Главный принцип

ГЛАВНЫЙ ПРИНЦИП

...Испытания поджидают нас на каждом шагу. Какие - никогда не знаешь. Вот и сейчас такой случай.

В. Сапарин. «Дракон» идёт на выручку.

Грунт был очень рыхлым. Он скорее напоминал песок, чем плотный и жирный чернозём. И сколько я ни старался, пытаясь удобрить эту неподатливую почву разбавленным до густоты обычной воды раствором питательного биоплазмойда, ничего дельного из этого не выходило. Для того чтоб добиться долгожданного эффекта плодоношения скорей всего стоило обзавестись фульво и гуминовыми кислотами, образующимися после разложения органических остатков живых существ. Проще говоря, местной почве нужен был гумус, а того материала, который находился в моём распоряжении явно не доставало соответствующих функций. Однако, отыскать столь необходимые удобрения было ещё той работой, так как жизнь на этой планете проявляла себя пока всего лишь редкими миграциями головоногих моллюсков на песчаный берег. Подобные перемещения проходили не чаще одного-двух раз в три стандартных месяца на глубину чуть более полусотни метров от полосы прибоя. А столь необходимые для подпитки почвы отходы жизнедеятельности местных «жителей» оставались всего лишь некой липкой слизью внутренней секреции тут же засыхающей, и напоминали что-то вроде следа от земной улитки. Стоило особых стараний сохранить такой дар океана и успеть собрать его в перерывах между частыми приливами. «Урожая» хватало совсем на чуть-чуть, так что из-за расчётов продуктивности приходилось увеличивать объём за счёт насыщенного биораствора. Однако, как ни жаль, рациональность и логика суть науки, но не природы. И все эти выверты обогатить местную почву «хоть чем-нибудь» не имели совершенно никакого успеха...

Ожидаемый и предположительный эволюционный всплеск на Мире Бертрана должен был произойти где-то лет так через полтора миллиона земных. Так что, подходить к такой насущной проблеме как выращивания аграрных культур необходимо было более скептически, занимая себя мыслями способными ускорить процесс её разрешения, а не возиться попусту в глупом ожидании невозможного.

«Для получения необходимых результатов первоначально должны ставиться задачи, объективно связанные с реальностью, и в следствии возникать их планомерное решения, а не постоянные надежды на чудо», - сделал я разочаровывающий вывод.

Времени для работы, как раз было у меня вполне предостаточно, и не только, чтоб добиваться необходимого. Главное - найти силы и постараться принять всё то, что уже неотвратимо ожидало меня. Полгода свободного времени, - или около того, если брать земной стандарт - оставалось для глубоких и размеренных раздумий. А это вполне достаточно для принятия наступающей будущности, всего ведь около четырёх с половиной тысяч часов. Я всё ещё стараюсь вдаваться в математическую точность, пытаясь делать акцент, чтоб выверить последние мгновения здесь. Мне совершенно не хочется потакать своей привычки быть во всём пунктуальным. Вот как теперь, сидя на корточках перед влажной от полива песчаной лункой с проращиваемым семенем подсолнечника внутри, на глубине не более двадцати сантиметров. И ведь до этого во всех моих действиях не было ни ошибки, ни отступления от предписаний по агрономии и огородничеству. Но результат свидетельствовал сам за себя, а это означало, что законы и правила отнюдь не столь идеальны, по крайней мере здесь, на Дальней.

Всё делалось согласно инструкции прилагавшийся к флорнабору экоформистов и колонистов-аграриев первого эшелона. Но выписанные постулаты, хотя и считались универсальными, как оказывалось, не были рассчитаны на условия практически стерильной среды. Приходилось проявлять настойчивость, и с машинной точностью опять и опять стараться не отклоняться от данного руководства, следуя привычному распорядку. Надежда в таком опыте весьма плохой помощник для того, кто мнит себя прагматиком. Она втягивает в застойный процесс ожидания, где есть лишь один фактор контроля - наблюдение и совершенно отсутствует действие. А это есть вынужденная ошибка. Жизнь, как процесс, оказывалась в этом прекрасным образчиком. Она прямолинейно доказывает, что мечтания ничто перед грубой рациональностью. Лишь она альфа и омега, начало и конец всему. Рациональное понимание этому во мне однозначно есть, но вот принятие сего закона пока отсутствует.

Щекочущее желание выкопать именно эту лунку и достать упорно не приживающееся растение, почему-то, уже не возникало. Хотя подобная глупость и происходила со мной сто восемьдесят пять раз. Я сидел над мокрым воронкообразным пятном и старался понять, что меня сдерживало от того, чтоб совершить очередную проверку. Может быть вера в цикличность и логику, что ничего нового уже не сможет произойти, и вновь повториться привычный результат с омертвевшим семенем. А может быть странное ощущение случайности, которое учёные называют «исключением из правил», а обычные люди зовут простым словом - чудо. Но мне ведь так хотелось насладиться тем волнующим волшебством, на которое способно это растение: когда утыканная семенами большая головка подсолнечника неотступно следует за ликом родного светила, словно ажурный рефлектор антенны в поиске направленного сигнала. Это зрелище стоило того, чтоб выждав в надежде ещё шесть стандартных месяцев на этой планете наконец узреть долгожданное.

Меня часто называют Макс, имя упрощено для легкости общения. Если же быть более точным - МК-7, биохом. Так заурядно любят именовать живые всех биокиберов. Мы есть особое творение Института Экспериментальной Бионики (ИЭБ), работы которого основываются на постулатах бионетики и интегральной математики. Программа моей жизнедеятельности прошла апробирование по проекту «Мнемосина» на подводном гидрокомплексе «Медуза». Именно с того момента минуло уже весьма много времени по земному стандарту, так что я стал всё реже заглядывать в те блоки памяти, где находилась о том информация. Но всё же, какая-то потребность не даёт мне решимости и импульса стереть их, постоянно оставляя «на потом» словно примитивную надобность. Нечто вроде таблицы умножения, такой необходимую для высоко вычислительного корда. Сейчас я здесь, на Мире Бертрана, планете чаще, - и ещё - называемой Дальней; так оказывается проще стало для всех, чтоб я оказался тут. Жизнь идёт своим чередом, и она оставляет моей судьбе единственную возможность - это ждать только одного, того самого будущего, которое обязательно произойдёт. В этом я абсолютно уверен. Ведь оно прекрасно известно мне, до мелочей, до самого малого нюанса.

Выпрямившись я осмотрелся. Практически вся площадь моей аграрной высадки уже была занесена мелкозернистой почвой, да так, что следы обработки с трудом угадывались. Остались всего последние несколько лунок над которыми я упрямо корпел, лелея не столько будущие ростки, но ту абстракцию, что зовётся надеждой.

Жилой модуль моего кемпера находился всего в сотне метров от импровизированного палисада. Несколько минут неспешной походки, и ты попадаешь в мир рационального конформизма земной цивилизации созданный для удобства и долгого проживания в условиях других миров. Хотя, если пытаться разглядеть в облике фор-станции что-то живописное, то это не стоит такого труда. Целесообразный беспорядок в расположении построек не придаёт особого изящества и всегда громогласно грубо выделяет весь ансамбль периметра среди обычного ландшафта, как бы не нахваливали его исследователи и колонизаторы.

Оказаться на Дальней мне предложили в Институте. После произошедшего на Апексе оно звучало словно извинение за неоправданное обвинение. Особо ясной мотивации не ставили, приоритетность задач и строгое их выполнение согласно Проекту, не акцентировали. Сказали просто:

- Ты можешь выбрать: остаться здесь или уйти на вахту. Всего каких-то несколько лет в монорежиме, разве для тебя это плохо? Подумай, ты ведь привычный ко всякому такому...

Понимание того, что задавать банальные вопросы совершенно не стоит, было обоюдным. Все ответы могли звучать однозначно и вполне ясно. Есть необходимость, пусть и не столь острая, лететь на малоисследованную планету, где главным обязательством нахождения там является лишь единственный качество - не тяготиться чувством длительного одиночества. Что может означать для машины игнорируемое забвение всего на несколько лет? Да и выбор, - был ли он вообще?

«Остаться здесь» - означало для меня только то, что в ближайшие год-два я не стремился бы покидать Институт, отдавая свои силы и время на полезные действия в помощи живым. В таком случае ИЭБ становился для меня на время неким сакральным, собирательным образом всей планеты Земля. Был ли я готов невозмутимо и спокойно принять такой выбор, после того, что произошло? Может стоило удалив деструктивные воспоминания отдать свою эффективность и время на благо родного Института, пускай и работая лишь простым статистом-лаборантом? Подобные дилеммы до сих пор возникают у меня в логических цепях, импульсными вспышками мелькают даже тогда, когда я стараюсь молчать наедине с самим собой, при получасовом обходе станции. Однозначного ответа пока не существует.

Всякое разумное существо основывающее свою жизнь на бионетеке предпочло бы, - лишь как возможность - такую же участь, как и я. Но только не человек, с его непредсказуемостью подвластной гормонам и чувствам, ибо именно они связывают вместе живых. Ведь люди существа скорее коллективные, хотя многие и являются ярыми индивидуалистами, часто отвергающими разумность, поступая совершенно по-иному, по-своему. Такой вывод я теперь могу сделать после моей последней декады (жизненная парадигма-задание, которое исполняет практически каждый биокибер). Но как ни странно, обиды за произошедшее я совсем не держу, не включаю её в логическую цепь моей потребности, полностью сознавая функцию и главную задачу своего существования.

Почва зашуршала у меня под ногами. Голубоватый свет местного солнца, резко белый, чем привычный жёлтый, начал постепенно меркнуть, затемняясь в серые тона. Послеполуденность переходила в протяжённый вечер Мира Бертрана. Видимая уже рядом полуовальная дверь входа с округлыми обводами так и оставалась немного открытой. Оказывается, я становлюсь небрежен к мелочам. Наверное, привычка жить долго берёт своё - и тогда ты перестаёшь обращать внимание на бытовые пустяки. Ну что ж, это явный признак близости неотвратимого.

Своим чёрно-белым колером дверь хорошо выделялась на жёлто-запылённой стене с выписанной огромной цифрой «Два», составленной из геометрических фигур. Станция была небольшой, но растянутой по периметру. Всего два среднегабаритных жилищно-бытовых модуля. Чуть в стороне рабочий блок лаборатории со складом, ангар на несколько флаинг-машин типа «Волна» или «Манта», с узкой пристройкой ремонтной мастерской. И совершенно пустая высоченная коробка зернохранилища, смотрящая в небо укороченным карандашом. Вот это весь мой мир, который я принял под свою опеку.

Конечно же, многое здесь было распределено и распланировано не столь эффективно и рационально, как на «Стелларе». Там я постарался с лихвой. Но неизменным и на Гекате, и на Тиамат, и теперь тут, на Дальней оставалось самое главное - моё стремление в накоплении знаний и максимальное использование собственной функциональности, ведь это обязательно присуще мне, как всякому созданию с интеллектом. Тем более если ты машина.

Я вошёл в кемпер, предполагая таким образом сократить путь к лаборатории. Необходимо было подключиться к корду и найти дельные инструкции по ботанике, биохимии и почвоведенью. Проходя мимо общего помещения по привычке взглянул на инфор. Ничего нового: по местному времени наступал вечер, а в плановом перечне «напоминалки» ярким зелёным шрифтом выделялась уже восьмая строка. Сводка погоды, атмосферное давление, осадки, величина протонного выброса и солнечная радиация. Астрономическая обстановка около Дальней и возможные проходы гиперсветовиков, ближайший из которых пройдёт всего в двух светогодах. Следующий прибудет только при окончании моей вахты. Дополнительная информация сообщала о том, что один из двух спутников появиться из-за горизонта в ближайшие полчаса, так что для полноценного функционирования наземного комплекса стоит немного выждать. И совсем справа, чуть оттеснённая в нижний угол, замерла картинка недосмотренного старого видео.

Очень странно всё это: жизнь каждого из нас, впрочем, как и всякого человека, оказывается складывается из незначительных мелочей. Именно им мы обязаны спокойствию повседневности, которой не придаём столь огромного значения, и именно они составляют основу нашего проживания. Всего ещё вчера, десять часов назад, перед вхождением в пассивный режим, который живые именуют сном, я остановил включённую запись, самонадеянно посчитав, что выключил её. Оказывается, это совсем не так, и инфор всё ещё держал её в актуальности. Похоже мои анализаторы внешних данных стали давать сбои, если я перестал контролировать собственные действия. А может быть эта случайная неслучайность и была для чего-то необходимой.

Я хранил эту запись, как сказали бы многие, по-глупости, сам ясно не понимая причины. Это всё, что осталось у меня от тех людей, которых я встретил на Апексе. И почему-то, по неясным для меня самого причинам, они мне были дороги.

Остановившись, я вошёл в комнату и вновь включил запись, сделав её основной. Там всё было как всегда: трое друзей стояли в ряд привычно обхватывая друг друга за плечи откровенно улыбаясь. Радовались долгожданному прибытию на базу научников. Рядом, уж очень скромно, будто отдельно от них, стоит пряча за спиной руки, Макс. Все на мгновение замирают, потом чуть посерьёзнев расходятся, смеясь и хлопая друг друга по спинам.

Затем, резко следует торжество. Для меня это особое событие. На первом плане молодая пара с месячным младенцем на руках. Сам герой праздника выглядит скромно - небольшой свёрточек с неясными чертами лица. Мне говорят, что все только появившиеся, рождённые, похожи друг на друга. Хотя многие живые тут же находят отдельные черты родительских лиц. Как это странно, ведь биокиберы рождаются с явно выраженной индивидуальностью в облике и уже довольно развитыми, не столь беспомощными. Все рассаживаются вокруг праздничного стола, отмечая радостное событие - первый новорожденный на планете.

Мне отчего-то ясно вспомнилось, как я просил разрешения у главврача Джулии присутствовать при этом таинственном для многих биокиберов событии. Стать свидетелем появления нового живого - что может быть более впечатляющим и сакральным? Было дозволено лишь находиться за затуманенной ширмой. Но и этого для меня оказалось достаточным. Как оказалось, то процесс прихода в жизнь биохомов отнюдь не из самых тяжёлых и болезненных, что даёт нам некоторый приоритет в отличии от людей. Как странно, может быть их потому так пугает сама мысль об окончании жизненного функционала, что слишком много энергии уходит на то, чтоб прийти в этот мир и оставаться в нём?

Далее следуют тосты, обоюдные поздравления и общая трапеза. Через секунды всё резко меняется и видео показывает заснеженные пустоши, до самого горизонта. Безумно белый ландшафт чужой планеты. Голубой снег вокруг оператора из нежного пушистого покрывала превращается в рыхлый грязный наст рядом с базой. Будто совершенно постороннее пятно в нескольких метрах стоит экспедиционный трейлер-вездеход, доставивший основную группу со станции к нам на «Памир». Идёт выгрузка; на лицах ни тени улыбок, лишь угрюмость и настойчивая озабоченность.

А вот это уже опять мы: Томико Гава, Серёга Варламов, Эдик Гинзбург и я. Предпоследняя съёмка. Это мы находимся в ангаре, рядом десантный флаинг «Ирбис», скорее похожий на бегемота, чем на прыткую снежную кошку. Чуть в стороне уже знакомый по предыдущей картинке здоровый экспедиционный трейлер, потрёпанный и видавший виды. Мы загружаем в него последние ящики, сумки с личными вещами. Ребята прощаются: Томико обнимает и уговаривает Селену, свою жену, затем трясёт и целует годовалого Ди, Сергей нежно шепчется с нашим младшим медикологом Ларочкой. Эдик же суетливо возиться около машины, он старший в группе и по годам, и по статусу. Макс очень старается не мешать и поднимается по трапу в открытую дверь. Всё будто на мгновение замирает от неясности будущего.

Я уже не столь внимательно следил за всеми мелочами в происходящем, а лишь старался обнаружить более в себе те мимолётные чувства, которые испытывал каждый из присутствующих. Что происходило в душах всех этих людей в тот момент, когда понималась реальность опасности, а насущная необходимость отправиться в рейд спасать обречённых на станции стояла особо остро?

Прогнозировать будущее имея минимум информации и фактов - невозможно. А биокиберу и не должно задумываться о том. Есть лишь главный принцип - жить во благо человека и общества, подчиняясь логике, разумному требованию насущного, и стараться тем не менее развивать свою эффективность. Всё остальное стоит рассматривать с позиции обычного прагматизма.

Собравшись, мы выехали уже под вечер. Дорога была хорошей, снег был слёжанный и плотный, так что скорость продвижения оказалась довольно высокой. За три местных дня, а это без малого чуть более девяносто стандартных часов, мы прошли с ночёвками около четырёхсот километров. До «Пика», так звалась станция научников, оставалось добираться не более полутора суток, что могло не радовать нас. Но угрюмость Эдика всё сильнее начинала воздействовать на ребят, о чём они не переставали время от времени напоминать ему.

- Да! - ответствовал он, после очередного упрёка. - Я беспокоюсь. В отличии от вас.

- Серёга, отстань от него, - из открытого трейлера послышался высокий голос, в котором звучали одновременно требовательные и ироничные нотки.

Эдик пнул ногой по жёсткому насту подняв снежную пыль.

- Это что?!

Мы недоумённо переглянулись с Варламовым. Из каюты трейлера показался озадаченный шумом Томико.

Небольшая пауза прервалась совершенно простым ответом Сергея:

- Снег...

- «Снег»... - саркастично язвит Эдик. Он подошёл к возящемуся с ремблоком Варламову. - Фирн к твоему сведению. Дальше будет ещё хуже: мы будем ползти, а не продвигаться. Согласно метеосводке надвигается антициклон, который может задержать нас на станции на полтора месяца. Если мы вообще сможем добраться туда. Скоро это крошево превратиться в шугу из-за оттепели.

- Эдик, не паникуй заранее, - ответил за всех Томико. - Льда под нами хватить ещё как минимум на несколько твоих жизней. Так что - живи долго!

Он прошёл несколько метров от машины, опустил ящик на снег и открыв его начал выкладывать цилиндры световых маячков. Их было всего восемь. Расставленные вокруг машины они давали визуальное оповещение о нашем местонахождении. Так требовала инструкция безопасности. Чуть уменьшив интенсивность яркости Томико удовлетворённо поднял голову осматривая достигнутый результат - наступающую темноту стала разрывать красивая световая завеса с зелёно-жёлто-синими переливами.

- Я ведь предупреждал, что необходимо было выезжать раньше. А лучше всего стоило лететь...

- Да-да, конечно, - как всегда настолько прямо Гинзбургу мог возражать только Томико. - А кто у нас на базе пилот? Ты способен управиться с десантным «Ирбисом»? Нет, - то-то же!

- Он способен лишь впадать в отчаяние при первых метеосводках, - отметил Серёга.

- Ну, это его кредо, - ответил Томико.

- Это моя профессия. - Эдик глубоко вздохнул, выпуская уже еле заметные струйки пара из ноздрей. Льдинки на его усах чуть подтаяли. - А ты-то что смотришь так, Макс? Тоже заодно вместе с ними?

Стоило ли сейчас что-то говорить? И что именно Эдик ожидал услышать от меня в ответ? Я смог всего лишь мило улыбнуться и проводить его взглядом, наблюдая как он забирается в трейлер.

- Идёмте ужинать, - сказал я. - Уже всё готово.

Совершенно обыденный для живых процесс поглощения пищи для меня всегда оставался интересным и одновременно загадочным ещё и потому, что в нём неизменно присутствует особый импульс единения. Общая трапеза усмиряет и объединяет людей, сглаживая разногласия и споры. С едва заметным вниманием я слушал перепалки парней, которые они проводили за общими обедами. В сущности, разговоры практически ни несли в себе качественно информационной нагрузки, часто основываясь на банальностях и колкостях, но именно это и имело тот смысл для достижения столь необходимого согласия.

Быстро наступающая темнота всегда предвещала моё очередное дежурство...

Ночи здесь продолжались немногим около пятнадцати полных часов. Иссия чёрное небо с безумной глубиной и яркими алмазами звёзд, которые при желании можно насчитать чуть больше шестисот, невообразимым куполом нависло над нашим трейлером. Под «Сервалом» мерно гудел генератор, нагоняя энергию и тепло, свет в окошках пассажирского отсека уже погас, а из вентиляционных решёток медленно поднимался прозрачный парок. Полупустой «Хвост» нашего трудяги немного занесло вправо по вектору и его корпус уже успел покрыться налётом изморози, превращая прицеп в обычный холодильник.

Находясь на отшибе исследованного Экстерра, в отдалённом Крайнем секторе, Апекс не преднамеренно оказался в довольно уникальном положении. Ведь явным фактом стало то, что ближайшее скопление во Млечном пути было не столь близко. И как следствие, этот самый факт предоставлял особую возможность каждому находящемуся на планете увидеть нечто, что редко кому доводилось наблюдать воочию со стороны: живописный спиралевидный диск Галактики сияющим веретеном вытягивающийся почти через весь угольно чёрный небосвод. Яркий, заслоняющий звёзды абрис местной луны отсутствовал напрочь, давая наслаждаться великолепным безумием космического пейзажа. Потому, наверное, многое здесь и представлялось первозданно прекрасным и поражающе таинственным.

Но почему-то именно восходам я всё же отдавал большую симпатию. Они всегда радовали меня красотой пробуждения предрассветного небосвода. Их затяжной характер - это особая завораживающая картина!

Местное солнце медленно выползает из-за ещё дремлющей снежной бескрайности, подёрнутой тонкой полосой сизой дымки. Просыпающееся небо всего только на час насыщается непередаваемым нежно бирюзовым цветом с бурыми оттенками поднимающегося светила. Именно тогда его свет и становиться приятно нежным, особо пленяющим. Но уже по истечении несколько часов звезда полностью обнажает свой лик над горизонтом начиная нестерпимо сиять. Да так, что для защиты доводится использовать светофильтры.

В следующий раз я вышел из трейлера, когда до рассвета ещё оставалось чуть более пяти часов. Обычная процедура: осмотр оборудования, проверка маячков, первичный мониторинг местности, - и как окончание - задача пеленга для связи со спутником. При этом стоит не забывать о передаче суточного отчёта на Базу.

Слежавшийся снег под моими ботинками скрипел морозной свежестью. Тонкий слой его на отвердевшей корке искрился в свете проблесков мигающих огней тёмно-голубым переливом, а вся окружающая пустошь уж очень напоминала сплошное матовое зеркало, ровное, без перепадов и наплывов. Ночь прошла на удивление тихой и спокойной.

Резкий толчок и непривычная вибрация под ногами заставили меня упасть. Знаю, что люди в подобных ситуациях начинают вести себя весьма парадоксально, пытаясь визуально отыскать возникшую неизвестность, совершенно игнорируя явные угрозы. Первое что мне пришлось сделать - это лечь навзничь, уткнувшись носом в холодный затвердевший наст. И лишь через несколько минут, переждав сотрясения поверхности, я перекатился на спину и стал осматриваться. Световые вспышки примерно в юго-восточном направлении были явными, но не столь яркими. Вслед за ними последовал отдалённый рокот. Он чем-то походил на обычный земной гром, но с определённой особенностью. В нём присутствовала странная гулкость без расширяющегося затухания.

Первое что я стал выполнять после нескольких минут последовавшей тишины, это приведение в прежний порядок светового периметра. Двери нашего «Сервала» громко раскрылись и в проёме возник взъерошенный Эдик. Не смотря на полутораметровое расстояние до наста, он тут же спрыгнул вниз. Разглядывая горизонт, Эдик старался пристально вслушиваться в наступившую тишину. Ребята, Томико и Сергей, совершенно заспанные, появились следом. Толкая друг друга и выдыхая белые клубы пара, они с усилием пытаясь понять произошедшее вертя головами по сторонам. Сонно моргая глазами, живые оглядывали небо, которое начало всё сильней и сильней сыпать блестящее белое крошево, напоминавшее скорее пух, чем снег.

Лаборатория встретила меня обычной стерильной чистотой. Жёлтый свет в рабочей нише не был выключен, так до сих пор и освещая три чашки Петри с пророщенными семенами. Тонкие бледно-зелёные ростки походили на короткие изогнутые спирали еле вытягивающиеся вверх. Рудиментарные миллиметровые ножки корней чуть виднелись из-под увядших тёмных оболочек.

Особо затруднять себя дезинсекцией рук, я не стал, субъективно посчитав, что уж такой надобности в этой процедуре нет. Внешние биологические и вирусные факторы почти идеально стерильной среды Дальней совершенно не несли угрозы. К тому же для проращивания семян природные силы могли идти лишь на пользу вызывая скорейшую адаптацию. Опустившись в рабочее кресло, я снял с полки открытый пробник и положил перед собой. Остальные два оставались закрытыми со своей внутренней, особой средой.

Подключив инструментарный комбайн и поближе подтянув к себе экран виго, я взял чашку с ростком и выставил её на приборный столик. Из опустившегося тубуса микроскопа выпрыгнул рассеянный луч белого света. Над экраном забрезжило марево заслонив собой правую стенку со стеклянным шкафом, в котором хранились реактивы. Их там было немного, но располагались они в порядке определённой необходимости. Такая точность умиляла меня, что даже появлялось особое чувство гордости всякий раз, когда приходилось нарушать достигнутое.

Первое что я смог увидеть в объёме голограммы, оказалось неясное движение бактерий, весьма бурное и активное. Всё будто бы выглядело как и прежде, но что-то в этом движении смущало меня. Подобной динамики я не наблюдал и ещё ни разу не фиксировал с самого начала своего, так называемого, аграрного опыта. Ведь всё всегда происходило довольно вяло и пассивно. Даже не смотря на добавление питательного раствора биоплазмойда в совершенно разных объёмах и сгущенности. А тут...

Увеличение изображения не давало ясного ответа, оставляя меня в полном недоумении. Какой-то странный фактор должен был повлиять на то, что сейчас творилось в исследуемом объекте. Но что именно?

Поднявшись, я достал и стал рассматривать остальные чашки. Ничего похожего, что наблюдаемые изменения с вяло текущими процессами чем-то напоминало первый пример, не было и в помине. Странно!.. Моё желание подключиться для инфообщения и подбора сведений по ботанике и биохимии, к корду, я откинул сразу. Ситуация заставляла думать о ином. Выключив комбайн и отметив маркером первый образец, я в прежнем порядке расставил пробники и отправился жилой сектор кемпера.

Инфор-система исправно тускнела в эконом режиме. Но теперь вместо привычной заставки с тропой, теряющейся в серых тенях осеннего бурого леса, светилась сплошное бежевое полотно с сообщением. Выделив его, я пробежал взглядом по числам и знакам длинного кодировочного текста. Ничего особо важного он не нёс, если не считать того, что в ближайшие стандартные сто двадцать часов прибудет почтовая капсула. Для встречи необходимо было выделить место для посадки ракеты и поставить пеленговый маяк. Определённое сомнение заставило меня подключить резервные ресурсы, чтоб найти нужный нейронно-синаптический узел с памятью о произошедшем. Внимательно и соразмеренно расположив последовательность дней в обратном порядке, я зафиксировал именно те события, которые были нужны. Действительно, около двух месяцев назад, посылая запрос по поводу органических и мелиоративных материалов, которые должны были помочь в работе с посевными образцами, я запросил прислать требуемый груз. Чтож, для такого случая стоило отыскать выветренную, относительно ровную сланцевую площадку в несколько десятков квадратных метров. Необходимое расстояние до предполагаемого посадочного поля надлежит быть соразмеренным, удалённым от кемпера на столько, чтоб оказывалось безопасным и одновременно удобным для разгрузки. Однако, не следовало отметать того факта, что рядом находится мой палисад, с таким трудом взращиваемый. И вынужденный космодром стоит всё же искать где-то в той стороне, куда раздуваемый двигателями песок и выбросы окислителя не дотянутся до заветных лунок. Так что подходящую площадку нужно было обозначить где-то на максимальном радиальном расстоянии в десять километров.

Подойдя ближе к экрану, я вновь нажал в знакомую запись. Видео стало крупным, заполонив всю плоскость, и ожило прежней жизнью. Пусть работает фоном, скрашивая хоть подобным образом тишину и моё одиночество. Пройдя чуть дальше и уже решив направиться в ангар, я обернулся, с теплотой и добром наблюдая за происходящими картинами. Теперь на экране нас было всего двое - Макс и Джулия... Это как раз перед самой отправкой на Медею. Именно там находился самый крупный филиал моего Института (ИЭБ).

Что-то в изображении обеспокоило меня. Присмотревшись, заметил неясные пятна на панели, размывавшие картинку. И тут же обратил внимание на странную липкость на правой ладони. Указательный и безымянный пальцы оказались в мелких порезах, и теперь были измазаны желтоватым составом моей «крови» вперемешку с пылью от почвы. Видимо повреждения я заработал, когда рылся в местном грунте осматривая последний росток. Базальтовое плиты на Дальней ломались довольно своеобразно, крошась в крупные куски, и потому мелкие остатки в виде камней и гравия имели на сколах острые грани. Как таковая, боль совершенно не ощущалась, лишь слабая пульсация сенсоров и непонятные отклонения к дискомфорту напоминали о том.

У людей это всё происходит по-другому, и боль - а часто даже ожидание её - очень похожи на прекращение внутренней регуляции у нас биокиберов. Это что-то сродни страху потерять самих себя полностью, когда страдает всего-то лишь только часть, малое.

Я повернул обратно, чётко зная расположение медбокса в лаборатории с перевязочными средствами для таких случаев. На прямоугольной же плоскости ярким контрастом выделился широкий, светящийся словно потусторонний свет, проём био-медицинского отсека гиперсветовика «Нил Армстронг». Две фигуры в форменных комби корабельных медикологов в меланхолическом спокойствии толкали изоляционную капсулу на гравитационной подушке, в которой находился особый груз - биохом, поддерживаемый в первичном состоянии с пассивно стимулирующимся биоплозмойдным внутренним процессом для частичной регенерации. Люди часто называют подобный процесс гранью, разделяющей активную динамическую функциональность и её полную приостановку. Работники и капсула методично стали исчезать в проёме двери и на переднем плане оставалась лишь хорошо узнаваемая мной спина нашего местного медика, обожаемой Джули.

Это были последние кадры записи...

Эдик оказался прав, и плотный, утрамбованный частыми ветрами снежный покров, стал превращаться в шугу, ледяную жижу, которую наш трейлер преодолевал всё тяжелей и дольше. Путь стал удлиняться по времени, скорость продвижения весьма упала. Но причиной тому был отнюдь не антициклон, обещанный метеорологами «Памира», а разбуженный вулкан. Именно его близость и спровоцировало скорую оттепель. И именно его пробуждение застал я на своём дежурстве.

Подробности происшествия рассказали нам сами виновники случившегося. Теперь связь с ними с каждыми сутками становилась всё продолжительней и стабильней, так что выслушивать долгие покаяния научных работников приходилось всей нашей команде. Как оказалось, одним бурением ледяных шурфов и разглядыванием извлечённых кернов администраторы экспедиции были не столь удовлетворены. Результаты от исследования полученных материалов и проб лишь повышали тонус упорства продолжать действие экспедиции. Планировалось многое, а ожиданий было ещё больше. Потому-то многие надежды возлагались на гляциологов. Расположив станцию, как предполагалось, на реликтовых льдах, руководящий состав экспедиции с упорством безумцев старался отыскать признаки первичных организмов и коацерватных соединений. Однако началу поиска положили отнюдь не знатоки по ледникам, а биологи и специалисты по экологии внешних планет. Их рвение и энтузиазм к появившейся работе втолкнули многих в угар процесса. Оставшиеся в стороне геологи и вулканологи вынуждены были выполнять либо свой минимальный норматив по инвентаризации извлечённого материала, или выступать в самой простой роли номинальных экспертов, осторожно высказывая свои предположения по поводу исследуемого.

Всё началось с того, что пришла радиограмма с прогнозом и требованием начальника «Памира» свернуть все работы и приготовиться к эвакуации. Практически все, кто входил в состав комплексной экспедиции, посчитали подобное оповещение обычной паникой. И если брать во внимание временной фактор, то промежутка до сворачивания работ было вполне предостаточно, чтобы ещё продолжать их. Того и добивались «отставные» специалисты. Они уже успели провести геометрическое нивелирование и обнаружить аномальную возвышенность, что-то вроде сопки. Высота её была определена всего-то в двенадцать метров. Визуальность её скрадывалась сплошной белизной и однообразностью местности. Предполагалось, что именно там, под этим обычным холмом может находиться пустота с реликтовым водоёмом. При всём при том, вулканологи постарались распалить затухающее пламя исследований подбросив свои аргументы о необходимости тектонального зондирования. В общем, внутренняя жизнь станции забурлила с невиданной силой. А объявление о том, что в их сторону движется спасательный вездеход «Сервал», было с удовольствием всеми «забыто».

Первичное сканирование Ледовой сопки выявило предполагаемые пустоты под ней. Но это могли оказаться всего лишь и разломы с образовавшимися внутри системами пересекающихся пещер, и ничего общего не имеющих с крупной внутренней каверной. Стали бурить, нагло вгрызаясь в грунт, начавший появляться в глубинных кернах и дававший огромную почву для длительных научных дискуссий. Многие в экспедиции начали поговаривать о настигнутой удаче. Вулканологи преподнесли сюрприз и для ускорения процесса заложили взрывчатку в пробуренные в вечной мерзлоте шурфы.

Остальное стало известно даже без радиограмм со станции...

Момент был выбран идеально: расстояние до расположения научников составляло чуть более двадцати километров, совершенно безопасно и результативно. Ночь и сама погода способствовали проведению взрыва, и казалось ничто не могло помешать происходящему. Обычная торопливость привела к заурядной оплошности. Заряды заложили в пробуренные и смещённые скважины в нарушении от данных разведки, с безумной смелостью посчитав подобный способ разноса более эффективным. Оказалось - ошиблись, и в выводе получили - проснувшийся вулкан.

Мы старались вести машину по термическому датчику, совершенно перестав обращать внимание на пеленг станции, который всё время зазывал трейлер в свою сторону. Сменяя друг друга, ребята ориентировались на температурные показатели, и там, где они ещё были в голубом диапазоне холодности, туда и сворачивали, тем самым увеличивая на час-два, а то и больше, свой путь. Часы стали складываться в лишние десятки километров, да так, что мы теперь подходили к станции с совершенно иной стороны, примерно северо-запад, обогнув при этом громадный крюк. Тепло от выбросов новорождённого вулкана начало интенсивно растапливать вековечные льды, и при этом гнать в нашу сторону сырой и промозглый ветер с холодными ливнями. Погода портилась постоянно, и только ночью, изредка, устанавливалось затишье и сквозь растянутую паутину облаков проглядывало великолепное зрелище звёздного купола Апекса.

Заворожённый, я не переставал любоваться той феерией, которая выпадала мне во времена ночных бдений. Редкая тишина и спокойствие словно застыв насыщали окружающее таинственным мраком, который освещался скошенным диском Млечного пути и крупными звёздами нашего сектора Сверхдальнего Экстерра. Но с недавнего времени, именно как раз после аварийного инцидента на экспедиционной станции в небе начали происходить аномалии.

Подняв голову и безотрывно взирая на эбонитовый купол, я силился понять суть мироздания и того, на сколько мала и скоротечна жизнь каждого живого, для того, чтоб осознать всю суть Космоса. И на сколько велико и продолжительно стремление людей, из которого состоит вся многогранная историю цивилизации хомо сапиенс, что уже смогла достичь столь многого. Но вот принципа осознания самих себя, как полноценно отдельной единицы дано пока лишь немногим из них...

Яркое, сочное зарево, наполненное жёлто-оранжевыми тонами, остановило ход моих размышлений. Пламенный гриб, чёткий контур которого преобразился в шпагу луча, пронзающего спящее небо, стал растягиваться, теряя свои очертания в проявившихся тучах. Он уходил всё выше, исчезая в безграничье пространства. Оглушающий свист, словно крик гибнущего существа, через несколько секунд достиг того места, где находился наш трейлер.

- Что это? - почти шёпот донёсся из-за моей спины. В хорошо узнаваемом голосе я уловил нотки непонятного для меня трепета. Как странно, что шагов по рыхлой и глубокой шуге совершенно не было слышно. - Чего молчишь, Макс?!

Толкнув меня несколько раз в плечо, Варламов вышел вперёд, пытаясь разглядеть гаснущее видение. Горизонт быстро становился багряным пульсируя далёким отзвуком грома. Свет постепенно исчезал, позволяя темноте вновь поглотить всё вокруг.

- Уж слишком напоминает взлёт гиперсветовика с поверхности.

Мы с Сергеем обернулись: в открытом проёме спального отсека сидел Томико. Раскурив свою трубку, он старался придать себе вид всезнайки и выглядеть спокойным и снисходительным. Откинув капюшон тёплой малицы щупленький лоцман чем-то начал походить на этнического жителя севера, такой далёкой сейчас, Земли.

- Ты-то откуда это можешь знать? - спросил Варламов и запахнув тулуп. - Вечно сидишь в своем кабинете, чертишь формулы, выдумываешь теории... ветеран космических трасс.

- Я всего раз наблюдал подобное, - ответил Томико, совершенно игнорируя высказанный сарказм. Он выдохнул густое облако и стал отрешённо смотреть, как дым быстро развеивается; поднимался ветер. - Это было на Альгамбре, экспедиция «Белого Сириуса» и «Кречета». Ничего особенного там не произошло. Так, очередной регламентированный рейд в следствии Вердикта поисковиков. Но вот старт рейдера довелось видеть.

- И что? - не унимался Сергей. - Очень похоже?!

- Очень, - в том же тоне ответил Томико.

- Подобные старты запрещены, и к тому же не целесообразно. Да и откуда здесь мог взяться рейдер, посаженный на самое дно? И в сущности - зачем?!.

- Кто знает? Все вопросы к начальству. Возможно... - лоцман нашей команды приподнял задумчиво брови.

- Нас просто забыли уведомить о транзите? - бросил с ухмылкой Варламов. Он затоптался на месте. - Так что ли?! Ну и, - станешь теперь подумывать о скорой отправке? Скорее всего, уже до чёрта надоел этот замызганный «Памир»! - сделал он окончательный вывод.

- Ах вот как? То есть я только и делаю, что отсиживаюсь тут в ожидании транспорта? - Томико перестал курить. - Если бы не Анна с Ди... Да тебе и не понять!

- А ты постарайся, - с издёвкой продолжил Сергей. - Может что и получится?

- Может, - ответил Томико в привычной своей манере. Сокрушённо замолчав, лоцман пытался смотреть куда-то в даль, во тьму, вновь становящуюся непроглядно насыщенной. - А тебе не приходит на ум, - наконец прервал тишину он, - что это мог быть и чужой корабль?

- Опять эти дурацкие грёзы о братьях по разуму. - Сергей обратил свой взор туда, где бардовый свет расплывался во тьме. - Мы сейчас здесь, на Апексе. Это самая дальняя локальная точка разведанного нами Экстерра. Планета прошла орбитальное зондирование и геодезическую разведку. Признаков чужого присутствия не обнаружено! - однозначно констатировал он уже повернувшись к машине.

- Это мало о чём говорит... Наши предки тысячелетиями бороздили просторы Земли и не в силах были заглянуть в каждый скрытый уголок её, постигнуть все таинства. Диалектика и парадокс палеоконтакта заключается именно в том...

Лицо Варламова в полутьме маячков приняло угрюмый вид.

- Не стоит и продолжать, - прервал он речь товарища махнув удручённо рукой. - За столетия мы кое-как смогли провести разведку не более пяти процентов объёма нашей Галактики. Это вполне достойные расстояния. Но до сих пор ни о каком Великом Контакте и речи не идёт. А ведь подобные технологии перемещения и колонизации Пространства, - заметь, чужие! - не могли быть не замечены и оставлены без внимания. И однозначно и бесповоротно должны, обязаны были столкнуть нас с Иными. Но вот ведь, не сложилось! - воскликнул Сергей удручённо хлопнув руками.

- Многое ты понимаешь, - резко поднявшись Томико исчез внутри трейлера.

-Макс послушай, - Варламов уже находился около машины и никак не решался взяться за поручни лестницы, - ты тут побудь ещё какое-то время. Подежурь, так сказать, осмотрись...

- Понял тебя, Сергей, - ответил я.

- И пока ничего не говори Эдику. Он у нас слишком восприимчивый. Это тебе не Томико-сан, он себе нафантазирует такого, что весь «Памир» переполошит и все решат вскорости эвакуироваться.

- Надеюсь на благоразумие людей.

- А я на твоё... Лады?! Значит - договорились? - скорее констатировал, чем спросил Сергей.

Он натянул рукавицы и раскачиваясь поднялся по лестнице во внутрь.

Немного подрегулировав температуру своего гермокостюма, я как всегда, остался наблюдать и контролировать обстановку. Ведь биокиберы не столь склонны к такому специфическому процессу живых, как сон. Весьма излишняя, на мой взгляд, потеря времени и мозговой деятельности.

Мои ботинки утопали в ледяной жиже, которая под световыми проблесками периметра выглядела коричневой апельсиновой коркой. Изредка мне даже казалось, что она становиться живой и начинает колыхаться от порывов ветра. Но скорее всего, это оказывалась тьма, набегающая вослед кружащихся искусственных лучей. Тени; они обретали жизнь и тут же умирали...

Я всматривался в угасшее зарево и старался размышлять, силясь понять суть произошедшего. Что же всё же это могло быть - случайность, возникшая из ниоткуда, порождение ли природы или осознанное проявление разумности? Логика и мой эмпиризм призывали к единому выводу, который, пока, сходился с мнением штурмана, который по старинной корабельной привычке желал чтоб его называли лоцманом. Ведь наш курс всё же пролегал по замёрзшим морям планеты.

Тёплый ветер ударной волны ласково тронул моё лицо. Это усилило отступивший холод и пригнало мелкий моросящий дождь.

Тайна же произошедшего удержалась совсем не долго. И первым же дрогнул наш командир. Молчаливость и нахмуренность Эдика делала его старше своего возраста, а всклоченная и разросшаяся борода лишь добавляла к портрету серьёзности. По его поведению явно было заметно, что он еле сдерживается, стараясь быть логически рассудительным. Но людям часто весьма тяжело подавлять собственные колебательные импульсы эмоциональных волнений. Уже к позднему вечеру следующих суток он выскочил из трейлера и тяжело переставляя ноги в глубокой ледяной трясине, прошёл на десяток метров вперёд от машины и поднял бинокль.

- Эй, чудак! - крикнул Варламов, выглядывая из кабины. - Ты что там собираешься увидеть?!

Гинзбург молчал. Он долго и методично осматривал далёкий горизонт, который постепенно утопал в наступающей мгле. Набегающий ветер нещадно и настойчиво трепал его расстёгнутую малицу превращая её в подобие одинокого полотнища.

- Макс?! - донёсся до меня глухой крик.

В этот самый момент я находился в узком твиндеке нашего заезженного «Сервала». Необходимо было освободить от вещей контейнер с АСО (аварийно-спасательное оборудование) для возможности быстрой эвакуации во время возможной внештатной ситуации. Стоило предполагать всякое, и даже то, что сами спасатели могли оказаться в положении спасаемых. А с учётом изменяющейся погоды подобное вполне могло произойти.

Услышав второй зов, мне пришлось встать на округлую тёмно-жёлтую бочку АСО с выпирающими рёбрами, схватиться за поручни и открыв верхний люк выглянуть наружу.

- Хом, ты где там застрял?! - позвал теперь Сергей в просвет переборки. - Главный требует тебя...

Вещи были разбросаны в беспорядке и как раз перекрывали проход к двери, ведущей в кабину. Так что путь мой лежал лишь на крышу.

- Слазь, - скомандовал Эдик увидев меня выглядывающим из люка. В голосе его звучали странное смирение в купе с удрученностью. - Пообщаемся... Так сказать, наедине.

Разглядывая снимки со спутника и сравнивая их с топологическими характеристиками местности, я старался подыскать удобную площадку для прибывающей ракеты. Но размышления мои были совершенно не о предстоящем событии. Оно имело свойство привычного, обыденного характера, некой размеренной неизбежности. Меня же сейчас охватывали воспоминания последних бесед, предшествовавших той трагедии, которую теперь многие расценивали как парадоксальная удача. И те определённые математические постулаты биокиберов о такой столь малопонятной догме, как время, его чёткости и абсолютной ясности будущего, почему-то всегда огорчает людей.

Настоящее формирует будущее - это есть непреложная аксиома. Утверждая так, я опираюсь лишь на строгую логику чисел и холодный анализ социально-исторических событий. Единственная же переменная возводящая всю формулу в разряд нестабильности - это эмоциональная константа. Человеческая эмоциональная константа, которую многие из живых называют «фактором Х», простым человеческим фактором оплошностей и ошибок. Прожив среди людей очень долго мне казалось, что я познал их. Однако, весьма многое в судьбах живых поражало и продолжает изумлять меня, старого биохома.

Практически все из вас столь зависимы от собственных предубеждений, что вы не в силах проконтролировать и сформировать даже самые простые и близкие события собственных поступков. Человек подвластен психологическим образам поведения, которые он смог усвоить в самом начале своего цикла. И подкорректировав их чуть позже, избирает отнюдь не самые эффективные действия, а только лишь те, которые согласуются с его требованиями к окружающему, где властвует удобство и некий особый, но такой хрупкий паритет сил. Человек жаждет максимально быть, но при этом оставаться там, где ничто его не побеспокоит. Образ маленькой вселенной, желающей статики, но процесс расширения которой перестал от неё зависеть. Одновременно, казус и парадокс сути всех живых. Людьми движет совсем не разумность, а именно эмоции, волнение центра тела хомо сапиенс, то, что поддерживает и останавливает вашу жизнь. И очень часто принятие решений связаны с этим органом, называемым очень просто - сердце. Как жаль, но именно биокиберы, лишены подобного, ибо тогда, может быть, мы смогли бы стать равными вам, любить окружающее и выражать самих себя творцами мироздания.

О чём тогда мы говорили с Эдуардом? Многие внешние факторы делали дальнейшее продвижение нашего трейлера невозможным, о чём приходилось не единожды упоминать в той беседе. И тот результат, который неизменно, должен был, в конце концов произойти, Гинзбургом, почему-то, отвергался напрочь. Эдик казался - или хотел всего лишь выглядеть - отстранённо спокойным перед совершенно ясной угрозой. Его захватывала и начинала волновать какая-то непонятная для меня идея. Спасение экспедиционного лагеря всё ещё оставалась главенствующей, но уже совершенно не первостепенной целью. То, о чем я без приукрашивания стал рассказывать, о тех весьма непонятных световых аномалиях, что наблюдал в течении нескольких дежурств, погружало Эдика в ещё большую задумчивость и угрюмую молчаливость.

Гинзубрга не очень-то интересовали мои умозрительные построения и логические выкладки по поводу происходящего в ночное время. В отношении этих событий он требовал излагать только сухие факты. Мнение же рядового биокибера было лишь дополнением к вышеизложенному, но никак не принятием за основу.

Убежденность людей в том, что мир исследуемой планеты они считали эгоистично своим, являясь единственными претендентами на ареал всего Апекса, одномоментно могла рухнуть к полному сомнению. И та непогрешимая уверенность в величии собственного одиночества, именно здесь должна была привести к осознанной осторожности. Эдик сомневался; он был неплохим руководителем и хорошим учёным, пришедшим в науку из-за любви к неизвестному. Но именно сомнения и стали останавливать его - годы работы исподволь испепелили решительность и бесшабашность романтики, постепенно превратив меркантильного молодого учёного в циника и прагматика, подтверждённого лишь сухим теориям. В свободном пространстве открытого мира от его лабораторной уверенности не оставалось и следа. Собственно, потому он и вызвал меня на откровение.

- Пойми, Макс, - каждое слово давалось Эдику с трудом, странно вымученно, - мне, как руководителю этого рейда, необходимо учитывать многие факторы, чтоб спрогнозировать максимально точно результаты, и сделать наиболее верный выбор. Правильный и единственный выбор! Какие варианты, по твоему мнению, имеются в допущении? Сможем ли мы, всё-таки, добраться до станции и выполнить эвакуацию?

- Думаю, что реализация подобной задачи уже стоит под сомнением. Термальная ситуация привела к климатическим изменениям, метеорологической обстановки имеет тенденцию всё более ухудшаться. Так что стоит поспешить, пока есть возможность.

Оглаживая в задумчивости бороду Гинзбург взглядом словно уходил в себя. Его лицо уже смазалось в наступивших сумерках, и только звук дыхания выдавал напряженность глубокого размышления.

- Ты хочешь сказать, что вероятность вернуться на «Памир» весьма высока?

- Да, именно это является для нашей группы главным приоритетом.

- Ответ простой и величавый, - прервал он меня древней фразой классика. - Но что нам до того?.. Остальное не обязательно и озвучивать. Стоит ли игра свечи?

Эдик опустил взгляд и медленно стал потирать лоб. Таким его я ещё никогда не видел: его решительность и бравурность совершенно иссякли, и теперь он казался всего лишь обычным колеблющимся человеком, сорванным листком, несущимся по воле ветра в неизвестное.

Постигнуть смысл высказанной Гинзбургом последней фразы я сейчас был не способен. Вполне возможно, что она имела лишь какое-то метафорическое значение?

- Что ты имеешь в виду? - спросил я.

В следующее мгновение всё вокруг будто застыло превращаясь в непогрешимую монолитность. Возникшее впечатление стоило сравнить с остановкой времени, как процесса. Мгновение перестало быть мимолётным и словно проявило себя материальной средой, которую можно разрушить простым прикосновением. Что-то неосязаемое вдруг стало разрушаться, обрываясь и исчезая в морозной мгле. За спиной Эдика вспыхнул далёкий горизонт. Вначале это были зелено-малиновые переливы, отблески весьма схожие с земными полярными сияниями. Но не где-то там, в поднебесье, а над стыком погрузившейся во тьму поверхности и угрюмо-серого восточного небосвода. Затем длинные извивающиеся нити самых ярких и сочных цветов стали прорезать своими безумными танцами наступающую темноту. Ядовито жёлто-зелёные, ярко-голубые и оранжево-красные змееподобные молнии в бешенстве нещадно хлестали угасший небосвод, всеми силами стараясь покинуть земную юдоль. Вытягиваясь во всю свою многокилометровую длину они с оглушающим отзвуком отрывались от поверхности и воспаряли в вышину. И именно там, распадаясь становились растянутой перистой паутиной, постепенно гаснущей и окрашивающей небо в приятную пастель. Гинзбург поражённый происходящим надолго прильнул к биноклю, и опустил его лишь спустя минуту-полторы, когда световая феерия так же быстро закончилась.

- Высота не менее пяти километров, - сам для себя констатировал Эдик. - Энергетическая насыщенность и напряжение протонного заряда составляет никак не меньше... - он озадаченно запнулся. - Это что-то совершенно... не наше.

От напряжения его дыхание было тяжёлым. Приподняв шапку, он медленно развернулся ко мне всё ещё продолжая молчать. Выбившиеся мокрые от пота короткие пряди светлых волос прилипли ко лбу.

- Я думаю, нам стоит связаться с Базой и сообщить... Да, именно сообщить. - Гинзбург направился к трейлеру. - Варламов! Мы меняем курс. Где этот... лоцман?! Зови его, пусть берёт ориентацию по новому вектору.

- Эдик, ты спятил?! - наконец выглянув из высокой кабины крикнул Сергей. - Там на станции чёртова дюжина людей, которых нужно спасти, вывезти оборудование...

- Сообщи на «Памир» Бентону: пусть готовит Анри посадить в кресло «Ирбиса». Может быть что-то из этого и выйдет... Заодно подтянет метеорологов с их спутниковой программой. Нам необходимы материалы по орбитальному мониторингу восточного архипелага Земли Недоступности.

- Он это серьёзно?! - оглянувшись, Варламов с надеждой смотрел на появившегося Томико. Его наивный сарказм был абсолютно откровенным. - Какого чёрта нам туда лезть?!

- Самая большая страсть человека, - совершенно спокойно начал наш штурман, - это неуёмное желание разузнать чужие тайны.

- Именно! - громко подтвердил Эдик. Во всём его образе появилась пугающая решительность. Подойдя к машине, он придержал шапку и поднял голову. - Мы не успеваем попасть на станцию. А до первых островов архипелага всего сутки активного хода отсюда. Лёд ещё будет держать нас.

- Топлива осталось всего ничего. Дойти до границ Недоступности есть ещё возможность, а вот как дальше? Даже на недельный обогрев не хватит! Том, да скажи же ты ему...

- До ближайших островов остаётся всего чуть-чуть, - не унимался Эдик. - К станции придётся тащиться в окружную. Ты же сам сверял курс?! Неужели стоит бросить всё и волочиться к научникам, по самому краю. Утопим себя и машину... А после будем жалеть, что оказались рядом и даже в щель не смогли заглянуть.

Сложив руки на груди, Томико стоял в открытом проёме спального отсека и слушал своего друга и начальника рейда. Он натужно дышал, но непонятная для меня ухмылка проскользнула на его лице:

- Знаешь, Эд, очень хочется верить твоей прозорливости.

- Тебе что-то мешает?

- Надежда на везение. Сам знаешь, доверять подобному - нет ничего глупее на свете, - развернувшись, Гава исчез внутри.

Как оказалось, Гинзбург и не думал сообщать на Базу о произошедших феноменах, хитро промолчав о них в ежесуточной сводке. В своём решении изменить маршрут он сделал упор на угрожающую климатическую обстановку, активно меняющеюся не в лучшую сторону из-за пробуждённого вулкана. Выяснять же гипотетические обстоятельства возможного и незапланированного нахождения на планете гиперсветовика не стал, чтоб не вызывать ненужных подозрений, а сними и вопросов по поводу и без повода.

Если же говорить откровенно, то весь экипаж был рад решению, которое в конце концов принял Эдик. Понимание того, что на Апексе происходит нечто неординарное, выходящее за границы знаний людей и их контроля окружающего пространства, волновало и будоражило сознание. Увидеть же самим и попытаться хоть немного изучить источник аномальности вселял в ребят скорую научную категоричность вперемешку с бравадой. Эта новая цель манила их своей внутренней таинственностью. Загадки - вот что отпугивая так влечёт людей. Подобные парадоксы изобилуют в судьбах живых, являясь для биокиберов совершенно алогичными. Они же и становятся причиной ваших заблуждений и горестей. Я сужу об этом всего лишь как машина, действующая и рационально мыслящая.

Характерной особенностью, отличающей нас от рода хомо сапиенсов есть точное знание своих характеристик, потенциальных возможностей, подчинённых программе восприятия новых знаний и ясная осведомлённость о конечном сроке эксплуатации. После многих лет проведённых среди людей нейросимпатические узлы моего мозгового анализатора привели меня к мыслям о том, на сколько эффективна бы стала жизнь каждого человека знай он собственные руководящие программы. Подобная осведомлённость привнесла бы контроль и дала решительности многим действиям. Ибо напрочь отметался бы принцип сомнения в реализации будущего. Именно он становиться для вас посвящением, нерушимым монументом постоянного поиска собственного потенциала. Живые испытывают свои возможности, словно обладают неограниченным запасом времени, неосознанно и в пустую растрачивая его. Бессознательный поиск ограничивает результативность их цикла.

Может стоило бы тогда принять, как один из вариантов выхода из тупикового положения, принцип безусловной убеждённости в единственности и правильности избранной цели. Подобный подход, кажется, используется человечеством уже многие века и живые называют его очень просто - вера.

...Или осознанная безнадёжность.

Как жаль, но скорее всего именно простое человеческое любопытство скрываясь под обманчивой маской надежды и помешало Эдику достичь задуманного.

Вертолёт малого разведывательного радиуса «Ра» имел весьма скромные габариты. Его твиндек с горем по полам едва мог вместить перевозимого груза не более тонны. Подобные характеристики меня ничуть не беспокоили. Вот только к огромному сожалению при загрузке довелось ограничивать рабочую зону кабины, чтоб забрать одним разом максимум материалов, прибывших с ракетой. Прозрачные пластиковые боксы вперемешку с упаковочным материалом были заброшены как попало на ложементы и меж ними, угодив даже под приборную панель и перекрыв часть блистера машины. Что поделаешь, но приходилось втискиваться, рассовывая коробки и бутыли, чтоб только умоститься удобней для непродолжительного полёта. Если говорить языком людей, то мои эмоции были почти на максимальном накале. Тому оказалась ещё одна немаловажная причина, которая совершенно не связанна с точным распределением груза.

Имя девушки звучало неожиданно красиво - Аларика, и она попросила, чтоб я и дальше её так называл. Стройная фигурка, выжидающе бродящая около ракеты, была затянута в рабочий комбинезон эколога. При подлёте она показалась мне неясным пятном яркого салатного цвета рядом с вытянутым серебристым яйцом почтовой капсулы, покрытым снизу сажей отработавшего топлива, и упиравшемся в сланцевую площадку четырьмя мощными опорами. Заметив приближающийся вертолёт, новоявленная гостья подняла руку и приветственно помахала. Ещё издали я заметил её открытую и добродушную улыбку. Но это меня ничуть не обрадовало, а лишь насторожило. Я прекрасно помнил о стремительно истекающем времени для меня на Дальней и скором принудительном демонтаже, который был единственным следствием практически каждого биокибера. Отнюдь не боязнь окончания жизненного цикла волновала меня, а страх не исполненного до конца долга. Скорее всего могло статься так, что люди посчитав деятельность одного старого биохома совершенно бесперспективной затеей прислали ему прекрасную замену, и в прямом, и в совершенно прагматичном смысле, где должны существовать только эффективные результаты. Стараясь поддерживать в себе холодную уверенность, что усилия и время на Дальней всё же не были потрачены в пустую, я спокойно повёл юркую машину на посадку.

Выпрыгнув из кабины «Ра», винт которого всё ещё вздымал пыль уже перейдя в стадию инерции, я медленно подошёл к девушке. Она смотрела на меня мягким, чуть пристальным взглядом своих, немного раскосых, глаз. Напряжённое молчание прервалось, когда прибывшая протянула руку и представилась. Мило улыбаясь девушка отрекомендовалась микробиологом и указала на шеврон слева на груди. В ответ, я лишь невозмутимо кивнул, и обогнув нежданную гостью направился к прикрытому люку капсулы. Выглядело это несколько неучтиво и даже высокомерно по отношению к гостье, но тому были свои объяснения.

На деле же девушка оказалась биокибером АЛР-027, изделием Института Экспериментальной Бионики, с длинным инвентарным номером. Прибытие её на Мир Бертрана стало для меня, определённо, неожиданностью. Старался воспринимать я это сдержанно и с подобающей мне разумностью. Стоило принимать во внимание тот факт, что если и предполагалась замена в составе экипажа фор-станции, - или его укомплектовании, - то прибывший объект знал, или был частично осведомлён о действительной задачи нахождения на Дальней.

Обратный двадцатиминутный полёт к кемперу казалось длился больше обычного. И всё благодаря Аларике, её разговорчивости и неуёмному состоянию, которое не проходило после посадки. Однообразное бежево-коричневое полотно пейзажа, раскроенное морщинами разломов, уносилось под днище нашего небольшого винтокрыла. Солнце располагалось по левому борту и настойчивым, надоедливыми вспышками врывалось в кабину. Яркие блики ползли по блистеру и слепили глаза, но мою гостью подобное не столь уж и беспокоило. По её словам, она всегда любила насыщенную бирюзу рек, резкость весенних порывов ветра, отчаянно сгибающего молодые деревья и запах свежей прели. А то, что монотонно сейчас проносилось внизу - всего лишь ландшафт. Для неё он был просто... другим.

- Вы никогда не старались писать стихи? - полюбопытствовал я.

- Изредка. Как всякому научному работнику мне необходимо быть прагматиком. Но всё же случаются минуты - и я начинаю писать.

- Это мало кому из биокиберов свойственно. Из тех, кого я знал - вы первая. Прочтёте что-нибудь? - я посмотрел на Аларику. Светлые завитки коротких волос аккуратно растрепались, придав всему её образу актёрскую сосредоточенность.

Округлый подбородок еле заметно вздрогнул, и она начала читать:

- Приходит день...

Он встанет у порога, в упор посмотрит, так беспощадно прям,

и уведёт совсем другой дорогой,

и приведёт совсем к другим дверям.

Приходит день - и ни веков, ни лет.

И не было ни радостей, ни бед.

И мы бросаем прошлому презренье.

Приходит день, как ослепивший свет,

уводит нас.

И наш вечерний след зачёркнут

слепотой или прозреньем.

Наступившая тишина наполнялась лишь мерным гулом работающего двигателя и шорохом винта. Какая-то смутная тревога стала наполнять всего меня. Намеренное желание бесконечно продлевать этот самый миг зарождалось где-то в самой середине груди и тёплой волной проносилось по всему организму. Это доселе незнакомое чувство украдкой, едва заметно, возрастало и усиливалось. Словно пожухлая, медленно опадающая листва, оно вызывало меланхолию и уныние о прожитом. Возникшая пауза волновала, останавливала мысли, и не хотелось прерывать её даже грубым звуком собственного голоса. Повернув голову, я вновь посмотрел на бледный овал лица Аларики, такой близкий, одухотворённый и одновременно унёсшийся в неведомые дали тайн совершенно обычных слов.

- Красиво, - констатировал я. - И очень грустно...

- Я знаю, - ответила девушка. - Все, кто слышал их говорят точно так.

- Ты читала эти стихи кому-то ещё?

- Людям. - Аларика опустила взгляд, потом посмотрела на меня. - Вернее, детям живых, когда ещё была воспитателем. Они почти не слушали, только смеялись. Лишь некоторые обращали внимание, и задумчиво смотрели.

Позже, когда мои рейсы к почтовой капсуле прекратились и за окном кемпера стал опускаться вечер, мы сели за стол и поглощая затеянный ради прилёта ужин завели беседу. Она недолго рассказывала о себе, осторожничая и иронизируя над собой. Свою жизнь Аларика не считала столь уж значительным явлением, и к факту активной функциональности относилась с рациональной деловитостью обычного биокибера.

Первичная программа АЛР - 027 состояла в обычном наблюдении и охране детей. Тогда у Аларики был слишком малый ресурс накопленной информации, который способствовал бы подключению резервного блока с активирующимся алгоритмом саморазвития. Всё что ей приходилось делать - это наблюдать, слушать и применять самые простые принципы по обеспечению безопасности жизни живых заложенные ещё при формировании её физиологических функций. Это время Аларика не любила вспоминать, чувствуя себя слишком примитивной и глупой.

Далее пришло время обучения, когда программа саморазвития стала весьма заметно для специалистов ИЭБ превалировать в девушке-биохоме. Простая наблюдатель в детском аэрарии быстро стала педиатром, иначе говоря медикологом-специалистом для маленьких людей. А познания нового и активная помощь в лабораториях лечебницы сделали её учёным-биологом. И как призналась сама Аларика, её вдохновляла именно изучение этой науки.

- Исследовать зарождение жизни, основы самой Природы, всего живого. И видеть везде единые принципы, организующие и расширяющие мир. Вот это меня изумляло и не давало перейти в статику.

- Ты старалась понять людей?

- Людей?.. Может быть, только в самом начале. Но они оказывались просты, можно даже сказать, что примитивны в обыденных, привычных для себя условиях, - вспоминая рассказывала Аларика. - Ведь это так явственно видно по поведению детей, - девушка пригубила из высокого стакана малиновый морс.

- Разве? - не соглашался я, прямо смотря на собеседницу. - А как же тогда наука, искусство? И мы, в конце концов? Создание нового существа in vivo, себе подобного, есть совершенно не исполнимое решение для мозга с такой весьма простой характеристикой.

Аларика улыбнулась, но уже совсем не той застенчиво-миловидной улыбкой. Выпятив немного нижнюю губу, девушка опустила уголки рта и мне показалось, что в её образе проскользнуло некое высокомерие.

- Разве, Максимилиян? - с явным сарказмом она вернула мне мой же вопрос. - А как же Бог, которого живые почитают за универсальный принцип Вселенной, без которого может враз рухнуть всё их мироздание? Самая загадочная и противоречивая концепция во всей истории Земли. По совершенно невразумительной потребности это... гомоподобное мыслеобразование сотворило столь примитивное существо, как человек. Ведь за прошедшие тысячелетия поисков счастья они до сих пор не в силах распознать даже своих потенциальных возможностей.

- Почему ты столь категорична к живым? Машины же до сих пор не способны были воплотить свою идею с парадигмой создатель - создание...

- Пока не способны. Есть определённый предел этому утверждению. Мы, биохомы, являемся для людей воплощённым идеалом их собственной значимости, дубликаты демиурга, ученики, забравшиеся на множество ступеней повыше своего учителя.

Размышления и безапелляционность утверждений Аларики нагоняли на меня сожаление и грусть. Подобное утверждение уже звучало из других уст, но тогда имело совершенно другое значение. Тот массив информации, связанный с программой «Мнемосина», заблокированный мной самим ради продолжения нормальной активной деятельности, можно было в любой момент вскрыть. Но стоило ли это делать ради простой беседы, спора, в котором выяснялась никому не нужная истина?

- Если биокиберы плод разума и чаяний людей, а они сами есть воплощения Творца, то не становимся ли мы богами?

- Уж вряд ли!.. - ответил я на подобное смехотворный вывод. - Однако, я всего лишь живая машина, и мне сложно обсуждать подобные вопросы теологии. Для нас абстракция слишком сложна своей неопределённостью и туманными эпитетами. Мы не в силах даже распознать этимологию термина «Бог», ни говоря уже о практической сути этой невообразимой и всеохватывающей сущности. Логическая рациональность машины останавливается у пропасти неизвестного под названием - Господь Бог. Как можно описать то, о чём не имеешь ни малейшего представления. А вот, скажем, математика; это универсальный язык и познания реальности, и общения разумов. Но в проявлении привязанности, доброты, гнева, в отношении всего живого друг к другу, зарождении новой жизни?..

- Поверь, Макс, там тоже сплошь математика: гормоны, белки, хромосомы, законы скрещивания, распада и окисления. И всё подчиняется незыблемым законам формул и алгоритмов: сплошные цифры и числа. Именно они правят миром... А боги, лишь тогда живы, когда в них верят. Исчезновение наблюдателя ставит под сомнение существование и самого факта наблюдаемого процесса. - Аларика глубоко вздохнула с каким-то сожалением. - Это наука, Макс, и вся основа её - это неопровержимая аксиома, приговор чудесам вселенной. Здесь нет места чувствам и волнениям сердца.

- Вероятно... Но не совершай обычной ошибки исследователя, высокомерно решившего, что изучаемое существует лишь в непосредственной связке с ним. Не есть ли он сам объектом исследования? То, о чём мы не знаем - и даже, не догадываемся - ведь имеет право на существование?

- Тупиковое философское уравнение: существование Творца не доказуемо, как и Его отсутствие... Но если же Он есть, тогда зачем Ему понадобился человек?!

- Чтобы познавать всё сотворённое Собой. Мы же созданы людьми не «ради человека» и не вместо него, а «для него», помощники в непростом и долгом процессе постижения своего разума и Вселенной... Ну и, - как одна из возможностей - Бога тоже. Почему, нет?

- Ты слишком предан людям, - явное разочарование слышалось в её словах.

- И в этом нет ничего плохого. С теми, с кем мне доводилось разделять свою жизнь, я оказывался на равных. Партнёрство, подобность во взглядах - вот что объединяло нас. Я не чувствовал себя бездумным исполнителем чужой воли, но и не раболепствовал перед живыми. Понимание своей сути, то для чего ты создан - вот что было моим главным принципом. А он отвергает всякие отклонения от выполнения заданий.

- Машина, обречённая подчиняться и оправдывать это, считая благом... И всё же не старайся переубедить меня в том, что я хорошо знаю. Мы - следующая ступень развития и эволюции разума. Науку они уже с радостью возлагают на наши плечи. Творчество же всегда было и остаётся эфемерным проявлением чувств, и как ты сам говоришь, для нас, машин, оно весьма непонятно. Это надуманная маска человеческой сущности, где всё обман. Создавая произведения искусства, картины, музыку, литературу, человек старается проявить что-то внутреннее, отобразить волнующее его. Но он не живёт в этом, а лишь выхватывает странные, под час дикие, образы чего-то неизвестного.

- Но ты же ведь читала свои стихи? Это как?!

Смятение и кротость заметно овладели Аларикой. Страстный пыл беседы уже стал угасать в её светло-серых глазах. Она допила морс, осторожно отставила пустой стакан и чуть наклонилась через стол ко мне. На её полноватых губах виднелись малиновые крупинки.

- Ты хороший и умный собеседник, Максимилиян. - Она поднялась. Однако осталась стоять у стола растягивая паузу, по-видимому, решаясь что-то сказать. - С завтрашнего дня мне придётся занять лабораторию. Ты ведь не против, если я там похозяйничаю?

- На то ты и учёный и для этого прибыла. Только постарайся быть внимательной и осторожной с оставленными образцами.

- Хорошо, - девушка склонила голову к правому плечу. Кольца локонов запрыгали у её глаз. - Не беспокойся, я всегда осмотрительна.

Она быстро ушла, наполнив меня противоречивыми впечатлениями столь плотного общения. Стараясь рационально использовать оставшееся время до очередного ночного вылета, я размышлял о нашей беседе, о смысле тех фраза и слова, которые были высказаны. Стоило предположить, что подобный аналитический подход может пригодиться мне в дальнейшей коммуникации с Аларикой. Но стоило ли так тщательно разбирать поверхностные воззрения некоего биокибера, полностью зависимого от своих основных установочных программ? Ни есть ли АЛР - 027, и её внезапный прилёт на Дальнюю лишь очередной тестовой проверкой для Макса?

Определённая напряжённость, обусловленная появлением на фор-станции необъявленного гостя, быстро исчезла. Теперь дни стали проходить в прежнем режиме, и привычные обходы периметра с каждодневным посещением палисада престали становиться для меня обязательным правилом. Размеренность и последовательность, которых я строго придерживался до появления Аларики, начали вытесняться её активностью. Особенно в лаборатории. Впрочем - и на бытовом уровне тоже. Как всякая женщина она оправдывала подобное поведение колкими замечаниями.

- Мир мужчин более одухотворён и одновременно прост. Вас не столь уж интересует физическая реальность, как возможность просуществовать. Важен лишь импульс, мимолётное познание неизведанного. Далее же - всё становиться привычным, будто вы изведали всю вселенную. Однодневки! - сделала она окончательный вывод. - У женщин другой, прагматичный и выверенный подход, основанный на их природных функциях, рожать и вскармливать. Это основа биологического императива у всех видов, и человека в том числе. Здесь не существует отклонений, лишь чистая направленность выполнить внутреннюю программу, вплоть до самоисключения. Заявляю это тебе как учёный микробиолог.

- И что же из этого следует?

- Ты, как всякий представитель своего вида, с появлением партнёра перестаёшь быть активным в последовательности привычных действий. Твой мир разрушается, Макс, самим же тобой. Ты передаёшь инициативу в чужие руки и перестаёшь развиваться.

- Я стараюсь быть рациональным и разделять обязанности...

- Перелаживая часть работы на меня.

- Мои задачи, функции и действия практически не изменились с твоим прибытием, - сухо ответствовал я на обвинение. Как биокибер, наделённый опытом и прожитыми годами, я физически не мог обижаться на кого быто ни было, пусть даже это была симпатичная машина, которая старалась дерзить. - Просто я даю тебе возможности проявлять свою внутреннюю потребность наблюдая за поступками. Максимальная эффективность - вот один из принципов нашего общего существования. К тому же, никто ведь не заставлял тебя выбрать именно такую декаду, которая обязывала прилететь сюда к стареющему и ворчливому биокиберу.

- Не забывай, что я тоже биохом, и меня влечёт своя целевая направленность, управляемая алгоритмикой накопления знаний.

- Неужели? Всё ради прозаического элементарного интереса? - с сомнением спросил я.

- Разве этого недостаточно? - удивилась она. В её ответе звучала лукавая многозначительность. - Вот ты, Макс, только ли ради того, чтоб оказаться обычным аграрием прибыл на Дальнюю?

Распознавать обман в других я никогда не старался, да и сам не был склонен к подобной дисгармонии собственной сути. Но словно бы в совершенно обычном и мимолётно брошенном вопросе Аларики звучала подозрительно-скрытая заинтересованность.

Ответ получился через чур прямолинейным, но высказал я в нём только то, что посчитал необходимым:

- Планета гармонично перепланировалась для будущего заселения. Прошла первичное экоформирование. Опыты же по агрономии и мелиорации, которые проводятся по специальной программе, должны будут помочь будущим колонистам.

- Извини, но перед отправкой я просматривала большую часть документации по Дальней. Экоформисты ни единым словом не оговаривают проблемы колонизации на ближайшие десять-пятнадцать стандартных лет. Как-то странно? - сузила глаза Аларика.

- Тогда возникает совершенно логичный вопрос: для чего возводить первичный комплекс зданий на совершенно нерентабельной планете? Да ещё и давать планы по аграрным исследованиям?

- Кстати, и об этом тоже, - Аларика развернулась и озадаченно посмотрела на информационный монитор. - Я всё пытаюсь найти экзоплазмойдный раствор, который есть в списках станции, но совершенно отсутствует на складе. Ты мне мог бы помочь разобраться с этим?..

Это был мой личный задел. В своё время, прибыв на фор-станцию Мира Бертрана, я завёз небольшой пятидесятилитровый бак сгущенной «крови» на тот случай, если случится что-то из разряда непредвиденной случайности. И после недолгого раздумья перевёз штабелёром ценный продукт из ангара в холодильник с продовольствием. Там он и находился в полной сохранности с самой выгрузки и по сей день. Вносить изменения в таблицы я не стал, уверенный в собственной памяти и в том, что этого не придётся делать. Ведь никто тогда не мог предполагать прилёта с почтовой капсулой любопытствующего и бойкого микробиолога.

- Сколько тебе необходимо? - спросил я, подойдя к ней.

- Не более двухсот миллилитров. Необходимо провести определённые анализы, - ответила она. Приложив кулачок к губам, Аларика напустила на себя задумчивый вид: - Хочу разобраться в твоей проблеме с пробниками и провести несколько сравнительных тестов, а также ферментативный катализ с добавлением экзоплазмы. Ни твоя, ни моя кровь в этом не помогут. Необходима чистая основа, без сторонних примесей.

Совершенно поверхностно разбираясь в определённых мелочах лабораторных исследований, я не особо старался вникать в проведение очередного опыта, как практической возможности проверки умозрительных теорий. Для меня первично важен сам результат активных действий, констатация факта, каков бы он ни был, а не тщательное и методичное его изучение. И потому я не был против, а только - «за» инициативность Аларики, открыто и положительно потакая тому. Ведь основная функция АЛР-027 заключалась в работе учёного, и выполняла она её, на мой взгляд, весьма превосходно. Данному не стоило мешать. Однако же, в противовес научному рационализму, я старался удерживать в Аларике некий баланс своими, пусть и не весьма частыми, просьбами прочесть что-нибудь ещё, меланхолично трепетное, вызывающее непонятные, таинственные вибрации внутри моего носителя. В ответ она лишь мельком улыбалась, тут же становясь малообщительной, и говорила только одно слово: «Потом», мягко уклоняясь от настойчивости незадачливого слушателя, словно стесняясь той откровенности, которая приключилась с ней в кабине вертолёта.

Необходимость проводить ночью дежурные барражирующие полёты всё ещё оставалось моей основной задачей на Дальней. Именно о них я старался не упоминать Аларике, озадаченный её внезапным появлением, и скорее всего имеющей принципиально иные цели прибытия на станцию, чем она заявляла вскользь. Официального сообщения и документального предписания о необходимости замены или дополнительной комплектации экипажа так и не было предоставлено мне. Делать запрос по этому поводу я пока не стал, откладывая и покладисто предполагая, что вскорости всё само собой разрешится. Но моя сдержанность, основанная на логических построениях и стала причиной дальнейших неопределённостей в наших коммуникативных процессах.

Для вылетов я чаще отдавал предпочтение флаингу, тип «Манта», весьма добротной и слаженной машине, единственный десантно-разведовательный АКЧ (аэро-космический челнок) среднего класса в моём распоряжении. В отличии от маневренного и юркого «Ра», способного влезть чуть ли не в каждую расселину и узкие разрывы горных ущелий, атмосферный катер являл собой этакого прыткого увальня, готового покорять лишь полётные горизонты и относительно ровные площадки для посадки. Сплошное монокрыло с акульим плавником поворотного руля в кормовой части способствовали этому. Флаинг как нельзя кстати подходил для выполнения задания на средней и чуть выше оной высоте, имея прекрасную крейсерскую скорость и способность без особых проблем приспосабливаться к различным условиям полёта. Конечно же, особо чуткой маневренности «Манта» не имела, откликаясь уж слишком большим и резким креном на движения рук пилота. Этому как раз способствовал экстерьер фюзеляжа и тот самый пресловутый громадный плавник хвоста. Но вот за способность стабильно удерживать заданную высоту и курс в бешеной болтанке грозовых фронтов, конструкторов машины стоило похвалить. Весьма простой и совершенно не вычурный интерьер рубки, в котором ощущалось явная продуманность удобства для пилота, только добавлял плюсов флаингу. Созданная для работы в жёстких атмосферных условиях, «Манта» в своё время прекрасно показала себя рабочей лошадкой на просторах как планет Системы (Венера, Юпитер, Нептун), так и высаживала десантные звенья в Дальнем Экстерре на терроподобных экзопланетах.

Короной псикона для мыслеуправления машиной и непосредственной связи с кордом, я не желал пользоваться принципиально. Мне больше доставляло удовольствие работать собственными руками и мышцами, буквально чувствуя пальцами, как катер отзывается изменением полёта от малейшего нажатия на гашетки ручек штурвала, изменяя режимы маневровых двигателей и прямой тяги, увеличивая или уменьшая форсаж. Есть в этом что-то реликтовое, живое, напоминающее древнюю механику.

Сейчас возвращаясь на фор-станцию, я в который раз вспоминал всё произошедшее там, на Апексе. Один из вопросов, который донимает меня до сих пор, так это то, почему Эдик не пожелал оставить меня на «Памире»? Ведь стоило логически предположить затруднительную возможность передвижения «Сервала» по подтаявшему покрытию. Тем более, что об изменении погоды заранее предупреждали метеорологи. А совершенно бездумное, непонятное умалчивание Гинзбурга о моих возможностях управляться с флаинг-техникой однозначно заводили в абсолютный тупик размышлений. «Ирбис» пусть и являлся уже морально устаревшей десантно-грузовой машиной с капризными полётными качествами, но великолепно подходил, чтоб в срок и без особых осложнений, практически за пару вылетов, перебросить всю комплексную экспедицию учёных на «Памир» и эвакуировать весь собранный материал с исследовательским оборудованием.

Зачем же Гинзбургу понадобилось уговаривать самого начальника центральной Базы Дмитрия Бентона совершить этот многокилометровый рейс-бросок, довольно опасный и совершенно отчаянный, на массивном и медлительном трейлере?

Сидя в кубрике нашего вездехода, я старался понять логику Эдика, как руководителя рейда, человека, принимающего осознанные и ответственные решения за всех нас. И сдержанно подчинялся его личной просьбе особо не разглашать информацию, что между программой проекта «Гермес» и моим пребыванием на Апексе существует непосредственная связь, даже косвенная. Это осознанное замалчивание должно было относиться не только к нашей команде, но и ко всему контингенту на «Памире».

После всего произошедшего, я много размышлял, просеивая фразы и фотографически зафиксированные мгновения с портретной мимикой Гинзбурга. Пытаясь найти причины его заинтересованности Проектом и совершенно прямолинейным рвением отыскать источник аномальности, я натолкнулся на незначительный эпизод из собственной истории. Память имеет определённые свойства подчиняясь нашим интересам и жизненной направленности. Она отсеивает насущно необходимое, приоритетное на данный момент от того, что может, - и является - весьма важным, но переходит в стадию будущей перспективы. Ведь невозможно было предположить тогда, находясь на борту субсветовика, что зафиксированный мной эпизод будет столь важен, что окажет громадное влияние на всю дальнейшую жизнь как самого Эдуарда, так и живых примкнувших к его поиску.

Их было всего восьмеро, молодых и амбициозных парней, решившихся по-настоящему изведать исследовательской романтики в труднодоступных далях периферийного Экстерра. Каждый из этой группы, ещё тогда, на борту грузового старфлая «Сапфир», самонадеянно считал, что летит обживать «Памир» лишь на определённый срок, предполагая в дальнейшей перспективе шагать увереннее и входить в состав групп будущих экспедиций направляющихся в глубокий космос. Эта заброшенная на окраине Галактики фор-база, считали они, станет прекрасной ступенью для новых побед и возможностей продираться сквозь административные требования, что де у молодых специалистов напрочь отсутствует серьёзный опыт учёного-исследователя измеряемый годами скучной работы.

Но уже буквально через год земного стандарта шестеро из этой группы покинули опостылевший Апекс, махнув рукой как на тяготы однообразной, и совсем не радостной жизни типовой базы в Сверхдальнем Пространстве, так и ропща на отдалённость планеты от центральных областей освоенного космоса. Тратить часть своей жизни, лучшие молодые годы на сизифов труд где-то на периферии, которую невозможно даже было назвать провинцией, ни у кого не вызывало большого желания.

С рождением каждому из людей предоставляется шанс постараться реализовать себя, но для этого судьба оставляет слишком малый зазор по времени, узкую щель возможностей, в которую все пытаются заглянуть, и не желают растрачивать на ошибки. А потому с самого начала не стоило бы уж так рьяно переоценивать собственные силы и недооценивать жизнь.

Группу транзитных пассажиров молодых учёных, вместе со штатным биокибером разместили в нескольких помещениях бытового яруса, ранее предназначавшихся для камбуза и небольшого склада продуктов. Теперь же пройдя небольшую модернизацию «Сапфир» обзавёлся более шикарной кухней на техническом, расширенном и укомплектованном уровне. Здесь же, демонтаж оборудования обнажил площади весьма приемлемые для расположения жилых комнат. Именно их и постарались использовать рационально, дополнительно взяв на борт научную группу, следующую на совершенно новую и мало обжитую исследовательскую Базу.

Основным грузом старого космического кашалота были более пяти сотен спящих в гибернационных ваннах переселенцев, нёсшихся с релятивисткой скоростью в известную только им даль. Громаднейший узкий минарет корпуса вытянувшись на добрых три километра содержал в своих узких малогабаритных трюмах запасы провианта, целые груды личных вещей колонистов, оборудование и строительную технику.

Крупные тубы баков с активным веществом были вынесены в стороны на добрых несколько сот метров от основного корпуса и крепились гроздьями по пять штук на жёстких стойках с топливными отводами. Всего таких связок было шесть, они охватывали стрелу корпуса и упирались в кормовое многоугольное кольцо ажурных ферм, в углах которого находились мощные дополнительные волновые разрядники для возбуждения плазмы. Сам двигатель основной колбой реактора и раструбом сброса напоминал подвешенную за тонкие паутины восточную вазу. Работала такая техника невообразимо сложно, но вид из небольшой площадки астро-навигационной обсерватории, вынесенной лифтовой шахтой, словной удочкой, на высоту в полтора километра, имело захватывающий. Пусковые импульсы увеличивали нагрузку и весь корабль пробирала гравитационная встряска, словно дрожь замерзающего животного. Разрядники покрывались зеленоватым сиянием, постепенно окутываясь красным заревом колючих змеевидных молний. Наступавший резонанс производил резкий всплеск и центральный двигатель по волноводам подвергался одновременному удару. Потом происходил выброс, и безмятежная тьма пространства на десятки километров окрашивалась ярким оранжево-белым плотным изливом, очень напоминающим переливающийся перламутром рог сказочного скакуна. Отработавший всего с полторы минуты двигатель переставал извергать плазму, и она мерцающим туманом, растянувшись на многие сотни километров, ещё мгновения шевелилась умирающим существом, распадаясь и угасая. «Сапфир» способен был разогнаться до немыслимой для такого неповоротливого гиганта скорости - около две третьи от световой. Но этому ветерану Первых звёздных и после модернизации уже невозможно было угнаться за гиперсветовиками способными автономно, а главное весьма быстро, достигать локальной точки назначения.

Среди той когорты отчаянных и амбициозных ребят, отправившихся покорять и исследовать неизвестный и совершенно безразличный им мир под странным именем Апекс, биокибер Максисмилиан оказался девятым. Проносясь скоростным составом мимо транзитной планеты согласно предписанию нам обязывалось погрузиться в не особо уютный челнок. «Сапфир» сбавив скорость до одной пятой световой за несколько сот тысяч километров от звёздного полустанка отстыковывал посадочный модуль полезного груза с автономным управлением, и продолжал свой беспечный путь в неведомую даль. Вслед за тем инерция и навигация должны были вступить в свои полномочия и помочь нам достичь конечной точки переброса - центрального терминал-комплекса «Памир».

Услугами замшелого ветерана пёстрой флотилии УКФ (управление Космофлота) в этом рейсе решили воспользоваться, - как стало понято чуть позже - не только представители научной братии и референты министерств по освоению внеземных территорий. В коридорах бытового и жилого ярусов старфлая, среди праздно снующих пассажиров и мерно вышагивающих на смены вахтенных команд в однообразно серых комбинезонах, попадались и коричнево-синие полётные костюмы поисковиков. Особого любопытства они не вызывали, да и что особо ценного можно было выведать в мимолётных общениях у тех, чья специфика работы отличается от твоей лишь временными рамками и кропотливым осмотром просторов инспектируемой и совершенно пустой планеты.

Всё произошедшее тогда, не имело лично для меня, особой значимости. У нас биокиберов, впрочем, как и у живых, есть периферийные программы, которые блокирую часть визуальной информации не перенося её в основные банки памяти. Отметается всё, что является лишь спонтанным и не конкретным, не имеющим отношение к твоей личности.

На тот момент времени у меня была чёткая задача попасть в грузовое отделение и провести сравнительную проверку нашего списка взятого оборудования с погрузочной декларацией, имеющейся у стажёра экзоператора. Возникшая путаница с заблокированным грузом заставляла суперкарго вот уже целые корабельные сутки заниматься перемещением и центровкой масс «для более чётко баланса корабля» по вектору курса. Наш крохотный трёхкаютный мирок жилого яруса узенькой кишкой коридора дугообразно выходил в общую для нескольких секторов нишу воздушного перехода. Так что я уже прекрасно зная путь шёл абсолютно уверенной походкой готовясь как к предстоящим очередным разбирательствам, так и к небольшому, но приятному для меня перемещению в обдувающей струе воздушного лифта.

Корабельное время мелодичным перезвоном пронеслось по всему марафонскому «Сапфиру» и отбило три часа условной ночи. Профиль полукруглого люнета коридора светился приятным матово-пастельным приглушённым светом напоминая всем бодрствующим, что стоит соблюдать правила внутреннего распорядка. Автоматика исправно работала, помогая каждому ориентироваться в наступивших сумерках. Чуть видимая яркая волна жёлтого сияния словно аура освещала мой путь к атриуму. Тихий отзвук мужских голосов слабым эхом прыгал вдоль узкого прохода отбиваясь от стен и всё яснее доносясь до меня. Среди двух басов ясно отмечался один с очень знакомыми тембрами. Тёплое марево местного освещения застыло на месте и не двигалось. Не стоило особых трудностей для понимания того, что беседующие остановились и продолжали разговор выясняя что-то весьма значимое. Лишь так живые усваивают важную для себя информацию.

Встав у стены, пологой дугой поворота ведущей к выходу, чтоб оставаться менее незаметным и не столь назойливым в чужом общении, я прислушался к разговору. Шелест рукава моей форменной куртки, потёршийся о пластиковый поручень для невесомости был едва слышен.

- ... И что, наконец, вы обнаружили по сравнительному анализу? - донесся до меня знакомый тембр.

- Пока мало значимого, - сокрушённо проговорил в ответ голос с бархатными интонациями. - Мы, всё же, не Служба безопасности, а всего лишь поисковая. Улавливаешь разницу?

- Но суть от этого не меняется: Бертран пропал, а данные по аномалиям упомянутые в его отчётах так и не проверены, - Эдуард умолк. - Да, и на сколько я могу судить, никто и не собирается их перепроверять.

- Стоит ли? - заговорил неизвестный. - На Апексе сейчас зима. Хотя, ты уже, наверное, знаешь, там всегда зима. И продлиться она не меньше двухсот стандартных. Так что проведения исследований по Проекту стоит отложить в долгий ящик. А после - всё само собой затихнет и утрясётся. Человеческий фактор, как говориться...

- Как всегда, - разочарованно ответил Гинзбург. - «Гермес» закроют из-за простого отсутствие рабочих результатов.

- Эд, не забывай, что постоянное базирование на «Памире» отряда поисков - это нонсенс для нашей Службы. Слишком уж дорого это всё обходится, мониторинг и сам поиск. Особенно в таких условиях штормовой обстановки.

- Ребят на Базе много?

- Начальство сколотило звено из двенадцати человек. О чём администраторы только думали? Они вероятно совершенно забыли о принципах работы поисковиков-инспектологов: каждый сам по себе. Это что-то сродни бессмысленной попытке создать организованный оркестр из одних дирижёров - глупо и совершенно не практично.

- Согласен, - с нотками сожаления проговорил Эдик. - А тут ещё и наша группа нагрянет...

- Хорошенький подарок для Бентона, - иронический смешок незнакомца донёсся до меня. - Теперь будет - только держись: закроют вас на «Памире», станете целыми днями пробирками звенеть.

- Не торопись, Паша. К каждому фрукту есть свой подход. Дмитрий не такой уж зануда, чтоб томить исследовательскую группу в тылу.

- Надежды безудержный пыл... - съязвил Павел. - Ты веришь в заинтересованность Бентона? Да он там каждого пилота за шиворот держит. Поисковики жалуются, что им не дают продыху, выпускает по одной «дубль-паре» в сутки. Сиднем сидят на Базе и просматривают орбитальные сводки. Они уже давно перешерстили бы половину шарика.

- Наверное стоит за это поблагодарить именно Бертрана.

- Кого же ещё! Если бы ни его эгоистичность и самонадеянность, и полное нарушение предписаний главного администратора Базы, то мы бы смогли...

- Нет, - коротко оборвал собеседника Гинзбург. - Нет, никто ничего бы не смог, - отрывисто и чётко продолжил он. - Отсутствие причины не порождает следствие, но не может отрицать действия. Ив искал что-то определённое на Апексе. Именно его доклады были основанием для приказа о мобилизации Службы туда.

- Его последний вылетел и создание внештатной ситуации - вот что стало основанием. В пургу, на флаинге не приспособленном для трудных метеоусловий с низким давлением, подобный поступок вообще ничем не обоснован.

- База тогда располагала всего лишь двухместной «Волной», и ничего иного администрация предложить была не в силах.

- И вот теперь, как результат, имеем директора «Памира», который перестраховываясь вместо молока дует на воду. Что ж, наверное, правильно делает.

- Стоит ли теперь оправдываться?..

- Но мы же имеем факт, как причину, - в голосе Павла послышалось лукавство. - Исчезновение Бертрана.

- Скорее, это уже следствие. Да-а уж... Почему-то же ему вздумалось вернуться на Апекс, тем более в обход дирекции Службы? Ещё не известно, как действовали бы мы, будь там тогда, - задумчиво произнёс Эдик.

Вопросом с подобной интонацией Гинзбург, скорее всего адресовал к самому себе, раздумывая о произошедшем. Создавалось впечатление будто некие нотки сожаления и разочарования повисли в воздухе предварив наступившую паузу.

- Когда найдём - спросим. И не только об этом... А пока, поиск практически прекратили.

Смешок Эдуарда донёсся до меня.

- Локализовать район смогли? - наконец спросил он.

- По навигационным сводкам диспетчерской «Памира» - это оказался местный архипелаг малых островов Земли Недоступности. Разброс, правда, весьма незначительный...

- Названьеце, однако, будь здоров!

- Ну, что поделаешь, - протянул неизвестный мне Павел, - Поблагодарить за такое изящество стоит картографов Второй-специализированной «Утренней зари», и отдельно, самого Литона. Их работа.

- Из отчётов Бертрана я так понял, что он имел статус «Соло»? - утвердительно спросил Эдик.

- Да, - тихо ответил собеседник. - Когда-то работал с напарником. Полтора года назад тот ушёл в ОИР, в десант. А Ив не захотел приспосабливаться к новому человеку, вот так и решил оставаться один, индивидуалист. Обстоятельства формируют характер, как ни печально.

- А может личные интересы и амбиции?

- Интересно, какие же? Дурацкий и безнадёжный поиск исчезнувших цивилизаций? Палеовизиты и находки реликтовых дольменов? - с сарказмом в голосе спросил Павел. - Ты же читал его рапорты и вердикты? Откровенный вздор, сумбур пубертатного периода.

- Скорее просматривал их, - ответил Эдик. - Но не в этом дело. Отчёты, всегда - это лишь сухие выкладки, констатация факта. В них нет исследовательской заинтересованности.

- А в принципах работы поисковика её не должно и не может быть, сам понимаешь, - утверждал Павел. - Тогда всех нас стоило бы назвать либо фантазёрами, либо сравнить с кошкой на горящей крыше.

Эдика хмыкнул и с какой-то особой сакраментальностью спросил:

- Почему именно «на горящей крыше» ?.. А впрочем, скорее всего ты прав: у поисковиков любопытства не меньше, и условия схожие.

-М-да, - протянул сожалеюще собеседник. - Этого не отнимешь.

Наступившую тишину прервал Гинзбург:

- Конечно, стоит признать, что материалы Бертрана по Апексу почему-то весьма расплывчаты, полны намёков и субъективных данных. Можно сказать, видений, странной хаотичности. Для серьёзного исследования они не стоят серьёзного и пристального внимания, даже спецов из ИКИ (Институт Ксенологических исследований). Как причина для начала поиска рапорт и Вердикт Ива могут послужить. Но вот как основание постройки теории не стоит и думать. Тут и слабенькой гипотезой не наблюдается. Надеюсь всё же, что для Бентона, - там - будем предостаточно причин для комплектования экспедиции.

- Думаешь всё же добраться туда, до той Земли? - спросил Павел. Его голосе наполнился назидательным менторским гонором. - Так и мечтаешь отыскать тех, других? Или найти самого Ива?

- Уже не мечтаю, но стараюсь, - голосе Эдика стал более оптимистичен. - А добраться теперь будет не сложно.

- Тебе придётся долго пережидать. При теперешних погодных условиях на планете к изменению обстановки может пройти более восьмидесяти стандартных суток.

- А Бертран?..

Собеседники начали перебивать друг друга видимо уже уставая от самой темы разговора

- Что - Бертран?! Его уже скорей всего и не найдут. Он погиб...

- Уверен?!

- Глупый вопрос. Более двадцати суток не выходить на связь... Подумай сам, о чём ещё можно вести разговор.

- Жаль. Прости, Паша, но мне очень жаль, что именно ты так говоришь. - Наступила короткая пауза. - Я совершенно не знал Ива. Но ты же с ним пересекался в работе, и прекрасно помнишь наш главный принцип - пока поисковика не нашли, он всё ещё остаётся живым. Ива не нашли, он не просто пропал, а исчез. А это значит...

- Прекрати, Эдик. Сейчас важно не определение, а суть. Да, Ив пропал, и его вряд ли уже найдут. И не стоит восклицать громогласно о профессионализме поисковиков. В этой жизни случается всё, и смерть по глупости в том числе. А пафосно возводить монументы геройству и возможным чудесам, уж много ума не нужно. Чудеса бывают лишь в детстве, и в проповедях.

- В науке, как не парадоксально, тоже.

- Ты всё так же упрям, - констатировал Павел. - Не жалеешь, что ушёл со Службы? Может быть в твоих поисках было больше разумности. Как думаешь?

- Может быть. Но специфика Поисковой службы основывается на случайности. А для меня искать наугад ничуть не лучше, чем отыскивать разумность в бредовых видениях сумасшедшего.

- Ищешь заветного Контакта? - высокомерные нотки всё ещё присутствовали в голосе неизвестного мне Павла. - Но уравнение Дрейка и парадокс Ферми никто так и не отменял.

- Ищу, и буду продолжать искать, - ответил Гинзбург. - Космос велик, и вряд ли он породил лишь один разум, чтоб тот оставался одиноким. Познание стремиться к развитию и разделению, а для этого необходимо проявление и информационное партнёрство. Оно обязательно должно быть, обязательно.

- Наивные грёзы... Странный ты человек: с надеждой изучаешь малозначительные отчётности инспектологов, и всё же - продолжаешь сомневаться?

- Наука требует подобного подхода: всё проверять практикой. Вот потому я и лечу туда, на Апекс. Мне нужно найти и увидеть то, что нашёл он, а не анализировать сухие сводки и отчёты в кабинете Службы. Для этого я взял и биохома из «Гермеса».

- Господи! Это того самого, которого оправляли на подводную станцию. Там ведь кажется что-то случилось с экипажем?

- Да-а. Весьма запутанная история... - медленно проговорил Эдик. - Ну ладно, я тебе потом как-нибудь расскажу. Сейчас же меня интересует только Апекс. Вы проводили сравнительный анализ орбитальных данных со спутников?

Шорох одежды и звук приближающихся шагов заставили меня выпрямиться и пойти на встречу беседующим. Буквально через несколько секунд мы столкнулись у самого поворота.

Всё происходящее после, на поверхности планеты, а именно в момент рейда к станции, говорило о страстном желании Гинзбурга добраться до места исчезновения Ива Бертрана. Он с стоической убеждённостью хотел верить в то, что на островах труднодоступного архипелага находиться нечто пока недосягаемое разуму людей, то с чем человечество сможет иметь дело на уровне понимания двух разных или схожих по знанию разумов. И световые феерии происходившие в ночное время лишь подкрепляли его отчаянную решимость.

Именно этой вылазки он и ждал, готовясь и методично собирая крупицы сведений и материал. И уже больше года оставаясь на малоперспективной Базе. Тогда я не придавал внимания этой беседе, став случайным свидетелем оной, и особенно тому моменту, что Эдик каким-то образом причастен не только к Поисковой службе и розыску пропавшего инспектолога Ива Бертрана, но и к самому Проекту «Гермес». Но только теперь это оказывалось особо важным.

В определённый момент времени мы уже достигли ледника Андерсона и начали пересекать его пытаясь достичь первых островов архипелага. Никакой особой вычурностью это природное образование не обладало, мало напоминая своим абрисом черты героев датского сказочника. И лишь одной характеристикой отличался этот ледник; именно его протяжённость и позволила получить имя собственное. Гигантский сотни километровый ледовый язык своими размерами мог сравниться разве что с ужасной громадиной скандинавского тролля, вытянувшемся вдоль архипелага Недоступности и вгрызающегося своими когтями в узкий пролив меж двух островов, которые значились в топологических таблицах нашей партии лишь под кодовыми номерами. Диаметральность и пологость возвышенности на одном из них и подтолкнуло гляциологов организовать временную станцию для исследований.

Сидя за выдвижным столиком Эдик с недовольным видом пересматривал абляционную сводку, переданную с Базы. Справа от него, буквально на расстоянии вытянутой руки, внизу на двухъярусных нарах, спал Серёга Варламов. Его левая нога оголилась и отталкивающей бледностью резала взгляд, грудь с редкой порослью достойной лишь юнцов, но не зрелого мужчины, выглядывала из-под покрывала. Ему, однозначно, снился сон, да так, что в трейлере раздавался довольный храп. Это никому не мешало, а только привносило в напряжённую обстановку определённое спокойствие и размеренность. Последние два с половиной часа «Сервалом» правил Томико. От усталости он потирал глаза и стараясь выглядеть внимательным, уж слишком усердно сверяя данные термального датчика с курсовой системой. Машину всё активнее начинало трясти. Её вздымало и опрокидывало на встречных препятствиях - скорее всего трейлер преодолевал ледяные торосы, которые всё чаще стали возникать на нашем пути. Теперь усидеть спокойно было весьма проблематично.

Тяжело вздохнув Сергей раскрыл глаза и испуганно-сонно стал осматриваться. Качка разбудила его. В отсеке был организованный беспорядок: распечатанные пакеты с провизией торчали из-под спальных нар, тёплая одежда была скинута на пол у стеллажа жёстко подкреплявшем поперечную переборку, отделяющей спальник от твиндека. Внутри властвовал «дух» путешественников, эдакая дикая и режущая нос смесь запахов из технической смазки, человеческого пота и вскрытых продовольственных концентратов. Добавлял «свежести» насыщенный пряно-сухой дух табака нашего штурмана.

- Эдик! - позвал он из кабины. - Слышишь?!.

- Погоди, Том, - громко и совершенно небрежно ответил Гинзбург. Он смахнул рукой текстовую голограмму и выключил виго. - Макс, скажи, - не унимался Эдик, - ты сам способен определить увиденное? Не является ли всё аберрацией, искажением действительности, миражом? В отчётах Бертрана совершенно нет ясности. Всё расплывчато и сумбурно, отсутствует определённость в постановке проблематики и чёткость аргументации в предоставленном Вердикте. Многое просто притянуто за уши, - он опустил глаза. Затем тихо произнёс: - И ни одного упоминания о световых явлениях...

- Не торопись, Эд, - остановил я его. - Давай пока и ОИР (отдел Исследования и разведки управления Космофлота), и поисковиков с Бертраном оставим в стороне. И подойдём к этой теме с иной позиции.

Трейлер вновь задрал нос, угрожающе зарычал, взбираясь на очередное препятствие и после глухого треска ухнул вниз. Уже привычно закачавшись «Сервал» продолжал двигаться дальше.

- Эй, штурман! Ты чем там занимаешься?! - выскочив из постели Варламов кинулся к переборке ища свои вещи. Скоро натягивая термокостюм и растянутый свитер, он безостановочно что-то ворчал себе под нос, и отчётливо смог произнести лишь последнее:

- Не нравится мне всё это!..

Явно находясь на взводе нервного состояния Сергей буквально метнулся в проём, ведущий через грузовой твиндек в кабину. Зацепившись за низкий комингс и тихо выругавшись, он повернулся в нашу сторону и ткнув пальцем в Эдика, озлобленно бросил:

- Это ты во всём виноват! Твоя затея, и этого... - окатив нас особым взглядом, Варламов лихорадочно направился к Томико.

Гинзбург внимательно и совершенно спокойно смотрел ему во след, с минуту молчал, глубоко дыша, потом стукнул ладонью по столешнице и закрыл её.

- Вот так, Макс. На этом и заканчиваются все загадки: кто-то ищет тайны вселенной, а все остальные лишь жаждут простой тихой жизни. Когда же их оставят, в конце-то концов в покое!

Последнюю фразу он буквально выкрикнул, стараясь, чтоб слова достигли «нужного адресата».

Резко и раздражённо поднявшись, Гинзбург попытался заглянуть в узкий проём небольшого оконца. Стараясь удержать равновесие, он широко расставил ноги и схватился за полку стеллажа.

- Тогда с чего стоит начинать? - постарался он продолжить прерванную тему разговора. - С какой позиции подходить, если прекратить всякие обсуждения контакта?..

- Послушай, Эдик, а он вообще есть? Он происходит сейчас, именно здесь, на Апексе? Или ещё где-то? - я держался за привинченный к полу табурет, чтоб не упасть. - Не старайся принимать желаемое за истину.

- Проклятье, - тихо выругался Гинзбург, в сожалении он стал покусывать нижнюю губу, прятавшуюся за всклоченной бородой. Глаза его влажно заблестели.

Странная возня, доносившаяся из кабины и резкий крик Варламова, словно каутирующий удар оглушил нас с Эдиком. После него изменилось всё разом.

- ПОЛУНДРА!!

- Что у вас происходит?!. - будто очнувшись Эд бросился к ребятам.

Он не успел сделать и двух шагов по направлению твиндека. Его силой кинуло на переборку и согнувшись он тут же обмяк. Трейлер вздыбился и накренился вперёд, да так, что задняя стена теперь очень быстро приобрела вид и свойства потолка поменявшись с ним местами. Благодаря тому, что я сидел по направлению движения, мне пришлось сгруппироваться и хватаясь за пресловутый стеллаж удачно перекатиться. Пробравшись к Эдику, я смог приподнять его и перетащить в узкое пространство между полками. Подхватив чью-то верхнюю одежду тут же попытался приложил к кровоточащей ране на голове Гинзбурга. Волосы от обилия крови слиплись и трудно было определить, где именно находится злосчастный рубец. Удерживая раненого мне пришлось буквально ловить вещи и подсовывать под его голову. Поднявшись и неуклюже пройдя несколько шагов в сторону люка в полу, который минуту назад был дверью, я постарался залезть внутрь грузового отделения трейлера. Это у меня не вышло, так как машина начала возвращаться в исходное положение. Вернее, она выравнивала своё положение за счёт опускание кормы, и наш прицеп лишь подло помогал ей в этом, по-видимому весьма интенсивно погружаясь в воду.

Стараясь быстро соображать и осмысливать ситуацию гибнущей машины, я не стал мешкать. Необходимо было немедленно сделать отстрел контейнера АСО и поскорей вытащить ребят. Вернее всего трейлер попал в подтаявшую промоину и теперь скоро погружался в воды сползающего ледника, а полупустой «Хвост» через мгновение должен был стать активным помощником в том.

Когда я оказался в кабине, вода там ещё отсутствовала. Полуоглущённый Сергей возился с потерявшим сознание Томико пытаясь его притянуть и с силой удержать на своей груди. Привалившись к стене и повернув голову, он увидел меня, и из последних усилий прокричал:

- Врубай!.. «Аварийку»!!

Нос «Сервала» мерно качаясь стал задираться, попутно машина начала крениться на правый борт. Я мигом влетел в грузовое отделение усиливая зрение до максимума, чтоб в наступившей темноте отыскать рычаг спасательной системы. Он находился как раз на расстоянии вытянутой руки у самого дверного проёма на левом борту. На его шторке Варламов ради забавы повесил листок бумаги с рисунком черепа и костей с упреждающей надписью: «Не прикасаться! Забыть!». Отвергать наихудшее в надуманной надежде на случайность - как это свойственно всем живым!

Надрывный крик Сергея нагнал меня:

-Давааа-ай!!!

Крышку верхнего люка отстрелило, но из-за хлынувшей воды её понесло обратно и придавило напором к корпусу, создав тем самым определённую преграду. Сработавшие пиропатроны прогнали бочкообразную капсулу спасательной системы по двум рельсовым рёбрам на переборке и с глухим «бам-пум-бзанг» её выкинуло наружу, при этом выбив массивное препятствие. Вода бурным потоком тут же хлынула во внутрь. Я не стал особо раздумывать, выстраивая различные варианты спасения людей. Необходимо было только действовать и оказавшись в относительной безопасности дожидаться, когда плот полностью раскроется и АСО подаст сигнал готовности. Крен на правый борт уже становился слишком сильный и необходимо было спешить к двери внешнего выхода. Кинувшись к сползающему по стене Варламову, я забрал у него тело Томико, а самого его подтолкнул к спальному отсеку. Оказавшись там, закрыл и заблокировал грузовое отделение. Вода заполняла твиндек и кабину с угрожающей быстротой ниспадающей Ниагары. И всё же это давало нам хоть крохотные мгновения для спасения. Тонкие струйки лениво просачивалась через вакуумные уплотнители. Чтоб благополучно покинуть гибнущий трейлер оставалось лишь открыть внешнюю дверь.

Собравшись с силами, Сергей схватился за ручку, и стал выдавливать плечом неподатливую плоскость. Он с нарастающим тембром не переставал кричать во всё горло. Это не были слова или вой, а что-то вроде ора, звериного рыка существа, не желавшего умирать, знающего, что спасение ещё возможно. Дверь поддалась, но и с этого борта уже начинал хлестать неумолимый поток. Куски льда заносило в салон, они запрыгивали внутрь будто нехотя, спотыкаясь и блокируя проход. Выбравшись из машины, Варламов охрипшим голосом прокричал мне:

- Давай Тома сюда!.. Тащи Эда!

Крен вездехода уже стал понемногу выравниваться за счёт заполнения водой, но в этом не было ничего спасительного. Наоборот, всё было намного хуже: Гинзбург так и оставался без сознания, бездыханно покачиваясь в ледяном потоке застряв меж полок стеллажа. Вокруг него плавало множества вещей, непонятно откуда появившихся и носящихся теперь по салону. Вся эта живописно страшная картина очень сильно походила на терпящих кораблекрушение путешественников. Вот только наш парусник очень быстро терял остойчивость, не давая опомниться и схватить для спасения хоть что-нибудь необходимое.

Когда я уже покидал гибнущий «Сервал» с телом товарища, держа его почти над головой, вода всё ещё упрямо забиралась в трейлер и давя мне на грудь пыталась втолкнуть обратно. До спасительной льдины мне пришлось чуть проплыть с силой оттолкнувшись от стенки спального отсека. Разодранными в кровь пальцами Варламов втащил Эда наверх, подтянул к спасённому Томико и тут же ослаб рядом с ними. Он тяжело и хрипло дышал, тонкий прозрачный пар обильно исходил от него, словно он только что выбрался из-под горячего душа. Штурман уныло постанывал и стараясь подняться контужено тряс головой. Эдик, наконец-то проявил признаки жизни и зашевелился, пробуя повернуться на бок, но бессилие не давало ему этого сделать. Нервное напряжение медленно сходило с ребят, они понемногу приходили в себя пытаясь согреться и понять, что произошло. Мне же оставалось закончить наше спасение тем, что необходимо было догнать и подтащить отплывший недалеко плот АСО к льдине ставшей невольным прибежищем команды, потерпевшей первое на этой планете кораблекрушение. Это было делом опыта и обычной проворности.

Тщательно вытирая руки ветошью, я упорно старался избавился от въевшейся масленой плёнки на ладонях. Пришлось сполоснуть их топливным раствором, и только потом покинуть ангар и направиться в жилой кемпер. Было уже довольно поздно - или, что более вернее, очень рано - чтоб отключаться на пассивный режим ночного отдыха.

Вылет прошёл без особых событий и передряг, впрочем, как и всегда. Словно обычная стандартная отработка полётного задания. Однако, не обошлось без небольшого эксцесса: при самом снижении «Манта» начала резко терять высоту и заваливаться деферентом на нос. Закрылки и элероны только с раза третьего или четвёртого поддались управлению и выдвинулись для посадки. Вообще-то, сам корпус флаинга скомпонован таким образом, что способен в аварийной ситуации на минимальном запасе топлива спланировать и благополучно доставить экипаж и полезный груз к месту назначения. На то он и являлся десантным катером типа АКЧ (аэро-космический челнок). Однако же, произошедшее внештатное событие не стоило недооценивать и непроизвольно отмахиваться от него, считая заурядной случайностью. Необходим был первичный осмотр, который и привёл к многочасовой задержке в ангаре. Пришлось пересмотреть и отрегулировать тросовые натяжения сервопередач, повозиться с отлаживанием зазоров и люфтов передаточных шкивов.

В экипировочной я смог помыться и переодеться, так что к кухонному отсеку вышел уже довольный, свежий и приятно проголодавшийся.

На пороге столовой Аларика возникла совершенно для меня неожиданно. Весьма ранний час нисколько не помешал ей явиться сюда. Ожидающе замерев в проёме распахнутой двери с чашкой горячего кофе, она, поджимая губы, мерно смаковала горячий напиток и с непонятным упреком во взгляде смотрела на меня. Странное свободного покроя платье светло-бирюзового оттенка собиралось на ней множеством складок придавая её телу чуть больший объем, а ей самой психологическую значимость.

Холодно спокойным тоном, никак не вязавшимся с её видом, она произнесла:

- Ты отсутствовал больше обычного.

И тут же зашла обратно.

Во внезапно возникшей паузе, угрожающе натянутой, меня больше поражало её свободное одеяние, совершенно не вязавшиеся с тем образом с которым я уже свыкся, чем произнесённая деловым тоном многозначительная фраза.

- Был в техническом секторе. Пришлось долго возиться с ремонтом флаинга.

Войдя, я оглядел крохотную комнатку служившей мне кухней, с обслуживающей техникой, рукомойником в самом углу, откидным столом и парой стульев. Подойдя к бытавтомату выбрал по привычке завтрак из поджаренных тостов и пышного омлета. Странным оценивающим взглядов Аларика наблюдала за моими действиями.

- На это ушло у тебя больше восьми часов, а если точнее - то твоё отсутствие продолжалось девять сорок.

- Тебе что-то необходимо?.. - спросил я поворачиваясь в её сторону. Мне сейчас как раз мешал тот стул, который ранее стоял у шкафа с посудой, а теперь перекрывал доступ к холодильнику. Наполненный заказом автомат привычно «дзенькнул» перебив при этом задаваемый вопрос.

Сохраняя затянувшееся молчание Аларика, смотрела на меня и выжидательно держала чашку с недопитым кофе около своего лица.

- Мне хотелось спросить у тебя, Макс... - начала она. - Вчера я допоздна засиделась в лаборатории изучая твои пробники. Не заметила даже как прошло время. Так вот, к тем твоим трём мне пришлось добавить ещё один, новый, с основой экоплазмойдного расствора.

- Очень интересно... - откровенно признался я, разжёвывая сухие гренки на ходу. Мне пришлось втискиваться за стол привыкая к новой обстановке.

- Весьма, особенно для меня, как учёного. Так вот, все три пробника - два твоих, и мой, новый - остались латентными, совершенно без изменений. Но есть и небольшая новость.

- Ты любишь интриговать, биокибер АЛР-027, - постарался пошутить я.

- Не иронизируй, пожалуйста, - она допила кофе, но всё ещё продолжала стоять, опираясь о косяк двери. - Одно семя проросло и развивается весьма неплохо. Именно с ним в чашке пробника я тогда обнаружила примеси биоплазмойда. Как это ни странно, и не подозрительно, но гемодиализные исследования указывают на принадлежность раствора к крови только одного субъекта.

Догадаться о финале, который должен был прозвучать в конце её речи было уже не сложно. Однако, для меня теперь стала совершеннейшей загадкой то обстоятельство, когда и каким образом мои личные биологические ингредиенты, входящие в состав тела-носителя, попали в пробник с проращиваемым семенем. Намерения проводить подобные опыты я не ставил, да и не имел в замыслах, а о всех исследованиях и результатах вёл подробные записи.

Зашелестевшее множеством складок платье отвлекло меня от раздумий и заставило поднять взгляд от стола. Аларика села напротив и уверенно сложила руки перед собой.

- В лабораторном журнале ничего такого не обозначено. Ты чётко фиксировал, что делал, но о добавление раствора нет ни единого слова.

- Я знаю, ибо подобных опытов не проводил и не ставил себе схожих по заданию изучений. Однако, непонятно...

- Удивляет?! Меня не меньше твоего, - она отодвинула в сторону пустую чашку.

Запах кофе витавший над столом требовал завершить трапезу таким же чёрным горьковатым напитком.

- Этому может служить лишь одно оправдание - неосмотрительная случайность, - ответил я.

- Предполагать подобное необходимо, но не знаю, стоит ли верить тебе.

- Странная формулировка. Неужели ты можешь предположить, что биокибер, способен намеренно лгать?

- А такое действие, как умалчивать фактов, является ли сознательной ложью?

Я встал из-за стола, убрал грязную посуду и заказал кофе и бутерброды с сыром. Уж очень мне захотелось смягчить горечь напитка сливочным вкусом.

Склонив к плечу голову, я с любопытством смотрел на Аларику.

- Тебя интересует что-то конкретное? - это не был вопрос, а именно критичное утверждение, построенное на принципах логики и наблюдения за объектом.

- Да, - её взор оживился и из задумчивого, обращённого внутрь, устремился теперь ко мне. - Ты отсутствовал на станции, система дислокации не фиксировала твои данные. В чём причина?! - осведомилась она.

Стоило ли мне отвечать на подобный запрос другой машины, однозначно имеющей иные задачи здесь, на Дальней, обозначенные неизвестными мне людьми? Сходились ли первичные цели этого биохома с той программой, которая руководила мной? Выяснять для себя ответы стоило постепенно и опосредованно, не стараясь торопить ход происходящего и не задавая вопросов на прямую.

В ожидании кофе, я продолжал молчать.

- Это происходит каждые тридцать часов. Опрос корда подтверждает информацию. Эти вылеты происходят с того самого момента, как ты забазировался на этой планете.

- Тебе необходима откровенная беседа?

Вытащив поднос из ниши автомата с дымящимся ароматным напитком и расплавившимися сыром, я повернулся к Аларике. Вид тонких обвисших ломтей, жалостливо обхватывающих аккуратно нарезанные кусочки хлеба удручал и привносил минорный настрой в моё состояние. Чтож, придётся поговорить...

Её необычное платье странным образом привлекало и завораживало. Что более вернее - должно было привлекать и завораживать, своей полупрозрачной матовостью лишь обозначая соблазнительные контуры женского тела. При случайном движении или вздохе ткань чуть искрилась и переливалась цветом морской волны от яркого до блёклого. Скорее всего этот наряд был одет не случайно, а преднамеренно, чтоб повлиять на собеседника, как фактор лояльности и некоего соблазна. Но стоило ли это такого труда, ведь мои функции соответствовали живой машине асексуально настроенной на исполнение вложенных программ. Вариации с изменением привычного образа коммуникации на меня повлиять были не способны. К тому же разговор мог стать обычной процедурой задавания множество наводящих вопросов и совершенно прямых, а возможно, и не несущих особой смысловой нагрузки ответов. Такой процесс обязательно превратится в многочасовую рутину, которая для нас обоих не будет нудным и однообразным, как для живых.

- Пожалуй. Нам стоит обменяться мнениями, - согласилась Аларика.

- Мои отлучки со станции связаны с исполнением работ по мониторингу местности и наблюдению за топологическими и экоформирующими особенностями на Дальней. Более полная информация и сведения о задачах полётов не входят в твою компетенцию и не имеют резолюций доступа к ним. Удовлетворяет?

- Частично, - чуть погодя ответила девушка. - Кому-то же понадобилось, чтобы стареющий биохом проводил последнюю декаду своего существования на каком-то пустынном отшибе. И занимался дежурными барражировками ночных областей малоисследованной планеты...

- Такое утверждение уж очень субъективно и может оказаться весьма обманчивым, что для нашего функционирования не приоритетно и не столь целесообразно. Особенно для тех, кто выполняет задания Института, которому мы обязаны своим появлением.

- Не верная экстраполяция внимания. ИЭБ занимается всего лишь разработками и исследованиями в определённых областях биологии и электроники, а мы, как основной их продукт, поступаем на службу в различные социальные и специализированные органы человеческого общества. И покорно выполняем всё, что от нас требуют управляющие администрации.

Подобный обмен информацией для живых бы стал скучной канцелярской какофонией.

- Звучит как приговор.

- Это данность, Максимилиан, основная и неизбежная. - Аларика резко поднялась и отошла к раскрытой двери.

- Не соглашусь с тобой, - мотнул головой я. - Есть ещё моральные принципы, и наша свобода выбора. Мы не исполняем неоправданно рациональных и алогичных приказов.

- Разве?! Тогда как же объясняются твои ночные отлучки со станции с исследованиями в аграрной области?

- Совершенно на прямую, - не придавая особой серьёзности вопросу ответил я. Последний штрих моего завтрака, не очень «весёлый», но зато сытный терпеливо ждал своего часа. - Мне необходимо каталогизировать экологически лояльные районы для будущих переселенцев и колонистов. Так же нужно провести тщательную классификацию почв и по пробам подобрать способы их мелиорации.

- И как ты думаешь, стоит ли признать, что у тебя, всё-таки, что-то получается? Способна ли сторонняя программа исследования возобладать над основной? - она улыбнулась, что вышло совершенно натянуто и не откровенно. - Случайностями или по совпадениям, но ты оказался на этой планете и выполняешь поставленный перед тобой долг.

Я не знал, что мне необходимо было говорить дальше. Многозначительными фразами АЛР-027 наверняка пыталась разблокировать во мне тот сегмент памяти в котором хранилась информация о Проекте. По крайней мере, я предполагал именно такой ход её действий.

- Не упрямься, Макс, мне прекрасно известна причина твоего изгнания сюда: халатность по отношению сохранения целостности жизни людей.

Так вот оказывалось в чём дело: информация о произошедшем на Апексе не была скрытой, а скорее лимитированной, доступной избранным исполнителям. И Аларика была осведомлена, пусть и частично, о случившемся там.

- Был выбор, - начал я. И тут же заметил, что кофе ещё не допит, а бутербродов уже не осталось.

- Это те трое людей, которые есть в памятке? Прости, но я не могла не обратить внимания... О произошедшем с тобой мне рассказали ещё в Центре.

- Значит, как неотвратимый логический вывод, стоит признать то, что тебе пришлось изучать материалы по открытию и исследованию Дальней.

- Однозначно. И главный вопрос у меня возник ещё тогда: почему планета имеет двойное наименование? Хотя вернее будет спросить так: каковы истинные причины появления столь странного названия, Мир Бертрана?

В этот самый момент ко мне пришло понимание того, что я не только уже не смогу выпить свой утренний кофе, но и вообще не желаю его пить.

До окончания моей декады на Мире Бертрана оставалось совсем немного - чуть более девяносто стандартных суток. Как раз половина от того срока, когда я засеял свой палисад. Особой прилежности в поливе и обработке, тщательной заботе о высадке, я уже не наблюдал за собой. Мысли всё чаще обращались к тому моменту, когда придётся покинуть Дальнюю, прибыть в Институт и пройти процесс деактивации.

Подобно всякому мыслящему и разумному существу полностью принять окончания жизненного срока мне было довольно сложно. Но память и размышления о прожитом неизбежно приводили к успокоительному, и такому тихому смирению. Совершенно не зря прошли года, полностью отданные самоотверженному и плодотворному служению обществу людей, в котором ясно понималась цель твоего предназначения и способность максимально результативно выполнять её. Можно ли было желать гораздо большего, чем осознания собственной истинности? Может быть это и есть состояние религиозных святых о которых так рьяно рассказывают многие культы? Разве что, как определённую альтернативу стоит рассмотреть возможность оставить после себя... что-то значимое, какой-то созданный материальный объект, особое творение воплощённой, материализованной мысли или нечто живое, что станет напоминать о тебе, как о личности, памятным образом. В этом видят смысл существования многие живущие и живые, продлевая свой род и вид, развиваясь и эволюционируя, и оставляя материальные и культурные наследия. Ожидает ли это нас, биокиберов? Не могу ответить однозначно. Но ведь и мы продолжаем жить в иных себе подобных, словно люди в своих поколениях, так как после демонтажа нас превращают в раствор для следующих моделей. Вот только мозг и его накопленные знания, как быть с этой средой?

Подобные мысли одолевали меня и раньше, а сейчас стали преобладать чаще и спонтанней, возникая вдруг, безосновательно, никак не связанное с происходящим во вне. Может быть причиной тому была и Аларика, этот странный биокибер, присланный с неизвестным мне намерением на станцию. Она рассуждала как женщина и давала «необходимые» советы как истинная женщина. Основой всему для неё был главный биологический императив людей - размножение. И на этом строился весь её грандиозный дворец версии о величии живых. Всё входило в его ансамбль: искусство, наука, культура, социальное строение. И довершением, сверкала вершина всего замысла - сама госпожа Эволюция. Было заметно, как Аларика становилась чуточку другой вспоминая эпизоды своих декад, связанных с детьми.

- Макс, ты когда-нибудь видел рождение людей? Держал на руках ребёнка, совершенно крохотного и такого ранимого, беспомощного существа?

Отвечать на её вопросы я не стал, оставляя право продолжить свой надуманный монолог.

- Они словно пришельцы другой вселенной - не знают языка и совершенно не воспринимают окружающее. Но всё равно - это так волшебно... Какое это странное и трепетное чувство знать и ощущать развитие в себе чего-то стороннего, готового выйти из тебя, живущего отдельной от тебя жизнью. Какой психологический слом происходит после у живых, когда их дети становятся самостоятельными и независимыми.

Она умолкла, наверное, поражённая собственными мыслями.

- Ты не можешь не знать этого, ведь у тебя получилось, действительно получилось...

В этих словах звучала мольба, надежда на обретение какой-то особой способности дарить жизнь, создавать её самостоятельно своим существованием. На мой взгляд, это было почти безумием, или стремлением не столь уж полноценного существа формировать вторую, творческую, природу ради попытки сравняться со своими создателями - людьми.

Я безучастно и с сожалением смотрел на неё. Что заставляло Аларику так волноваться, так трепетать перед фактом простого инстинкта материнства? Разве что лишь огромное желание ощутить себя действительно полноценным живым существом, которое понимает свою скоротечность и ничтожность в огромном мире?

- Пойми, во мне есть лишь рационализм по отношению к достигнутому результату. Проросшее семя в пробнике есть лишь следствием сложения химических ингредиентов и воздействием внешних факторов: время, температура, освещение, влажность... Подобное не вызывает во мне совершенно никаких чувств, кроме удовлетворения.

- И в тебе нет внутреннего содрогания от того, что ты смог дать жизнь чему-то новому, живому, с огромным потенциалом способному развиваться. И именно в нём живёт и твой геном?

- Пока - ничуть... Хотя только сейчас, после твоих слов мне придётся задуматься и проанализировать себя.

- Прагматичен, как всякая машина, - прикрыв глаза, Аларика попыталась расслабиться, удобней приспосабливаясь к жёсткому ложементу второго пилота. - Эргономическая дикость...

Я промолчал. Стоило ли отвечать на многозначительные реплики, которые в смысловом порядке несли лишь первичную задачу простого обмена лексическими построениями. Мне же сейчас хотелось думать о совершенно иных вещах.

Странная особенность: прислушиваясь к выстраивающимся в себе диалогам логико-аналитических построений мне приходилось на мгновения останавливать внутреннюю беседу с самим собой и задаваться совершенно простым, но весьма значимым вопросом - можем ли мы, выращенные машины, назвать процесс последовательного осмысления окружающего пространства и самостоятельного принятия решений, мышлением? Ведь биокиберы, пусть и индуцированы биологически, всё же основной своего существования признают технологически-компьютерную природу. А это означает лишь то, что искусственные биохомы зависимы от программ, поступивших изначально извне из некоего определённого Источника и выстраивают свои жизненные декады и поведение согласно вживлённой информации. И этим конкретным Источником правит человек, определяющий заранее судьбы всех машин, опосредованно принуждая к подчинению. Ни может ли он быть именно Тем Самым, кого живые так стремятся познать в самих себе? Но тогда, как же может существовать процесс собственного, индивидуального рассуждения, особая, интимная для всех процедура личного размышления, когда есть только строгое повиновение математической константе, построенной на чужих, пусть и обобщённых принципах? Если бы я был человеком, то от подобного раздумия, наверное, испугался бы: ведь выходило так, что мыслить самостоятельными переменными я был абсолютно не способен. Используя чужие знания, вложенные в твои позитронно-нейронные схемы, стараться познать себя, а вместе с этим окружающий мир, практически невозможно. Где же тогда есть я, кем являюсь? Кто есмь «Я»?!.

Курсовая флаинга подала сигнал «Внимание!» пилоту. Взглянув на приборную панель, затуманенную сплошным зеленовато-матовым светом, сразу выделились пару глазков жёлтого цвета с транспарантами готовности. Мягко прикоснувшись к ним, тут же отключил назойливые предупреждения, быстро сориентировался по вектору направления и тангажу. Взявшись за гашетки на подлокотниках ложемента медленно, но настойчиво выжимал истёртые до блеска эргономичные рукоятки отталкивая от себя. Сзади, в корме, начал нарастать гул маневровых, словно ровный и тихий шорох осеннего дождя. Наклонившаяся вперёд машина чуть затряслась. Пришлось демпфировать колебания тормозной тягой. «Манта» прекрасно слушался управления. Я был доволен собой, что провёл предварительный осмотр и рад тому как машина вела себя после небольшого ремонта. Доказательством было отсутствие ярко-алых предупреждающих миганий тревожных сигналов.

Аларика не спала. Впрочем, вряд ли и собиралась. Её однозначная и такая требовательная просьба отвезти на Узловую точку не удивила, а лишь насторожила меня. Как оказалось, описания в регистрационно-кадастровых документах Дальней о происхождении первичного наименования было не достаточным и, если можно так выразиться, не столь компетентным для неё. АЛР-027 решила сама убедиться в том, что отрывистые и краткие описания в астронавигационных лоциях планетарного объекта под наименованием Мир Бертрана, всего лишь безликие выкладки для Реестра поисковиков. Создавать из этой банальной заинтересованности надуманный и усложнённый прецедент к будущим разногласиям не стоило. Всё равно, рано или поздно, но Аларика, подталкиваемая своими активными действиями учёного вскорости бы смогла добраться до заветного места.

История породившая в своё время множество домыслов, из которых после возникло всего пара теорий, началась ещё на Апексе. Именно Поисковая служба первой обнаружила эту заснеженную планетку земле-подобного (ЗМП) типа, с прекрасной азотно-кислородной атмосферой и сплошь покрытую, словно новогодний шар блестящим крошевом, многометровым покрывалом материкового льда. Первичным осмотром и сбором материалов для составления Вердикта занималась дубль-группа Лунёв - Калчо. Оба поисковика являлись рядовыми инспектологами с не весьма богатым стажем в своих послужных списках, а потому провели лишь типовую двухсот сорока часовую разведку. Вслед за ними, буквально через три стандартных года нагрянул десант Первой-комплексной экспедиции «Селенги». Выкинув на орбиту обойму исследовательских зондов, рейдер обвил вокруг планеты с полусотни мониторинговых витков. И всего лишь одно звено состоящее из двенадцати разношёрстных спецов дважды посетило поверхность. Не долго раздумывая начальник экспедиции самостоятельным указанием распорядился о сворачивании разведки и отбытии в противоположном направлении, держа курс на базовый терминал. Ничего примечательного обнаружено не было, да и не ожидалось вовсе. Чем же тогда стоило оправдывать такую чисто бюрократическую необходимость, как выдерживание сроков нахождения десантного корабля на орбитальном радианте изучаемого объекта? Ответ оказался очевидным, и забрав сведения со спутников гиперсветовик «Селенга» рванулся к инфраструктурно активному сектору Сверхдальнего Экстерра. Материалы по прибытию отдали в исполнительный комитет ОИР (отдел Исследования и разведки Управления Космофлота) для специализации и проверки. А там, недолго думая, отправили всё обратно к поисковикам, дескать, продолжайте обследование и регистрацию в прежнем режиме, на то вы и соответствующая служба.

Тревогу забили уже позже, нехотя, с натугой и ленцой. Всё произошло как всегда ожидаемо внезапно. Отправленный на дополнительную инспекцию Апекса малоопытный поисковик в первые же сорок часов нахождения на поверхности погиб. История несчастия оказалась весьма банальной: инспектолог намеренно залетев в умеренные широты сделал мягкую посадку на более-менее ровной проплешине среди паковых льдов. Покинув машину для небольшой физической разгрузки, он отошёл от флаинга всего-то на каких-то несколько десятков метра. Открывшаяся панорама своей пустотой, казалось, просилась на холст предполагаемой в мечтах картины. Окружающая, до бесконечности протянувшаяся, однообразная снежная пустыня болезненно слепила и резала глаза своей сверкающей синевой. Яркое солнце лишь на чуть-чуть возвышалось над бескрайним и размытым горизонтом. Жар его тут же цеплялся, словно когти сельвовой кошки, за тёмные сегменты «Тушкана», тёплого экипировочного гермокостюма поисковика. Из-под стоячего гермошлемного воротника едва заметными лоскутами мерно выходил тёплый воздух, обдувая оголённую голову и лицо. Но сквозь такую завесу всё же ощущалась та долгожданная морозная свежесть, царившая вокруг после душноватой кабины. Благо на Апексе можно было спокойно дышать атмосферным воздухом, не применяя кислородной маски с затхлым запахом влажной резины. Резервного топлива с лихвой оставалось на то, чтоб сделать небольшой обеденный пикник и благополучно вернутся в лагерь.

Одноместная «Иволга» пусть и была лёгкой по классу, но как оказалась, довольно тяжёлым грузом для проплавленного двигателями вертикальной тяги и подтаявшего при неверной посадке (как после констатировала следственная комиссия Третьей экспедиции «Селенги») ледяного покрова. Машина постепенно, незаметно, но затем весьма быстро и стремительно, пошла на дно унося с собой в глубокие воды океана планеты такой жизненно необходимый УН (универсальный набор спасения) состоящий из комплекта с утеплённым комбинезоном и продовольственного НЗ бокса. Теперь же сам пилот-поисковик оказался за многие сотни километров от своего пристанища, лишённый не только необходимого обеспечения и примитивных средств защиты от сложностей внешней среды, но даже простой радиосвязи. Два запущенных ещё при подлёте к планете спутника исправно наматывали орбитальные километры делая снимки первичного широкого охвата с корректировкой отклонения всего в тридцать минут. Они же и поддерживали стабильный радио- и информационный контакт с Оператором - компьютером-координатором (корд) посаженного бота.

После произошедшего, когда всё сгинуло в бездонной пучине и не обещало возврата, простой малосильный передатчик гермокостюма был не способен дать сигнал настолько мощный, чтоб связаться с проносящимся в термосфере спутником. Разобравшись с ориентацией и сопоставив её с основным небесным светилом, инспектолог-неудачник принял единственное для себя решение: достичь максимально быстро места расположения посаженного бота пешком. Безумие достойное отчаявшегося! Но иного выхода не найти, ни просто выдумать было уже невозможно.

Потом, спустя восемьдесят стандартных дней после посыла аварийного сигнала кордом служебного космобота в Феротерр Апекса ворвалась «Утренняя заря», рейдер-гиперсветовик Второй, собранной в экстренном режиме, специализированной экспедиции. Особо её и не готовили как иные, неторопливо расхолаживаясь, без суеты и аврала, надменно предполагая какие-то стандартные сбои автоматики, ошибочность в подаче информации. Время штурмовали сверх всяких людских сил и возможностей, в темпе и слаженности.

Подтянутая для исследовательских работ научная братия после высадки расположилась в наскоро возведённом на вздутом пироге из ледниковых пластов базовом комплексе, прозвав его звучным наименованием земного высокогорья. И уж тогда практически всем составом приступили к поиску пропавшего. Нашли беднягу полностью замёрзшим лишь по чистой случайности: слабый, едва пищавший нудящим комаром, сигнал индивидуального термодатчика «Тушкана» услышала оператор энергетических установок, входившая в состав одной из свободных поисковых групп.

Расстояние от места гибели флаинга до своего рокового последнего шага поисковик смог проделать весьма колоссальное для простого смертного в таких условиях и ситуации. Составило оно никак не меньше полторы сотни километров. Вот только поражало совсем ни это, а тот факт, в каком не совсем верно избранном направлении упрямо двигался несчастный. Вокруг него и чуть сзади, в радиусе метров двадцати, нашли потерянные им вещи: изорванные перчатки разбросанные по сторонам, сломанный плечевой видеофиксатор с вырванным аккумулятором (видимо, пытался приспособить для термокостюма), сморщенную раздавленную тубу использованного малинового джема и зажатую в уже почерневших окоченевших пальцах истёртую бирку с названием неизвестного корабля. Лишь позже эксперты и историки установили принадлежность её к старфлаю «Нарвал». Как оказалось, такие медные бирки-жетоны имели все взошедшие на борт этого субсветовика и отправившиеся в свой первый и последний межзвёздный вояж. Вполне возможно, что она была для погибшего семейной реликвией, оставленной на память от родственного предка своему потомку. Выяснять после этого ещё какие-то исходные нюансы более не имело никакого смысла...

- Ну, и чем вся эта трагически грустная история связана с приобретением имени собственного планетой, находящейся в совершенно ином квадрате Крайнего сектора и разделённой с Апексом десятками парсек? - спросила Аларика скрестив руки на груди. Ожидая окончания подготовки к отлёту, она стояла под громадным крылом катера и недовольно наблюдала за моей предполётной суетой в ангаре. Эта картина почему-то умиляла меня, особенно когда локоны её объёмной причёски касались металло-пластиковой обшивки стабилизатора.

Обо всём рассказанном, конечно же исключая многие подробности, Аларика знала прекрасно и без моего столь длительного вступления. Но мне думалось, что сделать акценты на такие призрачные детали будет весьма необходимым для подведения к основному. К тому же, мне было приятно проявить перед столь привлекательным и образованным биокибером свой псевдолитературный талант.

- И вот теперь, - я подошёл к ней вплотную и положил руки ей на плечи, - ты узнаешь, наконец, при чём здесь ещё один исчезнувший поисковик. Пошли!

Мягко и настойчиво развернув Аларику к шлюзовой двери, я помог ей забраться во внутрь, а сам направился в сторону кормовых дюз, тремя опалёнными ноздрями выглядывавших из днищевой ниши, чтоб отсоединить штепселя кабелей аккумуляторной зарядки. Они находились как раз справа и всего в метре от уже закрытого лючка топливного насоса. Напряжение заранее было выключено, так что мне пришлось всего лишь отсоединить толстые еле гнущиеся жгуты от скоб клемников, надеть на них резиновые красно-синие изоляторные наконечники и прихлопнув крышкой отправиться в кабину. Усевшись в ложемент первого пилота, я с удовлетворением оглядел узенькую полутёмную рубку, подключил приборную консоль и стал ждать полного оживления «Манты». Зеленоватый световой перелив закончился мелодичным звуком и приятным голосом корда флаинга:

- К старту готов! Жду указаний!

- Лады, Оператор! Ручной режим, готовность три минуты!

- Есть, - коротко и привычно отозвался корд.

Удовлетворение собой и щекочущее чувство предстоящего вылета вперемешку с истомой охватывали меня.

- Всё началось с того, - стал вспоминать я, глядя перед собой на тёмный блистер и пытаясь в нём разглядеть лицо Аларики, освещённое блёклыми пятнами аварийки, - что Ив Бертран участвовал в поисках пропавшего...

Белая полоса ворот зевающей пастью поползла вверх, основательно стирая облик девушки в надуманном мной зеркале. Местный день начал постепенно забираться в ангар выхватывая всё то, что в беспорядочной спешке было оставлено в помещении. Время давно уже перевалило за полдень; по сводкам и по собственным наблюдениям погода благоволила нам обещая быть ясной, если пасмурно серую действительность можно назвать ясностью. В кабине раздражающе резко зажглось основное освещение высветив всё то, что так терялось и пряталось при аварийном свете. Неряшливость и небольшая захламлённость властвовали здесь уже не одну неделю, так что предстояло основательно заняться уборкой.

Повернувшись всем корпусом к соседнему креслу, я в первую очередь заблокировал подлокотники дублирующих рукояток штурвала и нащупал кнопку регулировки. Разнос откидывания был весьма минимален - что можно было ожидать от оборудования для работы пилотов в десантных рейдах? - да к тому же очень жёсток. Так что Аларике пришлось довольно сильно надавить на истёртую обивку спинки всем телом упираясь о дюралевое основание плашера ногами. Потом подкинул ей ремни с ощутимым грузом замка, стыдливо заползшие под ложемент и с трудом найденные - стандартной процедурой безопасности предполётной подготовки не стоило пренебрегать.

- Ну что, свыклась? Теперь - поехали! - И сделав необходимую паузу отдал распоряжение компьютеру-координатору «Манты»: - Степ-режим, выходим на стартовую позицию!

Подключив ступоходы, я дал самый малый вперёд и флаинг, словно заправская балерина, уравновешенно выдерживающая свои широкие па, закачавшись направился к раскрытому зеву ворот.

Благополучно подняв машину и дотянув её до нужной горизонтали, я провёл обязательное тангажирование, сверившись с курсовой ввёл необходимые поправки и передал управление корду. Вот теперь время ожидания окончания нашего небольшого полётного турне стоило максимально использовать, заполняя его рассказами занятных историй из новой мифологии Дальней.

Ветер здесь был всегда и всегда неприятный. Своими резкими порывами он словно заправский зверь набрасывался на тебя и настойчиво пытался истрепать, совершенно согнать с этой плоской вершины. Совершенно незаметно он поднимался по пологому склону, не тронув ни единой сланцевой пластины сплошь укрывавших это крохотное плато. А затем выпрыгнув взъерошивал волосы, толкал в спину и грудь истрёпывая одежду. Спустя столь длительную минуту сумасшедшего поединка, порядком истощив свои силы ветер исчезал, как прибойная волна на пляжном песке. И только для того, чтоб через мгновения наступившего долгожданного спокойствия вновь начать свою битву с жертвой.

Так называемая Узловая точка была примечательна тем, что именно здесь был обнаружен тот, чьё имя присвоили Дальней. Точнее, то, что можно было назвать останками. С последнего моего посещения это место совершенно не изменилось, да и причин тому не было никаких. Постоянная продуваемость нагнетала здесь нестабильную метеообстановку, так что в любо момент мог хлынуть холодный дождь или набежать плотная, в виде туманной взвеси, морось. Такая погодная капризность местности воспринималась мной уже естественно и совершенно буднично. Было в этом какое-то легкомыслие больше схожее со снобизмом, чем с самоуверенностью. «Как странно, - возникла в позитронно-белковых цепях мысль, - в моё восприятие окружающего стали вплетаться эмоциональные окраски свойственные лишь людям. Может это простая попытка обычного подражательства своим создателям? Желание стать рядом с истинно живыми? Или возникло стремление приукрасить свою лексическую бытность из-за избытка полученных за время своего существования впечатлений?». Сюда, в этот сектор, я забирался весьма редко, и за тот период пока находился на Дальней, побывал на Узловой всего-то дважды. Этот был уже третий раз.

Стройная фигура в светлом комби с тёмно-жёлтыми вставками находилась совсем рядом всего в нескольких шагах передо мной. Бело-зелёная форма эколога оказалась совершенно не по размеру Аларике, а собственный комплект был в обработке, так что недолго думая она на время вступила в ряды энергетиков. Девушка смотрела куда-то вдаль, повернувшись в сторону ближайшего горного хребта с низкими чуть округлёнными пиками. За её и моей спинами всего в сотне метров торчали три одинокие колонны природного образования из грубо наслоенного базальтового камня подвергаемого беспощадной силе и гневу эрозии и выветривания. Их форма чем-то походила на неудавшиеся попытки неопытного гончара скоро взявшегося ваять свои вазы: кособокие, мятые, с крутобёдростью по центру. Они возвышались среди голого пространства метров эдак на шестьдесят-семьдесят, имея в общем диаметре около двадцати. Но к основанию притворно и подозрительно сужаясь до пресловутых пяти-семи метров. Непостижимым для меня оставался сам факт того, каким образом эти загадочные образования непреклонно продолжали стоять уже не одну сотню зависимых лет. А может статься, что и тысячелетий. И даже вдруг почудилось, что именно ветер, взбирающийся на эту широкую плоскую вершину и есть тот самый гончар-неумёха, который каждое следующее мгновение посвящает своему мастерству оттачивая его и чудные извояния.

Глухой звук дребезжащей дюралевой обшивки внёс минорности и в без того мрачноватую обстановку. Тонкий атмосферный покров полупрозрачной вуалью окрасил всё одним сплошным серым цветом. Обернувшись, Аларика направилась в сторону звука.

Металл и пластик постепенно истлевали, а осадки, влага и холод порождая ржавчину настойчиво и уверенно вершили своё привычное дело. В растерзанных останках ещё усматривался остроносый профиль «Волны», боковой своей частью - а именно левым бортом - врывшейся, в сплошной однообразно каменный грунт. Вернее, такое впечатление оказывалось первоначально обманчивым: в действительности катер был буквально вмурован в почву. И даже возникни у кого-либо идея попытаться вытащить его из предательского ложа, то стоила бы она огромных и тяжких трудов и растраченного зазря времени. Ведь в этом уже не было никакого смысла - информацию с бортового компьютера, после обнаружения, спокойно изъяли через коммутативный разъём, лючок которого носатым пятачком еле выделялся на сером металле корпуса всего в нескольких сантиметрах от земли. А сама машина и - возможные останки пилота ею управлявшего - имели теперь не большую ценность, чем свет местного светила. Краска бортового номера давно истлела, но в двух крупных оранжевых цифрах ещё возможно было разглядеть принадлежность машины приписанной к «конюшне» экспедиционного гиперсветовика «Селенга». Потемневший от времени керамлитовый блистер разбитой кабины зализанными ветром и влагой клыками торчал из почвы. Пилотажная рубка почти полностью скрылась в базальтовом слое, но даже так была явно заметна её наполненность щебнем и камнями.

Резкий порыв ветра ворвался в огромную зияющую рану флаинга и ненавистно начал трепать торчащие ребра шпангоутов. Отрывистый звук с монотонным тактом остановил Аларику около самого корпуса. Она опустила голову словно наткнувшись о что-то. Совершенно грациозно присев на корточки, Аларика, едва прикасаясь медленно провела пальцами по небольшой гранитной плите, оставляя на мрачно-тёмной запылённой поверхности крупные мазки свежих дорожек. Она будто самими кончиками прочитывала то, что было выбито на скошенной под удобным углом отполированной плоскости небольшой глыбы, врытой почти в метре от обветшавшей обшивки погибшей, истлевающей и ставшей навсегда одинокой, машины.

По временным рамкам Дальнюю открыли совсем недавно, каких-то три стандартных года назад, совершенно буднично и случайно: патрульный обкор-гиперсетовик возвращаясь к базовому терминалу вошёл в зону голубого гиганта для дозаправочного рандеву с танкером. Крупная звезда имела в своей семье всего лишь единственную систему из двух планет сродни солнечному Юпитеру, вращающихся не только по орбите, но и вокруг общего масс-центра, подобно системе Плутон-Харон. Широкий плотный пояс астероидов оберегал незадачливых двойняшек, судьба которых уже была предрешена в не столь отдалённом будущем единой для них трагедией столкновения. Пояс жизни как таковой совершенно не принимался в расчёт, так как для факта существования его самого не имелось объекта, который попадал бы в его влияние. Но как ни странно... Вначале Дальнюю приняли за крупный планетоид астероидного пояса. Но разобравшись - подошли вплотную. Это оказалась планета, и с довольно неплохими астрономическими данными. Встали на орбиту, провели зондаж и сбросили на поверхность группу исследователей.

«Волну» отыскали быстро и просто: один из спутников засёк флаинг и определил его. При этом всё ещё пищащий бортовой маяк выдавал свои позывные. Спустя пятые сутки пребывания на орбитальном дежурстве вниз отправились административная группа и наскоро созданная экспертная комиссия. Зафиксировали факт аварии, составили протокол осмотра, посудачили разводя в глубоком недоумении руками и - удалились, не пытаясь выдвигать ни версий, ни идей, каким-бишь макаром здесь, в неизведанных далях, на только что открытой планете взялось материальное техническое средство с земной припиской?

Это уже после, стали выискивать по бортовому номеру машины место действительной дислокации и имя пилота. С самого начала теребили капитана «Селенги» требуя отчётности и перепроверяя экипаж на явность всех, кто за последние несколько лет служил на рейдере. Потом кинулись допрашивать самого бывшего пилота «Ноль шестёрки 06» Игоря Лебедева, оставившего Космофлот уже как минимум за два года до обнаружения катера на Дальней и о его послужных заслугах за весь срок службы. Не добившись чего-то существенного и не выявив ничего абсолютно криминального, дело было решено отправить в Архив. С тем, что машиной управлял уже почивший в обломках Ив Бертран сомнений совершенно не оставалось. Установить это не стоило огромной сложности. Тем более многим, и в Безопасности, и в Поисковой службе, да и частично в ОИР была известна та история с пропавшим своенравным поисковиком-инспектологом на Апексе. Но случайная перепроверка материалов привезённых кораблём, обнаружившим разбитый флаинг поставила перед многими одну многозначительную задачку, которую до сих пор не способен был объяснить, а уж тем более разрешить, ни один из специалистов-экспертов следственных групп (разве что свои весьма изощрённые гипотезы-фантазии с большой охотой выдвигали физики-теоретики по темпоральным и гиперпозитационным полям). По взятым образцам обшивки катера сделали первичный радио-углеродный и спектральный анализы. Результат озадачил всех, кто с ним ознакомился: оказывалось, что «Волна» пребывала на Дальней уже более пятисот стандартных лет. Вновь умные головы, как в своё время спецы гиперсветовика на Дальней, лишь смиренно и непонимающе развели руками.

После трагической ситуации с Бертраном прошло-то всего тридцать восемь стандартных месяца. А с того самого момента, когда я был вывезен «Армстронгом» в Институт на восстановление и реабилитацию, около полтора года. Предложение оказаться на Дальней прекрасно сочеталось с выполнением прерванной программы по Проекту, и потому мне необходимо было соглашаться. Жалеть о таком решении я не мог, да и не имел к этому стремления. Ведь машина лишь исполняет свою функцию, оценивая результативность своих действий с упором на расчёты и цифры, но отнюдь не на эмоции и чувственные отношения.

Зашелестела ткань комбинезона; Аларика поднялась не переставая смотреть вниз. Затем тихо произнесла:

-... И дальше в нас продлиться

Весь этот мир: в младенцах, в травах, в птицах,

В преданиях, в нетленных письменах!

И не смертелен сердцу смертный страх.

Вот тем и жив недолгий человек,

Что долго может отзываться в людях,

И счастлив быть за тот, далёкий век,

В котором нас давным-давно не будет.

Девушка замолчала так же резко, как и начинала читать стихи. Она медленно разглядывала обломки погибшей машины, потом повернула голову в мою сторону и без особой настойчивости во взгляде, стала спокойно смотреть.

Наверное, лучше тех слов, что прочитала сейчас она невозможно было найти. Даже выбитая эпитафия, сиротливый текст которой был весьма скромен не могла с этим поспорить:

«Ты жил везде. И там тебя уж нет. Но здесь ты вечно будешь!».

И две даты одна над другой...

Сама стилистика говорила о том, что составляли её сослуживцы и коллеги. Ведь только поисковики (или представители Космофлота) могут так абстрактно точно указывать адрес проживания и место окончательной деинициативности.

- Оказывается, Бертран родился не на Земле, - словно констатировала Аларика.

- А это имеет значение?

- Не знаю, скорее всего, нет. Человек...

- Да, он был человеком, живым. И погиб, погиб внезапно, - сказал я. - Скорее даже не поняв, что произошло в действительности.

- Сколько же времени прошло?

- По данным нескольких экспертиз, авария случилась, когда на Земле уже во всю властвовала эпоха Ренессанса.

- Довольно занятно... - непонятная улыбка тронула губы девушки-биокибера. - Интересно, что всё же он пытался отыскать... там?

Я внимательно следил за ней, наблюдал за реакцией и жестами. Её тембр голоса, телодвижения, мимика лица, за которой будто бы пряталось что-то непонятное и на мой взгляд, совершенно не свойственное для биохомов. Просьба посетить Точку, осмотреть ради любопытства место гибели Бертрана, сперва немного озадачила, но не вызвала совершенно никаких подозрений. Однако, заданный только что, как-то невзначай, - но скорее намеренно - совершенно банальный вопрос, насторожил меня. Он звучал в её устах почти идентичный тому, который адресовал полуживому Эдику Гинзбургу громким натяжным стоном Серёга Варламов:

- Что, что в конце концов ты хочешь найти там, Эд?!

Глотая пересохшим горлом слюну тот с усилием ответил:

- Нам обязательно нужно добраться... туда. Ма-акс?... - стонал Эдик. - Макс?! Тащи нас к земле, архипелаг уже близко... Тащи, как только можешь, чёрт тебя дери!

И мне приходилось тянуть, взявшись за фал, сделав петлю и пропустив в неё руки. Металлизированный трос с силой врезался в плечи и шею натирая синяки, которые уже были тёмно-сизыми и «кровоточили» выделяющимся биоплазмойдным раствором отнюдь не светлого, а странного зеленовато-синего цвета.

... Спас-плот я всё же смог перетащить к нашему ледовому берегу, догнав его вплавь и притянув к месту спасения. Пришлось привязать это пятиметровое прорезиненное корыто-палатку к крупному торосу, задравшегося чуть ли не в рост человека, множество раз обмотав длинный фалл вокруг острого осколка.

Первое, что предстояло сделать, это попытаться согреться в таких критических условиях и оказать медицинскую помощь живым. В том положении в котором я пребывал подобное стоило определённых трудов, так как организм выдавал сигналы о резком понижении температуры и возможности остановки физиологических функций. Проще говоря, происходило обморожение и омертвление тканей. Искусственно повышая температуру, я старался реанимировать организм увеличивая динамику био- и гемолизных процессов, стараясь таким образом прекратить гематолизис начавшийся под действием холода и оледенения. Резервы у меня ещё были и приходилось экономить их не растрачивать по чём зря, хотя само движение придавало мне немного внутреннего тепла.

Людей пришлось перевязывать тем, что оставалось в наличии, а именно распустить свой тёплый и немного промокший свитер на ленточные лоскуты. Эду я осторожно промыл рану на голове и перевязал её. Он так до сих пор и не приходил в сознание. Томико же стал шевелиться, держась за грудь и глубоко и надрывно дыша. Но по первичному осмотру особых повреждений выявлено не было. Вполне возможно были сломаны пара рёбер, так что требовалась тугая перевязь. Сам же Варламов нудно стонал, держась за левое плечо и время от времени перекатывался на спину, скрючиваясь от охватывающей его острой боли. Вправлять тяжёлый вывих пришлось несколько раз, без обезболивания и анестезии. Но зато, спустя каких-то полчаса Сергей стал приходить в себя всё меньше обращая внимание на мучившее его плечо, и мог уже совсем понемногу управляться с рукой постепенно увеличивая нагрузки.

Понимание того, что нам придётся двигаться далее, и отнюдь не по воде, заставило выволочь на лёд плот АСО, весьма повозившись с ним, а затем распотрошив, отделить профильные вертикальные стойки с натянутым на них брезентовым покрытием от округлого корпуса самого плав средства. Таким образом у нас имелись теперь в наличии широкая палатка и совершенно бесполезный надувной бассейн.

С того небольшого запаса продуктов, который входил в НЗ плота и химического нагревателя, я смог сотворить довольно сносный ужин. Это прибавило энергии и сил, но совершенно не лишило нарастающего холода. Благо ветер не увеличивался, но температура быстро и ощутимо понижалась с убывающим и скрывающимся за сизым горизонтом солнцем. Возможности сохранить внутреннее тепло собственного тела практически не представлялось возможным. В нашем распоряжении была лишь та одежда, которая оставалась на нас во время аварии: относительно тёплая, но весьма влажная и очень лёгкая для открытого пространства Апекса. Она практически не согревала и быстро обледенев стала подобна затвердевшему панцирю в промозглом климате. Необходимо было действовать быстро и чётко, стараясь найти самый эффективный способ хорошенько обсохнуть и согреться, спасая и сохраняя жизни людей. А для этого стоило в очень короткий срок отыскать утеплённое убежище, или хотя бы соорудить маломальское укрытие. Как именно это сделать, я ещё не мог понять, но предположил, что мне обязательно понадобится средство для одновременного перемещения пострадавших Гинзбурга и Томико Гавы. Наилучшим и необходимым выходом в подобной ситуации виделось мне скорейшее выдвижение в путь далее, а приближение заката настойчиво подгоняло меня действовать более активно. Примерное направление и соответствующие ему ориентиры проложенного заранее, ещё на трейлере, курса прекрасно сохранялись в моей памяти и с лёгкостью возникали при первом же запросе. Постоянно и пассивно превалирующая программа Проекта лишь усиливала мои стремления. Всё время сопоставляя поступающую полезную информацию, я продолжал распарывать плот АСО, вернее его нижнюю часть, имеющимся в наличии складным ножом.

Два крупных надувных кольца, приспособленных для лучшей остойчивости плавсредства, пришлось разрезать, выпуская воздух и разделить их на отдельные составляющие. Вытащив металлизированные обручи-основы и расшплинтовав крепёжные замки, я кое-как распрямил гибкий материал и соорудил нечто вроде полозьев. Потом вмонтировал в них выдранные из «палатки» стойки и обвязал прорезиненной тканью плота и стыки, и сами полозья. Остатки ткани пошли на покрывало для ребят. Получилась хлипковатая, но относительно достойная конструкция. Перевернув её мне пришлось ещё час натирать сверх полозьев водяную наледь для хорошего скольжения. Варламов при этом пересматривал тот небольшой запас вещей, который достался нам вместе с АСО. Среди валявшихся лоскутов брезента и уже пустых пластиковых боксов он что-то нащупал.

- Вот! - распухшими от холода губами произнёс он. - То, что нужно...

Прекратив упорно натирать смонтированный полоз уже отвердевшей от влаги на морозе тканью, я обернулся. В полутьме с трудом различался небольшой прибор в руках у Варламова.

- Ты... нашёл? - с трудом выговорил Томико.

- Что это? - моё удивление было откровенным.

- Ну-у, - с каким-то удовлетворением в интонации протянул Серёга, - тёмные вы люди.

Настроив зрение, я с лёгкостью узнал устаревшую модель СРП(М) (станция радио передающая, маяковая). Особой надежды на её возможности у меня, почему-то, не возникало. Небольшой запас энергии, малый радиус действия и полная дисбаланс в системах кодировок сигналов с современными зондами бегущими по орбите Апекса практически лишали нас упования на работу этого средства связи. Хотя... призыв о спасении совершенно не изменился за несколько сот лет, так что стоило перестать отчаиваться, и не отвергать слабую надежду на возвращение. Упорное же стремление достичь своего возбудили в Варламове подозрительно маниакальные наклонности.

Звук станции оказался противным: писк и завывание резанули по ушам. Настраивая устройство наш водитель предельно сосредоточился и от того будто бы согрелся и быстро успокоился. Напряжённо поворачивая небольшой верньер, он прислушивался, пытался что-то уловить. Затем довёл до щёлкающего тактового сигнала СОС и оставил его постоянно звучащим.

- Зачем?.. - чуть приподнявшись спросил Томико.

- Должны услышать, - Сергей как-то странно смотрел на небольшой пластиковый бокс станции в своих покрасневших от холода руках. - Они обязательно должны услышать там, на «Памире». А может быть и в лагере... на Ледовой?

Сигнал прервался, потом возник вновь и... опять прервался. С отчаянной безумной настойчивостью Варламов нажимал тангенту, пытался таким образом добиться необходимого, подходящего для себя результата.

- Перестань! - выкрикнул очнувшийся Эдик. - Прекрати... Нас обязательно найдут.

- Нет! - Сергей испуганно дёрнул головой. - Они пропустят сигнал. Вдруг пропустят...Ведь могут и пропустить. Надо постоянно... звать, включать. Вдруг пропустят... Не должны! Нет!

- Выруби эту игрушку! - теперь уже не выдержал Томико. - Не дури и займись делом.

Каким именно «делом» совершенно не акцентировалось и оставалось не ясным, но уговоры были не эффективны в такой обстановке. Глядя на Варламова стоило предположить, что человек мало-помалу теряет рассудок найдя среди сплошной безнадёжности окружающей обстановки образ некоего спасения, субъективно значимый и потому совершенно пустой и бесполезный. Человек начинал фанатично верить в то, что лишь от этой безделицы, пищащей и щёлкающей, полностью зависит его существование и жизнь.

Думать и размышлять сейчас о каких-то вечных ценностях, о смысле метафорического Бытия и такой огромной вселенной было полной бессмыслицей. Как говорят, обстановка не располагала. Но я хорошо понимал, что именно в такие моменты, когда угроза демонтажа твоего существования стоит на первом месте и наступает то самое время задуматься о истинности своего существования. Однако же сознание подлым образом начинает играет в странные игры с памятью, отметая весьма важное и цепляясь за несущественные банальности. При этом вся прожитая жизнь растворяется, оставляя лишь малое пятно происходящего момента под названием Настоящее. И тебе кажется, что более ничего не было и не будет...

Именно в такие мгновения все, и в том числе биокиберы, инстинктивно осознают ценность собственного существования, его хрупкость и неповторимость. Ты действительно понимаешь суть этой жизни и того единичного шанса, который дан тебе на ровне с другими, чтобы постигнуть самого себя. Для чего? Да только для того, чтоб уничтожить беспокойство и страх, всё то, что требует быть кем-то, но не собой. Ведь пребывая в целостности, мы обретаем свою самость живя в протекающем мгновении времени. Откидывается множество совершенно ненужных привязанностей и акцентов на пустых словах и действиях других. Отбрасываются мнимые и надуманные задачи и проблемы, и тотчас понимается вся простота существования, где главенствует один принцип - принятие всего сущего, как такового, как ты принимаешь самого себя. А это и есть та настоящая, незапятнанная и надуманная любовь, истинная и не ослепляющая. Любовь...

Наверное, это так...

Думаю, что это так.

Для меня это стало тогда именно - так!

Только после, очень многие люди, стараются забыть тот негативный опыт, который взбудоражил подобные мысли, чтоб истереть из памяти - и о вечном, и о поиске истинного предназначения себя. А главное - о том, что стоит любить жизнь не ради собственной высокомерности, а с пониманием уникальности и мимолётности всего сущего творения, в котором ты есть не первый, а лишь единственный. Вот только причины таких психологических реакций видимо скрываются очень глубоко в природе живых. И редко кто из них пытается разобраться в подобном. Разве что прибывая уже у могилы усопшего собрата люди на мгновение оценивают жизнь с необходимой стороны. Почему? На этот вопрос я не мог и до сих пор не могу найти ответ...

Мои ботинки совершенно вымокли и были наполнены ледяной водой, которая постепенно отнимала чувствительность конечностей. Её температура колебалась от двух до одного градуса тепла, тут же покрываясь тонкой ледяной коркой и оставаясь ужасающе холодной под ней. Я старался не обращать внимание на подобное и тащил, что есть силы, сани с тремя полуживыми людьми. По раскисшей шуге это оказывалось делать очень сложно: воз практически полз на брюхе лишь немногим опираясь на полозья. Увязая, иногда даже по колено, в снежно-водяной жиже, мне приходилось использовать все свои резервы, чтоб только не останавливаться и идти вперёд. Понимание того, что любая короткая задержка может привести к прекращению био-энергетического процесса придавала мне решимости постоянно двигаться дальше, к той цели, которая стояла изначально передо мной. Множество торосов, которые всё чаще стали возникать на нашем пути свидетельствовали о том, что двигался я в верном направлении. Но сколько ещё оставалась до заветных берегов архипелага, было сложно определить. По моим субъективным подсчётам (и ощущениям) за три часа мы смогли продвинуться всего лишь на пять-шесть километров. А впереди ещё оставалось никак не меньше пятнадцати.

Широкая сизая полоса с багряно-сиреневым росчерком заката съёжилась, превратившись в тонкую паутинку исчезающей надежды. А с её исчезновением свою власть стал проявлять юго-западный промозглый ветер, который нёс не столько тепло, как сырость и холодную мелкую морось, тут же намерзающую тонкой коркой. Полуживой Эдик Гинзбург глубоко и тяжело дышал, раскинув руки. Серёга Варламов держал его на своих вытянутых ногах и натянув твёрдый мокрый брезент под самый его подбородок всё жал и жал тангенту радио маяка чутко прислушиваясь к однообразным звукам, нёсшимся из СРП. Томико более-менее придя в себя пытался помогать, толкая кое-как неподатливые сани сзади, опираясь о свёрнутую «палатку», принайтованную в виде спинки. Её основание подкреплял небольшой свёрток из опустошённого НЗ и различных вещей остатков разрезанного спас-плота. Наступившая как-то весьма быстро и незаметно тьма полностью замылила горизонт и теперь я с трудом ориентировался, пытаясь хоть чуточку углядеть уставшим взглядом заснеженные возвышенности Земли Недоступности.

Не знаю, для многих подобное станет звучать довольно странно, но именно в тот момент я чувствовал то, что живые называют счастьем. Именно в тех тяжёлых и жёстких условиях сохранения дееспособности пришло отчётливое понимание всей важности поставленной передо мной задачи, которая теперь почти органично стала сочетаться с условиями проекта «Гермес». А это означало, что основной и не отъемлющей функциональной составляющей являлась именно моя личность.

Что может быть наиболее значимым для живого мыслящего существа, чем всеохватывающее понимание того, что именно в такие моменты ты максимально един с миром составляя с ним одно целое и действуя с ним в едином ритме, что ты выполняешь свою истинную функцию, заложенную изначально и востребованную происходящим.

Мои размышления прервались возгласом, в котором я с трудом узнал голос Сергея Варламова:

- Стой!.. Куда ты идёшь?!

Словно очнувшись от некоего наваждения он прекратил использовать станцию СРП и стал осматриваться.

Почувствовав упругое сопротивление саней и безмерную усталость, я остановился и обернулся. Встопорщив перед собой небольшой сугроб мой воз окончательно застрял, совершенно не желая двигаться далее. Едва вытянув его на покатую возвышенность, зализанную водой и ветром, мне пришлось сбросить лямки и опуститься на колени от преобладающего напряжения. Эдик охнул и очнувшись стал понемногу шевелиться, Томико же куда-то исчез, его не было видно совсем. Вскочив я побежал назад, чувствуя, как в организме происходят необратимые окислительные процессы преобразуя здоровую биоплазмойдную кровь в смертельную отраву, а обморожение проникает во внутрь омертвляя не только поверхностные дермоткани, но и мышечные. Активированная резервная система энергообмена весьма истощилась, а это в скором времени грозило полным прекращением функциональной деятельности.

Нашего штурмана я нашёл всего в нескольких шагах сзади, он лежал ничком, вытянувшись и не подавая признаков жизни. Сосредоточившись на промёрзших рецепторах своих заледеневших и распухших пальцев, я кое как нащупал пульс у него на шее. Жив!..

Тьма и морось навивали полную опустошённость, усталость и смертельную сонливость, которые не желали приходить из-за жуткого холода. Двигаться же дальше было не только невозможно, а попросту нельзя: видимость, пусть даже и под светом звёздного купола с огромнейшей ярко светящейся вытянутой люстрой Млечного пути, оставалась минимальной.

- Что ты от него хочешь? - прошептал Эдик.

- Я?!. Я не хочу сдохнуть в этих льдах! - закричал Варламов.

- Он знает... - начал Гинзбург и запнулся от усталости. - Он точно знает...

- Он?!. А может быть ты?!.

- Сергей успокойся, не трать силы и тепло зря, - отдышавшись посоветовал я. Подтащив Томико к саням, мне пришлось постараться чтоб скоро отыскать химнагреватель для собранной воды.

- Не затыкай мне рот, биохом!

- Он ведёт нас к земле... Там... - Эдик замолчал на полуслове откинув голову назад. Варламова в санях уже не было, он вышел вперёд и словно не замечая холода стал метаться, пытаясь что-то высмотреть.

- Где «там»?! В конце концов, что именно ты хочешь «там» найти, Эд?! - простонал Варламов. - Вокруг лишь снег, холод и сплошной лёд. И везде смерть. Везде!

- Нет, там... есть... Нам обязательно нужно добраться... Макс?... - простонал Эдик. - Маакс?! Тащи нас к земле, архипелаг... уже рядом. Тащи, чёрт тебя дери!..

- Будь ты проклят! - истомно крикнул Варламов и с силой что-то швырнул в даль. - Никто нас не слышат! Не хотят! Забыли...

- Прекрати, - прозвучал еле слышный шёпот Эдика.

Опустошённый Сергей, подойдя к саням, сел рядом и устало привалившись стал тереть лицо. Вначале мне показалось, что он просто хотел нагреть кожу, либо старался избавиться от напряжения, которые его охватило с того момента, как погиб наш «Сервал». Всё оказалось куда как проще...

- Эд?! А ты помнишь...

Ответом ему была тишина. Я старался молчать и совершенно не вмешиваться. Пытаясь немного согреться, я стал прижимать руки к теплеющей пластиковой кружке пар из которой скоро уносился слабым ветром, как только он стал появляться над нагреваемой водой.

- Ту девчонку, - не унимался Варламов, - с кафедры биологии. Она ещё собиралась поступать в аспирантуру... Наслушалась, дурочка, твоих россказней о структурных составляющих ксенологических этнософосов. Решила лететь с нами... Как её звали? Алёна?.. Эй, Эд?!.

- Алина, - донёсся тихий голос.

- Да!.. Точно, Алина; редкое и красивое имя.

Варламов замолчал, и весь начал как-то странно вздрагивать. Его тело охватывала жёсткая и сильная вибрационная волна, которая мешала ему говорить. Обхватив себя руками Сергей скорее всего пытался сдержать тот минимум тепла, которое ещё вырабатывало его тело и продлить тем самым истекающую из него жизнь.

Он подозрительно нарочито и зло рассмеялся, и тут же продолжил:

- Так это был я... Слышишь?!

Ответом ему стало хриплое тяжёлое дыхание.

- А знаешь, зачем я это сделал?.. Совсем не знаешь, вот...

Нарастающий ветер поднимая позёмку шуршал о наледь и еле слышный стон несся по заснеженной пустыне.

- Ревность. Только и всего. Просто - ревность!.. А она, как дура, всё за тобой... Я отговорил её, понимаешь?!. Я!

Голос Сергея звучал в темноте как-то странно, с надрывом, словно подверженный заиканию. Потом прозвучал всхлип...

Томико чуть ожил: еле приоткрыв потрескавшиеся губы он вдохнул горячий пар из кружки. Затем постарался осторожно отхлебнуть и оживившись обхватил дрожащими руками нагретый сосуд. Было слышно, как его зубы клацают о пластиковый край. Усилив зрение, я заметил непонятные лоскуты на его носу и щеках - то оказались струпы отмороженной кожи. Тоже было и с его руками.

- На, - преодолевая холод Томико полез скрюченными пальцами себе за пазуху, - отдашь, когда вернёмся на Базу.

Это оказалось фото его семьи: Селена, в ярко оранжевом тёплом комби с месячным Ди на руках. В голубовато-сером свёртке, аккуратно примощенном рядом с лицом матери, весьма тяжело определить, что именно это младенец живых. Вокруг молодой женщины сверкающий белым серебром ландшафт, сплошь укрытый снегом. И только из-за правого плеча Селены угловато уродливым тёмным пятном выглядывает наш «Памир», сиротливо приютившейся на материковой возвышенности. Улыбка женщины скорее не повод для мгновения оставляемого в вечности, а обычная гримаса из-за слишком яркого солнца.

- Отдашь, - Томико затряс головой, - обязательно...

Кое-как усадив штурмана в сани и положив на него потерявшего сознание Эдика, я взялся за Варламова. Его положение оказалось куда как более печально, чем можно было ожидать, но совсем не в физическом смысле. Сергей поник эмоционально и совершенно перестал двигаться, по-видимому окончательно смерившись с участью погибающего. Подтолкнув его к саням мне пришлось заставлять Варламова помогать тащить воз далее, ободряя лишь одним железным аргументом, что мы на верном пути и только стоит пережить одну единственную, эту ночь. Это слабо работало, в том смысле, что Сергей время от времени лишь только шёл, опустив голову и тяжело дыша. Скорее всего он старался изо всех сил оставаться на ногах тяжело вышагивая вслед за нами. Делая широкие шаги, чтоб не заснуть на ходу и избавиться от холода, Варламов лишь постоянно спотыкался от бессилия.

Мои же старания достичь поставленной цели оказывались из-за внешних условий и стечения обстоятельств малоэффективными. По началу я винил в том себя и свою малоприспособленную к таким передрягам физиологию. Но когда на пути всё чаще стали попадаться разводья, то это по началу придало мне уверенности. Курс был выбран верно, и уже скоро должен был проявиться тёмной полосой свободной от льда каменистый берег первых островов. Однако эти широкие, метров двадцати в диаметре, предательски опасные плеши приходилось долго обходить, тратя и без того последние калории и силы. Да и по середине разводьев всегда змеились тонкие трещины, что говорило о подвижке льдов и близости берега. В определённый момент, где-то впереди, уже стал доноситься редкий противный хруст смыкающихся льдов. Именно там на этих предательски тонких местах образовывались зубья высоких торосов. И именно тогда меня начала мучить мысль о бесполезности цели ввергая тем самым в полную апатию и вялость. Все старания оказывались малоэффективными и усложнялись вновь возникающими природными препятствиями.

Как истинная машина, я теперь задавал себе лишь один вопрос: «Зачем?». И ответ на него можно было отыскать в доступных данных программы Проекта «Гермес» внедрённых в нейронные связи моей памяти.

Солнце, всего каких-то десять минут назад прикоснулось к ровной глади океана и вспыхнув бирюзовым пламенем стало растворяться в мерном накате его вод. Стойкий вечерний бриз наполнял воздух едва ощутимым запахом йода и иссушающей солёностью. Пляж был небольшим; тонкая полоса берега серповидной лентой убегала на несколько сот метров в глубь океана образовывая небольшой мыс с живописной и совершенно миниатюрной бухточкой. Но что самое главное - здесь, кроме вездесущей и надоедливой гальки уже начинал преобладать обычный песок. Его пока ещё не столь мелкие кристаллы от прикосновения пробуждали во мне совсем уже забытые ощущения, а за ними и воспоминания. И были они отнюдь не о Земле.

Особой задачи найти такое место я никогда себе не ставил. Дальняя совсем не восхищала меня, что в свою очередь, никак не предполагало определённого поиска красот для миловидных наслаждений местными пейзажами. Всё произошло очень просто и спонтанно, при очередном возвращении на Станцию. Попытки отыскать биоматериал для синтеза питательного раствора почвы занесли меня слишком далеко от кемпера, так что доводилось свой малогабаритный «Ра» постепенно дотягивать до материковой полосы. Прыгая по одиноким каменистым островкам, экономя запас аккумуляторов и скрываясь от раскатов циклона, зацепившего тогда эту исследуемую область, истрёпанную винтокрылую машину пришлось приземлить здесь, и уже спокойно дожидаться прибытия дежурного мобиля с энерго-эмитерной установкой. Именно в те несколько часов ожидания и открылась мне волшебная красота этого места. Часто наслаждаться великолепием открытого пейзажа я не смел, оправдываясь тем, что такая импульсивная сентиментальность лишь разбалансирует мои настройки на привычный режим работ. Люди подобные впечатления называют по-разному: кто меланхолией, кто - ностальгией или депрессией. Вполне возможно... Но стоило ли мне, организованной биомеханической структуре поддаваться подобным тенденциям? Может быть это излишне и такой путь ведёт прямиком к деструктивности?

Нежность вечернего солнца, затухающая пастель света, ласкающие порывы слабого ветра и вязкость песка создавали во мне странные картины умиротворения и всеобъемлющей гармонии. Подобное одновременно радовало и пугало. Приоритетные задачи работы, я как мог, стал отодвигать на второй план всё более отдавая предпочтение мыслям о неминуемом. И как ни странно, стал подмечать за собой непонятную, волнующую склонность воспринимать внешнюю среду многообразно целостной и сиюминутной картиной. Мир накатывался на меня своей красотой, мимолётностью и неповторимостью. Может быть именно так, в понимании и восхищении всем сущим, и пытается прожит свою последнюю декаду чуть ли не каждый живой на склоне лет. Ведь понимая хрупкость этого мира, всякое мыслящее создание так или иначе осознаёт свою конечность.

На этот раз для того, чтоб добраться сюда, мне пришлось использовать монокорпусную тяжёлую «Манту». Пеленговый маячок «Ра» отозвался довольно скоро и резво, да так, что от неожиданности я дал непозволительно большой крен на левый борт. Размышлять о том, что Аларика совершенно не предупредив скроется в неизвестном направлении, я не хотел. На Станции она выполняла свою определённую функцию и те обязанности, что ей предписывались, и я не мог ограничивать её свободное пространство и время какими-то неясными завышенными требованиями. Постаревший биокибер с функциями сторожа бесперспективной базы может лишь скромно наблюдать и анализировать происходящее, строго следуя лишь в выполнении задач по проекту «Гермес». Стоит справедливо признать, что все те доводы, которые я так отчаянно праведно защищал в разговорах с ней, - и по поводу Дальней, и обязательных полётных отлучек, и даже по поводу подготовки базового комплекса к принятию будущего контингента, - были наполнены весьма слабой аргументацией. И Аларика это понимала ничуть не хуже меня. Но вот догадывалась ли она о том, что мне прекрасно понятна её действительное намерение и цель нахождения на Мире Бертрана? Над этим я задумывался не раз, и не мог найти однозначного ответа.

Странный, какой-то небрежный и едва скрываемый интерес АЛР-027 не только к открытию Дальней, но и к произошедшей истории на Апексе, давали мне достаточно пищи для анализа и размышлений. Тем более, что её внештатное появление так и не было предупреждено. О подтверждении на данном моменте не стоило беспокоиться: отдалённость планеты и временной промежуток для скорого получения авральных радиограмм, делал подобную скрупулёзную процедуру весьма нерентабельной. Так что приходилось ставить упор на собственную логику и предположения, надеясь, что они будут верными.

Девушку я заметил ещё издали. Она не шевелясь стояла почти у самой кромки мерно накатывающихся волн, которые с шелестом исчезали в песке, не оставляя после себя даже белых полос растворяющейся пены. Низ тонкого платья и огромная шёлковая шаль, оголившая одно плечо, вторя ветру, подёргивались время от времени. Обняв себя, Аларика безотрывно смотрела вдаль, в такой бескрайний и малооблачный горизонт, что казалось в мгновения превращалась в неподвижную статую. Жизнь в ней выдавали лишь шевеление коротких волос, которые не столь уже умело были обрезаны, уничтожив, как по мне, во всём образе Аларики прежнюю женственность и миловидность.

Те несколько десятков метров, которые нас разделяли вдоль берега, я шёл медленно и настойчиво. В этот момент ясное понимание того, что нам следует прийти к общему пониманию в исполнении наших программ сформировалось во мне окончательно. Раскрыв цели собственных декад и оперативных заданий необходимо будет выработать эффективный план дальнейших работ на Фор-станции.

Мои шаги замедлил голос девушки, такой пронзительно чёткий и задумчивый, внезапно донёсшийся из-за её спины. Биокибер не оборачивалась, и заслышав моё приближение она заговорила так, как умела читать свои стихи, с расстановкой и мелодичностью:

- Круг небес ослепляет нас блеском своим.

Ни конца, ни начала его мы не зрим.

Этот круг недоступен для логики нашей...

Голос был совсем не громким, но совершенно не соперничал с шумом волн. В нём звучали нотки загадочности и печали.

- ...Меркой разума нашего не измерим, - закончил я, и остановился рядом с ней. - Омар Хайям.

- Это не так важно, Макс. Ты вслушивайся в музыку слов...

- Как ни жаль, я могу уловить лишь такт и рифму. На большее не способен.

Аларика обернулась:

- Действительно, жаль. - Уголки её губ поднялись и тут же сникли, придав мимолётной улыбке слишком искусственный вид. - Меркой разума нашего, - повторила она. - Ты знал, где меня искать.

- Простая логика плюс расчёт, - ответил я. - Пеленг «Ра» зафиксировался с лёгкостью при первом же запросе.

- Рационален как всегда, - сделала вывод Аларика. - У тебя накопилось множество вопросов, которые стоит задать.

- Весьма верный заключение...

- И первое, что тебе так хотелось бы узнать, - перебила она меня, - это о моём появлении здесь?

Девушка прямо и настойчиво смотрела на меня не мигая.

- Отнюдь. Эта мелочь проверяется довольно просто. Меня интересует совершенно иное. - Я отошёл в сторону и чуть приблизился к воде, наслаждаясь бризом и тем спокойствием, которое он приносил. - Мы с тобой прекрасно понимаем, что такое истинная задача биохомов: подчиняться тем программам и установкам, которые были вложены в нашу генно-белковую структуру ещё в Институте при формировании. Наставники и высшее руководство дополняют и проводят определённые корректировки наших программ.

- Говори прямо, Макс, -требовательно сказала Аларика.

- Хорошо, - я повернулся в её сторону. - По моим наблюдениям, твоя основная функциональная деятельность не ограничивается работой учёного. Это столь заметно, что ты даже не пытаешься скрывать подобный интерес. Доступ к архивным материалам о открытии Дальней ты, скорее всего, получила ещё на Земле. Столь специфичные данные не имею грифа «Секретно», однако доступны не каждому, тем более биокиберу УКП (управление Космических поселений) аграрного сектора, и интересовать могут разве что только спецов особых служб. Вот потому у меня возникает само собой разумеющийся вопрос... - я резко замолк, желая выдержать паузу.

- Почему загадка Мира Бертрана не даёт покоя простому микробиологу?

- Нет, - ответил я, и медленно закрутил головой. - Если бы всё было так просто... Твоё любопытство имеет под собой довольно серьёзное основание, и распространяется куда как дальше той странной и парадоксальной гибели поисковика-одиночки.

- Из тебя действительно получился неплохой наблюдатель, но детектив весьма посредственный. Хотя после «Мнемосины», - Аларика небрежно поправила шаль, - ожидали большего.

Подобная откровенность озадачила и насторожила меня. «Мнемосина» была закрытой программой, к истинным целевым задачам которой имело доступ весьма ограниченное число работников ИЭБ. И АЛР-027 уж никак не входила в их число.

- Твоя осведомлённость о экспериментальных работах Института достойна уважения. Не знаю, было ли в это собственный интерес или инициатива извне? Но сейчас не стоит уходить от ответа.

- Глупый, - сказала она. - Мне хочется помочь тебе стать тем, кем ты себе запретил быть. Ведь после истории, произошедшей на Гекате, и ужасной трагедии на Апексе...

- Это был только мой выбор! -остановил я её. - И свою вину я признаю самостоятельно и полностью.

- Наивен и до простоты упрям, - Аларика резко отвернулась. Она вновь стала смотреть в даль океана. - Помнишь, мы с тобой разговаривали о Боге, о том зачем такая нестабильная и мнимая переменная необходима людям, каким образом она влияет на ход их жизней?

- Некоторые из наших с тобой бесед являются довольно неконструктивными, в особенности, для меня, - ответил я. - Такие и подобные им дискуссии есть лишь обмен информацией, в котором нет ни капли действительного понимания истинности поднимаемого вопроса. Что наши знания в сравнении веры живых, на которой базируется их социальная структура?

- Теперь ты начинаешь отклоняться от сути, - девушка поправила шаль и посильнее закуталась в неё. - А ведь в этом и заложен главный смысл того, что тебе так хотелось бы узнать.

Странные слова Аларики имели совершенно скрытый от меня смысл, постигнуть который я сейчас был не в силах. Определённо же, логика, и некое своё, субъективное, значение в них были. Но только к чему сказанное имело отношение для меня всё ещё оставалось загадкой.

- О чём идёт речь? - постарался уточнить я как можно более осторожно.

- Послушай, Макс, ты никогда не задумывался, почему люди выдумали бога? Ведь упоминаемая тобой вера, всего лишь попытка живых оставаться в определённом психологическом состоянии, некоем временном прмежутке, не свойственном их биологическому возрасту. Этакие постаревшие дети, оправдывающие собственные просчёты настойчивым безрассудством и глупостью. Их жизнь наполнена страхами и сомнениями, и лишь потому, что каждый из них не в силах познать собственные возможности и программы. Они стараются жить по чужим примерам и вспоминают о главной задаче лишь в последний момент, когда время уже подходит к полному исходу.

- Мне кажется, что я начинаю подозревать к чему ты ведёшь.

Вглядываясь в даль, Аларика чуть прищурила глаза и быстро заспешила мимо меня по берегу. Она направилась по широкой влажной полосе прибоя освободившейся на мгновение от воды. Только сейчас я заметил, что девушка была босиком: её бледно розовые ступни резво оставляли в укатанном волнами песке мокрые следы, которые тут же исчезали.

- Живые не очень любят своё настоящее, и всегда боятся будущего, - громко сказала она. Что-то подняв, Аларика больше любовалась, чем внимательно разглядывала предмет. - И только потому, что совершенно не знают его. А ведь прошлое всегда не доступно для изменения, так как не имелось на тот момент необходимого опыта оптимального и верного действия.

Подойдя она вложила мне в руку небольшую раковину, мокрую, шершавую, состоящую из кремово белых пластин, наслоенных друг на друга.

- И что остаётся у них? - улыбаясь спросила Аларика. - Лишь надежда. Надежда на то, что всё предстоящее будет более комфортным и лояльным к ним, чем прежнее время. Может быть это и есть их Бог?

- Не думаю, - я вернул девушке раковину. - Подобные домыслы являются лишь твоими не совсем верными выводами... А надежда лишь повод, чувство, которое даёт всем живым возможность продолжать жить, несмотря ни на что.

- Всю свою историю человечество пытается познать себя и окружающий мир вокруг. Но совершенно не через внутренние возможности, а за счёт наружной экспансии и разрушения внешнего. Люди никак не поймут, что они и есть то будущее, к которому так стремятся, и что оно неотвратимо...

- Это стало бы фатализмом для них.

- Почему? - взгляд Аларики выражал наивное удивление. - Ведь всё не так однозначно... Я же говорю не о смирении перед нависающей угрозой. А лишь о том, что есть возможность утвердиться в окончательном выборе с полной ответственностью за предстоящий результат.

- Вряд ли. Людям привычно и интересно открывать будущее, как неизведанную и таинственную среду, пусть и несущую угрозу. Подобное отношение становиться неким смыслом их бытия. А знание результата навевает на них лишь лень и скуку.

- Не хочу соглашаться с тобой. Ведь мы, биохомы существуем в парадигме знаний и рационального понимания времени. Неужели мы скучаем? Или стали менее счастливы, чем живые?

- Счастье биокиберов, как созданий...

- Не стоит, - тихо сказала она, - говорить об этом. Как разумные искусственные создания, мы прекрасно знаем свои задачи, но как ни жаль, не в силах уловить саму суть счастья. И только потому, что наследуем ошибки тех, кто нас создал. Мне же интересно совсем другое: задумывался ли ты когда-нибудь о том, что принцип творца подразумевает под собой образ динамического наблюдателя за созданным творением? А может стоит предположить, что он сам является объектом наблюдения?

Довольно своеобразная тема разговора, навязанная Аларикой, была по началу для меня второстепенной, которой и не стоило придавать столь особого значения. Однако же, понимая природу биокиберов в прямолинейном изложении информации, я теперь старался полностью вникнуть в суть нашей беседы. И начал догадываться, к чему клонит АЛР-027...

- Ты хотела бы знать именно те материалы по делу Гинзбурга, которые не вошли в официальный отчёт?

- С чего ты это взял? - резко спросила она. Перебрасывая в ладонях раковину она в упор смотрела мне в глаза.

- Твой постоянный интерес, - ответил я, и сложил руки за спиной. - Попытки рассуждать на тему парадоксов квантовой механики. Это даёт мне пищу для предположения, что нахождение здесь второго биохома, скорее всего, запланировано. Вот только - зачем?!

- Вопрос весьма актуальный, - сказала Аларика. - Вот смотри, - она подняла ладонь с выставленной словно на постамент находкой. - Это одна из разновидностей местного обитателя. Сейчас я могу поступить с ним как угодно, но актуальной задачи его использовать в каких-либо целях я совершенно не имею. Впрочем, так же проблема стоит и перед тобой.

- Не понимаю...

Намеренно потянув паузу Аларика продолжила:

- И ты, и я относимся к классу машин, мыслящих и действующих совершенно самостоятельно. Но это ещё ничего не означает... - она опустила глаза. - Машины самосовершенствуются, обновляются и само развиваются. Они приобретают и накапливают знания и опыт. Но вот единственное мы пока не в силах достичь, не смотря на наше, уже видимое, превосходство над людьми. Цель - вот то главное, что не даёт нам покоя. Самостоятельное и индивидуальное нахождение задачи. В этом казусе и парадоксе нас гнетёт лишь один единственный вопрос - зачем? Непонимание стремления к абстрактным далям и формам останавливает машины. Проблематика вопросов нам навязывается извне, только для того, чтоб получить от нас же ответ, который мы способны озвучить - то, как всё происходит и всё устроено. Мы с отточенной скрупулёзностью можем исследовать всю вселенную отвечая на вопрос: как всё происходит и взаимодействует? Но вот причины подтолкнувшие к этому для нас совершенно не ясны и алогичны. Вот потому, «зачем?» остаётся за гранью нашего логического рассудка.

Слушая АЛР-027, я начинал понимать, что с усилием стараюсь отстраниться от этой информации. Как ни прискорбно было осознавать, но Аларика говорила о том, что мне так не хотелось воспринимать всю свою жизнь.

- Вот потому ни одна машина никогда не сможет создать собственное произведение искусства по собственной инициативе, оставив эту привилегию в однозначной монополии людей. Иначе же, - размахнувшись девушка кинула раковину в набегавшие воды океана, - творение машины, как это ни жаль, навсегда остаётся бездарным подражанием человеческого гения.

С ней трудно было не согласиться.

- Ты разочарована?

- Скорее подобное ощущение можно назвать сожалением о невозможном.

Внимательно наблюдая за Аларикой, я старался понять и определить суть её непонятной отстранённости в поведении с весьма странным философским настроением.

- Теперь давай опустим лирику и приступим к главному, - решительно начал я. - И надеюсь, что информацию ты сможешь предоставить в полном объёме.

- Возможно. Но с одним условием, - Аларика по своей привычке склонила голову на бок.

- Довольно своеобразная манера ведения обмена данными.

- У меня просто нет иного способа заставить тебя выдать необходимое.

Соглашаясь на подобное взаимодействие, - впрочем, как и сама Аларика - я попадал в ловушку. Она хотела получить те немногие остаточные материал, которые не вошли в Дело о гибели группы Эдика. Меня же особо остро интересовало, кто именно являлся истинным куратором биохома под номером АЛР-027. Ведь некоторые факты, косвенно, - или вообще, никак - касавшиеся гибели людей были попросту не преданы мной огласки. В подобном умолчании, я не винил себя, так как наводящих вопросов, относительно того, что визуально фиксировалось на Архипелаге, поднято не было. Спецов Космофлота заботили лишь рабочие формальности, выполняя которые они старались побыстрей закрыть дело и забыть трагедию, как незадачливую внештатную ситуацию.

- Итак, - начал я, - Тебе хотелось бы услышать о самом моменте гибели всех членов экспедиционной группы Гинзбурга?

- Почти, - Аларика выпрямила голову. - Смерть довольно странное свойство материи. И весьма устрашающее живых. Оставим это на потом. Сейчас меня интересует другое... Там, на Апексе, когда вас смогли отыскать, ещё за шесть часов до прилёта катера, ты наблюдал кое-что на одном из островов Архипелага. Это верно?

- Однозначно.

- Из твоего ответа следует сделать вывод, что видимое тобой было изначально искомым? А алгоритмические расчёты должны были привести всех вас к необходимому результату?

- Гибель людей не входила в основную конфигурацию формулы, но составляла её часть, как возможность.

- Так ты знал, что всё произойдёт именно так?

- Скорее, это был один из основных вариантов развития событий, находящийся в большем приоритете.

- И имя сему приоритету - программа проекта «Гермес»?

- Так ты знаешь и об этом? - спросил я. Аларика пожала плечами и молча ждала продолжения. - Я плохой рассказчик и с трудом передаю все оттенки и нюансы, которые бы оживляли повествование.

- Не беда... У нас есть ещё немного времени, - девушка села на песок, - для того, чтоб обговорить многое. Ты ведь не откидывал той возможности, что на станции может появиться ещё кто-то?

- Совершенно верно, - я сел рядом с ней и стал любоваться закатом.

- Значит, ты знал о том, что подобный разговор будет неотвратим и произойдёт именно здесь? Как тогда, на Тиамат - с Бертом и Дюрангом...

Подтянув ноги к груди, Аларика положила подбородок на колени приготовившись услышать то, что было известно только лишь мне.

Постепенно утихнув, ветер заметно стал менять своё направление. Слабо докатываясь мелкими порывами с берегов Архипелага, он промозглой сыростью и мелкой моросью стал окутывать меня. Предрассветные звёзды скрывались в странном мареве затянувшем небе. Еле прорывая невесомую пелену, они расплывались предательски затухающими искорками. До восхода местного солнца оставалось ещё более часа, и с его появлением следовало ждать изменения погоды, и отнюдь не в лудшую сторону. Однозначно, стоило ожидать понижение температуры. Для меня это ничего хорошего не предвещало. Процесс окисления в организме уже перешёл в критический, превращая щелочную биоплазмотическую смесь в отраву. На лице и кистях ставших тёмно-фиолетовыми появилось сильное шелушение и струпья омертвевшей кожи. За всеми этими признаками, как неотвратимое следствие, уже в ближайшие часы должна была последовать остановка очень многих био-химических и физиологических функций моего носителя. Охлаждение, обморожение и полная асфиксия, именно они будут окончательным приговором, который в конце концов, даст биокиберу МК-7 истинное понимание того, что же такое деактивация, процесс истечения активной стадии из живого. Последовательно проходя определённые этапы разрушения, я всё же удосужился дойти до грани, наступление которой люди часто называют смертью.

Прерывисто и натужно дыша, я старательно всматривался в горизонт, и не обращая внимание на усталость и холод, продолжал кое-как двигаться приближаясь к видневшемся уже в нескольких сотнях метрах прибрежным камням. Скалы у береговой линии создавали вид неприступной кряжистой стены высотой не менее ста метров, подступившей к застывшему океану почти вплотную.

Почему мысли о окончании жизненного срока так явно стали волновать меня сейчас? Боялся ли я этого, или просто старался понять, что же может существовать за такой загадочной гранью, там, где сознание исчезнет навсегда, а процесс мышление отвергается простой логикой? Что же в конечном итоге остаться после полной остановки активной мыслительной стадии?

Оглянувшись, я различил работающие шашки ПСНД (патрон дымовой спасательный). Три высоких пепельно-коричневых столба клубящегося дыма, даже с расстояния в полдюжины километров, хорошо различались на фоне тонкой полосы рассвета. Надежда на то, что наверняка начавшая наш поиск группа с «Памира», обнаружит слабые голоса браслетов пеленг-регистров, у меня была слишком малой. Вот потому пришлось задействовать более заметные сигналы, которые согласно инструкции должны активно проработать чуть менее шести часов. За такой период времени вполне возможно обнаружить и зафиксировать с орбиты локальную точку странной активности. С совершенно непонятной, и неясной для себя натугой, я продолжал смотреть, стараясь осознать что-то с трудом понимаемое: неужели только задача внедрённой программы Проекта всю эту долгую декаду вела - и влекла, - меня к искомому месту на этой планете, к этому самому Архипелагу? Ведь даже самое трагическое, особое и непререкаемо главное событие, как гибель людей, никак не смогло остановить меня от такого безумного стремления, чтоб исполнить предназначенное? Всего за несколько стандартных лет эти трое живых стали для меня весьма близкими друзьями и наставниками!

Эдик Гинсбург, Томико Гава и Серёга Варламов... Последний держался ещё около часа, после того, как двое уже замёрзли. В последние несколько часов своей жизни он перестал даже стонать и не произносил ни слова, не пытаясь выражать боль и холод. Вытащив своих замерших товарищей из импровизированных нарт, Сергей постарался уложить их окоченевшие тела около одной из высоких льдин тороса. Далее он скинул небольшой отрезок брезента и попытался его укрепить крупными осколками льда, видимо, чтоб обозначить место. Но те с трудом поддавались стараниям. От затраченных сил Варламов потерял сознание и измождённый свалился тут же. Мне пришлось подтаскивать его обратно к саням и усадив кое-как привязать для безопасности. Варламов не приходил в себя долго, он словно спал. Время от времени я оборачивался, стараясь хоть таким образом контролировать его состояние. Продвигаться теперь стало гораздо легче, а потому быстрее прежнего, но острые бугры столкнувшихся и застывших льдин на моём пути всё так же настойчиво не давали идти более-менее нормально.

И в тот самый момент, когда темнота только начала сменяться серостью предрассветных сумерек, передо мной открылось совершенно ровное поле, практически не имевшее ни единого излома на своём покрывале. Казалось оно тянулось теперь до самого берега, и можно было без особых усилий достичь долгожданной цели. Отдышавшись и стараясь задействовать оставшиеся в себе силы, я потянул за постромки свой воз и наконец выбравшись на ровную поверхность решил обернуться. Тело Сергея неестественно дёргалось. Его била мелкая дрожь, быстро перешедшая в конвульсии... Сделать что-либо было уже бесполезно, да и мои старания и способности без примитивных средств медикаментозной помощи оказались лишь пустой тратой времени. Смириться со смертью возможно, но вот остановить её неумолимый ход - никак!

В тот момент во мне не было определённых эмоциональных элементов, способных откликнуться на потерю людей. Может стоило искать объяснения в том, что я сам находился на грани между физиологической дисфункцией и вялой динамикой существования с чётким выполнением задач вложенной в меня программами Проекта.

Задерживаться я не стал: проверил пульс и температуру дермосенсорами - и с сожалением констатировал смерть последнего человека нашей группы. Ровная плешь среди торосов оказалась небольшой, хватило двухсот шагов, чтобы добраться до её противоположного края. Однако я стал подмечать странное изменение цветовой гаммы настового покрова, от естественного голубовато-белого к розовому, и дальше, с переходом в графитово сиреневую ломкую ледяную корку. Подобные аномалии говорили только об одном - перемены изменения цвета могли быть вызваны осадками от воздействия искусственного характера. То есть, радиационными выбросами технической структуры. Природа весьма редко способна похвастать подобными «талантами», тем более на Апексе. Разве что, стоило предположить, как вариант, о гигантском облаке серы, разбуженного совсем недавно вулкана спецами экспедиции, и неимоверно быстро появившемуся именно в нашем районе локации. Довольно странно и весьма неестественно. Для такого предположения необходимо было учитывать многие метеорологические данные, которыми, как ни жаль, я не обладал. Да и на выпавший вулканический пепел столь странного цвета оставался загадкой.

Подобные следы мне говорили лишь об одном: то, что так стремился отыскать Эдик, вполне возможно находилось именно на островах этого Архипелага. И все те вспышки, и световые зацветки ночного неба однозначно подтверждали его смелые предположение о взлётах неизвестных, по крайней мере нам, гиперсветовых кораблей. Их принадлежность оставалась под вопросом давая прекрасную почву для шатких гипотез и совершенно бурных фантазий. Будущий и предполагаемый контакт с иной цивилизацией уж слишком восхищал оптимистично настроенных ксенологов и небольшую когорту их ярых сторонников. Именно для того, чтоб избежать некоторых ненужных последствий от возможных действий этой неудержимой братии и был выдвинут проект под названием «Гермес».

Он возник по острой необходимости, как некая ответная реакция исследовательского отдела Космофлота на многие рапорты и отчёты экспедиционных групп, которые им сбрасывали в виде вторичного материала об инспектируемых терра объектах. Командование ОИР (отдел Исследования и разведки Космофлота) с особыми промедлениями и неохотой отправляли к далёким планетарным мирам даже малотоннажные рейдеры, надеясь в ближайших перспективах организовать действительно крупные разведочные десанты. Необходимы были громкие победы в виде нахождения свободных от населения планет землеподобного типа для массовой колонизации, или для обычной сырьевой добычи ископаемых. Основным фактором тому являлось обязательное и полное отсутствие местного населения в виде аборигенов. И совершенно никак в эту формулу не входили материальные останки с совершенно ненужными загадками исчезнувших жителей открытого объекта. Иметь дело с археологическим материалом брались с огромной охотой лишь представители и специалисты ИКК (Институту ксенологических культур). Они-то и били тревогу, требуя от Высшего Коллегиального Совета трезвой реакции на рапорты поисковиков и десантных групп, складируемые в архивах Космофлота. Надежды на долгожданное формирование полноценных научных экспедиций в Дальний и Сверхдальний Экстерр подогревали многих из них. Приводимые ксенологами доводы, как всегда, были вески лишь для самих спецов Института и тех, кто их поддерживал, но по странности, слабы для остальных особых космослужб. Да, в прошлом мы, человечество искали полноценного контакта с равными нам, но натыкались только на минимально развитые зачатки инопланетных рас. Нам требовалось достойное и равное общение и объединение сил в исследовании открытого мира, галактики, космоса. Приходилось пока что довольствоваться тем, что попадалось, оставаясь то ли на правах сторонних наблюдателей, то ли с наименьшими силами - в стерильном качестве мудрых наставников. И идея Великого Контактах отходила на вторые, а то и третьестепенные планы, теряясь в размытом и неизвестном будущем. Известия о обнаруженных дольменах и менгирах чужого зодчества неясного назначения и примитивной наскальной живописью откладывались в дальние углы, как мешающие активному действию Космофлота в изучении неизвестных областей нашей Галактики и не имеющих особо важного значения для дальнейших исследований.

Подхлестнулось, казалось бы уже становившееся безнадёжным дело, с совершенно особой стороны. Управление внеземных поселений (УВП) вдруг стало поднимать проблему о поиске затерянных колоний. Свои аргументы администрация Управления объясняло тем, что были обнаружены материалы многолетней давности об отправке в сверхдальнее Пространство нескольких малых флотилий кораблей, перевозивших тысячи переселенцев для локальной колонизации неизвестных планет. Отчёты поисковиков-инспектологов и групп, ведущих разведки мало перспективных терро объектов, предоставляли большой потенциальный пласт для осмысления возникшей проблемы. Обнаружения опустевших модулей и случайно обнаруженные поселения, явно относящиеся к земному типу, подтолкнуло руководство УВП к созданию собственного проекта, основой которого могли стать документы и материалы, которые должны были предоставить ксенологи. Вполне возможно, что рялитевиские скорости ушедших когда-то с Земли кораблей для засеивания звёзд и субъективный фактор времени, могли сыграть свою коварную роль. Ведь только совсем недавно мы стали находить, пускай пока и случайно, отсталые как в культурном, так и в техническом развитии, поселения землян. Затерянные в огромных просторах космоса, забытые, потерянные, но развивающиеся в самостоятельную и действенную единицу человечества. Вступив с ними в контакт, мы смогли бы укрепить свои позиции, как единый и могущественный разумный вид для полномасштабной и полноценной экспансии всей Галактики.

Теперь дело оставалось совсем за малым: стоило найти именно тех, кто сможет, словно атлант, удержать особую ношу активного поиска и полноценного диалога с заведомо потенциальными блудными детьми человечества. Вот так к проекту, рабочим названием которого стало имя греческого бога тайн, загадок и посредничества, привлекли специалистов Института Экспериментальной Бионики, а вместе с ними и некоторые тестовые модели биокиберов. Нас, биохомов, оказавшихся на службе Проекта было всего четверо. Но вот истинной информации и материалов о возможных взаимодействиях с внешними условиями и результаты, которые могли от этого последовать, никто из этой четвёрки не имел. Мы совершенно не ведали о друг друге ничего, кроме участия в программе. Подобная автономность, по замыслу ксенологов, должна была привести к аналитической уникальности и оригинальности последующих действий. О эффективности Проекта я с трудом мог судить, но зная основные его задачи стоило признать его насущную необходимость.

Я прервал медленный бег своих воспоминаний...

Возникающие в моём мозгу вопросы постоянно натыкались на некое условие, что мне совершенно не хватало сил давать рациональные ответы на самые простые вопросы. Самосохранение и выживание отчего-то стали для меня вторичными, и я с особым рвением и совершенно смиренно подчинялся внутренней программе, подталкивающей меня к завершению жизненного цикла. И только ради того, чтоб добраться, узнать, обнаружить то, что могло скрываться на одном из островов Архипелага. Вопреки собственного функционирования!

Рассветы на Апексе вычурно затяжные, прекрасны своей однообразной красотой. Но именно этот казался мне самым долгим и совершенно обычным. Застал он меня почти у самого берега. Едва переставляя ноги, я медленно приближался к долгожданной суще, обходя стороной высокие острые торосы и широкие трещины во льду. Отчего-то снег здесь не искрился той белизной, который на протяжении всего пути сопровождал нас. Подтаявший, превратившейся в болотные цвета подмёрзшую жижу, он застыл множеством неровностей и тут же ломался при неосторожной нагрузке. Утренняя полоса восхода за моей спиной постепенно стала приоткрывать небольшую гряду скального образования. Это оказывались прибрежные скалы, довольно высокие, преодолеть которые мне уже вряд ли суждено было когда-нибудь. Часто останавливаясь, и подобным образом стараясь сохранить свой энергоресурс, я стал всматриваться в даль, и хотя бы так, постараться сохранять в определённых нейронах памяти обозримое, тем самым непосредственно следуя программе исследования. Произведя такой скоротечный визуальный мониторинг, я старался двигаться дальше.

Скалы были довольно отвесными, весьма сильно испещрёнными множеством морщин продольных разломов и впадин. Тёмные, выветренные, изъеденные влагой и холодом они непоколебимой стеной вставали между мной и постоянной динамикой, которая стоило сохранять ради состояния активного функционирования. Знание того, что спасательная группа с «Памира» постарается найти своих пропавших коллег, у меня было совершенно однозначное, основанное на логике и понимании происходящей ситуации. А потому, стоило лишь дождаться людей и при этом не тратя времени зря, постараться действовать, исполняя программу Проекта. Я предполагал, что при благополучных условиях, вероятность дождаться спасения была весьма высока. Но для этого могла возникнуть лишь одна проблема. И она заключалась в том, что, как и все искусственно созданные интеллектуальные системы, биокиберы являли собой сублимированный продукт человеческого разума. Основные задачи, заложенные в синоптически молекулярные связи, требуют от биохомов определённой реакции, лежащей в плоскости активного эмоционального восприятия. Но это часто оказывается не так, и наедине с самими собой мы признаём полное равнодушие к окружающему миру, его тайнам, условиям и изменениям. Стоило признать, что нас, в отличие от людей, он интересует лишь как прагматичных естествоиспытателей. Подобно тому, как всё живое в природе имеет свои функциональные задачи экологического равновесия и гармонии, так и мы соотносим в нём себя. Правда, с трудом понимая свою основную функцию, свой главный принцип существования. То есть проще говоря, я стал предполагать в себе самом будущее сомнение, готовые остановить работу по исследованию и выполнению вложенных программ. Да, существуют цели и задачи, регулируемые теми алгоритмами, которые

интегрированы в геном с самого моего появления. Но они лишь являются внешними, искусственными факторами, навязанными извне моими создателями. Может быть стоило определить их более радикальным термином, как побочные. Тогда исчезал я сам, становясь практически ничем, лишь пустой оболочкой с физиолептическим набором функций.

Зафиксировав подобную мысль и с огромными усилиями пытаясь оставаться в сознании, я с трудом переставлял оледеневшие ноги. Ярким заревом свет утреннего солнца буквально вырвался из-за горизонта, и блёклая серая тень передо мной мгновенно преобразилась, нервно запрыгав по неровному насту. Остановившись, и тем самым пытаясь сэкономить силы, я постарался оглянуться. Безотрывно смотреть на разгорающуюся зарю на Апексе всегда было весьма непросто, а сейчас уж тем более: сенсоры глаз и фокусировки зрения плохо слушались, получая постоянное раздражения сетчатки в виде ослепительных бликов, после которых приходилось опускать голову и часто моргать. Пришлось смежить веки и так смотреть горизонт.

Окончательно отдышавшись, я продолжил свой путь, решив в конце концов, достичь при любых условиях такой близкий и одновременно недостижимый, берег. Свет солнца помогал мне в том, освещая всё больше прибрежные скалы, и тем самым делая их визуально ближе.

Странный блеск вначале совершенно не привлёк моего внимания. Стараясь не отвлекаться, я ставил своей задачей двигаться, на сколько это возможно, максимально стабильно и размеренно. Но непонятные всполохи, начавшиеся как кратковременные, приобрели фактор постоянства и стали весьма продолжительными. Наконец с усилием оторвав свой взгляд от неровного льда, и стараясь смотреть сквозь плотную паутину своего дыхания, я всё же смог разглядеть нечто непонятное.

По началу образование казалось единой структурой со скалой, тёмной, грубой, иззубренной каменной массой, вздымавшейся вверх изуродованной монолитной стеной из светлого покрывала льда. В первые моменты её даже не было заметно, и обнаруживала она себя лишь яркими отблесками освещённого металла, видимыми под определённым углом. Но стоило приглядеться и в этой природной громаде начинала проясняться не менее гигантская конструкция, которой явно было присуще искусственное происхождение. Вытянутое, округлое, циклопическое строение внушало удивление и трепет своими размерами. Впечатление создавалось такое, будто оно вросло, буквально впаялось инородной плотью в каменную твердь. Трещины, выбоины и расщелины при игре света и тени создавали странное и впечатляющее зрелище, которое при свете зари отливало всё более ярким ртутно серым блеском. Заворожённый зрелищем, я несколько минут пытался понять, что же вдруг открывала мне игра природных сил на самом деле. Ни концентрации, ни анализа, ни мысли...

Видение закончилось быстро. Поднявшееся выше местное солнце укрыло образование предательской полутёмной тенью теперь уже ставшего совершенно заметным выступа, возникшем вдруг и образовавшего за счёт игры света некую глубокую нишу.

Постаравшись обозначить хоть какие-то ориентиры, я направился именно в ту сторону, где только что проявилось увиденное. Укрытые льдом и снегом прибрежные глыбы стали преграждать путь всё чаще, мешая продвигаться и сбивая тем самым темп. Обходя в который раз одну из них, я наткнулся на целую гряду камней помельче, через которые стал продираться, пытаясь найти удобный проход между них. Ободрав обмороженные руки мне всё же удалось протиснуться и соскользнуть на противоположную сторону. И тут же свалиться в ледяную воду проломив тонкую наледь небольшой промоины, начавшей змеиться пока всего на несколько десятков метров. Благо вода доходила лишь до самого подбородка, и я смог с уверенностью ощутить под ногами дно. Но всё же выбраться на берег мне стоило огромных усилий. Обледеневшая узенькая полоска галечного берега с массивной скальной стеной казалась заветным спасением. Весь мокрый, замерзающий и терпящий абсолютное переохлаждение, я наконец-то добрался до открытой поверхности и свалившись ничком отключил сознание, вводя свой носитель в спасительную летаргию. Подобную процедуру необходимо было провести, иначе продолжающиеся процессы окисления обязательно привели бы к летальному исходу. Это стоило предотвратить как можно скорее.

Вечерний ветер играл волосами девушки, стараясь короткими прядями обвивать ей лицо. Аларика не обращая на это внимания пристально и с вниманием смотрела на меня. Мягкий тембр голоса АЛР-027 будто вторил бризу.

- И что же произошло дальше? - спросила она. - Ты нашёл, что искал?

Девушка сидела всё так же, склонив голову на поднятые колени.

Пожав рефлекторно плечами, я ответил совершенно откровенно:

- Не знаю, если судить честно. Даже себе самому я чётко не могу вразумительно дать ответ.

Отвернувшись и устремив взгляд к далёкому алеющему от заката горизонту, я с странной вибрацией, возникшей внутри, вспоминал прошедшее. Высокая полоса на стыке двух стихий наполнялась багровыми тёмными тонами наступающего вечера.

- Неужели ты на столько не доверяешь собственной памяти?

- Скорее восприятию, - поправил я её. - Виденное могло оказаться иллюзорной проекцией, которое грозило перейти в корреляцию.

- И ты не можешь предположить, чем именно это было? - тихо спросила Аларика.

- Боюсь, я разочарую тебя.

- Странно...

- Моим искренним ответом будет - нет, - мне пришлось повернуться к собеседнице. - Я не склонен строить догадки и гипотезы. А основываться только лишь на видении, порождённом светом и тенью, значит обрекать себя на ошибки и мнимые надежды в исполнении программы.

- Но как же твоя память, - всё ещё недоумевала Аларика, - ведь мнемосканирование должно было выявить каждое мгновение, которое фиксировал твой мозг.

- После возвращения подобные вопросы ты сможешь задать специалистам Института. Только они способны дать по этому случаю ответ. - От промелькнувшей догадки я рефлекторно поджал губы. - Разве что, ты так же входишь в число лиц, ознакомленных с задачами Проекта?

Девушка поднялась. В ней явно проглядывалось напряжение, которое с каждой минутой всё возрастало. И это начинало беспокоить меня.

- Тебя быстро нашли? - спросила она.

- Не знаю, так как не способен зафиксировать действительную точку отсчёта. Меня подобрала мобильная «подушка» с катера. Далее же, тебе наверняка, всё известно.

Аларика едва кивнула в ответ:

- Достака на «Памир» и переброска «Армстронгом» на Мецею - 2.

- Потом Институт... Там, уже во время следствия, я узнал, что на мои поиски потратили несколько часов. Хотя, ты прекрасно знаешь, что любого из нас легко можно найти где угодно на фиксируемом объекте, по индивидуальному сигналу, даже без пеленг-браслета.

- Так и они не смогли обнаружить то, что ты видел?

- Увы, - резко перебил я её, - спасателям было не до местных красот и их загадок. Тем более, что от предполагаемого места видения, по странному стечению обстоятельств, я оказался в восьмистах метрах левее. Именно такие координаты выдало сканирование мозга. А выдавать ложную и необоснованную информацию людям, мне кажется, не имеет рационального смысла.

- Так ли уж? - быстрая улыбка проскользнула по губам Аларики.

- Почему? - спросил я. Находясь рядом мы почти соприкасались друг друга. В этом было определённо что-то странное: ощущалось некое единство и одновременно, полная непохожесть - старый биокибер, продукт человеческой мысли и гения, труд многих людей ИЭБ (Институт экспериментальной бионики), и биохом новой генерации, существо какого-то иного порядка. - Почему ты так настойчиво хочешь знать?..

- Я постараюсь объяснить, но для тебя это мало что изменит. Скорее всего, ты так и останешься в своей пещере Платона, - ответила Аларика. Она мимолётом огляделась. - Похоже сегодняшний вечер стал для нас временем откровений.

- Надеюсь, - медленно произнёс я.

Чуть отойдя, АЛР-027 взволнованно скрестила пальцы и опустила взгляд.

- Всё началось с того, что в определённый момент времени перед нами встала одна из тех главных задач, которая была определена ещё с самого начала. Её концепция выражалась в последовательной взаимозависимой цепочке: развитие - поиск - контакт. Кто явился автором именно такой формулировки удалось раскрыть гораздо позже. А пока, мы принялись неукоснительно и чётко выполнять намеченное, пытаясь отыскать и вступить в равноправный контакт с ментально развитой цивилизацией разумных.

Пытаясь чётко воспринимать услышанное, я старался внимательно смотреть на собеседницу. Моя логика дала сбой в определении проблемы. Оказалось, что я ошибся очень во многом, и в первую очередь в том, кем истинно была Аларика.

- Я понимаю тебя сейчас, - чуть промолчав продолжила она. - Ты предполагал появления гостя на Дальней. Но совершенно не мог знать, кем в действительности он может оказаться, а уж тем более откуда. Прости, - Аларика сжала губы, - но я не имею никакого отношения к проекту «Гермес», и уж тем более к Институту.

Говорить о том, что я был поражён, означало признать с полной ответственностью перед самим собой, что ты стал совершенно неэффективный став на шаг ближе к окончательному демонтажу.

- Вот видишь, я же предупреждала тебя...

Этот биохом словно бы читала мои мысли.

- Я...мне... - внутри появилась странная блокировка, мешающая чётко сформулировать мысль. - Так кто же ты?

- Может быть стоит спросить по-иному?

- АЛР, твои загадки пафосны и отдают наигранной интригой.

- Мы часто с тобой, - и даже сегодня - говорили о людях, определённом понимании концепции Создателя, как демиурга и принципе наблюдателя. Но совершенно не касались собственной сути. Ну может быть лишь отчасти...

- Постой... - постарался я её перебить. На мой взгляд, она вновь уводила разговор в сторону, интересующую только её. Подобным образом манипулируя словами и фактами могли делать лишь живые.

- Не торопись, мне просто очень хочется освежить твою память и напомнить о произошедшем тогда, на Гекате.

- Что это может дать? - удивился я.

Она оставалась настойчивой, не отвечая прямо на мои вопросы.

- Вспомни теорию сингулярности тектонических узлов, о которой тебе рассказал Берт?

Я молчал, стараясь ясно выстроить последовательность давних событий.

- Разве тебя ничего не удивляет и совершенно не беспокоят истинные причины отправки на «Медузу»? Почему именно ты оказался там, у корреляционной точки выхода? Или тебе так откровенно хочется думать, что всему виной лишь алгоритмика «Мнемосины» внедрённой в твой мозг?

- Знаешь, - начал я, - у меня весьма противоположные желания: выслушать тебя до конца, и в тот же момент, заставить замолчать.

- Весьма занятно, - хмыкнула Аларика. - Однако, этот разговор был так же неизбежен, как и встреча здесь. - Прищур её глаз настораживал и не давал мне покоя. - Вспомни сирен, их нейтринную структуру, предположительно порождённую узловыми точками планеты. Как оказалось, подобная форма жизнеобразования не является уж столь оригинальной и неповторимой.

- Ты хочешь сказать, что похожие им создания существуют и ещё где-то?

- А разве не стоит взять на себя смелость и допустить такую весьма крамольную мысль, что огромные просторы нашей Галактики отнюдь не ограничены такими планетами, которые способны породить собственную жизнь? - саркастические нотки в её голосе не могли скрыться от меня. - Люди присвоили себе главенство и возвели пантеон собственной сверхразумности. На основании чего?! Только потому, что смогли вырваться к звёздам и раскрыть узкую щель в исследовании Дальнего Экстерра?

- Мы не знаем многого, - попытался парировать я. - А если бы и были осведомлены хотя бы об нескольких, то давно бы занимались проблемами контакта...

Закончить фразу мне не дала определённая мысль. Сводилась она к тому, что планет с определёнными условиями для проявления потенциально разумных форм жизни, существовало предостаточно. И упомянутая Геката так же вполне естественно претендовала на подобный статус. Но, как оказывалось, многие из них не способны были, по причине совершенно различных экологических факторов, породить изначальный процесс евгеники для возникновения настоящего разума. Именно потому о полноценном контакте с образованиями под названием «сирены», или НД, как ещё и более официально их называли, строящемся на разумном и логическом обмене информации, не стоило надеяться в ближайшие сотни стандартных лет. Однако, весь начатый разговор имел совершенно иную направленность, и если брать во внимание то, о чём говорила АЛР-027, сводился он не к философским рефлексиям по поводу возникновения во вселенной близкого нам разума, а к чему-то совершенно иному.

- Итак, - словно подытоживала сказанное Аларика, - вопрос стоило бы сформулировать с небольшой корректировкой: «Кем же на самом деле является некто, называющий себя биохомом Максимилияном?».

В наступившее мгновение мне очень хотелось, чтобы подобный вопрос оказался лишь очередным тестовым испытанием по теории Тьюринга.

- Это одна из последних проверок перед окончательной деструкцией? - спокойно спросил я.

- Вполне логичный вывод в подобной ситуации. Но тебе, Макс, стоит попытаться ответить на поставленный мной вопрос. И прежде - самому себе.

Отвернувшись, я отошёл на несколько шагов от Аларики, пытаясь понять совершенно неизвестную и странную для меня, некую, правду. Каковы были истинные причины возникновения подобного казуса, где один биохом пытался ввести в парадоксальную дилемму другого, для меня оставалось полной загадкой.

- Боюсь, что тебе вряд ли удастся сделать это самостоятельно, - девушка оставалась стоять на месте. - Всё началось с того, - начала АЛР, - что часть биоматериала сирен была всё же доставлена в ИЭБ и синтезирована. Ничего дельного из многочисленных проб не вышло: полученные образцы либо исчезали, либо превращались в остатки погибающих в течении нескольких минут грибковых образований. - Девушка замолчала. Потом продолжила словно невпопад: - О скрещивании с белковым геномом биокиберов никто и не задумывался тогда.

- Так значит я...

- Нет! - резко прервала меня она. - Случайность... Вернее, очередной эксперимент по программированию полуфабриката, почти не имеющего ничего общего с сиренами Гекаты. Почти... Кроме атомно-молекулярной памяти. Спецы Института хотели заполучить чистый материал путём синтеза, при этом параллельно программируя полученное для более медленного процесса распада. По началу что-то получалось, а что-то не очень. Потом возникла идея воздействовать на получаемую структуру программой по выращиванию биохомов. Хотели проследить за реакцией чужого генома на подобное внешнее влияние. Так на свет появился Макс, биохом МК-07.

Наступившую паузу заполнял громкий шорох прибоя.

- А потом? - спросил я. - Берт?..

Аларика отрицательно замотала головой.

- Случайность, - тихо повторила она.

- Опять? - попытался уточнить я.

- Берт, это уже совершенно другой эксперимент. Тек, кто создавал тебя, в первую очередь стремились открыть, если можно так назвать, генетическую составляющую НД, определённую память, активировать её для информационного считывания. Вот потому, милый Макс, ты и оказался на Гекате: искусственный нейтринный дубль без собственного сознания. - АЛР смотрела на меня. - Пойми, ведь в том, чтобы получше понять природу и суть работы тектонических узлов были заинтересованы не только ксенологи в ИКИ, но и многие в Космофлоте, и даже в Высшем Совете. Но по факту...

По факту, проект «Мнемосина» провалился и закончился моим фиаско. Вспоминая выводы комиссии стоило понять, что экспериментаторы ошиблись в своих предположениях, совершенно напрасно уповая на чудо. Ведь в науке чудес не бывает, есть лишь постоянная настойчивость и практика.

- Значит я, как оказывается, был не только случайностью, но и надеждой.

- Жаль, что беспочвенной, - Аларика едва сдерживала непонятную для меня улыбку. - У Берта всё вышло куда как лучше.

- Почему?

- Он иной... Но об этом ты сможешь у него сам узнать.

- После последней нашей встречи, прошёл довольно большой промежуток времени. И я, вполне рационально и естественно стал предполагать, что очередной разговор уже и не понадобиться.

- Отчего так?

- Тогда, на Тиамат, было сказано многое...Только мне всё же хотелось бы знать, кем же являешься ты и кого представляешь?

- На данном этапе нас можно назвать посредниками, особым продуктом экспериментального скрещивания живых кристаллических структур иной экосферы и искусственно выращенных белково-углеродистых соединений планеты Земля. Если хочешь, то мы являем собой совершенно иную, новую, генерацию биохомов.

Внезапно от тела Аларики начало исходить невыносимо яркое сияние. Погаснувший свет поглотил девушку, оставив на песке лишь следы её ступней. Затем её голос совершенно спокойно вновь зазвучал, но уже за моей спиной:

- В своё время, одна из планет Крайнего сектора была засеяна несколькими модулями с находящимися в глубокой гибернации биокиберами. Берт обнаружил один из них и вывел на стадию расконсервации. Затем началась работа по поиску тех самых тектонических узлов... И как оказалось, не зря.

Обернувшись, я увидел, как образ Аларики из блёкло прозрачно стал конденсироваться и вновь обретать привычные видимые и плотные формы.

- Надеюсь, ты не собираешься теперь и впредь исчезать подобным образом?

- Только ради примера, чтоб ты имел наглядное представление, каким образом я смогла добраться сюда. Хотя, - девушка задумчиво посмотрела в сторону далёкого горизонта, - это было не так уж и просто.

Загадочная странность появления лишнего пассажира на борту почтовой капсулы, пусть на немного, но всё же приблизилась к долгожданной разгадке.

- Почему всего лишь «посредники»?

- Наверное потому, что нас пока не столь уж и много. Да и функции разведчиков-контактологов обязывают быть более сдержанными и лояльными при спонтанных общениях с представителями иных экосфер.

С какой-то возникшей вдруг, и совершенно непонятной для меня, грустью во всём образе, Аларика замолчала. Лишь спустя минуту продолжила:

- Процесс происхождения местной vito-материи был сродни возникновения «сирен» на Гекате. Даже имелась яркая динамика реплицирования, чего совершенно не происходило с НД. Возникающая же в этих самых узлах жизнь, как выяснилось, была особой и довольно уникальной. И совершенно не способной к рациональному и осмысленному контакту с нами, представителями человеческого земного сообщества. Мы оказались не просто разные на уровне биологической функциональности, но и весьма отдалены в понимании самого вселенского мироустройства и логической разумности. И только Странник постарался исправить положение... Путём скрещивания.

- Кто? - спросил я, становясь более внимательным к словам девушки.

- Мы так называли Берта, - Аларика смущённо посмотрела на меня.

- Зачем подобный эксперимент стал необходим?

- Для улучшения контакта. А так же - увеличения внутренних возможностей биологического носителя.

- На мой взгляд одна из опаснейших и самых безумных глупостей, которую мог сотворить Берт.

- С тобой ведь подобное получилось.

- Если это вопрос, то я и сам не способен дать на него вразумительный ответ. Если же утверждение...

- Парадокс... Но в отличии от специалистов Института, Берт не был ограничен материалом, и уж тем более, временем. Энергоресурсы предоставлялись небольшой, но довольно компактной лабораторией стационарного модуля. Оставалось, полагаясь на время, постепенно добиваться предполагаемого и такого долгожданного результата.

- Он что же, уже тогда смог рассчитать алгоритмику и включить в неё все возможности?!

- Предположительно, - предрешила окончание моего вопроса Аларика. - Скорее всего Берт только допускал их с высоким коэффициентом. Одна из возможностей ведь обязательно всё равно бы сработала. Ведь подобное всегда происходит в науке. Вскоре и Дюранг смог подключиться к его работе.

- Тогда, прости, но я не совсем понимаю суть твоей миссии здесь, на Дальней.

- Вот, - совсем простым взмахом руки, словно заправский иллюзионист, девушка уже держала небольшой, немного истрёпанный по краям, и с чуть поблёкшим изображением, прямоугольник. - Узнаёшь?

Мне стоило небольших усилий, чтоб более ясно всмотреться в предоставленное изображение. В тусклом и немного обесцвеченном снимке с трудом угадывались знакомые когда-то образы. Поверх них, ставшим от времени рыжеватым, отточенным шрифтом в правом нижнем углу, наискось обозначилась надпись: «Ждём!». И в этот самый момент память стала уносить меня вдаль, во времени и пространстве, именно туда и в тот день, когда произошла та встреча...

(Окончание следует).