Охотники Верея

Апрель 1183 года 

— Фридэ, ты уж прости, но, кажется, рана заживает быстрее, чем ты шьешь.

— Еще слово и я зашью тебе рот.

Парень с копной рыжих вьющихся волос сосредоточенно смотрел на небольшую рану, оставленную шустрым клинком. Не впервой Фридэ зашивал ребят из Руки: за годы, проведенные здесь, он обрел славу, как лекарь с золотыми руками. Давеча его вытащили из кучи книг с мольбой о помощи и он, взяв в руки иглу, выручил. То была его участь.

Сделав глубокий вдох Фридэ поправил окуляры указательным пальцем. Он их выторговал на черном рынке, хоть Кинжи и смеялся с брата, не желавшего воровать. Улыбка коснулась губ и парень вкрадчиво произнес:

— Впрочем, можешь направится к Ирдэ, она замечательно шьет. И быстро.

— Ну нет, чего ты, я не это хотел сказать. Потерплю. Ирдэ так зашивает, там сразу одной ногой в гроб, — шепотом ответил раненый мальчуган.

— Гроб — дорогое удовольствие, — Фридэ принялся корпеть над раной, подобно чучельнику, создающему очередной шедевр.

Едва он закончил, как тут же получил в руки грязную монету. Нынче уклад в Руке изменился, беспризорники зажили на широкую ногу. Отчасти тому способствовала смерть одного из столпов — Лысого стража порубила на кусочки в прошлом году. С другой стороны, столица переменилась: люди пообвыкли и их грязные пороки открыли черни новые возможности заработать деньжат. Теперешняя власть отличалась твердостью, однако тиран тирану рознь. Все лучше, нежели прошлый правитель.

Фридэ плохо помнил деда Лукреции на троне, но, родившись в бедном квартале, волей-неволей станешь свидетелем всяких разговоров. А там уж главное помнить, каждая сплетня из чего-то да рождается. Старый король, поговаривали, огульно вешал за мелочные провинности. Слыл страшным пьяницей, якшался с кровососами и погубил на войне немало людей. Домыслы, но есть же в них истина?

Тряпка, служившая дверью, колыхнулась. Запах свежеиспеченного хлеба разнесся по ночлежке и Фридэ невольно повел носом. В животе заурчало, нарушая тишину. У входа стояла внучка мертвого короля, Лукреция ауш Натаро, или, как повелось теперь, просто Луц. Она пахла хлебом даже когда не приносила тот.

— Булки с творогом подорожали, — кислая мина отразилась на девичьем лице.

— А ты их покупаешь? Не смеши мои портки, сестренка! — Фридэ прыснул со смеху.

Сперва, несколько лет назад, Лукреция холодно реагировала на "сестренку". Фридэ казалось, она изучает его, присматривается, не станет ли он вторым Кинжи, подобием сумасбродного столпа. Постепенно она теплела: Фридэ ничего общего не хотел иметь с братом, чем радовал окружающих. Лукреция учила Фридэ письму, рассказывала на ночь сказки и благодаря её стараниям он стал лекарем, а не очередным головорезом. Попервой книги, мази и прочую утварь приносила именно сестра. Медленно, но Фридэ отгораживался от брата и с возрастом стал полной противоположностью Кинжи.

Связь сестры и брата родилась из свободы выбора, принятия и времени, потому стала нерушима. В противовес все еще существовал союз Лукреции и Кинжи, сотворенный неволей. Фридэ видел: как бы девушка не препиралась, не пыталась вырезать из себя чувства, но к Кинжи она приросла. Жизнь сшила их вместе, навечно, нитями чудовищной любви.

— Что за воровское веяние, братец? Украл — похвалят, купил — ударят. В мое время такого не было, — Лукреция протянула рыжему булку, улыбнувшись.

— В твое время били без разбору, хоть украл, хоть купил, — парень отодвинул мазь, которой обрабатывал рану мальчика, дабы освободить Лукреции место на топчане.

— Чем разит? Моча? — девушка присела, кинув взгляд на стеклянную баночку.

— Чем сильнее вонь, тем лучше действует.

Они жевали хлеб в тиши, нарушаемой чавканьем. Фридэ скосил глаза на плащ сестры: все еще новехонький, зеленый. После удачного дельца рыжий получил свою долю и без раздумий купил сестре вещь. Старый её плащ износился, через дырки можно было пятерню просунуть и пожать Лукреции руку. Он никогда не видел её такой радостной как в первые дни — девушка даже спать ложилась в плаще, так им дорожила. Однако, помимо мирских желаний и потребностей, Лукреция пыталась постичь себя, лучше узнать магию и собственные силы. Фридэ изо всех сил старался помочь: изучал любой подвернувшийся случай, будь то быстро зажившая царапина или торчащая наружу кость.

— У тебя хлеб на стеклышке, свинтус, — Лукреция потянула рукав дублета и нарочито вычурно потерла окуляры Фридэ.

— Ну перестань, я не дитё малое, — рыжий отвернулся, нахохлившись.

Из коридора послышался нежный уху смех и в ночлежку нырнула Ирдэ. Она протопала прямиком к Фридэ, взяла из его рук хлеб и изрекла:

— Ой, Лу-Лу, ты глянь, каков мужчина! А так и не скажешь, что ему тринадцать.

Обомлевший Фридэ не нашел ответ. Так и застыл с протянутыми руками, будто вымаливал у худосочной блондинки еще насмешку. Она вдруг снова рассмеялась, ткнула парня пальцем в нос и села рядом, на топчан. Невзаимная любовь таяла у Фридэ перед глазами. Ирдэ пожевала хлеб и между делом протянула руку к волосам парня, запустив ладонь в густые локоны.

— Отказывается стричься, я уже тебе жаловалась? — она говорила с Лукрецией, почесывая Фридэ голову. — Отрастил себе гриву, завидный жених, девок от него палками отгоняю.

— Зачем? — подала голос Лукреция с набитым ртом, отчего Ирдэ не сразу её поняла и переспросила.

— Чтоб не расслаблялся, зачем же еще?

Фридэ хотел возразить, доказать, что никто во всем мире не сравнится с Ирдэ по красоте. Однако губы вдруг приросли друг к другу и ему оставалось лишь дальше ластиться к руке возлюбленной. Он боялся услышать грубый отказ, потому продолжал безропотно поклоняться чувству в секрете от предмета воздыхания.

Помехой казалась даже не незначительная разница в возрасте, а Фридэ сам по себе: худой и высокий, как черенок от лопаты, веснушчатое лицо, плохое зрение. Он мог искать в себе недостатки долго. Наверняка Ирдэ видела их еще четче, у неё ведь зрение отменное.

— Лу-Лу, дери тебя Заблудшие, где ты воруешь этот хлеб? Его пекут демоны, зуб даю, такой вкусный! — Ирдэ облизывала пальцы, сладко причмокивая.

Фридэ вдохнул запах Руки: родная сердцу сырость. Скоро он избавиться от постоянной испарины и нестерпимой вони, поднатореет в лекарском деле, возмужает, докажет Ирдэ свою зрелость...

— На счет той комнатушки, откуда мы призрак бабки изгнали. Я сторговалась с внуками её, возьмут немного, нам по силам. Надавила, дескать там дух бабкин бродит, никто такое жилье не снимет, они и клюнули, — Лукреция вытерла руки о дублет и принялась переплетать косички.

Патруль зашагал по коридору, ребята вмиг смолкли. Тень скользнула мимо колыхающейся тряпки. Шаги эхом раздались в ночлежке.

Фридэ, Лукреция и Ирдэ изредка брали заказы на нечисть: вычитывали в ворованных книгах, как изгнать всяких нелюдей. Разок избавили лачугу на краю столицы от маленького злого духа, опосля молоком задобрили в конюшне обиженного томте. Того пнула лошадь и существо оскорбилось, пакостило: заплетало лошадям гривы, прятало вилы и пинало уснувшего конюха.Такое занятие не требовало сильной магии или особых знаний. Травы, ритуалы, щепотка магии и нечисть сдавалась. Троице нравилось их скрытное дело. Мир магии манил, позволял пожать маленькому томте руку и увидеть обратную сторону жизни.

Мысль найти жилье вне Руки посетила не сразу, но едва родилась, как тут же прочно засела в головах. Быстро нашелся призрак, которого они любезно изгнали и вот уже Лукреция договорилась с наследниками об уступке по цене. Быт налаживался.

— Может всё-таки скажем Кинжи? — прошептала неожиданно Лукреция.

— Ополоумела?! Мы тебя ондатрам скормим, больная, - Ирдэ вцепилась в руку девушки, тоже шепча, — бежать от него нужно, придурка. Потихонечку в комнатушку ходить будем, потом дольше пропадать. Нет, нет, да и привыкнет, а мы потом раз и все, где-нибудь в Монтэге.

Опомнившись, рыжий потянул на себя Ирдэ, дабы та не наседала на Лукрецию.

— Да как я брошу его то? — внезапно спохватилась сестра, уставившись на собеседницу во все глаза.

— Он бы тебя бросил и глазом не моргнул, — Ирдэ потянула на себя руку Лукреции, отодвинула рукав её дублета и Фридэ увидел шрамы на запястьях, — это неправильно, милая. Он на дне и тебя туда тащит.

Опустив плечи, Лукреция сникла. Она положила лицо в ладони и надавила пальцами на глаза. Фридэ скосил глаза в сторону и сказал:

— Он тебе не ровня. Ты перестань на Кинжи смотреть, по сторонам оглянись, куча парней ведь.

— Вот-вот, Кинжи тебе не брат, не сват и уж тем более не любовь, — подхватила Ирдэ.

Фридэ откинулся спиной на стену, тяжело вздохнул. Вне всякого сомнения, Ирдэ и о нем также говорит. Лукреция выпрямилась, закивала головой. У каждого своя боль.

— И какая она? Моя будущая любовь. Ты его видишь, прорицательница Ирдэ? — девушка попыталась направить разговор в иное русло.

Ирдэ насмешливо воздела руки вверх, покачиваясь из стороны в сторону.

— Вижу, вижу, кривоватый, косоватый, ой, это что, горб? Ух, повезло же тебе. Харя у него что надо!

— А ну прекрати! Я не хочу горбатого! — Лукреция вдруг залилась хохотом.

— То есть косой и кривой подходит? — Фридэ согнулся от смеха.

— Хочешь, не хочешь, любовь дело такое! Ну, ладно, ладно, красивый он, — Ирдэ закрыла глаза, вскинув голову. — Характер хреновый, хуже твоего, вредный до жути. Волосы такие шелковистые, черные, вороново крыло.

— Какие? Он голову моет часто? Не хочу такого.

— Чем плох чистый парень? — Фридэ выглянул из-за Ирдэ, поджав губы.

— Домосед какой-то, я с ним света белого не увижу!

— Все тебе, собаке, не так! Сейчас другого разгляжу, — блондинка в досаде хлопнула ладонями по ногам.

— У тебя там формуляр?

Под сводами галерей раскатилось заливистое гоготание. Световой шарик в банке покачнулся, будто поддерживая всеобщее веселье.

*** 

Лунный свет обрисовывал территорию старого поместья: высокие каменные стены, обветшалый, но не потерявший прежнего изящества сад, блуждающая то тут, то там стража. Некогда усадьбой владело благородное семейство, однако корона то опрометью исправила. Теперь головы знатного рода украшали пики, а в поместье задерживались лишь гости столицы: лизоблюды да льстецы.

Лукреция поправила маску на лице. Один ремень врезался в затылок, другой чуть выше шеи, ото лба рутлище цеплялось за первый ремешок. Два вывернутых собачьих уха из плотной кожи красовались по бокам. Вытянутая морда пса позволяла свободно говорить и дышать, тому способствовали прорези и дырки.

Прильнув к оконному стеклу, девушка наблюдала за комнатой по ту сторону. Помещение полнилось холстами, некоторые портреты, прикрытые тряпками, словно застенчиво, выглядывали из под ветоши, демонстрируя себя по частям. Будто живые люди, укутанные в плащи, они выставляли напоказ то руку, то часть головного убора. Лукреция выдохнула, отпрянула. Зрелище навевало лишнего трагизма.

У левого плеча стоял Кинжи, справа — Фридэ. Оба в собачьих масках, прикрытые плащами. Старший поднял руку, пальцем указал на себя и брата, опосля махнул в сторону, обозначая последующий план. Тоже самое проделал, тыкнув Лукреции в плечо и отправив её в правое крыло усадьбы. Девушка кивнула, беспрекословно подчиняясь приказу. Отступила в сторону и, пробираясь под стенкой, выглянула из-за угла.

Стражники, точно намеренно, бродили вдалеке и, сонно зевая, переговаривались между собой. Сомнения поселились в думах Лукреции, но она, скрипя зубами, все же пробралась к ближайшей двери. Та оказалась открытой. В очередной раз девушка прислушалась к тишине и пропала в потемках большого дома.

Пробираясь по коридорам, Лукреция отметила отсутствие прислуги. Настороженность взяла вверх над приказами и девушка положила руку на нож у пояса. Дело шло слишком хорошо, сквозь удвоенную плату и срочность читалась теперь западня.

Ирдэ предложила заняться этой работой. Светловолосая девушка устраивала своих подчиненных на разную службу, а они за то тщательно собирали сплетни и секреты господ. Тем самым дети Ирдэ обрели славу шептунов. Это давало их настоящей хозяйке не только держать руку на кошельках знатных семей столицы, но и первой узнавать о возможных нанимателях, помогать Лукреции с Фридэ заработать деньжат. В сей раз заезжий господин давал большие деньги за кражу картины. В столицу приехал греншаньский художник, известный в узких кругах. Заказчик пожелал любыми способами получить произведение искусства в свою коллекцию. Плевое дело.

Картину Лукреция не видела, знала лишь детали: ребенок с собакой, на фоне толпа. Девушка мазней не восхищалась, рисование ей обрыдло еще в прошлой жизни, стоило только учительнице разок ударить маленькую принцессу по пальцам за кривые линии на бумаге. Однако, деньги на дороге не валялись, потому она бесшумно ступила к двери одного из залов. Сквозь щель рассматривалась пустующая комната, посреди которой маячила картина на деревянной подставке. Без обрамления полотно казалось незавершенным. Лукреция сощурилась, угадывая в сюжете знакомые нотки. Её поразило будто молнией и, распахнув дверь, она метнулась вперед, подошвами утопая в мягком ковре.

Остановившись, девушка закрыла рот ладонью. Плечи содрогнулись от ужаса. В картине ей открылась страшная правда, ранее ускользающая: девочка с белокурыми волосами стояла в окружении мертвых рыцарей. Остекленевшие глаза художник передал со знанием дела, словно украл у настоящего ребенка и поместил на холст. Лукреция не дышала. Рукой девочка обнимала за шею большую собаку. Выжлица, чахлая, скалилась слюнявой пастью на публику. Голубое небо, испещренное золотыми рыбками, прыгающими сквозь облака, отделялось от основного сюжета. Оно служило напоминанием, просветлением, надеждой на будущее. Лукреция вновь опустила взгляд — с картины на неё смотрело собственное лицо.

Окончательно запутавшись в происходящем, девушка ступила назад, заставляя себя оторваться от полотна. Стоило ей развернуться, как она снова застыла, так и не отняв руки от рта. Притаившись в уголке, погруженный частично во тьму, на кресле сидел человек. Лукреция подобралась, обругав себя за невнимательность, опустила ладонь на пояс, к ножу. Незнакомец спешно поднял руки в мирном жесте, опосля сам встал и сделал пару шагов к девушке. Ростом он превосходил Лукрецию на две головы. Свет наконец упал ему на лицо: молодой, красивый. Ирдэ назвала бы его "смазливым". Заостренные черты лица, снисходительная улыбка, манеры и аккуратный наряд выдавали в нём аристократа. Черные волосы, длинные, ровными волнами лежали на плечах.

— Вы художник, — утвердила Лукреция, заприметив засохшую краску на пальцах парня.

Незнакомец приосанился и, будто смакуя, рассмотрел её с головы до пят. Развел руки в сторону, придав жесту излишний пафос и выпалил:

— Элизабет, я так рад с вами познакомиться. Никогда бы не подумал, что закажу кражу собственной картины ради встречи с вами! На старых портретах вы выглядели иначе, прошу прощения, приходилось додумывать. Их сожгли, — он улыбнулся, — портреты. Вам понравилось мое творение?

Оставшись стоять на месте, Лукреция сильнее сжала нож. Прошлое лизало пятки, норовя укусить. Она опустила подбородок, исподлобья глядя на собеседника.

— Не понимаю о чем ты чешешь. Я забираю картину, не возникай, сиди да помалкивай.

— Тело не нашли. Корона все еще не оставляет ваши поиски, а я предполагаю...

— Ты оглох? — зашипела Лукреция, грозно двинувшись вперед. — Я твой портрет кровью нарисую, замолчи и сядь обратно.

— Я обычный художник, — молодой человек попятился, былой огонек в его глазах потух, воодушевление и уверенность сменились испугом.

— Отлично, художник, выбирай, какой палец отрежем первым!

Собеседник споткнулся, замахал руками и упал прямиком в кресло. Вжавшись в спинку, он выставил ладони вперед, останавливая надвигающуюся бурю и выпалил:

— Молю! Прошу, никакого злого умысла! Я думал понравиться вам, Элизабет! Решил, вы оцените жест! Не так я себе представлял ухаживания, простите. Я нарисовал картину и я же заказал кражу. Хотел видеть вас, выжившую Натаро.

Застыв, словно каменное изваяние, Лукреция захлопала глазами. Рука с ножом опустилась, девушка вскинула брови и, подождав мгновение, присвистнула.

— Вот это ты дал маху, аристократишка. Ладно, давай-ка попробуем снова. Ты приближен ко двору? Что за пристрастие к Натаро?

— Я, да, — он покачал головой, — приближен, не то слово. Слышал, читал, картины видел сызмальства, так и не расскажешь быстро. Вы — моя муза! Только из-за вас я начал рисовать! Образ Элизабет дал мне надежду на будущее. Принцесса, выжившая вопреки всему.

— Ондатрова жопа, у тебя худо с головой, парень, Элизабет Натаро умерла в бое при Орне, — девушка обернулась к двери и нахмурилась, ей послышался скрип половиц, однако шальная мысль отвлекла. — Если приближен, начитан, да сызмальства, чей ты сын?

Молча, потупившись, он бегал глазами по сторонам. Гримаса боли застыла на его лице. Лукреция схватила свечу со стола, устремилась вперед и нагло воззрилась на художника, силясь рассмотреть его лицо поближе. Картины и ей помнились неплохо, уж важных личностей так точно. Девушка сжала подсвечник сильнее, костяшки побелели, и свеча, накренившись, горячим воском обожгла пальцы. Парень перестал бороться, встретился с ней взглядом. Глаза художника, широко посаженные, напоминали два больших топаза. Длинный нос, излишняя худоба и густые брови контрастировали с отцовскими чертами, однако нечто общее у них было. На встречу её выманил наследник Тирнея Веттена, в этом она не сомневалась.

— Больше от леди Авейры, нежели от короля, — девушка отошла, поставила свечу на место.

Принц, по слухам бастард ничуть не меньше Лукреции, свел брови и по-щенячьи взглянул на собеседницу. Лукреция тяжело сглотнула — слишком много потрясений выпало на её долю за одну вылазку.

— Для меня это честь, — художник облизнул высохшие губы, — я не мой отец.

— Что уж там, Ваше Высочество, все мы так говорим. И одинаково смотрим в зеркала, надеясь не видеть снова и снова знакомые черты родителей. Не о чем нам говорить более. Забудь об этой встрече.

В глубине дома еле слышно скрипнула задвижка. Лукреция закусила щеку изнутри, отвернулась, уходя и не желая более видеть королевского отпрыска. Впрочем, обстоятельство это ничуть Рамоса не остановило, он вдруг оказался позади девушки и схватил её за локоть.

— Я не с того начал! Меня попросили с вами встретиться. Это касается...

Обернувшись, Лукреция занесла кулак для удара, но совершить возмездие уже не смогла. С губ художника слетело имя. Одновременно далекое и такое близкое, не забытое сквозь годы выживания. Девушка пошатнулась, губы её изогнулись в гримасе боли. Рамос дернулся, когда очередной отзвук проникновения в дом разлетелся по залу. Кинжи и Фридэ скоро окажутся здесь. Принц сделал шаг в сторону, схватил картину, накрытую тряпкой и сунул в дрожащие руки Лукреции.

— Здесь другое лицо, никто не поймет, я написал её для прикрытия. Плату ваша подруга получит, даю слово. А теперь идите к своим друзьям. Я буду ждать вас, Элизабет.

Не помня себя от потрясения, Лукреция оказалась за дверью. Стоя в темном коридоре она сжимала потными ладонями обмотанную ветошью картину. Губы её неслышно двигались, повторяя имя.

С полотном на перевес девушка сделала шаг вперед и не останавливалась, покуда не очнулась в руках Фридэ. Брат держал её за плечи, слегка тряс. Она осмотрелась, уличная прохлада коснулась щек, еще немного и угодила бы в лапы страже. Кинжи, меж тем, выхватил у Лукреции картину, попутно расхваливая прибыльную вылазку.

Они шагали по мостовым, проулками и меж обветшалых домов. Фридэ шел бок о бок с сестрой, словно чувствовал неладное. И только спустившись в Руку, упав на знакомый топчан и накрывшись плащом, Лукреция прошептала в пустоту:

— Огастес.

***  

Тяга к знанию и желание обладать правдой не отпускали Лукрецию весь следующий день. Она мучилась в догадках, пыталась ответить на давно отброшенные вопросы. Огастеса она, по правде, похоронила после первого года пребывания в Руке. Он не пришел за своей воспитанницей, а значит отказался от дочери. Но такого не могло быть и следовало лишь одно — файнатель мертв. Потому Лукреция старалась не бередить прошлое, то отзывалось тупой болью. Ко всему прочему девушка всячески избегала встречи с Кинжи, он раскусит её интерес вмиг. Даром, что в ночи не приметил, вероятно его разум затмила нажива.

Дождавшись темноты, Лукреция выбралась из Руки. Оглядываясь, проверяя нет ли хвоста, она сильнее укуталась в черный плащ. Позаимствовала у Ирдэ, сославшись на встречу с парнем. И, хотя в словах имелась доля правды, благо, что белобрысая не подозревала, куда подруга идет на самом деле.

Одна из калиток на задворках легко поддалась и обеспечила Лукреции несложный путь к поместью. Быстро пройдя через сады, она попробовала выглядеть стражу, однако те будто сквозь землю провалились. Девушка оценила жертвенность наследника короны, хоть глупости в нем имелось больше.

Рамоса она нашла там же, где и оставила прошлой ночью. Он приоделся, завязал волосы в низкий хвост, вымыл руки, одним словом — расхрабрился. Лукреция осмотрелась и, не найдя взглядом знакомого полотна, облегченно выдохнула: нет более тех правдоподобных глаз, вызывающих отвращение. Спешно придя в себя, девушка села в ближайшее кресло, забросила ногу на ногу. Рамос, сосредоточенно наблюдающий, на мгновение поджал губы. Даже огонек свечи опасливо дернулся за его спиной.

— Вам не нравится то, что вы видите, Ваше Высочество? Бледную тень павшей династии?

Взяла быка за рога, не стала прикидываться. Художник и, по совместительству, принц, замешкался. Лукреция сощурилась: давеча она не рассмотрела его сухие губы, покрытые трещинами. Он тревожился, боялся чего-то.

— Я вижу символ свободы.

Не сдержавшись, девушка хохотнула. Смех не прекращался, она закинула голову назад и даже зажмурилась. Успокоившись, вновь опустила глаза на принца. Тот приоткрыл рот от изумления.

— Вы, кажется, слепец, — Лукреция сдерживая улыбку, закусила губы.

— Всю жизнь мне твердили, Элизабет Натаро — не исключение из правила, а пример для подражания! Бастард, ауш, но корона приняла и дитя, и мать. Сперва я считал это недоразумением, несправедливостью, ведь меня, законнорожденного наследника, отец никогда не любил. Сослал мать, опосля и я отправился туда же, — он стал говорить громче, торопливее, и Лукреция почувствовала, как собеседник теряет нить рассказа.

— Страдалец, отец никогда вас не любил? Подберите сопли, — девушка подалась вперед, вцепилась руками в кресло, — и говорите яснее. Чего вам нужно?

— С возрастом я понял, дело не в крови. Пусть ваша династия пала, но вы твердо стоите на ногах. Расколотая корона не знаменует окончание правления, так ведь?

— Я пришла сюда говорить о моем файнателе, а вы, принц, толкаете меня на бунт, не иначе, — она ухмыльнулась.

Часто заморгав, Рамос отвернул голову и посмотрел на скопление холстов у стены. Принц застыл и лишь стучащие по подлокотнику пальцы выдавали в нем беспокойство. Он пробормотал:

— Разве истории рассказывают с конца?

Нетерпеливо пошаркав сапогом по ковру, Лукреция набрала в грудь воздуха. Потом развела руками, позволяя собеседнику продолжать.

— Королевские дети — монеты на размен, Элизабет. Матери, тяжелой, говорили, дитя родится уродливым, горбуном. Отец едва не отрекся от такого ребенка — корона не приемлет шутов на троне. Леди Авейра родила в ссылке. Отцу доложили и он, раздобрев, приблизил меня к себе. Таскал повсюду. Как вы провели детство, Элизабет? Трибальд учил вас не только необходимой жестокости, но и состраданию, верно?

Холодные цепи прошлого сковали Лукрецию. Дыхание участилось, годы пронеслись перед глазами. Померкла улыбка Огастеса, теплота рук и редкий, но раскатистый смех. Не брал он её более на руки, не поддерживал девичье озорство и не стирал горячие слезы с детских щек большими ладонями. Файнатель ругался и воспитывал, однако, стоило Элизабет ушибиться, он тут же целовал каждый ноготок и приговаривал:

"У мышки боли, у принцессы не боли".

Девушка посмотрела на свои пальцы. То было так давно, в иной жизни, а здесь остались лишь проблески тепла от Ирдэ и Фридэ, да сумасшествие Кинжи. Едва Рамос продолжил свою историю, как Лукреция вскинулась. Тяжело сглотнула, обратилась во внимание.

— Мой король показал мне войну, бессердечность, боль, падших людей и реки крови. Я не сыскал отцовской милости, вернулся к матери. И она рассказала о вас, нежеланном, но любимом ребенке. Уверен, лишь шуточные проблемы преследовали вас до того, как вы познали войну. Я завидовал, но сумел обратить злобу в восхищение. Весь Греншань шептался о вампире, принявшем чужое дитя, вам достался поистине лучший наставник и названый отец из всех ныне живущих, - Рамос замолчал, отдышавшись, после стал говорить уже тише. - Мать, напротив, привила мне хитрость и другие черты, коими женщины при дворе добиваются невиданных высот. Хотя сама она приспособиться не смогла. Добрая, сердечная леди в маске змеи. В ссылке её сразила болезнь и она зачахла у меня на глазах. Первое мое полотно — её посмертный портрет.

Гнетущая тишина повисла в зале. Лукреция почувствовала, как волоски на руках встали дыбом. Она опустила глаза, опасаясь наткнуться на безумный взгляд Рамоса. Ей не хотелось сочувствовать парню, выказывая тем самым симпатию и соприкасаясь с чужим горем. Своего ведь хватало по горло. Принц продолжил:

— Отец решил, что я сгожусь за щенка, потому я вновь получил расположение короны. И мне ничего не оставалось, кроме как ухватиться за возможность. Не приведи Заблудшие, король расщедриться на еще одного сына. Не могу позволить этому случиться, — губы его дрогнули, приподнимаясь в уголках, кривое подобие улыбки расцвело на лице. — Я спасался от увиденной жестокости живописью. Рисовал много, особенно вас. Нет, не лицо, лишь силуэт, но всегда знал — вы там, на картинах, прячетесь за темным капюшоном, как и в жизни. Ведь я верил, понимал, вы живы. И судьба наградила меня —на порог явился Огастес Трибальд. Он наказал найти вас, чего бы мне то не стоило. И я принялся искать, тратил немыслимые деньги, не отступал, изо дня в день пытался. А потом...

— Кто сдал? — перебила нежданно Лукреция, скрывая за вопросом эмоции. Её переполняло чувство радости от мысли, что Огастес жив, одновременно с тем интересовал и человек, продавший её.

Рамос запнулся, провел языком по губам, словно взвешивая решение. Быстро состроил сочувственное лицо.

— Беловолосая девушка с голубыми глазами, она заправляет в столице слугами. Монеты сделали свое дело, вдобавок я дал ей возможность ввести своих в замок.

Мелко закивав, собеседница откинулась на спинку кресла и уставилась в одну точку. Она догадывалась, что предательство не заставит себя ждать, но все таки не рассчитывала получить нож в спину от Ирдэ. Рамос поерзал на дорогой обивке кресла, его все еще съедала ложная участь.

— Прежде, чем продолжить о просьбе вашего файнателя, хочу прояснить некоторые обстоятельства. Корона столкнула меня не только с бесчеловечностью, но и с правдой. Я знаком с человеком, что приходится вам настоящим отцом и не прощу себе, если утаю. В день нападения на поместье Орна мать вела вас в руки греншаньцам. Не спасение ребенка ею двигало, а слепая влюбленность. Доу ждал Регину, однако она не явилась.

— Мать вела меня к тоннельщику! — Лукреция подорвалась, встала во весь рост.

— Она собиралась променять вас на Доу. К довершению, именно Регина поспособствовала нападению греншаньцев на поместье. И просчиталась — Трибальд раскусил её.

Рванув вперед, Лукреция схватила Рамоса за грудки. Насилу удержалась на ногах, не ударившись головой о его лоб и прокричала:

— Вранье, все вранье! Она бы не поступила со мной так! — девушка оскалилась. — Я знаю, что ты делаешь. Холодно и горячо, кнут и пряник: думаешь со мной такое пройдет? Решил, я упаду тебе в руки? Ты даже не представляешь, через что я прошла. Ты бы сдох, — она брезгливо отбросила парня на кресло, покачала головой, — щенок.

— Арбалет держал ваш файнатель, — ляпнул принц, вмиг побледнев.

Лукреция выпрямилась, осталась стоять над художником. Прокушенная от волнения щека кровила изнутри. Девушка чувствовала, как сердце пускается в пляс, стуча о грудь с неистовой силой. В воспоминаниях всплыла фигура матери, заискивающий взгляд. Арбалетный болт меж её грудей служил напоминанием. Прошлое не так далеко, как может показаться. Рамос зашевелился, потянулся к карману и выудил оттуда нечто мелкое.

— Трибальд сказал, ты поймешь. Его перстень, — принц протянул Лукреции золотое кольцо с четырьмя камнями.

Крики потоком ломились из глотки. Лукреция сжала челюсти, пронзая взором знакомую вещицу. Желваки проступили под кожей, показалось каждая косточка крошится в прах и рассыпается по роскошному ковру.

— Сам он не мог с тобой встретиться. Не знаю уж, что тому причина, но попросил тебя использовать перстень по назначению. Тогда ему удастся вновь почувствовать вашу надломленную связь.

Язык прилип к небу и девушка не смогла ничего ответить. Она, покачнувшись, выхватила кольцо из руки Рамоса и сунула то в карман. Принц её не остановил, когда Лукреция покинула зал. Девушка накрыла голову капюшоном, нырнула в густую темноту и скрылась в пелене дождя. Кольцо она перебирала пальцами в кармане, однако в голове пустовало. Никаких мыслей, догадок, все развеялось, оказалось смыто ливнем.

По лицу хлестали капли, но она шла по пустым улицам. Лишь пьяницы то тут, то там, валялись близ домов. Соленые дорожки, стекающие по подбородку, смешивались с дождем. Однако, едва Лукреция узнала, что названный отец жив, её тут же обуяло чувство предательства. Он опоздал на шесть лет.

*** 

Крышка отлетела в сторону и ударилась о стену с треском. Лукреция отложила нож, схватила дребезжащий предмет и сжала ладонями, дабы тот не издавал более звуков. Меж тем, свет из банки вылетел, покружил немного по комнате и осел на пол тысячью мелких звезд. С каждым мгновением он тускнел все более и более, покуда окончательно не исчез. Магия вернулась владельцу. Девушка кивнула сама себе, кромешная тьма её не пугала. Отложив крышку, Лукреция воздела руки кверху и маленький световой шарик засиял под потолком. Он аккуратно опустился в банку и смирно лег на дно. Девушка, заранее проверив сколы и, не найдя тех, вернула крышку на место, потом повертела корзинку перед лицом.

Прошло много времени, прежде чем Лукреция поняла — ей магию не обязательно поддерживать рукой. Та существует сама по себе, её можно отпустить, только единожды прикормив волей. Поделившись догадками с братом, девушка не пожалела: Фридэ предложил воспользоваться магией во благо. Они воровали корзинки, выпускали световые шары и создавали новые, от рук Лукреции. Действие занимало целые годы, потому как оставаться незамеченными, не раскрывать своих умений, давалось с трудом.

И все же, вопросы не оставляли в покое. Магия Лукреции отличалась от той, какую приписывали в книгах легру. К тому же, простые маги оставались смертными. Разговор с Рамосом подвел черту, и теперь девушке казалось, что на вопросы ответить сможет лишь Огастес, раз он жив. Однако встречаться с файнателем Лукреция не спешила. Глубоко внутри засела обида и чувство несправедливости: самый близкий человек убил её мать. Как смотреть в его глаза? Увидит ли она в них хотя бы отблеск того, кто заменил отца? Кольцо так и покоилось в кармане дублета, дожидаясь судьбоносного решения.

За размышлениями она не услышала приближающиеся шаги. Фридэ вошел в сестринскую обитель и, улыбнувшись, опустился на колени близ Лукреции.

— Хандришь, со мной не говоришь. Может поделишься? — рыжий завиток упал на лоб парня и девушка, протянув руку, поправила волосы брата.

— В другой раз.

— Как скажешь. Сходишь со мной в Иголку? В комнате прибраться не мешает, — Фридэ говорил тихо, опасаясь подслушиваний, — а затем к матушке и отцу зайду, а ты проследишь, чтоб никто нос не сунул. Договорились?

Поднявшись с пола, Лукреция сунула нож за пояс. Отвечать не требовалось, без того понятно — отказывать брату она не умеет. Девушка схватила с топчана плащ и выбралась в коридор. Через патрули, коридоры, лазы, опосля по привычным улицам, сквозь толпы народа, две фигурки пробирались в Иголку, бедняцкий проулок. Тот вбирал в себя весь столичный сброд. Отовсюду слышалась ругань, а толчея непрекращающимся потоком несла людей по сторонам. Вырвавшись из человеческого течения Лукреция и Фридэ уткнулись в знакомую дверь.

Маленькая комната собою являла то ли чулан, то ли сундук. Двоим места едва хватало. Ветхий топчан, маленькое окошко и огарок свечи на стуле накладывали отпечаток отчаяния на новых хозяев. Под ложем нашелся небольшой ящик: из старого тряпья выскочила исхудавшая крыса. Фридэ хмыкнул, отшутился, дескать, даже живности тут поживиться нечем. Лукреция выудила дырявые юбки, приложила к поясу и расхохоталась под стать брату. Девочки в Руке старались походить на мальчишек, вырастая привычкам не изменяли. Платья отличались удобством, но сушить их было негде, подземелья не способствовали. Даже обмотки и те сохли неделями. Потому Лукреция без зазрения совести отбросила тряпье на пол.

Вдоволь посмеявшись, брат с сестрой быстро привели комнату в надлежащий вид. И, хотя пыль все еще летала в воздухе, никто не хотел замечать очевидной разрухи. Хаос не скроешь никаким способами. Рассудив, что "и так сойдет", Фридэ с Лукрецией отправились на окраину столицы. Покуда шли, переговаривались, совсем забывшись. Лишь у знакомого дома Лукреция смекнула, что забыла о вопросах и домыслах. Брат преподнес ей бескорыстный подарок: помог вдохнуть полной грудью.

Опустив капюшон пониже, девушка осталась стоять у старого колодца. Вечерело, прохожие попадались редко. Фридэ исчез в полуразвалившейся лачуге: сколько бы не пытался помогать родителям, те неизменно пропивали сыновью помощь.

Не успела Лукреция заскучать, как на пороге дома вновь показался брат. Он выглядел расстроенным и побледневшим, а когда приблизился, девушка рассмотрела слезинки в уголках его глаз.

— Ондатрова жопа, что случилось? — Лукреция подняла руки и, схватив брата за лицо, принялась стирать слезы.

— Отца нет, а мать с хмырем каким-то валяется, двух слов связать не могут. Мужика пытался оттащить, он заблевал там все, — Фридэ снял окуляры, отвернулся от сестры и вжал пальцы в глаза.

— Иди-ка сюда, — девушка приблизилась, обняла его.

Затхлый запах еще не выветрился, но Лукреция все одно вжалась носом в ворот Фридэ. Погладила брата по макушке. Все повторялось из раза в раз: они приходили, Фридэ находил родителей выпившими, оставлял на столе деньги и, заставая мгновения отеческого бесчестия, плакал. Лукрецию снедал интерес, она, помнившая от семьи лишь хорошее, не могла взять в толк — почему Фридэ прощает родителей? Возвращается? Помнит?

— Давай больше не будем приходить, — прошептала на ухо брату девушка.

— Я их не выбирал. Они такие, какие есть, — Фридэ шмыгнул носом, — пусть ненавидят меня, плевать. Моей любви хватит на всех.

Лукреция сильнее прижала парня к себе, пальцами зарываясь в складки чужого плаща. Она думала о кольце, что покоилось в кармане. Элизабет не выбирала Огастеса, а вот он её, вопреки всему, — да. Теперь файнатель снова выбрал, пусть даже совсем другую, искалеченную судьбой девушку, но он выжил, разыскал и не отрекся.

Отпрянув, Лукреция позволила брату идти первым, впереди. Сама она, выудив знакомый перстень, надела его на большой палец. Четыре желтых камешка сливались в круг, поблескивая на солнце: символ мира и мудрости — цитрин.

***  

 Следующий день Лукреции предстояло провести в компании Кинжи: они договорились вместе поднатаскать Фридэ в драках. Рыжий того не просил, однако вышло, что оба, и родной брат, и названная сестра, хотели взять на себя ответственность за парня. Лукреция, потому как любила Фридэ взаправду, а Кинжи явно из хитрого умысла.

Не стоило даже строить догадок о том, как пройдет встреча. И все же непредсказуемость и безумие старшего столпа служили причиной беспокойства. В последнее время Кинжи стал отдаляться, теперь меньше в нем узнавалось человеческого. Лукреция припоминала мельком его грубые руки, отлавливающие вшей из её волос. Или ворованные булки, поощрения, редкие похвалы. Нынче все исчезло, девочка стала девушкой и меж ними осталась лишь недосказанность да грубость. Кинжи с Лукрецией могли столкнуться головами, рассматривая карту, отпрянуть друг от друга, как от огня, и запутаться в неловкой тишине. Столп в таких случаях отводил глаза, с поддельным интересом рассматривая округу. Нечто и в нем изменилось. Потускнели изумрудные глаза, засели морщинки у губ, притупились чувства.

Лукреция стояла у тряпки, что неизменно служила очередной дверью в Руке. Впереди слышалась возня, кряхтение. Девушка потрогала кольцо на пальце, потом сделала шаг навстречу текущим затруднениям.

Наизготовку, вскинув руки, Фридэ стоял перед Кинжи. Сбитые костяшки пальцев свидетельствовали о слепом упорстве. Впрочем кровь не останавливала рыжего, он казался сосредоточенным и собранным. Наступил первым: левую ногу выбросил вперед, развернулся и правой ударил брата в живот. Кинжи, предугадав, ладонями отбил ногу. Тогда Фридэ ударил снова, выше, но и здесь не попал. Старший брат схватил его за плечи, ударил коленом в грудь. Фридэ рухнул на землю, оставленный лелеять синяки.

— Ты не учишь, только колотишь его зазря, — Лукреция уткнула руки в бока, недовольно воззрившись на Кинжи.

Поднявшись на согнутых локтях, Фридэ шумно вобрал в себя воздух. Старший брат отвернулся от Лукреции, пнул ногой близлежащий камень.

— Меня тоже не учили и ничего, не дурной вырос. Пусть впитывает, потом сопоставит, что к чему, и слепит из себя человека сильного.

— Отличная мысль, — девушка подбоченилась еще пуще, — замечательная! Он не слабак, просто дерется честно, в отличии от некоторых. Ясен пень, если на него бросаться так, то и толкового ничего не выйдет.

— Не знают на улицах ни чести, ни сострадания. На что ему твои девичьи манеры? Пусть выживает! — разгоралась нешуточная перепалка и Кинжи крутанулся на месте, указал пальцем на Лукрецию. — Давно я тобой не занимался, кости бы размять.

Сжав кулаки, Лукреция кинулась на Кинжи. Повторять не требовалось, задать хорошую взбучку своему мучителю — сокровенное желание. Лучи света, пробивающиеся сквозь плетеную корзинку, отбрасывали на дерущихся ровные тени.

Махала кулаками девушка яростно. Кинжи второй раз кряду получил в нос. Настроение заметно поднялось, а значит и биться она может долго, местами даже играючи. Лукреция догадывалась: Кинжи чрезвычайно жаждет эту близость. Для него то не драка, а еще один способ заполучить её внимание. Лишь в такие мгновение он расцветал, бывало краснел, улыбался, становился настоящим. Соперничество, дурачество переходящее во вредительство, подпитывали его самолюбие.

Совершив очередной выпад, Лукреция повалила Кинжи на пол. Они долго катались по земле, пока девушка не оказалась сверху. Взмахнула кулаком, но остановилась с победной улыбкой на лице. Соперник, скосив глаза, рассматривал перстень на пальце. Лукреция тяжело сглотнула, опустила руку.

— Откуда? — в голосе Кинжи послышались нотки злости.

— Я... — еле слышно попробовала оправдаться собеседница.

— На богатеньких потянуло?

Ничего не ответив, Лукреция слезла с Кинжи под сочувственный взгляд Фридэ. Брат сидел в стороне, с окровавленным лицом, полусогнутый. Он методично натирал окуляры чистым куском ткани, будто не замечая собственных увечий.

— В следующий раз, как прыгнешь в койку заблудившего аристократа, шрамы прикрой свои, отвратительные, — Кинжи поднялся и начал отряхивать видавшую виды одежду, — тошно. И на шее этот, убогий. Кому вообще такую захочется?

— Кинжи, не охреневай, — пролепетал сбоку Фридэ, однако брат оставил его без внимания.

— Паскуда, — выпалила девушка, поднявшись.

Бросив взгляд, полный разочарования, на Кинжи, Лукреция покачала головой. За шесть лет она пережила не только восстание Руки из пепелища прошлых законов. Её преследовали смерти во время вылазок, ради друзей и детей. Погибель приходила во снах, нарушала покой. Следовала по пятам. Лукреция открыла в себе магию, боролась с ондатрами, коих все еще держала в страхе. Непозволительно долго девушка пыталась понять, чего стоит. Кинжи, мешающий её с грязью, явно знал с самого начала. Играть ею можно, покуда Лукреция позволяет.

Терпение лопнуло. Она кинулась на Кинжи, вложив в первый удар всю оставшуюся силу. Обида обуяла душу, раскаленным железом жгла нутро. Ухватившись за дублет соперника, она и не думала о ножах. Хотела проучить, припугнуть. Кинжи решил иначе: острое лезвие уперлось девушке в живот.

Плавно опустив подбородок, Лукреция рассмотрела знакомую рукоятку. Кинжи, готовый в любой миг вспороть её брюхо, держал рукой фамильный нож Натаро. Его единственный рычаг давления.

Фридэ ахнул, подлетел с места, силясь остановить потасовку. Ошарашенная нападками, Лукреция приподняла руки в мирном жесте. Нож едва коснулся, оставил неглубокую ранку, однако ощущение близкой смерти напугало. Девушка отпрянула, поджала губы разочарованно. Кинжи покрутил нож в руке, непринужденно. Из всех нанесенных Лукреции шрамов, его слова были самой глубокой раной.

— Кинжи, ты ополоумел, — со злостью прошипел Фридэ, напоминая о своем присутствии, — знаешь ведь, нельзя!

— Заткнись, щенок, — наконец огрызнулся брат, — вы без меня ничто, так что давайте без шуток. Расслабились.

— Чтоб ты подох в одиночестве, — уставившись в землю, сказала Лукреция.

Она поджала губы, прилагая усилия, борясь со слезами. Намеренно не поднимая головы направилась к выходу из комнаты. На полпути присоединился и безмолвный Фридэ.

***

Свежий шов на дублете мало чем отличался от иных таких же. Перекошенный, сделанный неумелой рукой. Лукреция провела по нему пальцем, недовольно проворчала ругательства.

Напротив, сложив ноги под себя, сидела Ирдэ. Она заняла топчан Фридэ, пока брат ютился на полу, расстелив плащ. Лукреция намеренно не глядела в лицо подруги: теперь любое действо белобрысой веяло плутовством. К тому же, она трещала без умолку.

— Опять объявился тот мужик, дери его Заблудшие. И знаете чего выкинул? Попросил снова украсть картину! Ту же самую! Дескать ошибся, отличаются.

— Ну и дурак, — Фридэ фыркнул, — причуды богатых. А ты?

— Мутный он, — Ирдэ тянула слова, будто умышленно, дабы подруга расслышала каждое.

Дернув губой в раздражении, Лукреция таки подняла взгляд. Голубые глаза Ирдэ глядели сосредоточенно, не упуская деталей. Словно пыталась понять, выдал ли её художник. Закусив щеку изнутри, Лукреция не моргала. Белобрысая, не выдержав напора, скосила глаза на Фридэ. Уразумела таки.

— В любом случае мы с ним еще увидимся. Я попросила его прийти в Иголку сегодня.

Приняв на веру слова Ирдэ, Лукреция прикоснулась к перстню в кармане. Пришлось снять после драки. Её все еще огорчал приговор Кинжи: первым делом он решил, что девушка прыгнула за побрякушку в постель, а не убила за неё или попросту украла. Удивив и Фридэ, и Ирдэ, мило беседующих на отвлеченную тему, она вдруг подала голос:

— Я встречусь с ним. Мало ли чего на уме у него.

Спорить никто не стал. К немому согласию на эту тему друзья пришли еще давно. Случись беда и первой в огонь войдет Лукреция: бессмертие позволяло ей диктовать свои правила в потасовках. Знающие свыклись, цинично позволяли ей бросаться напролом, погибать ради них, ведь она воскреснет, а их хрупкие жизни вернуться не удастся. Только теперь, заглянув в глаза бывшей подруги, Лукреция поняла, как эгоистично то было.

Точно сонная, Лукреция дождалась назначенного часа и покинула Руку. Её мутило от каменных сводов, сырости и беспросветной тьмы. Столица кишела людьми даже ночью: куртизанки предлагали себя, стражники уставше прикрывали глаза, а из таверн доносились песнопения.

Близ знакомой двери топталась высокая фигура в плаще, с мешком наперевес. Лукреция хватила человека под руку и потянула за собой. Сунула ключ в замочную скважину, повернула.

— Думал вы не придете, — пробубнил себе под нос Рамос, — нехорошо мы расстались.

Помедлив, девушка обернулась. Принц выглядел уставшим, затравленным. Лукреция пустила его в комнату первым, опосля принялась хлопотать над свечой. Рамос картинно ужаснулся жилищу, но быстро спохватился и утих. Брезгливо присел на край отлаженного усилиями Фридэ топчана и раскрыл мешок. Оттуда повеяло вкусным ароматом и хозяйка комнаты сглотнула слюну.

— Вы наверняка плохо питаетесь, исхудали. Я разного принес, если приглянется вам...

— Прикормить меня пытаетесь? Хитро, — девушка села рядом, бесстыдно сунула руку в мешок.

Первым попался кусок белого хлеба. Лукреция поджала губы, Рамос ожидаемо принес снедь богачей. Такого хлеба она в руках не держала давно. Следом обнаружилось завернутое в ветошь пахучее мясо кабана. Тут уж девушка совсем обмерла, наглость её сошла на нет. Лукреция разглядывала шмат кабанятины и едва ли не плакала. Рамос того не различил и, будто подумав, что так она выражает радость, выудил из мешка бутыль молока. Этим принц добил девушку окончательно. Лукреция хотела отказаться, накричать на наглеца, вылить молоко за шиворот принцу. Отвернув лицо, она лишь прошептала:

— Заберу с собой, если не возражаете.

— Берите, конечно. Когда я шел сюда, предполагал, что мешок очутится у меня на голове, — Рамос засмеялся.

— Я бы отказалась, — Лукреция обернулась, глянула на собеседника хмуро, — да совесть не позволит. У нас дети голодают, друзья мои днями крошки во рту не держат. За этот мешок вас бы убили там, где я выросла.

Улыбка мигом слетела с лица Рамоса. Он понимающе закивал, помог сложить еду обратно и вымолвил с запинками:

— Потому я и просил встречи с вами. Помогите мне, лишь вы в силах. Я вас спасу от этой жизни убогой. Вы заслуживаете корону, а не объедки. Давайте вернем трон, он ваш по праву, Элизабет.

Показалось, стены и без того маленькой комнатки сжались еще сильнее. Ребра сдавило, Лукреция вдохнула ртом, шепнула:

— Сотню раз сказала, еще столько же повторю, я не Элизабет.

— Верно, вы теперь — выжлица. На моей картине изображены две фигуры, сломленная девочка из прошлого и её гончая, второе я. От прошлого не сбежать. Будьте сильнее, примите мою сторону.

— Все же на восстание подбиваете, хотите моим лицом воспользоваться, — Лукреция попробовала отодвинуться от принца, но тот быстро сократил между ними расстояние и схватил собеседницу за плечи.

— Молю вас, вы моя единственная надежда. Неужто выберите влачить жалкое существование, голодать и жить здесь, в этой халупе, а не иметь власть и, — он запнулся, но стремительно нашелся, — мою любовь? Дайте шанс.

Лукреция подавила желание дать принцу оплеуху. Из мешка все еще приторно пахло мясом и хлебом. Голод и стыд навалились вдруг сверху, требовали повиновения.

"Терпеть, ради других. Дать шанс, отдаться во власть человеку знающему. А что знаешь ты, глупая дура, сирота?" - Лукреция тяжело сглотнула, усмирила мысли и кивнула.

Неожиданно напористый Рамос рванулся вперед. Его губы нелепо накрыли рот девушки. Она не закрыла глаза, напротив, пыталась вблизи рассмотреть принца. Лик его был прекрасен: брови вздымались над глазами, словно два серпа. Кожа покрылась румянцем. Лукреция подняла ладони, обняла Рамоса и потянула на себя, развязно. Художник то воспринял на свой лад. Он придавил её всем телом, лег сверху, пальцами впиваясь в девичьи запястья. Лукреция быстро задышала, давя в себе недовольство. Принц одной ладонью держал её руки, второй медленно скользил вниз. Добравшись к ногам девушки, он разом раздвинул их, помогая себе коленом.

Почувствовав, как Рамос давит не только лишь телом, но и духом, Лукреция незамедлительно отбросила уговоры в сторону. Всю жизнь она терпела во благо других, неужто ради куска хлеба и окровавленной короны разрешит нелепому мальчишке взять себя?

Не она ему была нужна, лишь тело, образ, мечта. Лицо, что возглавит переворот. Лукреция яростно вцепилась в губу принца, сжала зубами остервенело. Рамос ощерился, чужая кровь потекла по подбородку девушки. Понял, как призыв к действию.

— Не каждой честь выпадает, — пролаял он в губы Лукреции, — с принцем-то. А ты с характером, попробуем и такое...

Ощутив весь гнев, скопившийся в груди, Лукреция зарычала, подобно раненой собаке. Обида сжала удавку на шее. Подумал, небось, что отчаявшаяся грязная сирота разрешит собой играть за побрякушку. Девушка представила, как огромный шар нагревается в её руках, колотится, будто живой, набирает силу. Вспышка озарила комнату, Лукреция вжалась в топчан и взвыла. Рамоса отбросило в сторону, он ударился о стену и, едва не проломив ту, рухнул на пол. Подорвавшись с постели, Лукреция нависла над парнем. Капли крови затекли за уши, щекотали кожу. Девушка сплюнула вязкую слюну, изрекла:

— Моя очередь пробовать.

Дверь распахнулась, в комнату залетел порыв ветра. На пороге стоял Фридэ, от изумления раскрыв рот. Наверняка он рассмотрел приспущенные штаны Рамоса, истолковал на свой лад. Брат сорвался с места, вмиг оказался подле принца и заколотил того ногами.

— Убью! — Фридэ выхватил нож из-за пояса, воздел руку, однако Лукреция успела остановить его.

— Оставь, успеется. У меня на него иные планы.

— Да как... да что... — брат замахал руками возмущенно. — Дери меня Заблудшие, все в ондатрову жопу полетело! Сговорились! Ирдэ собирается Кинжи убивать!

Прикрываясь руками, Рамос бегал глазами от Фридэ к Лукреции. О собственной шкуре беспокоился. Девушка пригрозила ему кулаком, пока слушала брата. Фридэ впопыхах пытался объясниться:

— Мы с Ирдэ повздорили. Разругались в пух и прах, вернее. Она мне сказала, что сдала тебя этой сволочи. Оправдывалась, ради нас сделала, уберечь хотела, помочь, а он мол и мухи не обидит. Ага, вижу я! Я на неё сорвался, а она возьми да ляпни: "все исправлю, хватит с меня!". Я сперва не понял, потом за ней кинулся. Она собирает своих, будет Кинжи казнить! Меня выдворили, не пускают, Ирдэ не слушает! Что делать, Лу-Лу?!

— Элизабет, Заблудших ради, простите меня, — крякнул снизу Рамос, — молю, любовь моя.

Ошарашенная Лукреция быстро нашлась. Посмотрела на принца, хохотнула, да засадила ему коленом в нос. Рамос рухнул на бок, будто мешок, и остался лежать недвижимо.

Поправляя на ходу одежки, девушка помчалась вон из злополучной комнаты. Фридэ догонял. Поравнявшись на мостовой, они переговаривались, решая, каким путем быстрее попасть в Руку. Брат вдруг схватил Лукрецию за дублет, остановил.

— Луц, а нам вообще стоит туда идти? Может...

Вырвавшись из хватки, она вновь понеслась вперед, оставив брата без ответа. Кинжи, даже вредный и злой, был ей дороже сомнений.