Последний анархист

Насколько ценна роль сна в человеческой жизни? Кто-то расценивает это как способ отдохнуть и отпустить все свои мысли, к утру забывая о том, какие картины мог лицезреть за эту ночь (а ведь таких видений не менее трёх). Другие же после пробуждения подолгу копаются в них, ищут тайные знания, читают книги и придумывают связи между реальной своей жизнью и той, в которую они окунулись, попадая в крепкую хватку Морфея каждую ночь.

И все эти люди сходятся в одном - погружаясь в сон, человек мгновенно забывает все свои проблемы, но, как только он вырывается из череды видений, они большой волной стремительно накрывают его с головой тогда, когда он даже не успел открыть глаза и осознать, в какой реальности он оказался сегодня.

Не сказать, что у Виктории Станиславовны были какие-то проблемы, зато было своё чёткое мнение о том, что просыпаться рано утром, в то время как это можно было бы сделать днём, - самое настоящее варварство. Поживи её триста лет и быстро поймёшь, что все проблемы и «точки зрения» в этом мире в принципе относительны. Сейчас не относительно для неё было одно, вернее один - молодой анархист в лице Павла Дмитриевича, что уже несколько минут неустанно кричал под окнами особняка её имя, смущая всех его жителей и побеспокоив сон самой хозяйки.

Еле открыв глаза, ещё не привыкшие к солнечному свету, что единственным лучиком еле пробивался сквозь тьму и падал на подушки и бледное лицо, беспокоя сон, Виктория медленно приподнялась на широкой, заправленной белыми простынями кровати. Мгновенно пространство наполнилось приятным сладковатым запахом, не похожим на запах ни одного цветка, а из тёмных углов вышли ухоженные девушки в одинаковых неброских платьях, с аккуратно забранными волосами. Двигались они быстро, словно по инструкции, делая то, чем занимаются каждый день, но в красивых молодых лицах совершенно не отражалось никакой жизни, а в движениях не было ничего кроме хаотичности, словно душа давно их покинула. Одна из красавиц бережно поставила на пол чистые узенькие тапочки, а следующая за ней поднесла к тонким беленьким ручкам таз с тёплой ароматной водой. Грациозно опустив руки в поданную ёмкость, княжна набрала в ладони немного воды и умылась, утёршись свежим полотенцем. Опустив маленькие ступни в тапочки, она поднялась, и к ней, словно по молчаливой команде, подошла третья девушка, став осторожно расчёсывать короткие каштановые волосы. Взору Виктории предстали на выбор сразу два нарядных тёмных платья и шкатулка с парой мерцающих ожерелий. Пальцем молчаливо указав, что сегодня изволит надеть, она зашла за ширму, где ещё пара девушек крепко затянули корсет до осиной талии и помогли хозяйке одеться. Как только нарядная она предстала перед зеркалом, на шею её бережно одели мерцающую подвеску, а на руки - ещё больше мерцающих браслетов и перстней, зная любовь этой дамы ко всем блестящим и ярким вещам.

- Изволите прогнать? - вдруг раздался тихий голос одной из девушек.

- Пусть ждёт, - произнесла в ответ княжна и остановилась перед зеркалом, выжидая, когда все они уйдут.

Мгновенно в комнате стало тихо. Аккуратно поправив бледными пальцами причёску, Виктория Станиславовна изящно, шурша пышным платьем, прошагала к окну и распахнула шторы, дав свету полностью залить собой пространство. Павел Дмитриевич, даже не думая уходить, не сдавался и продолжал стоять за высокой оградой решительно настроенный, но, лишь завидел он лицо княжны, сердце его замерло, и сам он замер в неспособности говорить ни слова более. Однако теперь на него смотрела только пара холодных, но невероятно глубоких карих глаз. После выступления на вечере «наставница» не ответила ни на одно письмо Павла, и это понятно - он не только проявил себя не с лучшей стороны, не показав должных манер и всего прогресса, что они достигли в течение полугода, но и явился сюда, ведя себя как дворовый мальчишка, не знающий никаких норм и приличий. Но даже так Виктория не может на него злиться. В её сердце теплилась не только забота об этом юном и ещё совсем глупом молодом человеке, но и искренние переживания о том, как он в дальнейшем ступит в своё скрытое мраком и наполненное новыми обычаями их жестокого, пока чужого ему мира, будущее, не имея о нём никаких знаний, но будучи крайне добродушным и ранимым пока ещё ЧЕЛОВЕКОМ, который никогда не смирится со своим предначертанным и будет смело противостоять всем попыткам вложить в него что-то иное, скрывающее в себе истинное зло. Если однажды это его погубит, Виктория, взвалившая на себя эту ношу, никогда себе этого не простит. И она даст ему шанс объясниться и отнесётся к нему со всей должной строгостью и холодом, чтобы он мог дальше если не жить, то хотя бы существовать.

Снова закрыв тяжёлые шторы, она направилась к дверям и открыла их таким же резким движением от своего волнения. В коридоре всё также темно и тихо, никто и не думает распахнуть тяжёлых штор и пропустить хоть немного света. Единственное, что поддерживало жизнь в этом месте - сонная прислуга. Молодые люди, погруженные в себя, словно под гипнозом, в одинаковых нарядах, ходили вдоль одного и того же коридора туда-сюда в ожидании новых указаний. В их взглядах не читается ничего, кроме ужаса и отчаяния. Их лица впалые и болезные от отсутствия какого-либо света и в особняке, и в их жизни, и каждый из них отдал бы последнее за возможность увидеть солнце хотя бы на пару минут. Завидев княжну, они оставили свои занятия и расступились, давая ей дорогу и строясь вдоль тёмных стен в почти неосвещённом узком коридоре, не смея поднять восторженных глаз, а из их уст срывалось лишь короткое «Ваше Сиятельство».

Внутри особняка нет ни картин, ни цветов, ни люстр, ни декора - лишь маленькие догорающие свечи в узких канделябрах. Просто и со вкусом, и было в этом своё очарование.

На выходе Виктория взяла чёрный парасоль у заботливого уже совсем старенького садовника с добрым чистым взглядом и спустилась по лестнице, скрывая лицо под тенью аксессуара. Преодолев длинный зелёный сад, княжна вышла к причине своего беспокойства.

- Доброе утро, Ва... - начал уже Павел, но девушка перебила его на полуслове, не нуждаясь в приветствиях.

- Что Вы такое вытворяете? - совсем не приветливо взглянула на него Виктория Станиславовна. - Сначала опозорили меня своими выступлениями на собрании у Софьи Денисовны, а теперь громко заявляетесь прямо под окнами моего дома без всякого на то приглашения. Стыдитесь! Но, конечно, Вы также имеете право и даже обязаны объясниться.

Виктория существенно ниже Павла Дмитриевича, но смотрела она на него действительно свысока, и, по сравнению с ней, он казался ещё совершенно ребёнком, что пока не набрался должного жизненного опыта и теперь не может свети восхищённого взгляда со своего кумира. Этот юнец происходит из одного из известных, по крайней мере, в соседнем городке дворянских родов. Состоятельный отец отправил его к княжне под предлогом обучения этикету (по старой дружбе). Хоть эти знания и действительно ему пригодятся, старик прекрасно понимал, что больше никто бы не ознакомил его с конкретными деталями проводимых «Сиеррой-Мореной» мероприятий, и просил за него у княжны лишь за этим. Однако была в этом ещё одна важная деталь: молодым Павел Дмитриевич являлся не только из-за своего малого возраста (по меркам контингента), но и из-за того, что вампиром он сам является не больше года - частая практика среди единственных рождённых наследников богатых домов, не получивших способностей своих родителей и потому являющихся самым настоящим горем в своей семье, ведь с малых лет чуждых привычек им не прививали и должного статуса не давали. Потому наставник был нужен вовсе не монархисту, а вампиру, который до того боялся показаться на людях, будучи потрясённым от ужаса его положения - один вид своего будто болезного худощавого тела и новые пищевые привычки вызывали отвращение к самому себе. Вечер в имении Софьи Денисовны был действительно для него главным экзаменом, который Павел Дмитриевич успешно провалил и нескоро получит возможность повторить.

Будто сконфузившись под строгим взглядом Виктории, её собеседник жестом пригласил подойти ближе и отвёл в сторону от высокой ограды, склонившись над ней и совсем тихо став оправдываться, краснея от стыда перед всеми вложенными в него силами:

- Не сердитесь Вы так, Ваше Сиятельство... я очень старался держаться достойно, но... эти лица такие же безжизненные, бесчувственные, безжалостные, как бы я не старался им нравиться и разглядеть в них хоть какую-то родную черту. Я всегда смотрел на них только со стороны, на таких красивых и благородных. Понимаете? Я писал Вам об этих переживаниях, но Вы не давали мне ответа. Прошу, не сердитесь. Всё это мне чуждо, кажется таким жестоким, и как бы я не хотел их оправдать, та... трапеза, меня очень напугала, я боялся сойти с ума при одном виде крови и этого насилия над телом настолько лёгкой, красивой души. Вы ведь понимаете меня? Вы всегда понимали. Я почувствовал от неё всю эту красоту, внутренний милый мир. Никто такого не заслуживает. Прошу вашего одобрения! - вставлял он, казалось, короткие неуместные фразы от волнения в свою речь. - Я думал, что совершенно готов, смотря на Вас, Ваше Сиятельство, и своего благородного добрейшего отца, вы всегда учили меня только всему самому чистому, а те люди они все другие, я не хочу уподобляться им, - говорил он почти в исступлении, ещё не осознавая, как рушится такой родной ему до того мир.

- Павел Дмитриевич, послушайте, ведь в Вашем возрасте давно пора научиться держать себя в руках. Конечно, я буду на Вашей стороне и не оставлю в Вашем положении, ведь ручаюсь за Вас со всей ответственностью не перед отцом Вашим, а перед Вами и Вашим доверием. Понимаю Ваши растерянность и страх, но ведь Вы были не правы. Согласна, этот вечер мог казаться маскарадом, маски чьих гостей скрывали за собой криводушие и жестокость, однако Вы слишком молоды, чтобы понимать, каковы их причины и слишком рано накинулись с обвинениями.

- Так расскажите мне, за что такая участь постигла всех этих людей? Разве их это заслуги? Вы открыли мне глаза на многие вещи, почему я не могу этого понять? Молю Вас, Ваше Сиятельство!

Но этого Виктория объяснить не могла. Ещё никогда ей не было так сложно скрывать под манерами, красивым обманчивым слогом и строгостью взгляда все свои чувства. Всё в ней противилось - она не готова разрушать чьё-то доброе и чистое мировоззрение, чтобы заменить его чем-то чуждым, тёмным и совсем бесчеловечным, как то случилось с ней пару веков назад. За всю её жизнь намного проще было принять те рассказы, что ей выдавали за истину и принять как свои собственные.

- Поймите, это опыт многих веков. Если что-то заведено было очень давно, значит оно непременно нужно. Значит в этой стране должна существовать одна единственная династия и одни и те же люди должны стоять рядом с властью, забирая десятки душ, но сохраняя жизни ещё тысячи - вся суть секрета бессмертия. Этот выход для нас - самый верный. Без крови не могут жить вампиры и чтобы не допустить пустой её от мирных граждан, они встают у власти и сами определяют самым честным судом, как должна оборваться та или иная судьба.

- Но... прошу меня простить, я не понимаю! Можно ведь, можно обойтись без чьей-либо крови.

- Но за столько лет не нашли более верного выхода. И Вы не ищите ни выхода, ни проблем. Держите «лицо», но оставайтесь верным своим убеждением, это всё, что могу я Вам сказать.

Высказывания её потрясли Павла Дмитриевича до глубины души. Он никак не хотел верить такому выходу и от бессилия готов был провалиться на месте или разрыдаться. Всё в нём сейчас рушилось и кричало о несправедливости, которую таили от него столько лет и теперь просят творить. Княжна положила на его плечо руку и хотела бы его утешить словом, но все фразы застыли на языке и никак не хотели быть услышанными.

- Вы не правы, простите, Виктория Станиславовна, Вы будто... сейчас будто мне не знакомы. Потому Вы мне не отвечали? Не утешайте меня, я не способен что-либо понять и буду готов думать сколько угодно над этими словами, но они не Ваши. Прошу меня простить, - вновь произнёс он и бережно поцеловал тоненькую ручку, а затем совсем от неё отвернулся и набрал немного воздуха в лёгкие. В последний год каждый вдох, каждый день приносили ему нестерпимую боль. Не в силах говорить, он бросился по улице обратно к дому, скорее бы скрыться и себя не видеть.

Княжна долго не могла поверить, что отпустила его, так ничего толком и не объяснив. Вернувшись в особняк чуть пошатываясь, Виктория Станиславовна встретилась с тем же приветливым садовником, который также молчаливо забрал у неё парасоль и вместо этого вложил в руки письмо.

- Ваше Сиятельство, из дома Овчинниковых. Доставили сегодня ранним утром.

- Благодарю, - чуть слышным хриплым голосом произнесла она и взяла письмо. Не помня, как добралась до своей комнаты, Виктория медленно опустилась в кресло и, ещё раз обдумав прошлый разговор, взглянула на конверт у себя в руках и бережно вскрыла его, достав письмо на старой красивой бумаге, сразу заметив знакомое приветствие:

«Душа Виктория Станиславовна!

Просим Вас быть гостем на бракосочетании моём с Эдуардом Феодосьевичем.

Венчание имеет быть в церкви *** 20-го декабря 1901 года в 7 часов вечера.

Ваша Софья Денисовна».

Это не то, что сейчас было нужно и к месту в своей жизни, но на церемонии дорогой сердцу подруги надобно быть.