Ксавье

— Ничтожный, мерзкий демон! — Отец схватил Ксавье за нестриженную челку и со всей силы дернул — мальчик рухнул головой вниз, а поредевшие борозды светлых волос не утерпели — оставили несколько прядей меж пальцев мужчины, огибая мозоли. Стул, на котором стоял ребенок, отправился следом: ножки покосились в сторону с последующим грохотом, мешаясь со звоном в ушах.

Нос сошелся с полом в вспыхнувшей искре, и мальчик ахнул, инстинктивно сворачивая ноги и голову к корпусу тела —вовнутрь, чтобы избежать большего ущерба. Рука свистнула к кровяной мочалке оставшихся у пробора волос, а сразу после — к заложенной от боли переносице: не знал, за что ухватиться, и что первым запрятать.

Через пелену глухой какофонии пробились и иные голоса: в основном женские — вероятно, Мама и кто-то из служанок. Перезвучия становились громче, но Ксавье не осмеливался убрать пальцы с ран или поднять голову: один из голосов обрел плоть и тщетно попытался отдернуть руку с лица, обещая всю ту же необязательную жестокость.

Прикосновений стало больше: выпрямленная нога и шорох одежд по полу, развернутое плечо, фиксация подбородка в оценивающей хватке и, наконец, резкий толчок — костяшки пальцев заныли от удара, и Ксавье пришлось смиренно, с больным стоном, отцепиться от своих увечий. Он открыл глаза: трое служанок оградили его поле зрения, не без отвращения обсуждая увиденное — на лицах нельзя было найти ни сочувствия, ни жалости; лишь расчетливые взгляды и прикидки, сколько еще придется возиться с вечно искалеченным мальчишкой.

В этот раз Ксавье заслужил побои: это не было разлитой тарелкой супа или побегом за ворота, когда еще сам он мог попытаться себя оправдать: неуклюжесть, любопытство, что-нибудь еще. Здесь же ему хотелось, чтобы его ударили посильнее, даже если боль по истечение череды многих своих воплощений и приводила в оцепенение и первородный страх.

Слезы брызнули из глаз, когда Ксавье перевел внимание на потолок, чтобы не смотреть в лица хватающих и уносящих за руки и ноги женщин. С заднего фона — гудящего и разливающегося — пропал голос Отца. Узоры из орнаментов и люстр слились воедино в крови, источившейся со лба, закручиваясь в калейдоскоп — яркость выгорала на сетчатке в непроглядно черный. И тут он увидел Его.

Темное, пустое существо с огненно-красными глазами. Нечисть напоминала высокого прямоходящего кролика с ушами-кисточками и телом, лишенным пропорций, но обладавшим всепоглощающим присутствием — таким, что вставало поперек горла. Его силуэт был неустойчив: то увеличивался в руках и других контурах, то уменьшался в размере головы — и обратно, почти рассеиваясь в воздухе. Ксавье моргнул, пытаясь стряхнуть слепые места со зрачков и радужек, но Он не уходил: только возвышался и следовал за ним, когда одна из служанок со вздохом подняла детское тело на руки.

У сущности не было рта, но по изгибу глазниц Ксавье расшифровал "улыбку", больше насмешливую, чем доброжелательную. Отчего ему смешно?

***

Появление десятилетнего мальчика-вампира в поместье Галлахеров не случилось под началом благородных целей — как если бы глава семейства желал подарить сироте, презираемому обществом, дом, или нанять его в качестве помощника за настоящие деньги, чтобы тот мог себя прокормить. В кругах, где крутился Старый Мэт (которому на самом деле было не больше 35), богатство измерялось не только количеством земли и качеством жизни, но и вещами, балансировавшими на грани уморительной ненадобности и чистого безумия.

На одном из балов — в честь юбилея давней знакомой, Дианы — мистер Галлахер пропустил стаканчик с молодым аристократом, Аврелием Эвансом, что иногда поддерживал вложениями их ювелирный бизнес. Разговаривали ни о чем и обо всем одновременно: главным образом, обсуждали последние новости, просочившиеся из знакомых знатных семей. В какой-то момент к Аврелию подбежала худощавая темноволосая девочка, лет тринадцати на вид, вместе с небольшим круглым подносом: красиво уложенными на маленьком блюдце лимонными дольками и фужером шкворчащего алого напитка. Она не стала прерывать беседу, лишь встала перед Эвансом так, чтобы тот ее увидел, и протянула ему алкогольный набор. Мэт на секунду опешил от неожиданного явления девочки, но как только Аврелий с кивком подцепил бокал ладонью, и неизвестная подопустила плечи, он пригляделся — из-под верхней губы у нее торчали два еле заметных клыка. Вампирша.

— Диана теперь вампиров себе в служанки нанимает? Еще и молодая такая, — прокомментировал, делая глоток собственного коктейля с надменным удивлением.

— А это я себе взял.

Галлахер чуть не подавился.

— И на кой черт тебе она?

Аврелий пожал плечами:

— Дорого стоит, кормить необязательно, играет с дочкой. Слушается и можно нарядить красиво. Недавно еще пошла мода на вампиров-фамильяров. Подумал, а почему бы и мне не приобрести? — будничный тон коррелировал с пустым взглядом девочки, что, поклонившись, аккуратно поставила опустошенный стакан обратно на поднос и удалилась задним ходом — не смея поворачиваться к господину спиной.

Немалая цена — это и так было понятно.

— А "кормить необязательно" это в каком смысле? Крови им не надо?

— Они долго могут обходиться без нее, а кусаться я запретил. Потом повариха режет свинью раз в месяц и набирает стакан крови для Нины. Достаточно, чтобы не подохла.

Мэт задумчиво склонил подбородок и прикусил губу. Если уж правда мода пошла на таких фамильяров...

— Где покупал?

— Аукцион, где еще.

— За сколько взял?

Аврелий усмехнулся.

Этого было достаточно, чтобы посеять в разуме Мэта вампирское зерно.

***

Ксавье было два года, когда его мать, человек, опрометчиво оставила его у ворот сиротского дома святого Эдуарда при церкви, в надежде, что священник сжалится над полукровкой, и она сможет убить двух зайцев сразу: избежать общественного презрения за неосторожную связь с вампиром в прошлом, и подарить ребенку несколько смягчающих факторов для возможного усыновления. Оставила записку на руке Ксавье, закрепив ее веревкой, где объяснила, что мальчик, дескать, не совсем потерян перед Богом: всего лишь наполовину, и еще может быть Спасен, если попадет в хорошие руки, и его чудовищная сущность окажется подавлена.

И с этим исчезла, прося немного подождать на месте — ведь она скоро вернется.

Ксавье оглядел записку непонимающим взглядом, не умея читать, и проводил мать надеждой в спину. Мурашки пробежали по коже, предвещая нечто нехорошее — что-то ему подсказывало, что мама смотрела на него резко по-другому. Ни улыбки, ни успокоения, ни обещания будущего. Обыкновенно, она могла обмолвиться, что по возвращении они с ним куда-то пойдут: домой, на ярмарку, или погулять. В тот же момент мама больше ничего не обещала.

На аукционе в подвале церкви следовало сидеть тихо и не рыпаться. Дети возрастом менее пяти лет запугивались мерами малыми, в соответствии с их узким мировосприятием: нахмуришься, крепко схватишь за руку — и ребенок уже, как шелковый.

Проблема состояла только в том, что Ксавье слишком много плакал.

У забора его обнаружили быстро: священник подстригал кусты и, заприметив очередного беспризорного вампиреныша, без лишних слов вознес над ним руку и погладил по голове, выстраивая доверительный контакт, как с щенком. Ксавье был крайне падким на мягкие прикосновения, но как только пальцы зарылись в его волосы, он стал судорожно оглядываться, а нос наполнился горечью. Где мама? Люди веры обладали уникальным умением отвечать на вопросы лживым сочувствующим взглядом — и вскоре мальчик, захлюпав носом, обратился к пожилому мужчине наивным подъемом головы, и зашагал по пятам.

Со слезами он прошел весь притвор и лестницу вниз и осел в маленькой комнате, куда время от времени через щель заглядывали разных цветов и вырезов глаза — в особенности вечером. Человеческие дети жили в соседнем здании на поверхности, и это знание кололо не только в голове, но и животе. Мальчика пугали любые глаза — из-за скрипа затвора и обязательно за ним следовавшего зрительного контакта он плакал еще сильнее. Кто бы знал, что к критериям на стопроцентное усыновление, помимо послушности, еще причисляли и моральную стойкость с мастерством повсеместно сдерживать слезы.

В этой коробковидной комнате Ксавье провел следующие восемь лет.

Пока Старый Мэт не взял его к себе, угодив в ловушку детского открытого отчаяния.

***

В обязанности Ксавье входила уборка, всяческое прислуживание и игра с сыном мистера Галлахера: Леном. Глава семьи специально подыскивал именно вампира-ровесника для своего чада, который бы мог после выполнения обязанностей по дому — и, соответственно, по мере окончания утренних и дневных занятий наследника поместья — быть активным собеседником и послушным сообщником в любых проделках.

Кровь мальчик получал раз в месяц — примерно по тем же заветам, которым следовал господин Эванс со своей прислужницей Ниной. Мэт не стал придумывать ничего нового, однако, просчитался в одном: в дом он привез не чистокровного вампира, а полукровку, который питался в соотношении пятьдесят на пятьдесят: Ксавье необходимо было потреблять как человеческую пищу, так и кровь, причем чаще, чем располагала бы крайность — без крови обычная еда теряла вкус, и аппетит пропадал совсем. Поэтому сирота мало того, что ел со всеми (пускай и за собственным столом в самом углу столовой), так еще и умудрялся назло всей семье с раздражающей периодичностью швырять туда-сюда вилкой еду по тарелке вместо того, чтобы ее непосредственно поглощать, и вследствие этого регулярно падать в обмороки и строить из себя бедняжку. Не говоря уже и о физической (явно напускной!) немощи, мешавшей заниматься выделенными обязанностями. Мистер Галлахер из принципа не приказывал поварам резать животных чаще обычного: вампиры были вне морали — это раз, а два — тогда мальчик будет стараться сильнее, и кровь станет ему вознаграждением в редкие моменты милости. Так он с раннего детства научится, что старания равны выживанию.

Однако примерно по той же причине Ксавье не мог в полную силу отдаваться играм с Леном: он быстро уставал и всегда проигрывал в догонялки. Они занимались и другим — Лен был по натуре своей добрым и совсем немного нарциссом — так, младший Галлахер научил своего компаньона читать и писать: вдвоем по настроению листали книги, рисовали и гладили котов, порой пробиравшихся на территорию поместья. Ксавье неистово нравилось играть с Леном, по крайней мере потому, что тот видел в нем больше ровесника, чем вампира. Юный господин был включен в вопрос нехватки крови глубже любого в их семье: он ежедневно наблюдал, как худел и слабел его друг — разумеется, он не мог просто так это оставить, и всегда предлагал ему глотнуть своей крови: обнажал левое запястье, закручивая рукав рубашки, и решительно выдвигал вперед, со взглядом той демонстративной и неправдивой детской храбрости.

Ксавье каждый раз отказывался: мало ли Лену станет плохо, и он перестанет с ним дружить? Кроме того, он никогда не кусал человека и не знал, как это правильно делать; все это время его поили заранее собранной животной кровью, что он пил на манер воды. И в последнюю, но не менее удручающую очередь — Отец (однажды мистер Галлахер в хорошем расположении духа разрешил ему так себя называть) убьет его. В прямом смысле этого слова.

Тем не менее, так не могло продолжаться вечно.

До поилки оставалось пять дней — всего ничего: дотерпеть и, наконец, получить заветный стакан себе в руки. Он выдерживал и больше.

С этой мыслью Ксавье побежал за Леном по лестнице — решили выйти на улицу, чтобы посидеть под деревом с парой книжек про морских животных с красивыми рисунками.

Лен скользил по ступенькам пылкостью и скоростью здорового ребенка — Ксавье же, как обычно, более аккуратный в их приключениях, следовал за ним с особой поступательностью, отдавая отчет уже привычной мутности в зрении. Но, фиксируя резвость юного господина, к горлу подступала едва ощутимая толика зависти: с чего в самом деле он решил, что непременно упадет? Ксавье же все-таки пихал в себя человеческую еду, затыкая нос — хотя бы какие-то силы она должна была давать. А расшатанное зрение — оно у него всегда таким было. Пора бы уже и смириться. Не все же зиждется на крови.

Так вампир отцепился от поручней и побежал по лестнице с воодушевленной улыбкой.

Лен повернулся на него уже тогда, когда почти провернул ключ в замке двери на задний двор — на грохот тела, соприкоснувшегося с полом. Мальчик вздрогнул и сорвался с места, вновь направляясь в холл: с порога же увидел, как Ксавье сидел на полу и растирал висок ладонью, сутулясь.

— Ты что! — юный господин мигом оказался у прислужника под боком, зыркая ему в лицо обеспокоенно.

— Думал, побегу с Вами.

— Ты слабый и голодный! — это был даже не вопрос, скорее, утверждение. Лен взял вампира за плечи, — Сказал бы, я бы медленнее пошел. Да и сам я дурак, надо было подождать тебя. Не ушибся?

— Не говорите о себе так... Мне просто надо посидеть немного.

Галлахер стиснул зубы в глухом недовольстве, но не направленном на Ксавье — на ситуацию в целом. Не найдя выхода и не умея больше справляться с этой несправедливостью, он настойчивее обыкновенного обнажил свое запястье и практически треснул им в зубы друга:

— Пей кровь и идем играть.

Ксавье моргнул и отпрянул, размечая кожу Лена растерянным взглядом:

— Я не могу, господин. Вам будет больно.

— Еще чего! Не умру. Давай, кусай! — находчивый толчок к губам и выворот вен — так, чтобы их синева была видна под кожей.

Ксавье сомневался еще добрых минуты три, надеясь, что господин сам устанет держать руку и сдастся, но этого не случилось — он только словил на себе несколько искр упрямого недовольства.

Сопротивляться доброте Лена с каждым мгновением становилось все стыднее, поэтому вампир неуверенно нагнулся вперед и практически вплотную прислонился ртом к предложенному запястью. И, без особого понимания, куда именно кусать, Ксавье решил положиться на интуицию и жжение в клыках — и сделал сначала слишком слабый, а после — слишком глубокий укус, чуть поправляя угол.

— А-ай! — младший Галлахер не сдержал восклицания, но не убрал руку, наоборот, приподнял ее к губам Ксавье поближе. Все же последний поспешил высунуть клыки, как только услышал голос господина. — Нет, ты уж пей! Сколько тебе нужно.

Жажда крови переборола его в момент разрешения, и вампир принялся пить: темнота жидкости стекала по руке Лена и подбородку Ксавье. Запястье тряслось от боли и страха — крови текло слишком много, и после нескольких глотков она брызнула фонтаном. Это заставило Галлахера немедленно вырвать свою руку из-под зубов прислужника, направляя ее на себя, но это не помогло вытолкнуть клыки из лунок, и они проехались бороздами по коже, расширяя и углубляя рану. Тут в сторону отшатнулся уже Ксавье, наконец высвободив многострадальное запястье.

Рана не ограничивалась двумя углублениями: она больше напоминала собачий укус, которому ножом дорезали несколько дополнительных лучей: Лен положил изувеченную руку в другую и пару моментов просто-напросто глазел на обилие и густоту крови. Боль притупилась настолько, что ему казалось, что он смотрит на чье-то чужое запястье. Ксавье делал то же самое: никто из них не рыпался бежать за кем-то из взрослых, хотя стоило бы.

Лен проморгался и издал расстроенный стон, поднимаясь на ноги с неустойчивостью и нервной дрожью: он понимал, что половина вины лежала и на нем в том числе — не нужно было вырывать руку. В любом случае никого подставлять он не собирался.

Галлахер поднял голову на Ксавье и кивнул успокаивающе:

— Все хорошо... Я скажу, что приказал тебе сам. Надо к маме.

Вампир, прикусивший собственную губу, наконец, вышел из транса и поспешил вытереть все еще кровавый рот рукавом, несмотря на все, ощущая стыдную и почти дурманящую сытость. Он был готов заплакать от горечи принесенной жертвы и попутной вкусноты проглоченного — человеческая кровь была не похожа на свиную или лошадиную, какой его обычного поили.

Ксавье не смел дотрагиваться до шокированного господина, поэтому он обошелся лишь сдавленным "угу" и с новообретенной скоростью направился в покои миссис Галлахер:

— Оставайтесь здесь, господин Лен, я приведу Маму!

***

Лен в тот день потерял очень много крови.

Необходимая первая помощь была оказана еще служанками и придворным лекарем, но за последним пришлось слать в город: он закупался в аптекарской лавке, по иронии — в самый нужный момент.

Юный господин пролежал два дня в слабости и жаре. По его просьбе Ксавье не трогали, хотя рука Мэта поднималась не раз — никто не хотел нервировать больного ребенка.

Проблемы повесомее начались, когда рана, ухоженная и туго забинтованная, все еще продолжала яростно кровоточить, стоило Лену неаккуратно до нее дотронуться или — не дай Бог — облокотиться на нее во время сна. Лекарь пришел к выводу, что увечье паршиво заживало из-за попавшей инфекции, которую не смогли объяснить никак иначе, чем заразой на клыках Ксавье. Вампира не пускали навестить господина как раз по причине "заразности" и грязности, что сильно противоречило стерильной обстановке в покоях маленького Галлахера. Однако еще и потому, что все поместье в той или иной степени забоялось прислужника: если этот мальчишка способен на такое насилие, то что он может сделать еще?

Старый Мэт долго сдерживал свой гнев ради сына, но не сумел выстоять, когда одним утром обессиленный Лен издал свой последний вздох.

Тогда он и назвал Ксавье ничтожным мерзким демоном и швырнул его на пол.

И тогда явился Он.

***

Уже знакомая маленькая комната вступала в резкий контраст с простором поместья Галлахеров: вампиру нужно было немного времени, чтобы осознать окрестности пространства.

Поправив бинты на голове так, чтобы они не залезали в глаза, Ксавье опустился на узкую кровать, стремясь держаться как можно ближе к краю.

Красные зрячие лунки на, по всей видимости, лице Существа выделялись на фоне слитого с приглушенной темнотой стены черного тела. Он уселся в угол. Всю дорогу сюда Он молча и насмешливо преследовал мальчика, проходя через стены и всегда оказываясь в поле зрения любым образом — рукой, ногой, красноватым свечением или полностью.

Ксавье не мог понять, что Он был такое. Ему казалось, что так и выглядело безумие от горя: скорбил по Лену слезами и болью, но сейчас не был способен выдавить из себя и капли. Поэтому вместо эмоции к нему и явилась эта Сущность, почему-то совсем его не пугавшая.

Они ничего не говорили и не двигались.

Однако детская непосредственность слегка растопила лёд:

— Тейн. — Ксавье произнес уверенно, хотя и тихо. Решил дать Ему имя. — Как тень, но наоборот.