Вокзал

Саша с Ольгой Александровной уже собрали свои пожитки и пришли к перрону.

-Мам, сколько нам ехать? — огромные глаза смотрели на маму. Саша был явно озадачен на четвертом пути, и поэтому сильно переживал.

Это было его первое путешествие, когда он был вынужден покинуть родную станцию ​​с прочными прочными потолками, пусть они и не были такими.

Саша действительно любил крохотную, страшненькую станцию. Маленькая площадь, много тайных ходов, которые все время вели обратно, мальчик знал очень хорошо. Здесь он чувствовал себя тепло и уютно... и защищенно, как ему всегда казалось, из бедного другого мира, потому что все окружающие его люди были так похожи на него. Светлая кожа из-за ничтожного количества света в подземной станции, беспокойные серые глаза, вечно бегающие в поисках еды, мягкие губы. Они редко улыбались, часто хмурились. Чужаков было легко вычислить — они слишком сильно выделялись от местного населения станции. Чаще всего, конечно, именно поведение их выдавало: кто-то был чересчур расслаблен и особенно ловкие мальчики с показом крали у них багаж, а кто-то был слишком перенапряжен — такие постоянно озирались по бокам, и точно были напуганы тотальной бедностью станции.

-Мааам... — медленно протянул Саша, глядя на взгляд матери на себя.

Ольга Александровна была настолько занята контролем прогулок вокруг, что сына просто не услышала. Терпение Саши было просто ужасным.

-Ну мааам... Ну мы скоро? — Саша снова пытался достучаться до Ольги Александровны.

Она немного растерялась, резко посмотрела по сторонам и опустила взгляд на ребенка.

-Да, солнышко, уже скоро придет поезд. Мы на него сядем и ты учимся еще немного поспать — Ольга Александровна Хотела присесть на корточки рядом с сыном, но людей вокруг было слишком много. Ее короткие, неаккуратно постриженные волосы упали на глаза, она широко улыбнулась сыну, который так нуждался в добром слове матери. Отвернувшись от него, улыбки не стало: вместо того, чтобы ее лицо стало головным и ужасно уставшим, — приняло привычный вид.

-Хорошо... — на выдохе протянул Саша и виновато опустил глаза. А потом он молчал о рождении.

Сашенька с мамой продвинулись немного ближе к перрону. Ольга Александровна озадаченно осмотрелась, и, поняв опасность, приняла решение взять сына на руки. Она остановилась, достала из своего чемоданчика что-то похожее на простыню и наказала сыну прямо стоять перед собой. Сашка как встал вкопанный.

Ольга Александровна действительно очень боялась толпы. Она пугала ее даже больше, чем неизвестное будущее.

Толпа была не менее жуткой сущностью, чем Вокзал: она была в его подчинении. Ее правила менялись вне зависимости от времени — во всем виноваты были люди, а именно те ораторы, которые подчиняли себе хаос. Они могли проникать в головы людей, читать их мысли, понимать и совершенно не сочувствовать, создавая иное впечатление. А толпа была согласна на любые условия, даже если они были недостижимы и нереальны. Главное, что они были.

А Ольга Александровна до холодных дрожи боялась всех общих искушений. Она вообще не любила ничего публичного и наигранного, цепляясь за соблюдение принципов стабильности. Возможно, если бы у нее не было Сашеньки, она бы так и осталась на своей плесневой станции, до конца жизни борясь за жалкое существование. Возможно, Саша заказал странное воздействие на затвердевший мозг матери. Возможно, именно из-за Саши, противясь своим убеждениям, Ольга Александровна перешагнула свои принципы и бестолковые внутренние законы. Но даже спустя 10 лет спустя сына она не согласилась полностью сломать прежние устои, хоть и любила Сашку больше всего на свете.

Доставая простыню из чемоданчика, она мысленно представила, как ее скрутили, чтобы уже не самый маленький и легкий ребенок поместился туда, и нести его было не так уж и сложно.

«Так, а если завязать узлом здесь... Или перемотать тут, или здесь завязать, тут домотать, тут он сидит... А если эта тряпка не выдержит...» — мысли в голове Ольги Александровны перемешались на одной поверхности другой — «А как в поезде?.. А потом спустил... И...»

Рельсыначали греметь — состав обратился к станции.

«Черт... хрен с ним, надо ребенка в руки и бежать» — мгновенно пронеслось у нее в голове.

Люди вокруг сильно засуетились, толпа начинала обретать характер: кто-то толкался, пытался протолкнуться поближе к перрону, кричал. За такой короткий период станция нашла крошечную душу, способную плакать и кричать. Кричать голосами матерей, потерявшими мужей, голосами детей, оставшихся без родителей, голосами предков, которые забирались глубоко в сердце и пытались вырвать остатки живой души. Это были Мертвые души. Нет, не гоголевские, поэтичные и с глубоким смыслом, а самое открытие. Точнее, самые мертвые и страждущие долгой смерти других. Они не были обнаружены человеческому глазу, и лишь изредка, их желтые и совершенно пустые глаза людей, они заставляли вспоминать, как выгладить конец.

Стены покрылись мелкой дрожью, старая плитка получасто подпрыгивала над землей — поезд показался. Толпа засуетилась еще сильнее. Молодая мать с маленькими детьми на руках больше всех старалась протиснуться вперед, еще совсем юные девушки и парни все начали толкаться, освобождая себе путь. Ольга Александровна скомкано засунула простыню обратно в чемоданчик и села перед Сашей на колени. На станции становилось все громче и громче.

-Саша- перекрикивая толпу, она обращалась к сыну — теперь ты должен держаться за меня, там будет много людей. Держись за главное юбку и не отрывайся, понял?

-Да, — по-солдатски ответил Саша, сильно напуганный всем происходящим вокруг, — я понял.

Сашка схватил крепость прежнего матери за юбку, и она стала продвигаться ближе по перрону к рельсам. Толпа толкалась, совершенно никому не было интересно и важно о состоянии других, особенно маленьких детей. Если бы можно было проникнуть в голову этих людей, наверное, каждый из них, думал бы, что дети слишком сильно мешаются под ногами. Каждый был озабочен только своими наблюдениями и оказанием помощи, никто не заметил, как окружающие падали, старушки не смогли подняться, кто-то на кого-то наступил. Так, не самые внимательные или предприимчивые, сидящие на холодном полудне, выдыхая из груди последнее, что осталось от их жизни. Конечно, после того, как поезд уйдет и на перроне никто не скажет, какой-нибудь добрый дедушка пройдет мимо, с кинетической силой все тело на пути и поможет несчастным душам распрощаться со своей физической оболочкой. После этого будет новый поезд и тело на путях уже перестанут напоминать человека. Пройдет несколько дней, и их погрызут крысы, которые вскоре станут обедом для живых людей.

Сашка, быстро перебирая ноги, шел за империей, которая не особо церемонилась, тоже толкала людей со всех сторон. Мальчик был в ужасе. Ему всего 10 лет, и он видит смерть во всем его темном общении. Возможно, он когда-нибудь задумается, действительно ли смерть черного цвета, а может он и сам подумает увидеть ее.

Поезд все ближе и ближе подъезжал к станции. В темном тоннеле показались 2 ярких желтых глаза. Сашка впервые увидел локомотив так близко. Буйство самых ярких эмоций отражалось в его глазах, как в зеркале — они засветились неподдельным восторгом. Они подошли ближе к краю платформы, однако рельсов Сашка все еще не видел, они скрывались за обрывом площадки.

— Мама, мама, это он. там огоньки! — задыхаясь от невероятности происходящего и тыкая крохотным пальцем в направлении огня, Сашка посмотрела на мать.

В тоннеле загулял ветер.

-Да, солнышко, он очень большой. Он наш большой друг и спаситель! — Ольга Александровна поспешила ответить сыну — Сейчас мы сядем в вагон и поезд увезет нас на другую станцию. Там будет очень-очень красиво, много мальчиков и девочек.

Она так хотела услышать свои слова, что даже замечталась на секунду, но ее мечтание прервало резкий крик.

-Он упал! — на другой конечной платформе с маленьким ребенком на руках проорала молодая женщина.

Малыш на руках мамы плакал навзрыд, а она сумасшедшими глазами смотрела на окружающих. Вокруг нее засуетились люди, кто-то заглядывал за край платформы.

-Да помогите же вы ему, поезд уже едет! Он же его передавит – женщина молила окружающих о помощи.

Сашка стоял чуть дальше стоп-линии и видел эту женщину, видел, как она плакала, даже истерила, как ребенок кричал у нее на руках, как молодой парень с лысой головой оттаскивал их от края, чтобы поезд не задел. Он понимает, что пройдет несколько секунд, и у нее не будет причин для мужа, у маленького отца. В этот момент стены, пол, потолок тряслись сильнее всего. Время на секунду остановилось. Он все различался. Сквозь туман мыслей Саша услышал гудок поезда. «Он здесь». — подумал Сашка.

Ольга Александровна, в отличие от сына, не углубилась в свои мысли и ясно смогла оценить ситуацию. Она дернула Сашу за руку, он отключился от мыслей и уже в трезвом успел увидеть происходящее морду поезда.

«Большой...» — подумал Сашка — «А сейчас будут вагоны».

Ольга Александровна дождалась, пока состав немного остановился и быстро взял сына за руку.

-Бегом! Заходи! — прокричала она сквозь гул толпы.

Сашка сильнее впился в руку матери и побежал за ней.

Одна минута — то время, когда ты можешь запрыгнуть в вагон. А кто-то считает это время? Вроде бы нет. Он просто подъезжал, открывал со звонким скрипком дверь, стоял ровно минуту и ​​с резким звонким хлопком двери закрывались. Больно было смотреть, как люди, уже просувшие руку в вагоне, лишались ее за мгновенье. Больно было видеть тех, кто из пары одинаковых: один в поезде, другой на перроне. Больно было смотреть, как дети успели запрыгнуть в поезд, а родителей нет. Судьбу людей решила лишь минута. Одна минута.

Темный, старый, ржавый вагон был не самым лучшим изображением в этой микрочасти мира, — это сразу заметил Сашка. Сильно пахло сыростью, плесенью, затхлый воздух был везде, обволакивал пассажиров полностью, с ног до головы. Как только двери захлопнулись, наступила звенящая тишина. Сашка был рад, что хоть на секунду он ничего не услышал: ничего, кроме гула самого состава. Извне не доносились шумные голоса, слезы и молитвы, и в медицинской душе он был даже рад. Блаженство продлилось недолго. Десятки секунд. Потом вновь шум.

Тишина была только у Саши в голове, вокруг был ужасный гул. Все эти секунды Ольга Александровна Думала докричаться до Саши, даже трясла его за плечи, легонько хлопала по щекам.

-Саша! Ты меня слышишь? — Ольга Александровна кричала почти в полный голос.

-А? Да, да... Я тут... Да, мам? — вялым голосом ответил Сашка.

-Ну слава богу! — она придерживалась с облегчением и строго обняла сына, обхватывая руками всего сына.

Он зарылся носом в одежду матери и тихо заплакал. Обжигающие слезы покатились по щекам Сашеньки. Он только сейчас вспомнил, что произошло на платформе. В голове крутились мысли о той девочке, женщине. «Наверное, это был их папа...» — думал Сашка.

-Мам, а что будет с той тетей? — он поднял голову и посмотрел в глаза Ольги Александровны.

— Она будет жить со своим ребенком. Сашенька, все будет хорошо. Она сейчас тоже едет в поезде на другую станцию ​​— Ольга Александровна вытирала рукавом слез Саши.

— Точно все будет хорошо? — он всхлипнул в последний раз.

Ольга Александровна ничего не ответила. Опять врать сыну она не хотела. А говорить-то что? «Нет. Да я же не знаю... А вот они знают?» -она ругалась, кричала внутри себя, исподлобья осматривая на окружающих, будто хотела найти все их изъяны и показать Сашеньке, мол, посмотри, они тоже такие же несчастные, как мы — «Да кто вообще знает?». Она только крепче обняла сына и легонько поцеловала в макушку.

В вагоне стоял ужасный гул. Наверное никогда на Вокзале не было тихо, всегда отовсюду и везде слышались голоса. А сейчас тишины особенно ждать не было смысла. Иногда Ольга Александровна старалась представить, что такое тишина: она думала, что она существует только в голове — так ей говорила ее мать. Она думала — что тишина это только когда ты спишь — так ей говорил ее отец. А они знали? Ольга Александровна часто думала об этом, она представляла как ее родители любили Сашку, как они бы его обнимали и наверное он был бы счастливее. Она всегда изводила себя будущим сына, переживая за него слишком сильно, мысли смешались в одну кашу. Ольга Александровна прокручивала в голове ситуацию на перроне, ей невероятно стало жалко женщину.

«Маленький ведь еще ребенок у нее. Делать-то что будет?» — смотря на спящего Сашку она вспоминала ту женщину — «Да и мне не лучше... Вон, ребенок лежит, а я как ничтожество, ничего дать ему не могу... Что же он обо мне подумает, когда вырастит». Она посмотрела на Сашеньку и глубоко вздохнула. «Глаза у него отцовские...» — мимолетная мысль вихрем пронеслась у Ольги Александровны в голове -"Да и на отца он сильно похож. Ну и хорошо, пусть на кого угодно, только не на меня».

Сашка заерзал на коленях матери — наверное сны видел. Ольга Александровна давно не видела снов. Она вообще спала очень чутко, особенно когда мужа не стало. На Вокзале было слишком опасно спать крепко: все хотели жить и выживали как хотели — кто-то занимался мелким воровством, кто-то убивал. Разнообразие преступлений было весьма обширным, только здесь, на Вокзале, это называлось естественным отбором.

На самом деле, если присмотреться достаточно внимательно, то не все воровали. Все-таки, большинство людей здесь работали и считали свою деятельность самой важной и первостепенной в мире. Они были совершенно убеждены, что убрав их из этой «огромной системы», она рухнет полностью. Конечно, можно было бы сказать, что каждая деятельность важна, но снимая с глаз очки странной формы, убеждающие нас в этой важности, мы можем увидеть совершенно иную картину. Все просто хотят жить и выживают как могут, как позволяет их фантазия и недальновидное остроумие. Сашке это только предстоит узнать.

Плесневелый вагон нес страдающие души на пути другой жизни. Они думают, что она будет лучше их прежней, они искренне в это верят. Они хотят перестать есть крысятину, хотят перестать работать над маленькими тушками мышей, хотят, чтобы они спокойно спали. Считая физическую оболочку, внутри будет только эта маленькая, даже ничтожно крохотная надежда на лучшую и многогустую всепоглощающую тьму. Эта надежда зиждется в душе, как маленький огонек, который так слабо греется, будто его совсем и нет. В Сашкиной же душе огонек еще не стал столь крохотным, его свет позволял согреть мать, и он всегда это делал. Когда-нибудь, далеко в будущем огоньку надежды и веры этого чудесного мальчика со сверкающими любовными глазами и лохматыми волосами будет суждено погаснуть.