16.
Поехать на завод было заманчивой идеей, но от неё пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, слишком опасно — секретное предприятие, хорошо охранялось, и даже, если бы я смог туда попасть, то шансы выбраться маячили где-то в бесконечности между одной десятой процента и полным нулём.
А во-вторых, я не знал, что там, собственно, искать. Найти Унгерна и вытрясти из этого казахского арийца всё, связывавшее его с «Лебедями», было более разумной мыслью.
Дождь перестал, но небо всё ещё было пасмурным, а в воздухе витала сырость. Улица, по которой я шёл, называлась Плющихой лишь по старой памяти: ядерные взрывы не оставили и следа от прежнего района. Не осталось ни высотных отелей, ни жилых домов, и сейчас мрачный готический замок МИДа возвышался над покатыми крышами ещё одной грязной заплатки бараков на теле многострадальной Москвы.
Это было похоже на клишированную Трансильванию из поп-культуры: высоченный дворец Дракулы, а у его подножия — разваливающиеся халупы. Поначалу, после пробуждения,я никак не мог смириться с царившим вокруг безобразием, возмущался и спрашивал себя, как люди могут ТАК жить, но потом пришло понимание, что это лучшее из возможного. То, что сделала советская власть и советский народ, было настоящим чудом.
Отгремели ядерные взрывы, вся инфраструктура, промышленность и цивилизация как таковая оказались отброшены в каменный век. Война, которая и не думала заканчиваться, полыхала почти на всей территории тогда ещё России. Враг блокировал Санкт-Петербург, осадил Москву, дошёл до Астрахани на юге, а на востоке Китай оккупировал практически всю Сибирь.
Карта страны в те страшные годы напоминала «красное дерево» времён гражданской войны: людям казалось, что всё пропало, страна обречена и спасения нет.
А потом пришла Идея. Вернее, не пришла: она никуда не уходила, оставаясь тайной народной мечтой о возвращении «старых добрых времён». Идея вернулась в тот самый момент, когда была так необходима, собрала десяток разрозненных бандитских республик и полуфеодальных городов-государств в единое целое — и русский солдат выстоял. Выстоял и погнал противника обратно, освобождая родныеземли и в огне сражений закаляя и укрепляя новый, многонациональный советский народ.
И пусть фронты откатились от границ, пусть многочисленных врагов изгнали и начали бить на их территории, в тылу от этого не стало легче. Войне было далеко до завершения — трудной, напряжённой, отвлекающей львиную долю ресурсов, отнимающей жизни. А в самом Союзе было негде жить, нечего есть, нечем лечиться, некому учить детей — полная разруха. Но, несмотря на это, люди, которые населяли Союз и верили в светлое будущее, совершили ещё один подвиг: на пепелище старого мира сумели отстроить заново многое из того, что было разрушено, и не собирались останавливаться на достигнутом.
Официальная история в основном сосредотачивалась на крупных военных достижениях. Через семь лет после освобождения территории страны от врага была возобновлена космическая программа. Через десять — в космос поднялся первый корабль военно-космического флота. Через двенадцать — одержана первая крупная победа в орбитальномсражении и высажен десант на Луну, советские войска победным маршем идут по Европе, Азии, Африке, обеим Америкам и Антарктиде, а президент США и верховное командование стран НАТО эвакуированы на Марс.
Но помимо этого в тылу происходило нечто не менее важное. Была отменена карточная система. Выстроены заново промышленность, сельское хозяйство, наука, образование, медицина. Союз первым начали массово внедрять боевые и вычислительные имплантаты, компьютеризировать хозяйственную деятельность, использовать клонирование, «штампы» сознания и множество других вещей, куда менее впечатляющих.
На радиоактивных руинах вырастали новые города, рождались, пусть и не всегда здоровые, дети. И то, что многим до сих пор приходилось ютиться в подобных бараках, былоуже достижением. Людям было, где жить и что есть, а это после более чем полувековой войны — уже немало.
Я шёл по улице, над которой возвышалась громадина МИДа. Контраст разителен: могучая высотка и двух-трёхэтажные развалюхи, во дворах которых усталые пожилые мужики с чёрными электронными протезами в свободное от смен время пьянствуют и играют в домино, пока их жёны развешивают бельё на верёвках.
Дом номер восемь оказался нескладным и несимметричным строением, выкрашенным коричневой краской. Во дворе — залитая водой песочница, длинный сарай с десятком пронумерованных белой краской дверей. На вытоптанном пятачке земли — футбольные ворота, рядом с которыми две грубо сколоченные лавочки и кухонный стол с затёртым инвентарным номером. К калитке бежал тонкий ручеёк — от покосившейся ржавой колонки, заклиненной при помощи деревяшки. Навстречу мне из некоей деревянной кабинки под крышей, крытой листом рубероида, вышел усатый старик в дырявой белой майке, галифе и сапогах. Подмышкой он держал газету, у которой не хватало части обложки — той, где обычно печатали портреты первых лиц КПНСС или членов Ставки.
— Здравствуйте! — я прошёл во двор, переступая через ручеёк. — А Тильман не тут живёт?
Старик остановился и выудил из кармана галифе пачку папирос.
— А вы ему кто будете? — поинтересовался он, извлекая одну, сгибая в нужных местах и поджигая.
— С работы, — уверенно соврал я. — Не появляется, стервец. Думали в милицию заявлять, но решили сперва сами разобраться.
— А чего это, на Вычислительном уволить не могут этого оболтуса? — дед выпустил облако удушливого дыма. Судя по запаху, он курил старые покрышки.
— На каком вычислительном? — нахмурился я. — Я с «Лебедей».
— А-а, — протянул старик. — Запамятовал, бывает.
Ну конечно. Запамятовал. Хитрец старый.
— Так что? Где его носит?
— Не знаю я, — пожал плечами дед. — Запропастился куда-то.
— А давно?
— Да что-то около трёх-четырёх дней тому. Он и до этого пропадал на неделю, говорил, в командировку.
Я снова придал лицу сердитое выражение.
— Та-ак. А куда ездил, не говорил?
— Да нет, — покачал головой старик. — Он вообще необщительный.
Я автоматически кивнул:
— Ну, это смотря с кем и где…
— Что вы имеете в виду, товарищ? — дед сощурил глаз.
— Да так, — я сделал неопределённый жест рукой. — Специфический он.
— Это да, — охотно подтвердил собеседник. — Впрочем, что это я? Пойдёмте в дом.
Я поблагодарил старика, который, высосав оставшуюся папиросу в два вдоха и откашлявшись, сказал следовать за ним.
— Осторожно! — запоздало предупредил он, но я уже успел выругаться, провалившись ногой в дырку на прогнившем и почерневшем от сырости крыльце.
Внутрь вела хлипкая дверь, сделанная, судя по весу, из картона. В тёмном неосвещённом «предбаннике» стояли стеллажи, на которых блестели бережно закутанные в старые одеяла трёхлитровые банки с огурцами и помидорами. К стене прислонены вездесущие лыжи «Спринт» с погнутыми алюминиевыми палками.
Жилище Унгерна, сумрачного тевтонско-казахского гения, представляло собой обыкновенную коммуналку. Вошедший попадал в тесную прихожую, заставленную обувью разной степени износа, увешанную с обеих сторон кучей курток, пуховиков, ветровок и освещённую тусклой-тусклой лампочкой. Старик, вытерев ноги о драную тряпку, прошёл дальше, я последовал его примеру и очутился в просторной общей кухне, куда выходили двери жилых комнат. Жарко. На белоснежной дровяной печи стояло ведро, полное горячейводы, от которой шёл пар. Через всю кухню были протянуты во всех направлениях верёвки, на которых сушилось чистое бельё, приятно пахнувшее хозяйственным мылом. На круглом столе — чайник, печенье в стеклянной вазочке, кусок чёрного хлеба на разделочной доске. Рядом — пять деревянных стульев, на одном из которых висел серый пушистый пуховый платок.
— Проходите, присаживайтесь. Давайте чаю!
— Да, наверное, не надо, — застеснялся я.
— Нет-нет, без никаких! — дед взял чайник и быстро заполнил его водой из ведра. — Кстати, Виктор Фёдорович.
— Очень приятно, — мы пожали друг другу руки.
Пока я сидел, дед сбегал к себе в комнату и принёс пачку чая — того самого, который «со слоном», и вскоре мы уже пили вкусный бодрящий напиток. Печенье оказалось каменным, поэтому старик отрезал пару кусков хлеба и посыпал их тонким слоем сахара. Я отказывался, зная, как трудно достать нормальный сахар, но дед решительно мои возражения отмёл, сказав, что у него есть родственники в Средней Азии.
— От Тильмана житья нет, — жаловался мне Фёдорович — как выяснилось, бывший фронтовик, боевой офицер-разведчик, выживший лишь каким-то чудом и комиссованный по ранению и инвалидности. — Ночью всё болтает с кем-то, бу-бу-бу, бу-бу-бу, никакого сна. Сколько ни говорил ему — в глаза вроде улыбается, а потом всё сызнова.
— А он общался с кем-нибудь странным? — поинтересовался я, пережёвывая вкусную чёрную горбушку и чувствуя, как хрустят на зубах сладкие кристаллики. Забытый вкус детства. Ещё бы маслица, но оно было в дефиците.
— Это например? — спросил старик.
— Ну, например, некий Андрей, — я вкратце описал покойного бывшего зэка. — Не захаживал?
Фёдорович быстро закивал:
— А захаживал! Точно-точно. Правда, на улице стоял, в дом его не приглашали. Дней десять назад… Или нет? Ах, память чёртова, подводить стала, представляешь? А! — старик поднял указательный палец. — Сразу после того, как Тильман из первой командировки вернулся. Андрей тот стоял у забора, меня вот как ты поймал — на выходе из клозета. Попросил Тильмана позвать. Ну я и позвал. Говорили долго.
— А о чём не слышали?
Старик уверенно покачал головой.
— Да ну, что ж я, подслушивать чтоль буду?
Он был хорош, этот старый воин-разведчик, но меня обмануть не мог. Я помолчал, посмотрел ему в лицо и отхлебнул чаю. Слегка склонил голову набок и уловил, наконец, то, что хотел: глаза на секунду, но забегали.
— Ну, Ви-иктор Фёдорович, — протянул я. — Тут человек пропал. Да не простой, а инженер, допущенный к секретной работе. Помогите, пожалуйста.
— Так чего ж милицию не подключите, если пропал? — спросил помрачневший разведчик, недовольно пошевелив усами.
— А вдруг обойдётся? — пожал я плечами. — Может, загулял. В запой ушёл. Всякое бывает. А если в милицию, то, — я понизил голос, — одними ими дело не обойдётся. Пойдёт… Сами знаете, куда.
— Знаю, — Фёдорыч опустил голову и кивнул. — Ладно. Слышал я. Случайно! — добавил он сварливо. — Когда покурить выходил. Тот, который Андрей, спрашивал, куда Тильман запропал, а тот отвечал, мол, ездил в командировку. Ругались, говорили про какие-то сети, про работу и так далее. Я ничего не понял, честно говоря, они всякими непонятными терминами так и сыпали, а я в компьютерах этих всяких ничего не понимаю, — он виновато посмотрел на меня.
— Ладно… — сказал я и, отхлебнув горячего чая, приятно согревавшего моё продрогшее нутро, погрузился в собственные мысли.
А задуматься было над чем. Командировки… Совпадение? Возможно, возможно…
— Так, это… — прервал мои раздумья Фёдорыч, — вы его не отправляли в командировки, что ли?
— В том-то и дело, что нет, — я поставил кружку на стол. — Он за свой счёт брал. Я могу посмотреть его вещи?
— Не-ет, — резко замотал головой старик. — Точно нет.
— Ну, Виктор Фёдорович, — я сделал самое просительное выражение лица, которое только мог. — Я же не вор-домушник. Если что-то будет не так, сразу же вызываем милицию. Очень прошу! Под вашим присмотром!
Старик пару мгновений прикидывал «за» и «против».
— М-да, — цокнул он языком. — Ладно. Даю пять минут. И то лишь потому, что мне тут… этих, — он понизил голос так же, как и я минутой ранее, — не надо. В армии натерпелся.
Фёдорович, оставив меня на кухне, поднялся по уличной лестнице на второй этаж, к управдому, и взял у него запасной ключ. Дверь отпер сам и первым заглянул — осторожно, словно ждал, что оттуда выпрыгнет тигр.
— Никого, — заключил, наконец, разведчик и отошёл, давая мне доступ.
Я прошёл в комнату и, нашарив не стене выключатель, включил свет, поскольку естественного дневного тут совершенно не хватало — мешал сарай, почти вплотную примыкавший к окну. За ним была видна лишь деревянная дощатая стена, к которой кто-то прислонил лопату.
Сразу в глаза бросался терминал — огромный экран, клавиатура, смахивающая больше на пульт управления космическим кораблём, и огромное мягкое кресло, к которому шли провода и шлейфы. В изголовье торчали три металлических штыря, похожие на вилку, — я знал, что с помощью таких штук можно подключаться напрямую к терминалу и использовать его вычислительные мощности для кучи разных вещей. Ускорения сознания, например. Вполне возможно, что за несколько часов Унгерн проживал тут целую жизнь.
Много синих, зелёных и красных диодов, в системном блоке со снятой крышкой видно железо — очень солидное, надо сказать. Да, машинка была что надо. Остальная комната смотрелась куда хуже. Серенькие обои, на полу — вытоптанный коврик, на журнальном столике — посуда, солонка с окаменевшим содержимым и заплесневевший хлеб. У стены — узкий шкаф, стул, заваленный вещами, и солдатская металлическая койка, заправленная тем самым легендарным синим-одеялом-с-тремя-полосами.
На столе с терминалом бардак: металлическая кружка, тарелка с крошками, паяльник, моток припоя и какое-то полуразобранное устройство. На полу — пустые жестяные банки из-под газировки и пива, старые тапки, грязное бельё и толстый слой песка. Ну да, не баронское это дело — в квартире убираться.
— Я осмотрюсь? — решил я уточнить на всякий случай у Фёдоровича.
— Да, давай, — ответил воин-разведчик и встал в дверях, скрестив руки на груди. — Если не побрезгуешь…
Первым делом я прошёл к терминалу, но тот оказался ожидаемо запаролен. Я ввёл несколько самых распространённых комбинаций, но это, разумеется, не помогло, поэтому надежду запустить ручонки в информационную кладовую Унгерна пришлось оставить. Перебирая вещи, чувствовал огромное омерзение: полная антисанитария, удивительно, что вши или ещё какая живность не завелась. Прошло пять минут — и ничего, напоминавшего о том, куда паршивец ездил, или каких-либо других улик. Я попытался определить назначение устройства, которое собирал Тевтонец, но безуспешно.
— Что это? — спросил Фёдорович, увидев, что я внимательно гляжу в переплетение проводов.
— Да чёрт его поймёт… — с досадой ответил я.
Перекопав большую часть хлама — запчастей, каких-то бумаг — я не нашёл ни единой улики и опечалился.
— Ну и помойка же у него, — сказал я, стоя возле журнального стола и держа пустую бутылку из-под «Жигулёвского», которую Унгерн, очевидно, использовал, как пресс-папье.
Фёдорович поддержал:
— Ага, страшно подумать, что у него в мусорке творится… — он указал кивком головы на шкаф.
— Да ладно? — меня передёрнуло. — Он выбрасывает мусор в шкаф?
— Да. Я видел как-то. У него там ведро стоит.
Кошмар. Я посмотрел на бутылку в своих руках и, сделав шаг в указанном направлении, открыл шкаф, откуда в разные стороны полетели мошки. Переполненное ведро стояло внизу, в отсеке, куда все нормальные люди ставили обувь. Выше лежал вытертый чемодан с кучей наклеек, над которым висело одно бесформенное серое пальто. Вокруг в беспорядке валялись бумажки, обёртки, обрывки проводов и мусор калибром поменьше. Наклонившись и положив бутылку, я открыл чемодан. Там лежал стандартный набор командировочного — полотенце, умывальные принадлежности в жестяном футляре, сменное бельё. У чемодана был потайной карман, в который я запустил руку и, нащупав сложенный пополам лист бумаги, замер в предвкушении.
«Только бы, только бы, только бы», — если бы я помнил имена богов, то молил бы каждого из них поименно.
— Что там? — Фёдорович вытянул шею.
Я достал лист и чуть не вскрикнул от радости. Это оказалась копия командировочного предписания. Быстрым движением века я сфотографировал листок.
— Командировочное, — показал я Фёдоровичу. — Со всеми подписями и печатями завода… Странно, очень странно. Давайте-ка милицию сюда. Кажется, дело приняло интересный оборот. Простите, видимо, вам всё-таки придётся иметь дело с теми самыми ребятами. Я звоню на завод.
— А я пойду вызову сотрудников, — кивнул старик и, закурив, отправился наверх.
Пока он ходил, я ознакомился с предписанием. Штрих-коды, номера и наклейка с магнитными полосками были настоящими, либо очень тщательно подделанными. Судя по документу, Унгерн ездил в город со странно знакомым названием «Загорск-9». Во времена оны, как я помнил, существовало всего два Загорска — с номерами 6 и 7, в одном из которых находился институт, создававший биологическое оружие, а во втором — ядерное. А вот чем занимался девятый номер, припомнить я так и не сумел.
Фёдорович вернулся:
— Готово. Сказали, выезжают.
— Хорошо. Моё начальство тоже скоро будет. Ох и дадут же нам всем… — я покачал головой. — По первое число. Нечего было его жалеть, сразу пропесочить и выгнать.
— Да таких песочь-не песочь…
— И то верно, — я вздохнул. — Ладно. Пойду встречать делегацию. Ещё увидимся. Если милиция приедет, документ этот им передайте, — я отдал листок Фёдоровичу.
Тот от осознания важности момента чуть ли не по стойке смирно вытянулся.
— Так точно, — ответил старик. — Всё будет.
Я вышел из дома, снова чуть не угодив ногой в дыру на крыльце. Фёдорович, старый негодяй, опять предупредил меня с небольшим опозданием.
Быстро удаляясь от дома Унгерна в сторону МИДа, нависавшего над пейзажем, я просматривал только что сделанное фото предписания, стараясь зацепиться хоть за какую-нибудь деталь. Где же я слышал это название? «Загорск-9, Загорск-9», — повторял я про себя до тех пор, пока это сочетание букв не стало казаться бессмыслицей.
Попытавшись зайти с другой стороны, я начал вспоминать всю известную мне информацию о «Лебедях». Завод работал по армейским заказам и производил в основном протезы и аугментации для армии. Филиалов, по крайней мере, известных мне, у него не было: разве что какие-нибудь жутко секретные. Если документ не подделка, что вряд ли, поскольку к печатям и магнитной подписи не подкопаться, то завод отправлял Унгерна куда-то по рабочему вопросу.
Иначе никак, не на курорт же его посылали, в конце концов. А куда может поехать инженер крупнейшего в Союзе завода электроники по рабочему вопросу? Только на предприятие, с которым у «Лебедей»…
Стоп! Я остановился как вкопанный и, не сдержавшись, хлопнул себя по бедру, вызвав полный подозрения взгляд из-за забора — от толстой бабы в белоснежной косынке медсестры. Догадка была логичной до безобразия, стоило лишь немного подключить мозг. Всё сошлось в одной точке — профиль завода имени Лебедева, убийцы депутатов и командировка Унгерна. Нельзя сказать наверняка, но я готов был отдать правую руку, что тот самый Загорск-9 являлся одним из так называемых «НИИ Кадров Советской Армии, Военно-Морского и Военно-Космического Флота».
Именно там ковалась новосоветская армия — в капсулах, полных питательной слизи. Именно туда, а не в центры материнства, шла добрая половина генетического материала, который собирали «доярки» по всему Союзу.
На полях Величайшей Отечественной давно не сражались обычные люди: их заменили клоны, которых с нами, КГБ-шниками, роднило использование штампов памяти, пусть и примитивных. Обучения не требоваось: клон выходил из капсулы готовым стрелком, снайпером, гранатомётчиком, артиллеристом, водителем, механиком, снабженцем и так далее. Требовалось лишь несколько недель на освоение уже вложенных навыков.
Но, в отличие от сотрудников КГБ, для их создания использовали упрощённую технологию: не загружали личность полностью, а добавляли лишь определённые знания, навыки и рефлексы. Именно поэтому офицеров-клонов надо было доучивать, причём, зачастую, долго.
Позади меня кто-то засвистел.
Обернувшись, я увидел, что это Фёдорович: стоит на крыльце, машет мне рукой. А рядом с ним — я похолодел — два мужика в шляпах и серых плащах.
Моему рывку позавидовал бы любой легкоатлет.
За спиной раздались крики, но я, разумеется, и не подумал останавливаться — мчался по лужам и грязи, увязая в глине и поскальзываясь. Идея бежать зигзагами пришла вовремя: в считанных сантиметрах от уха пронеслась пуля, затем ещё и ещё. Одна из них проделала в доске забора передо мной огромную дыру и полетела дальше, зазвенев стеклом где-то во дворе.
Сердце выпрыгивало из груди, нужно было уходить с открытого пространства, поэтому я сделал первое, что пришло на ум — ломанулся в ближайший двор.
Забежав внутрь, я перемахнул через остов «Запорожца», обежал горку напиленных берёзовых чурбаков, запутался в висевшем пододеяльнике, чуть не угодил ногой в сложенные стопкой застеклённые рамы и, со всего маха врезавшись в другой забор, проломил его, и вывалился в соседний двор…
Забор за забором, всё дальше и дальше: я напугал бесчисленное количество женщин и немного меньшее пожилых мужчин. Загонщики больше не стреляли: видно, боялись подстрелить кого-то из гражданских, плюс одежда в каком-то роде сковывала их движения, даже усиленные мышечными стимуляторами, а значит — бежать, бежать, несмотря на мельтешащие перед глазами чёрные точки, заходящееся сердце и протестующие лёгкие.
Жизнь — в движении!
На оживлённую улицу я вырвался внезапно: только-только летел сквозь замусоренные барачные дворы, а тут — асфальт, машины, общественный транспорт и люди, недовольно косящиеся на меня. Увидев, что к остановке, расположенной слева от меня метрах в тридцати, подходит жёлто-красный автобус, заполненный людьми, я сделал ещё один рывок — последний, отчаянный, пробуждающий все внутренние резервы, вычерпывающий их до самого дна.
Я успел вскочить на подножку в тот самый момент, когда двери закрывались — пассажирский навигатор был любителем подобных фокусов, поскольку время стоянки было строго ограничено.
— Стоя-ать! — огромный мужчина в рабочем комбезе и кепке широко улыбнулся и придержал створки. Навигатор пропищал впереди нечто недовольное.
— Спасибо! — сдавленно сказал я, тщетно пытаясь восстановить дыхание. Автобус тронулся, а сбившееся дыхание заставило меня вцепиться в поручни и согнуться в три погибели. После пробежки во рту остался явственный привкус железа, а слюна стала до отвращения вязкой и мерзкой. Оказавшись в тепле, я тут же начал покрываться липкимпотом.
Поглядев в заднее стекло, я заметил, что две фигуры в плащах перемахнули через забор, осмотрелись и, перебросившись парой фраз, помчались в сторону, к счастью, незамеченного мной пешеходного перехода.
Сердце бешено колотилось. Скрылся. Похоже, эти оперативники пришли расследовать то же дело, что и я. Быстро, однако же, они добрались до Унгерна, даже завидно. Толькосейчас я в полной мере осознал, как важно иметь полный доступ ко всей базе Конторы: был бы я всё ещё сотрудником, уже допрашивал бы Унгерна и сверлил дырку для ордена.
Но, видимо, не судьба.
Оставалось лишь надеяться, что и в следующий раз я смогу опередить сотрудников КГБ и продолжить расследование.