3.
— Да-а, — протянул я, когда увидел труп Вьюнова, лежавший на сверкающей металлической каталке. Проблема была в голове, верней в том, что её верхняя половина отсутствовала. Выше нижней челюсти ничего не было, да и сама она с частью шеи представляла собой кусок угля.
— Он ведь был там, — посмотрел я на отчёт патологоанатома. — Я имею в виду в гостинице, — радиоактивность тела указывала на это очень недвусмысленно. Армейские ботинки с заражённой пылью и чёрная одежда, найденные в квартире, — тоже. Маску не нашли, но её можно было выбросить по дороге или банально потерять.
— Да, это совершенно точно, — сказал стоявший рядом со мной судмедэксперт Филипп Глебыч. Маленький, с серенькими усами и огромными залысинами, в огромных старомодных очках с толстыми линзами и роговой оправой. Они вкупе с немигающим взглядом и манерой говорить — тихо, нудно — делали его похожим на серийного убийцу. — Судя повсему, наш стрелок — он.
— А вот выводы за меня не делай, — недовольно проворчал я, задумчиво глядя на тело. — Кто знает, может быть, всё это — просто совпадения. А ты меня с толку собьёшь.
Глебыч пожал плечами:
— Как угодно.
Видимо, он обиделся.
Первым делом после приезда на Лубянку Палыч вызвал меня в свой кабинет и жестоко надругался, но, скорей, не по злобе душевной, а просто из любви к искусству. Из словесного потока, почти полностью состоявшего из эпитетов, удалось уловить, что единственный подозреваемый отдал концы, отчего святому человеку, не щадящему живота своего на ниве борьбы с преступными элементами, устроили разнос люди столь высоко сидящие, что мне даже представить сложно.
— Этой ночью я познал такие виды любви, которые тебе и не снились, — сказал он и подытожил: — Если не хочешь, чтобы я и тебя научил, дай мне результат, который можно предоставить этим ссыкунам из Совета.
— А ты не думал, что это какие-то разборки ведомств и нам лезть не стоит? — такое, к сожалению, тоже случалось.
— Думал, — кивнул начальник. — Но это не отменяет того, что у нас один мёртвый депутат и двести сорок девять живых, которые меня терзают, как демоны в аду.
— Ну мёртвый, ну и что? — я развёл руками. — Тоже мне большие шишки, кто их вообще считает?
— Ты мне эту антисоветчину брось, — вполголоса пробурчал шеф. — Совет — это наше всё. Демократия и прочее такое.
— Ладно, допустим, — согласился я. — Но что мне делать-то, Пал Палыч? Оживить его?
— Спасти меня от острых анальных болей, — Палыч указал на дверь. — Либо сам будешь от них страдать. Иди и работай.
Мне ничего не оставалось, кроме как, собственно, пойти. В морг, к обезглавленному телу главного подозреваемого. Работать в субботу ужасно не хотелось, хотелось только спать, поэтому углубляться в дело я не собирался. Раз уж Палыч хочет отмазку для депутатов — он её получит.
Я несколько раз внимательно осмотрел труп, снова прошерстил файлы с информацией по делу и пришёл к выводу, что, по сути, его вообще можно было закрыть хоть сейчас: составить пару бумажек, свалить всю вину на палачей из дознания и идти домой пить коньяк.
К мотиву не придраться, улик завались, даже дочь показала на допросе, что папка куда-то посреди ночи уходил. Идеальное для раскрытия преступление — готовая «палка».
Однако мне не давало покоя то, что сам Вьюнов упорно держался своей позиции: лёг спать и всё тут. И, судя по записи дознания, которую я, сдерживая тошноту, просмотрел полностью, держался искренне. Даже смог обмануть детектор лжи. Это было очень странно. Ещё более странной была его смерть: когда удалось выбить санкцию на прямое подключение к мозгу и начать процедуру, все его боевые имплантаты, которые должны были отключить при демобилизации, ввели в действие протокол «Плен» и уничтожили носителя.
Что давало мне рассмотрение этих зацепок? Только потерянный выходной и острые боли, как завещал Палыч.
Да, можно было найти другого подозреваемого, благо «воронки» свезли на Лубянку кучу народу. Камеры ломились от снайперов-инвалидов, которые наверняка получили увлекательную возможность вспомнить былые подвиги в хорошей компании. Но никто из них так и не смог показать ничего внятного: почти все имели железное алиби, а у одногоединственного вместо алиби был такой процент алкоголя в крови, что он не попал бы даже струёй в унитаз, не то, что в голову депутата за несколько километров. Плюс — он не «светился». Так что немногие ниточки, которые позволяли раскрыть дело, сходились в одну точку. Сюда, в морг Лубянки, на блестящий стол, к снайперу без головы.
Я прикинул, что можно написать в рапорте для Палыча, которым он будет прикрываться от Совета и собственного высокого начальства. Да, история про переусердствовавших дознавателей вполне вписывалась в общепринятую практику.
— Можешь убирать, — сказал я, выходя, усатому седому санитару, сидевшему за столом и заполнявшему какой-то потрёпанный журнал. Тот кивнул, но даже не встал — видимо, решил сначала разобраться с делами.
Прямо на ходу я составил необходимые документы, отправил их Палычу и приготовился ехать домой, но во время подъёма в лифте начальник снова меня поймал — перед глазами повисла недовольная физиономия.
— Это ещё что такое? — спросил он, скривившись так, будто только что проглотил горькое лекарство.
— То, что ты просил, Пал Палыч.
— Охренел, что ли? Думаешь, двух сраных бумажек хватит, чтобы успокоить эту шайку мудаков?!
— Тебе должно быть виднее, — я пожал плечами.
— Вот мне и видно, что не хватит! — прикрикнул он. — Так что давай там, создавай ещё какую-нибудь бурную деятельность. Желательно с грудами отчётов, да чтоб депутатов слеза во время чтения прошибала от нелегкой участи сотрудников Комитета!
Я вздохнул, всем видом показывая, как меня это напрягает.
— Не беси! — прорычал Палыч и отключился.
Нужно было срочно придумать себе занятие, причём, лучше вне Конторы, где мне было мучительно больно находиться в свой выходной. Поразмыслив, я понял, куда можно было бы наведаться.
День выдался прохладный, и я пожалел, что оставил дома подстёжку от пальто. Морг располагался глубоко-глубоко под землёй — и мне пришлось подниматься на старом дребезжащем лифте, который останавливался на каждом пустом этаже и произносил их номера каким-то совсем уж замогильным голосом. Вкупе с безлюдьем и особенностями освещения подвалов — туда как будто специально устанавливали исключительно коротящие лампы дневного света — действовало угнетающе.
На подземной стоянке я застал троицу коллег из соседнего отдела: они о чём-то общались, очень активно жестикулируя. Моего приветствия не заметили — далеко, да и спор был слишком оживлённый. Навигатор, обнаруживший, что я сел в машину, приветственно запищал.
— Завод имени академика Лебедева.
Двойной писк уведомил, что адрес не принят. Я повторил несколько раз с тем же результатом и, наконец, не выдержав, пнул железку ногой, прокричав «Завод! Имени! Академика! Лебедева!» и добавив в конце ругательство. Удивительно, но такой подход навигатор понял и, звонко пиликнув, повёл машину к выезду со стоянки.
Дорога заняла около часа. Пришлось постоять в небольшой пробке там, где автоматизированная система, остроумно названная создателями «Сусанин» восстанавливала провалившийся под землю участок шоссе. Огромная угловатая оранжевая штуковина длиной с вагон поезда громко тарахтела, ворочаясь в густом облаке пара, и сверкала проблесковыми маячками. Иногда из корпуса били сверкающие разряды тока. Она ползла медленно, как улитка, и, точно так же, как улитка, оставляла за собой жирный след нового жирно-чёрного асфальта.
Завод имени академика Лебедева создавался как оборонный: производил различные электронные штуки, которыми нашпиговывали новосоветских солдат, но в последнее десятилетие выпускал по конверсии и гражданские изделия, прежде всего, протезы. Руки, ноги, глаза, искусственные органы и главные помощники тяжело контуженных — мозговые чипы «Квант». Была и линейка для людей, не потерявших на войне ничего существенного — например, одну из разновидностей «Кванта» любили учёные и студенты, а люди,работавшие физически, армировали скелет и усиливали мышцы.
В своё время Партия развернула широкомасштабную и до ужаса нелепую кампанию пропаганды самоулучшения, но люди клюнули. Как-никак, новосоветский человек должен быть лучшим во всём. Даже если станет при этом не совсем человеком.
Машина остановилась у высокого непроницаемого железобетонного забора. Отвесная серая стена уходила вертикально вверх, а над ней поднимались, пронзая бездонное синее небо, трубы и высокие острые башни-шпили, обшитые металлическими балками. На них неплохо смотрелись бы горгульи, но советская школа дизайна подобного не признавала.
В непропорционально маленькой будке КПП скучал пожилой охранник. На первый взгляд, это казалось несоответствием: важное предприятие — и всего один старик-сторож, но когда он подошёл поближе, то впечатление тут же рассеялось: я понял, что при желании этот дядька сможет скрутить меня в бараний рог.
Плавная походка, искусственные глаза, моментально просканировавшие и меня и машину, а также подозрительно широкие руки. В таких может быть полный комплект сюрпризов: от длиннющих телескопических лезвий до огнестрельного оружия. Что ещё скрывалось под вытертым чёрным бушлатом, оставалось только догадываться. И на территории завода наверняка есть ещё куча подобных стариков-разбойников.
— Куда? Договаривались? — спросил меня сторож скрипучим голосом с интонациями доброго деревенского дедушки.
— Мне нужна… — я вызвал записную книжку. — Екатерина Платонова.
— Это главный конструктор, что ли? — прищурил глаз охранник. Я всей кожей почувствовал, что он меня фотографирует.
— Да, она.
— А вы откуда будете?
Я улыбнулся:
— Контора Глубокого Бурения.
— Удостоверение ваше можно?
— А что, ты ещё по базе меня не проверил? — не сдержавшись, усмехнулся я.
— Проверил, — не стал скрывать охранник, улыбнувшись в ответ. — Но порядок есть порядок.
Я показал удостоверение и вскоре уже проехал внутрь, на территорию.
У завода было несколько корпусов, объединённых друг с другом крытыми переходами на уровне второго этажа. В администрацию вела длинная и прямая, как стрела, дорога шириной с проспект. По бокам производственные цеха — серые, рыжие и бурые; ангары из нержавейки, возле которых сидели группками курившие рабочие в синих комбезах. Повсюду стояли красные тяжёлые многотонные «Уралы», чадившие дымом из двойных труб. Что-то грузилось или разгружалось, люди суетились, бегали туда-сюда. Работяги в ржавых экзоскелетах вдвоём куда-то тащили огромный оранжевый контейнер размером с фуру. Сразу видно — предприятие союзного значения, не какая-нибудь шарашкина контора. Все при деле, жизнь кипит.
Администрация представляла собой исполинский параллелепипед, облицованный мрамором, который, вкупе с формой, придавал ей сходство с надгробием.
Здание смотрело на мир высокими узкими зеркальными окнами, между которыми кто-то безвкусный поналепил одинаковых гранитных гербов Союза. Иногда на несколько мгновений на стены проецировалась яркая цветная реклама продукции завода — и эти исполинские картинки нешуточно подавляли. Чего стоил один лишь солдат в боевом экзоскелете: складывалось впечатление, что сейчас этот бронированный монстр с выгравированным гербом НСССР на грудной пластине либо наступит на тебя огромным сапогом, либо расстреляет из автомата, калибр которого, в силу пропорций, был как у главного орудия линкора.
Внутри, в светлом, стерильно-чистом просторном холле тоже обнаружился охранник. Он кивнул, увидев меня, и указал на стойку администратора, где сидела смазливая русая девушка в сером костюме.
— Подождите, пожалуйста, десять минут, — прощебетала она, когда я спросил, как пройти к главному конструктору. — Можете подождать на диване.
Я тяжело плюхнулся на мягчайший диван, обтянутый белоснежной искусственной кожей и сразу же захотел спать — очень уж на нём было уютно.
— Иванов Иван Иванович! — позвала, наконец, секретарь, и я, нехотя вынырнув из мягких объятий, снова подошёл к стойке.
— Да?
— Проходите, вас ждут, — на столешницу легла белая пластиковая карточка — потёртая и исцарапанная. Фамилию, инициалы и фотографию там заменяла крупная надпись «ГОСТЬ». — Двадцатый этаж, из лифта налево. Далее до конца, двойная дверь с надписью «Приёмная». Не ошибётесь, — она улыбнулась, и я заметил, что кожа на её лице, так же,как зубы и волосы, — полностью искусственная. Нет, выглядела она безупречно, но всё-таки что-то такое было в пластических имплантах.
Я сцапал карточку и отошёл от стойки, гадая, сколько на самом деле лет этой «девушке». Или может, это даже не человек, а какой-нибудь робот. «Лебедевцы» вполне могли заменить львиную долю сотрудников на собственную продукцию, убив этим двух зайцев — и сократить расходы,и прорекламировать товар.
Я выполнил инструкции администратора и через пару минут стоял у окна приёмной, любуясь видом. Девушка за столом секретаря была точной копией той, что сидела внизу, и я понял, что догадка насчёт роботов оказалась верна.
Завод находился в одном из многочисленных производственных районов юга Москвы, поэтому и пейзаж был исключительно серый и индустриальный. Однако яркое солнце и безоблачное небо преображали его: совсем как мою запущенную квартиру не так давно. Серые коробки домов тонули в лёгкой белёсой дымке, над которой возвышались трубы цехов и башни офисов. Если бы не погода, моё настроение было бы совсем отвратительным.
Приёмная была увешана яркими рекламными плакатами, изображавшими счастливых трудящихся с теми или иными протезами. Слоганы гласили: «Кибернетика — светлое будущее всего человечества» и «Новосоветский человек — больше, чем человек». Я бродил, с интересом рассматривая рисунки. На них были запечатлены усатый рабочий с искусственными руками, учёный-лаборант, из головы которого в районе уха высовывалась короткая антенна, и солдат, изменённый настолько, что человеческого в нём осталось всего-ничего — одна фуражка с красной звёздочкой. «Броненосец» яростно топтал массивным стальным ботинком что-то худое, чёрное и скрюченное и отстреливался от полчищ аналогичных созданий из двух наплечных пулемётов, смахивающих на ДШК. Выглядела картинка эпично, что ни говори.
— Екатерина Павловна ждёт вас. Проходите.
Я не удостоил робота ответом и потянул на себя массивную деревянную дверь.
Главный конструктор сидела за огромным деревянным столом, тщательно замаскированным под старину. Столешница представляла собой экран и голографический проектородновременно: я как раз застал момент, когда над головой и по сторонам от Платоновой кружился хоровод из чертежей, отчётов и диаграмм приятного янтарного цвета. В кабинете было просторно, пол покрывал мягкий зелёный ковёр, на который было стыдно становиться в уличной обуви. Длинный стол для совещаний, резные стулья, шкаф с имитацией книг, на стенах, обшитых тёмным деревом, висят, портреты каких-то партийных бонз. В углу возле окна — кадка с экзотическим растением, в противоположном — флаг Союза.
Увидев меня, Екатерина Павловна хлопнула в ладоши — и голограммы, следуя за её движением, словно скрылись в столе. Главный конструктор не была красивой женщиной, но что-то в ней притягивало взгляд. На вид лет сорок — сорок пять, крупные черты лица и слегка раскосые глаза, выгодно подчёркнуты косметикой, серый костюм идеально сидит на фигуре. Длинные багровые ногти на тёмных широких ладонях, яркие красные губы.
Было в ней нечто монументальное. Не женщина — памятник.
— Здравствуйте, — начала она без улыбки. — Проходите, присаживайтесь. Чем обязана?
Я отодвинул стул и сел, закинув ногу на ногу. Платонова молча достала из ящика стола пачку сигарет, пепельницу и закурила.
— Я тоже, если не возражаете?
— Не возражаю, — конструктор глубоко затянулась. Почему-то это простое действие в исполнении немолодой и некрасивой женщины со стальными глазами и ярко-красными губами выглядело чертовски порочно и возбуждающе.
— Мне нужно узнать о некоторых особенностях вашей продукции, — сказал я, усилием воли возвращая себя в деловое русло. — Конкретно о комплекте снайперских имплантатов. Модель «Зайцев-79-У».
Она кивнула.
— Что конкретно вас интересует?
— Для начала поясню, что весь этот разговор совершенно секретен и разглашение подпадает под статью о государственной измене со всей вытекающей ответственностью, — отчеканил я, но Платонову это не впечатлило. Лишь очередной кивок, затяжка и облачко дыма. А курит она явно не какую-нибудь дрянь. Даже завидно. — Недавно произошёл один инцидент. Его главный фигурант — бывший снайпер, у которого был как раз «Зайцев» производства вашего завода.
— Мы говорим об убийстве Золотарёва, верно? — спросила конструктор.
— Возможно, — нейтрально отозвался я. — Вернёмся к делу. Мне нужны сведения.
— Дайте конкретику, — пожала плечами Платонова. За окнами вспыхнула реклама, заполнившая комнату багровым светом. Губы главного конструктора пугающе почернели, а черты лица заострились. Полное ощущение, что я пришёл продавать душу дьяволу.
— Меня интересует, возможно ли снова включить блокированные имплантаты?
— Разумеется, — свет за окном погас, и ощущение разговора с демоном исчезло. — Мы предусматривали такую возможность.
— Как это можно сделать?
— Только при помощи прямого хирургического вмешательства.
Я задумался, покопался в документах и быстро пролистал протокол медицинского освидетельствования Вьюнова — стандартная процедура перед заключением под стражу. Но, к сожалению, там было чисто: лишь в разделе «заболевания» нашёлся стандартный фронтовой набор — алкоголизм, посттравматический синдром и депрессия. Ни единого намёка, что снайперу кто-то лазил в голову. «Не сходится».
— А удалённо? — спросил я. В начале карьеры я мог бы предположить, что это армейская медслужба недоглядела и демобилизовала из рядов Новосоветской Армии человека с активным боевым железом. Но сейчас, зная драконовские порядки в армии и искреннее нежелание связываться с Конторой, которую хлебом не корми, а дай кого-нибудь посадить, такая мысль мне в голову не приходила. Имплантаты Вьюнова явно кто-то воскресил.
— Нет, это исключено, — уверенно сказала Платонова. Она затушила сигарету в массивной стеклянной пепельнице, которой можно было пробивать головы.
— И всё-таки, — я не собирался просто так сдаваться. Из слова «нет» пространный отчёт составить нельзя даже при всём моём литературном таланте. — Я хочу, чтобы вы подумали и рассказали, как это можно сделать.
— Я же сказала — никак, — конструктор раздражённо дёрнула плечами. — Вся конструкция, вплоть до регулятора мочеиспускания и скобы указательного пальца, завязана на одном чипе, включить который можно, только основательно покопавшись в мозгах.
Она явно пыталась от меня отделаться и давила.
— Я не прошу говорить мне, что это невозможно, — мне снова пришлось добавить в голос металла. — Мне нужны соображения на тему того, что можно сделать. Подумайте об этом, мне нужны догадки, а не отговорки! У единственного подозреваемого по делу был имплантат вашего производства. По документам — отключенный. На деле — активный. И никаких следов хирургического вмешательства. Если не знаете, как это сделать — тем хуже для вас! Потому что кто-то другой знает. И это значит, что в Москве почти тысяча потенциально опасных снайперов. Этого более чем достаточно для того, чтобы обезглавить весь Союз, вы понимаете?!
Я говорил и с удовлетворением наблюдал, как лицо Платоновой бледнело, а алые губищи на нём становились всё заметнее. Меня самого проняло. О подобном варианте развития событий я не думал. Действительно, можно было бы проявить бдительность, копнуть поглубже, разоблачить очередной империалистический заговор и потом лежать, как раджа из «Золотой антилопы», — отмахиваться от сыплющихся мне на голову наград, крича «Хватит, довольно!»
— Так что будьте так добры, уделите время надоедливому следователю и помогите разрешить вопрос государственной важности. Если вас не затруднит, — я изобразил хорошо отрепетированную «улыбку гэбиста номер три» — устрашающую.
Конструктор кивнула и парой движений вызвала в воздухе оранжевую голограмму — чертёж «Зайцева».
По его очертаниям можно было понять, в какой части тела располагались те или иные детали.
Сверху — мозговой имплантат, центр всего. Он напоминал сосновую шишку, обвитую проводами. От него, через шею, толстый шлейф шёл к позвоночнику, в районе плеч расходясь кабелями к локтям, запястьям и указательным пальцам: их специально усиливали для того, чтобы руки не дрожали.
Основной же шлейф опускался ещё ниже — провода вели к небольшим металлическим пластинкам-обогревателям на груди и животе, овальному, похожему на яйцо, регулятору мочеиспускания, пищеварительному ограничителю и далее — к искусственным коленям и ступням, которые никогда не затекали, сколько не сиди в одной позе.
Платонова вращала голограмму так и эдак, увеличивала мозг и некоторые узлы, возле которых появлялись поясняющие надписи, какие-то цифры и куски кода. Я снова закурил, наблюдая за её работой. Сейчас она была почти красива, и я понял, как она смогла добиться столь высокого поста — целеустремлённость и искренняя любовь к своему делу.
— Простите, ничего не могу сказать, — она увеличила мозг и извиняющимся жестом указала на него. — Всё сходится к этой детали.
Судя по масштабу, её нельзя было даже разглядеть невооружённым взглядом. Маленькая такая микросхемка, запрятанная очень глубоко.
— К ней нет доступа извне, только на аппаратном уровне.
Я вполголоса выругался.
— Так что простите, но помочь и правда ничем не могу.
Я поднялся с кресла.
— Что ж, в любом случае спасибо за помощь, — «улыбка номер пять, добрая, чуть усталая». — Опровержение версии — тоже информация.
— Не за что, — красные губы испуганно и фальшиво растянулись, а руки скользнули к пачке сигарет. — Обращайтесь.
Я выехал с территории завода, рассеянно кивнул охраннику и скомандовал навигатору двигаться обратно в сторону конторы. Настроение упало ниже некуда, поскольку моя единственная догадка не оправдалась: снайпера никак не могли активировать извне, следовательно… Следовательно, тупик. Если уж даже главный конструктор не смоглапонять, что с «Зайцевым» что-то не так, значит, в этом направлении копать точно не стоило.
Однако, несмотря на недвусмысленный ответ Платоновой, у меня оставалось стойкое чувство, будто я что-то упускаю. Что-то раздражающе близкое, лежащее прямо перед носом. Это плохо: дело начинало меня заинтересовывать, хороня надежду на полноценный воскресный отдых. Когда во мне просыпалась ищейка, я мог работать без сна и отдыхасутками.
Что ж, если Пал Палыч хотел имитацию бурной деятельности, он её получит.
— Навигатор! — приказал я через несколько минут. — Давай-ка на Горбушку.