When I get drunk
I love you more than any man,
But something's getting in the way
I do you harm because I can,
For the second time today
Ты ведешь меня домой.
Как всегда, когда я напиваюсь.
Забираешь оттуда, где меня быть не должно, где мне может быть плохо.
И следишь, чтобы со мной ничего не случилось.
И ведь даже на смертном одре бы не призналась, что туда специально иду — чтобы ты увидел. Позлился на меня, хоть немного.
Отреагировал. Почувствовал, что теряешь меня. Как каждый раз, когда я ухожу — не туда, не к тем, не собой.
Я чуть покачиваюсь, плечом прижимаюсь к тебе —
не потому что трудно идти, а просто потому что хочу быть ближе.
Теснее бы. Всем телом. До боли в рёбрах, до биения твоего сердца у меня в груди.
Я бы вросла в тебя, если бы могла. Как корни в землю, как след в асфальт.
По коже – тысячи мурашек в том месте, где твоя рука сжимает мой локоть.
Невесомо. Бережно.
Для тебя я - хрупкое. Сломать боишься, взглядом, словом. Своими грубыми руками.
И я злюсь. До жжения в глазах. До той беспощадности, что кричит в подушку по ночам и выворачивает наизнанку.
Пожалуйста, не надо. Ты этим только делаешь хуже.
— Я ненавижу, когда ты такой, — шепчу. Ломким голосом, через выдох. Без вдоха.
Как будто на исповеди. В молитве, в которую уже не верю.
Не смотрю на тебя.
Глядеть невыносимо. В этом взгляде — нет того, что нужно мне как воздух, до стиснутых зубов, до побелевших пальцев.
Лишь то, что не достанется мне никогда.
Ты держишь меня, как раненого зверя — с жалостью. С осторожностью. С надеждой, что я не укушу. Но я ведь всегда кусаю.
Ты не отвечаешь.
Никогда не отвечаешь на такое.
Молчишь — и этим говоришь громче, чем если бы кричал.
Между нами — эта тишина. Как ледяная вода, в которую я ныряю снова и снова. Не надеясь вынырнуть.
И я уже не знаю, чего хочу больше — чтобы держал меня, прижав щекой к своей рубашке,
или убил прям здесь, на месте.
Не чувствовать бы это больше. Не хотеть тебя так, как я хочу. С упрямой болью, с животной тоской.
Не рваться бы к тебе в каждом прикосновении, не ломаться, когда ты просто рядом.
Я делаю тебе больно — острыми, как лезвие, словами.
Просто потому что могу.
И потому что больше не могу ничего.
Не умею.
Не знаю, как иначе. Как тебя касаться и не ранить. Как говорить с тобой не разрушая.
Я люблю тебя больше, чем кого-либо.
Иногда мысль — шальная, отчаянная — бьёт в голову, как гулкий выстрел в тишине:
Могу ли я сказать?
Вывернуть душу наизнанку, положить её на ладонь,
голую, дрожащую — тебе.
Правду — как есть. Без оборотов, без стен, без защиты.
Но каждый раз что-то встаёт поперёк горла.
И слова — как занозы, втыкаются изнутри.
Становятся хрипом. Кашлем.
Глупой, несвоевременной шуткой.
И снова всё не так. Снова всё портится — я сама всё порчу.
Как всегда.
Может быть, ты знаешь.
А может — только чувствуешь. Краешком сознания, сквозь полусон и давнее притуплённое беспокойство.
Но ты не можешь ничего изменить.
Ты тонешь — в растерянности, в вине,
в этом твоём молчаливом «не имею права» — словно сам себя заковал в цепи.
Я поднимаю глаза. И почти тону.
В тебе. В себе. Во всём, что между.
На одно дерзкое, обречённое мгновение мне кажется — я готова.
Сказать. Остаться. Раствориться наконец полностью, без остатка.
Но вместо этого — я только касаюсь губами твоего плеча.
Невесомо. Аккуратно.
Как будто по ошибке.
Замерла, и надеюсь – может быть ты не заметишь.
Прости.
Прости, прости, прости.
Твоё плечо — тёплое. Родное. Безумно настоящее. До боли страшное.
Как всё, что слишком дорого, и потому кажется вот-вот исчезнет.
Ты замираешь.
Не отстраняешься. Но и не двигаешься.
Стоишь, как статуя, что на краю обрыва. Как же страшно сорваться вниз.
Твои глаза — два тёмных омута.
Тревога в них — всепроникающая, удушливая, как смог после пожара.
Старая. Слишком старая, чтобы быть живой, и всё ещё гложущая, как кость в горле.
Я знаю — это твоё проявление любви.
Безмолвной. Угрюмой. Беспомощной.
Тогда я снова злюсь. И причиняю тебе боль опять.
Каждый раз, когда ты смотришь на меня вот так — будто я не оправдала твою веру.
Будто ты всё понял, но оставляешь как есть.
И я снова осаждаю себя.
Зажимаю внутренний крик обеими руками.
Твержу себе: просто будь благодарна, будь хорошей, он заботится, он же рядом, всегда.
Ты даёшь мне всё. Без остатка. Без имён, названий и «люблю».
Держишь, терпишь. Не отпускаешь, даже когда больно.
А я —
я безжалостно выпиваю тебя до дна.
Всё твоё тепло. Всё, что есть, и всё, что ты себе не позволяешь.
Даже то, что никогда не осмелишься назвать.
Знаю, что не смогу никогда напиться —
как разбитая чаша, я не удерживаю, только раню.
Но продолжаю пить.
До дна. До глухого, вязкого отчаяния.
Потому что без тебя — пусто, а с тобой — всегда слишком мало.
Солнце медленно растворяет ночь.
Неотвратимо. Неизбежно.
Вместе с ней и меня.
Всю — чем я была, чем могла бы стать сегодня, если бы ты обнял меня, если бы я не отпрянула,
если бы мы оба просто... перестали быть собой. Хрупкими, раненными. Сломанными этим миром.
Я знаю, что будет утром.
Ты будешь стоять у плиты, в футболке, пропитанной сном, постелью и прошлым.
Кофе закипит в старой жестяной турке, как всегда чуть перелившись через край —
словно даже он не может сдержать себя до конца.
А я подойду. Медленно. Будто ноги мои срастаются с полом.
Шепну «прости» — тише, чем дыхание.
Опущу голову, как провинившийся ребёнок, попрошу ещё один «второй шанс».
Хотя между нами этих «вторых» — уже не счесть.
Они, как гвозди в дерево — вбиты намертво, не вынешь.
Ты не повернёшься. Не посмотришь в глаза. Но я уже знаю — простишь.
Молчаливо.
Кивком.
Как всегда.
Словно боль — это наша с тобой валюта.
Ты платишь ею.
Я трачу. Всё до последней монеты.
Но однажды ночью я снова захочу всё испортить.
Просто сделаю то, что умею.
Это неизбежность. Факт. Прилив, что следует за расписанием луны.
Я напьюсь —
и ты найдёшь меня.
Возьмёшь за руку. Трепетно. Нежно.
И отведёшь меня домой.
Убережëшь от мира. От чужих.
От себя.
От зла, что просыпается во мне,
когда ты снова смотришь на меня вот так.