квартиры, забегали по полу. Ариша, накрыв их стаканом, выносила во двор и высаживала на бледные ростки тюльпанов. За диваном обнаружился ворох волнистых пепельно-русых волос: София, пользуясь вчерашним отсутствием матери, отчекрыжила изрядное количество прядей. Ариша плакала: доченька выглядела сироткой из приюта. Сама Софа не была удовлетворена новой причёской и планировала дальнейшие бьюти-эксперименты. Пообещав ей стильную стрижку в салоне, Ариша дважды вымыла полы, потом отчистила кастрюли и сковородки. Среди них оказались две старые, которые почему-то не были выброшены, с безнадёжной чёрной окалиной. Девочки с энтузиазмом помогали. Заниматься утильным старьём из-под плиты, которое забыли выбросить, раньше и в голову бы не пришло. По полчаса яростного натирания абразивной пастой и металлической губкой каждого предмета кухонной утвари – и к вечеру всё блестело. Суставы пальцев болели, но это было тем наказанием, которое, как Арише казалось, она должна была понести. Теперь она читала молитвы спокойно: с утра, днём, пока мыла пол, готовила, скребла, вечером, засыпая и просыпаясь.

Записи последних недель – улики, к которым страшно было прикоснуться, – Ариша решила отдать Алексею, но, по внезапному всплеску паранойи, отказалась от этой идеи, боясь навлечь на сына беду. Тогда, собрав блокноты в пакет, вместе с набором символических предметов, являвшихся вешками физического мира внутри её психической аномалии, отдала Христофору. Он бросил неоспоримые свидетельства Аришиной осквернённости в багажник и забыл. А через неделю она успокоилась достаточно для того, чтобы понять, как важны для неё эти записи, и как глупо было бы уничтожить их. Не веря, что муж разрешит ей вернуться к писательству (а он и внимания не обратил), Ариша забрала свои вещи из машины, продолжила вести дневник, очень осторожно, отслеживая уровень своего возбуждения с полной ответственностью человека с медицинским образованием. Фармакологическая помощь уже не казалась ей чем-то кощунственным. Для себя Ариша решила, что раз таблетки придумали, значит, они вписываются в мировую парадигму, то есть Бог не против, чтоб мы помогали сами себе.

Сколько дней абсолютного помешательства, иномирного вторжения может вытерпеть человек? Как долго можно предоставлять себя неведомым силам, хтоническим лесным божествам? Можно ли быть готовым к нападению невидимого дракона, к нежной и безумной страсти, к безоглядному служению, когда отдано всё – руки, ноги, голова? Оставаться и полем архетипической битвы, и воином, и девой, и дитятей, за которого и развёрнута эта битва? Чуть больше недели в Аришином заурядном случае. Но ведь было, было!!! Грозный и прекрасный, ошеломляющий опыт перевернул её жизнь, открыл мир, в котором она жила «второй» жизнью, идя под землёй и под водами. Так глубоко двигаться было притягательно и предельно опасно. Вихрь, одаривший голосом и незамутнённым зрением, покинув Аришу, унёсся к другим ожидающим посвящения. Ей можно было в трезвом уме вернуться к повседневной жизни и продолжать лелеять невидимое дитя.

В этой жизни по новому отсчёту Ариша начала больше спать и есть, по ночам не писала. Софочка тоже стала есть, щёчки порозовели, округлилась попка, видения отступили, как и её болезнь, что подтвердилось ультразвуковым исследованием через месяц. Она не заикалась и полностью успокоилась. Христофор и дочки ничего не вспоминали или не хотели вспоминать. Никто не запрещал ей писать, и Ариша ощущала себя небывало свободной. Дети Ариши и невидимого оплодотворителя неизвестного пола множились. Благословенным было мужнино равнодушие к содержимому растущей горы тетрадей. Он оставил свои подозрения, по вечерам обнимал Аришу и девочек всей гурьбой, и тогда они чувствовали себя одним целым, защищённым от любых бед.

Работа семьи продолжалась, чудесный механизм крутил свои шестерёнки. Христофор нёс их по солнечному миру, а Ариша сплетала невидимые мосты над пропастями в мире лунном. Дети Ариши и Христофора росли в лучах обоих светил. Двойняшки благополучно пережили далёкое путешествие своей матери и готовились к собственным странствиям. Колечко отыскалось. Состоялась долгожданная встреча, никто не умер, как и обещала Кларисса.