I
КНИГА ПЕРВАЯ
Часть первая
I
Нет меж живущих людей, да и не может быть, безымянных. В первый же миг по рождении каждый убогий и знатный, имя, как сладостный дар, от родимых своих получает.
Гомер, "Одиссея"
Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком: он лишь маленький беззащитный взрослый.
Жильбер Сесброн
Что такое имя для человека? Пустой звук или что-то большее, чем комбинация букв, на которую он отзывается? Может, для кого-то оно символизирует принадлежность к семье, для кого-то – счастье, для кого-то – ощущение того, что ты кому-то нужен... Моё имя – это прошлое. Всё, что связано с ним давно кануло в Лету, стало пеплом, сгорело безвозвратно...
Элиссон Эрман. Это имя было на обложках модных журналов, его знал каждый, его боготворили. Его носила богатая и знатная девчонка, ставшая теперь тенью прошлого, отошедшая в небытие. Теперь, когда прошло столько лет (пять лет – и впрямь большой срок, или нет?), вспомнит ли его хоть кто-нибудь? Вероятно, да, но вот в чём вопрос: кем назовут его обладательницу?
Всё, что у меня осталось от прежней жизни, от величия, которое подарило право рождения и короткая, но довольно весомая запись в досье – «аптес» - всё, что у меня не удалось отобрать – это остатки былой красоты (кого ты обманываешь, Элиссон?) и воспоминания. Воспоминания...
Сколько лет они мучали меня, преследовали, сводили с ума... Да, я сошла с ума. Давно, ещё когда покинула дом, когда потеряла семью. Меня заставили сойти с ума, потому что не смогли убить. Меня поставили перед выбором, негласным и никем не озвученным – я узнала о нём только теперь – и самым ужасным, какой только можно было придумать: остаться в одиночестве или умереть. Тогда я не знала, каковыми будут последствия первого, но прекрасно (для двенадцатилетнего подростка) понимала, что принесёт мне второе. Я получила жизнь хуже смерти.
Я часто задумывалась над тем, какой странный парадокс нового общества позволил мне выжить. Я много раз убеждалась в том, что в сердцах порабощенных и лишенных всего людей осталась человечность, сочувствие к своим мучителям. Впервые я увидела это в глазах своей няни, которая ценой своей жизнью спасла мою. Для нее я была лишь ребенком, напуганным и одиноким, осиротевшим невинным существом.
Моя жизнь всегда состояла из сети случайных событий, которые переплетались между собой и рождали новые и новые пути, по которым могла бы пойти моя судьба. Одна из этих причудливых цепей - мое спасение и дальнейшая жизнь в лесу.
Для высшего общества Пангеи мой отец был странным, помешавшимся на искусстве выживания и вечной подозрительности ко всему человеком. Может быть, он с самого начала знал, что рано или поздно придет день, когда правительству придется убрать слишком говорливого сенатора и его семью? Может быть, поэтому старшие дети - и я, и Арон, и Мэри-Энн - каждое лето должны были сопровождать его на охоту - излюбленное развлечение многих богачей?
Впервые оказавшись в лесу, я хотела лишь одного: поскорее вернуться домой, к своим дорогим игрушкам и мягким диванам, горячей воде и всем удобствам жизни. Однако отец твердо стоял на своем, и мы должны были вместе с ним исследовать звериные тропы, учиться ставить силки и стрелять, спать в палатках и мыться в реке. Через пару лет это стало уже не пыткой, а развлечением, приятным времяпрепровождением. Отец любил рыбачить рано утром, весь день проводить в засаде, ожидая оленя или медведя, а вечером допоздна рассказывать нам сказки у костра. Это уже стало чем-то вроде традиции, и никто не задавался вопросом, зачем мы учимся охотиться и жить в "спартанских" условиях, ведь дома всегда ждет горячий ужин, ванна и теплая постель.
Единственной вещью, которую мне удалось взять из дома, когда няня уводила меня прочь, был папин арбалет. Это оружие всегда завораживало меня и привлекало гораздо больше ружей и лазерных бластеров, поэтому я часто, тайком от взрослых, пробиралась в кладовку и рассматривала его, пробовала на вес, прицеливалась в невидимых врагов. И эта страсть спасла мне жизнь и позволила выжить: няня застала меня играющей с арбалетом и вывезла из города вместе с ним.
Лес - не место для ребенка, поэтому я выросла так быстро, как только смогла. Пусть мое тело и оставалось детским, зато разум сразу оценил положение вещей и понял, что выжить будет непросто. Говорят, в экстренных ситуациях человеческие мозг и тело способны работать лучше, быстрее и слаженнее, чем в обычное время. Мне пришлось испытать это на себе: жажда, голод, холод, дикие звери и самые опасные из всех - люди.
Я много раз благодарила отца за то, что учил меня охотиться. Я еще не умела стрелять крупного зверя, зато делала и ставила отличные силки, в которые часто попадались грызуны и зайцы. В деревне на окраине леса жили изголодавшиеся и запуганные люди, не смевшие и шагу ступить в леса, патрулируемые Стражами Порядка, однако мне удавалось всегда благополучно проникать в селения и продавать мясо в подпольные лавки.
В самом начале жизни изгоя, мне повезло наткнуться на беженцев, умирающих от холода и голода. Их снаряжение помогло мне пережить зиму, а весной начать охотиться на зверей покрупнее зайца. Арбалет, благодаря современной конструкции и удивительной легкости, почти идеально подошел мне, я научилась пользоваться им в рекордно быстрое время.
Я научилась прятаться. Становиться бесшумной тенью, скользящей между деревьями. Я научилась выживать. Быть оловянным солдатиком, который борется с течением. Я научилась терпеть боль, отрекаться от чувств, подавлять эгоизм и самолюбие. Моё тело стало стройнее и гибче, руки и ноги – сильнее, движения - плавнее и быстрее.
Я – идеальная машина, у которой неполадки с программой.
Мой вирус – воспоминания. Прокрадываясь в сознание, они путают мысли, нарушают систему. Они захватывают меня целиком, и спасения нет.
...
Водная гладь блестит на солнце, переливаясь всеми возможными цветами, играя с бликами ярких лучей, которым я подставляю обгоревшее лицо. Внизу, там, где тонкая грань желтовато-бурого песка переходит в серебристо-голубую воду, едва заметные волны, созданные шаловливым ветерком, делают моё отражение то четче и яснее, то размытее и непонятнее.
Когда-то длинные золотистые кудри, которые я так любила, теперь свисают грязными давно немытыми космами: мне пришлось подстричь их. Раньше они едва доставали до мочек ушей, теперь отросли чуть длиннее плеч.
В отражении почти невозможно разглядеть черты лица – только грязную, сплошь покрытую ссадинами и мелкими порезами кожу. Когда-то я заботилась о ней, любила нежно проводить рукой по щеке, любуясь своим отражением и радуясь тому, что с каждым днём становлюсь всё больше и больше похожа на маму... Мама.
Она так любила заплетать мои волосы, поэтому я никогда их не стригла. Огорчить маму для меня было чем-то непостижимым, невозможным, я не представляла, как можно причинить хоть малейшую боль ей. Когда она ругалась с моим братом – а это происходило довольно часто – моё сердце разрывалось на куски. Сколько обидных слов они наговорили друг другу когда-то...
Я медленно поднимаюсь, тянусь огрубевшими пальцами к бегунку и расстегиваю молнию на куртке; рывком снимаю её, отбрасываю в сторону, потом лениво стягиваю рубашку. Лезть в холодную воду совсем не хочется, однако перспектива проходить немытой ещё хотя бы день кажется ещё менее заманчивой.
Заставив себя забыть о всех неудобствах, я снимаю мешковатые теплые штаны, с сожалением бросаю их на землю и зябко передергиваю плечами, потом делаю несколько шагов вперёд и начинаю осторожно спускаться вниз, к воде. Раньше мне, как и всякому ребенку, нравилось плавать в реке, плескаться и представлять себя неведомым морским существом, русалкой, которая выбралась из воды, чтобы посмотреть на людей. А теперь, после тысячи таких купаний, когда и смотреть-то не на кого, хочется лишь принять теплый душ и наконец-то вымыть волосы шампунем, а не грязным рыжеватым мылом, пахнущим отвратительно.
Я неохотно тянусь ногой к воде. Холодная. Но выбора нет, придется лезть... Не раздумывая больше ни секунды, я прыгаю в воду «щучкой» - сразу возле берега река достаточно глубока, чтобы не врезаться головой в илистое дно. Это место я изучила, как свои пять пальцев, поэтому страх врезаться в скрытую на дне корягу уже не беспокоит.
Ледяная вода обволакивает тело постепенно, словно пленка. Кожа тут же покрывается мурашками, её словно пронзают тысячи маленьких игл, а я терплю и стараюсь как можно интенсивнее двигать руками и ногами. Я давно уже усвоила для себя это правило: кто не двигается, тот замерзает. Оно годится всегда: и в дождливые холодные ночи, и зимой, и во время купания, и в особенно ветреные дни.
Спустя несколько томительных минут тело наконец привыкает к прохладной воде, и я могу расслабиться, просто лежа на поверхности и глядя на чистое голубое небо, где нет ни облачка. Оно безмятежно взирает на меня и дарит неожиданное успокоение. Ярко-золотистый солнечный диск полыхает на нем, словно счастливое знамение, и я уже чувствую улыбку, которая вот-вот появится на губах. Я люблю солнце, как и мама.
Мама.
Вмиг забыв о безмятежной красоте небосвода, я зажмуриваюсь и ныряю. Не хочу вспоминать.
Никогда не забуду её умные, добрые глаза, в которых всегда блуждал огонёк тревожного волнения и грусти. Даже когда она улыбалась и возле уголков глаз собирались мелкие морщинки, в глубине ярко-голубой радужки была непонятная печаль.
Я рывком поднимаюсь, хватаюсь руками за голову и издаю тихий стон. Почему, ну почему мне опять так плохо? Картины прошлого вихрем врываются в голову, тысячи голосов кричат одновременно, тысячи людей зовут меня, молят о помощи... Червячок вины, грызущий меня с того самого дня, с новыми силами принимается за работу, донимает изнутри и нашептывает: "Они погибли, погибли, погибли... А ты жива! "
Хватит.
Выскакиваю из воды, быстро одеваюсь и спешу покинуть это место. Иду вдоль реки и случайно натыкаюсь взглядом на отражение в воде. Волосы, хоть и взлохмаченные, кажутся довольно красивыми, блестят на солнце, задорно завиваясь на концах. Мне хочется остановиться, внимательнее вглядеться в свое лицо, увидеть в нем знакомые черты, однако я не останавливаясь иду прочь, потому что знаю: стоит мне присмотреться - и я снова увижу в отражении маму.
Да, я похожа на нее. Не так сильно, как Мэри-Энн, но достаточно, чтобы каждый раз в своем отражении видеть лицо самого дорогого человека в мире и понимать, что мамы больше нет.
...
Вокруг тишина. Листья на деревьях слегка подрагивают, потревоженные легким весенним ветерком. Босые ноги утопают в мягкой траве, изредка натыкаются на обломки веток, заставляя тут же отскочить в сторону, оглядывая ступни и выискивая на огрубевшей коже занозы.
Я оглядываюсь по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет (хотя, кто тут может быть, в такой-то глуши!), быстрыми бесшумными шагами приближаюсь к нагромождению камней, между которыми видна тонкая полоска лесного ручейка, что, словно змея, извивается между камнями, прокладывая себе путь в самых непроходимых местах. Он также, как и я, стремится выжить любой ценой, сохранить тот живительный поток, что несет его воды к реке. А я? В чем цель моего существования?
Протискиваюсь в узкую щель, которая ведёт в естественный грот под камнями, причудливо лежащими вокруг. Впервые оказавшись здесь, я боялась, что они вот-вот рухнут прямо мне на голову, а теперь, когда я прожила в пещере шесть с лишним лет, страх исчез, уступая место чему-то на подобии благодарности: это место много раз спасало мне жизнь в холодные или дождливые ночи, в которые даже столетние дубы не могли укрыть под своими кронами.
На ощупь нахожу справа от входа выемку в камне, где лежит карманный фонарик, которым, наверно, ещё лидеры Первой волны пользовались, зажигаю его, мысленно поблагодарив судьбу за то, что батарея ещё не села. Лет двадцать назад у всех были такие, потому что они работают на солнечной энергии и почти никогда не ломаются.
В правом углу, в яме, лежат сыр и хлеб – последнее, что у меня осталось. Значит, завтра придётся идти в деревню... Я снимаю рюкзак, выгребаю из потайного кармана жалкую горстку монет, пересчитываю их. Денег вдвое меньше нужной суммы, что меня весьма беспокоит: чем ближе лето, тем ниже цены на мясо, которое я нелегально продаю в деревне. К тому же, в теплое время года в окрестностях становится вдвое больше Стражей Порядка - людей, призванных сохранять спокойствие в деревнях. Они не являются регулярной армией Пангеи (хоть их и называют солдатами), скорее, выполняют роль полиции. "Аптес" давно отказались от использования людей в военных целях и после предательства почти трети солдат во время Первой волны мятежа разработали АРЧИ-35 - роботов, запрограммированных на убийство. В народе их называют Бездушными, а мятежники дали искусственному интеллекту презрительное прозвище "жестянки".
Перед тем, как уснуть, я выхожу из грота, чтобы проверить обстановку вокруг. На самом деле, это лишь предлог, чтобы подольше оттягивать тот момент, когда я провалюсь в царство кошмаров. Каждую ночь мне являются они - жуткие сны, где моя семья умирает. Говорят, что сновидения - это лишь комбинация произошедших за день событий, искаженная вариация того, что мы слышали, видели, чувствовали.
Я не была свидетелем злодеяния, совершившегося в нашем доме, но каждый раз вижу его так, будто была там. Няня ничего не говорила мне, только просила слушаться ее и бежать как можно дальше, она увела меня прежде, чем я увидела, что сотворили с моей семьей. Первые несколько лет своего изгнания я жила одной надеждой - надеждой на то, что меня найдет Мэри-Энн, старшая сестра, которая в то время отдыхала на юге. Я не знала, смогли ли добраться и до нее, но что-то внутри подсказывало, что она жива, что она ищет меня и скоро спасет... А потом я поняла, что все это - только иллюзии, в которые мне хочется верить.
Сидя на самой вершине нагромождения камней, я наблюдаю, как едва видный сквозь просвет между деревьями диск солнца скрывается за тонкой линией горизонта, и машинально играю лезвием ножа, с которым никогда не расстаюсь. Звон, с которым металл падает на камень, помогает сосредотачиваться и не погружаться в дремоту, а острое лезвие может в любой момент порезать кожу, что заставляет быть бдительнее.
Смотреть на закат и восход солнца - мое любимое занятие. Я могу часами сидеть на камнях, пока небесное светило окончательно не скроется за деревьями или не выплывет полностью из-за горных вершин. Мне нравится смотреть на цвета неба у горизонта и пытаться определить оттенки, которые смешиваются на нем. Природа - то единственное, что еще дарит мне успокоение. Одиночество, которое порой становится невыносимым, мне помогают перенести шум дождя, пение птиц, крики диких животных, шелест листвы, журчание ручья и свист ветра. Но больше всего я люблю небо со всем его множеством красок, с его глубиной и чистотой, с его неземной красотой и какой-то неизведанной загадкой там, за облаками.
Когда лес полностью погружается в темноту, я понимаю, что дальше тянуть некуда – пора ложиться спать. Неохотно и слишком резво вскакиваю на ноги, бездумно бросаюсь вниз, чуть не споткнувшись на крутом спуске, рискуя разбить голову о камни, однако не в силах остановиться. Оказавшись в пещере, я стаскиваю с себя куртку и зарываюсь в теплые одеяла, тоже были купленные в деревне. Многие тамошние жители (да и Стражи Порядка, что греха таить) охотно торгуют друг с другом и со своими соседями из близлежащих селений, а я могу с легкостью сойти за одну из торговок, которые безрассудно идут бродить по окраинам Драяды, чтобы заработать на жизнь.
Укутавшись потеплее, я закрываю глаза, втайне надеясь, что устала недостаточно сильно, чтобы уснуть, и что через полчаса смогу с легким сердцем побродить по ночному лесу, однако этому не суждено случиться: не проходит и пяти минут, как я погружаюсь в царство Морфея, коварного Бога, который затягивает людей в свою трясину и не отпускает...
- Раз, два, три, четыре, пять... Я иду искать!
Я убираю руки от лица, окидываю комнату пристальным взглядом. Где-то на лестнице слышен топот ног, и я тоже бегу туда, не обращая внимания на пробивающиеся сквозь тонкие прозрачные шторы солнечные лучи, которые слепят меня. Оказавшись в нужном месте, понимаю, что опоздала: сорванцы уже затаились где-то поблизости и с замиранием сердца ожидают, что я пройду мимо, не заметив их.
Осторожно иду вперёд, доски под ногами немного поскрипывают, что, наверное, заставляет близнецов почти трястись от нетерпения... Специально медленно тянусь к дверцам шкафа, в котором, скорее всего, и сидят братья, а потом резко открываю их, приготовившись встретить малышей победной улыбкой, однако тут же оказываюсь сбитой с ног сильным потоком жидкости ярко-красного цвета - слишком поздно понимаю, что это кровь - а во всё быстрее отдаляющемся шкафу вижу их...
Я резко просыпаюсь, раскидываю в стороны одеяла, безуспешно стараясь разглядеть хоть что-то в темноте, и дрожащими пальцами нащупываю пистолет. Вскоре приходит осознание того, что всё происходившее ранее – лишь сон, и я с судорожным вздохом, похожим на всхлип, падаю обратно, на каменное ложе, прикладываю руку ко лбу, вытирая выступивший на нём холодный пот. Это был сон. Всего лишь сон.