Не вариант

Когда говорят, что между двумя людьми всё кончено, что-то обрывается внутри. Обрывается и тянет вниз, как на чёрное дно великого океана, не способного ни поглотить свою жертву, ни выплюнуть её на поверхность. И так человек барахтается, понимая, что ни за что не выберется на поверхность, ни за что не глотнёт свежего воздуха и никогда не вернётся к своим близким. И тогда соль превращает человека, убитого стихией, в кусок несвежего мяса, который съедают морские гады.

Ровно так же себя чувствовала и Лиса, стоя на обрыве скалы перед шумными штормовыми волнами, которые могли её поглотить тотчас же.

И она очень этого хотела, пускай в глубине души её накрывало волнами облегчение, что эпоха лжи в её жизни подошла к концу.

Все её чувства вмиг взвыли, как натянутые струны альта, а старые шрамы вскрылись, обнажая нутро, пропахшее страхом и ужасом, как только Чонгук повалил её на кровать в последний раз. Они жили вдвоём. Вместе. Уже даже пару лет, кстати говоря. Засыпали в обнимку, просыпались тоже в объятиях, то в одеяле, то без него, то с налипшими на губы волосами, то со смешными выражениями лиц. Готовили вместе завтраки, обеды и ужины, зимой бегали за кофе со льдом, а летом брали свежие ягоды, и то время было... Волшебным. Проникновенным, праздничным будто бы, кругом рассыпались конфетти, а в сердце было лишь счастье, имеющее привкус клубники со сливками — того самого лакомства, которое так любила Лиса. Перестала любить совсем недавно, когда оказалось...

Что Чонгук ей врал.

Постоянно, каждый день, каждый час, заглядывая в её глаза и лаская её тело, он лгал. И ей, и самому себе. Целовал её губы, впрыскивал яд и улыбался, говоря, что любит безумно. У него ведь даже пирсинг на губе был таким: будто клык выглядывал при улыбке, царапался и показывал, что от него не убежать никак. Вот и Лиса стала мошкой в сетях паучьего царства, где множество голодных членистоногих вгрызаются в тело со всей силы и выпивают все соки.

Раньше ведь и сама Лиса была цветущей: улыбка мелькала солнечными зайчиками на лице, глаза лучились теплом, а щёки краснели, как спелые вишни, задевая этим цветом и пышущие жизнью губы. Она даже не красилась — и так была красивой, как говорили множественные друзья и подруги, имела чудесный смех и никогда ни о ком не говорила плохо.

Но пришлось измениться.

В тот день Лиса, ради Чонгука, не себя, одевшаяся в белое приталенное платье с чуть поднятым лифом и цветами по всему корсажу, с вплетённым в волосы бантом, вошла в гостиную. Тёплый морской ветер врывался в окно, трепал занавески, поднимал ввысь листья зелёных растений, но что-то было не то. Оно в воздухе развеивалось дымкой миндаля — нет, скорее, это был цианид собственной персоной, концентрированная смерть со сладким запахом ореха. Потому девушка прислонилась к косяку. Потому и опустила глаза на белый, как её платье, ковёр. Потому и с удивлением обнаружила тюбик красной матовой помады, которой у неё отродясь не было, а Чонгук... Он ненавидел, когда она ярко красилась. Он увидел как-то синюю подводку и розовый лак на её ногтях, сморщился и сказал, чтобы больше такого непотребства не видел.

Видимо, красная помада, матовая, стойкая, явно не из корейской косметики, ведь не стирается за пару движений, Лиса уже проверила, является потребством. Потребностью. Потребительством.

Блядством.

Потому что Лиса знала, чья она.

Осознание, что ей изменили и она знала, кто был заместо неё в их общей кровати, ударило по голове, въелось под кожу и заставило ноги подкоситься. В нос заполз отвратительный аромат Miss Dior, который Лиса на дух не переносила, послышался шорох кожаной юбки, которую эта девчонка снимала только в постели рядом с чужим мужчиной, а её глаза с подводкой чёрного цвета привиделись как во сне. Это была точно она.

Розанна Пак.

Чонгук сказал при знакомстве, что они «только друзья». Даже не бывшие. Просто вместе росли, в одну школу ходили, над одними шутками смеялись и с одной пары проводных наушников слушали музыку. Лиса тогда улыбнулась, видя полную себе противоположность, и поняла, что нервничать не стоит, Пак всё равно не во вкусе Чонгука. Оказалось, наоборот. Рози во вкусе. А вот Лиса нет, потому что не умела отстаивать собственное мнение, кивала на слова: «Возьми из шкафа юбку» и «Поменяй парфюм». Пришлось полюбить яркие платья и такие же яркие цветочные ароматы, хотя по вкусу ей были больше классические брюки, блузы с полностью застёгнутыми пуговицами и макияж офисной сирены. Совсем не такая, какой её хотел видеть Чонгук.

Иной раз казалось, что Чонгук сам не понимал, какой хотел видеть свою девушку. Вроде ненаглядную, но при этом на неё невозможно без слёз смотреть. Вроде любимую, но по ней так сердце не ноет.

В первый раз Лиса проглотила обиду. Спрятала помаду, а потом, когда Рози выходила из «гостей» в их-не их доме, потому что Манобан уже не знала, называть ли этот дом своим, случайно обронила её позади девушки, сказав:

— Ой, милая, у тебя помада выпала!

Рози тогда улыбнулась — показалось, смущённо, а на самом деле это был оскал, не предвещающий ничего хорошего. Она знала, что Лиса знала. Она знала, что на первый раз Манобан проглотит измену, как воду с утра пораньше. А в следующий раз надо быть осторожней. Но осторожнее Рози не стала, потому что это не в её характере — она бунтарка, а не покорная мамина дочка, готовящая кимчи на зиму и обожающая миёккук.

И в этом всём почему-то не было злости на Чонгука: сердцу не прикажешь, если огонь в нём погас, а Рози... Ну, Рози, честно думала Лиса, просто под руку попалась. Не ей — Чонгуку. Он искал кого-то под стать себе: в стиле гранжа, с ароматом дорогих духов и без заморочек по теме внешности. Лиса просто не подходила Чонгуку. Ему нужна была бунтарка.

Лису впервые стошнило на пушистый ковёр гостиной, когда Чон изменил ей во второй раз больше от обиды, чем от ужаса, что этот кошмар будет раз за разом повторяться и никак не иметь конца.

Он пах любовью, кокосовым латте с большой дозой сахара и леденцами. Говорил, что ездил в командировку. Если так можно назвать поездку в Австралию к Рози на два дня, где она вечно устраивала барбекю, а он трахал её во всех позах в разных частях дома. От него пахло посторонней женщиной, похотью и слегка-слегка жареным мясом, и даже когда он вымылся, запах всё равно сновал по его коже и не давал Лисе спать.

А утром он к ней пристал. Зачем и почему? Непонятно. Наверно, вспомнил о своей драгоценной Розанне и решил, что вполне себе можно перебиться телом Лисы, которая ему уже опротивела.

Его пальцы скользили по гладкой коже, лаская, задирали пеньюар с тонким кружевом на лифе, и Лиса против воли, сжимая зубы, всё равно возбуждалась и очень хотела, чтобы он убрал руки и просто сказал, что это шутка. Секса у них не было уже два месяца точно — а зачем, если Пак готова на каждой поверхности отдаться? — и почему-то влечение Чона было как будто в новинку. Как будто она вновь та невинная девушка, живущая от зарплаты до зарплаты и внезапно для себя встретившая Чонгука. Она ведь тогда совсем не знала мужского тела, и пришлось привыкать сразу, а не постепенно научиться ласкать в ответ и получать удовольствие.

Когда Чонгук приподнял бедро девушки и проник в неё сбоку, стало непривычно больно, и Лиса закусила угол подушки. Эта боль ныла внутри, играя смычком виолончели на толстых струнах-рёбрах, распространялась по венам и не утихала даже тогда, когда Чон перешёл на её любимый темп, буквально вколачивая девушку в матрас и держа её запястья так сильно, что потом появятся синяки. Приручение к грубости прошло успешно, получите и распишитесь. И когда на шее расцвели бутонами засосы, и когда Чонгук кончил в опасной близости от её влагалища (Лиса, чёрт побери, всё равно верила в то, что сперматозоиды могли как-то доползти до её матки), Лиса сдалась. Сдалась и поняла, что Чонгуку проще заниматься сексом с двумя, потому что с разными девушками разные эмоции, а ещё Рози ни на что не претендовала — просто показывала нижнее бельё с доступом и просила не останавливаться. По сравнению с ней, секс с Лисой — обыденность, поделённая на скуку, и почему-то в голове возникла мысль, что если бы она показывала всё своё желание, если бы была пластилином в руках Чона, то он бы и не засмотрелся на подругу.

Розанна ни в чём не виновата. Это просто Чонгук не смог удержать себя в руках.

Говорят, в измене виноваты все: и тот, кому изменяют, и тот, кто изменяет, и тот, с кем изменяют. Но сколько бы Лиса ни думала, она не знала, что в ней самой не так, что любимый ступил на кривую дорожку. Сам говорил, что внешность потрясающая, фигура — зачёт, а стонет так сладко, что хочется бесконечно кончать внутрь неё. Фу, боже. И такого человека она любила? За такого человека хотела замуж? Да ей лучше превратиться до конца жизни в половую тряпку, чем испытывать унижение раз за разом, зная, что Чонгук не исправится.

Одно в их отношениях с приходом в них третьего человека изменилось точно — он вдруг стал любителем кунилингуса. Кажется, Рози говорила, что без него она не возбудится, а Лиса просто терпела и не могла сказать, что ей было холодно и неприятно из-за пирсинга и того обилия слюны, что скапливалось между ног. Да, она раз за разом кончала, но удовольствие было временным и не заглушало всё, что таилось внутри. Там вулкан спящий, но придёт время — и станет Везувию подобен, сотрёт с лица Земли чёртов Пусан и даже не поморщится. Хотя Лиса для мирового катаклизма была доброй, слишком доброй. Таких мир не любит — ломает до основания и хохочет, когда человек наконец-то сдаётся.

Небеса упали в тот миг, когда Рози будто специально оставила свою расчёску и отпечаток помады на зеркале в её, Лисы, рабочей комнате, когда она уезжала к родным в Таиланд. Чонгук даже не потрудился убрать следы преступления и просто отмахнулся от своей девушки.

Кажется, что Лиса говорила себе, что во второй раз не проглотит доказательства измены. Проглотила, ещё как. Будто это была самая любимая сладость, самая вкусная вода и до одури приятное лекарство. Но ничем из этого измена не являлась и не является никогда.

Лиса съехала от Чонгука в другую квартиру. С катушек пока не съехала. Объяснила свой переезд тем, что так ближе до работы добираться. Улыбнулась, а когда дверь квартиры Чонгука закрылась, стянула с волос белый бант. Символ их любви, как Чон говорил. Выбросила его в коробку с макулатурой прямо в подъезде и ни о чём не сожалела. Это был первый звоночек для Чонгука, что с их отношениями не всё в порядке и они под угрозой.

Но ему стало всё равно, потому что проживание с Лисой в последнее время стало в тягость.

У Манобан до Чонгука были лишь одни отношения, и они заставили её выгореть до основания, оставив лишь скелет. Тот молодой человек был дьяволом под маской ангела, прикидывался хорошим, в то время как от хорошего парня в нём не было ничего, и девушка совершенно не хотела влюбляться заново, строить отношения, барахтаться в этой жизни и делать вид, что есть для неё значимый человек. Чонгук появился резко, и такой же резкой была влюблённость: ударила по голове тяжёлой кувалдой и Лиса то боролась со страхом, то боролась с зависимостью от него. А потом ощутила, что начала выгорать. Выгорать со страшной силой. Больше не радовало ничего.

А Лиса погрязла в бытовухе и очень не хотела больше ни в кого влюбляться, потому что Чон Чонгук — не вариант, а просто возможность на краткое мгновение забыться. Забыться не смогла, относиться к ней с уважением — не конёк Чонгука, а потому Лиса увядала с каждым днём. Хотя они были всё это время вполне себе счастливы и просыпались, пускай повёрнутые спиной друг к другу, но с крепко сцепленными руками.

Вместо радостных глаз у Лисы — тёмные омуты с залёгшими под ними синяками. Вместо милых румяных щёк — впалые скулы, которые можно теперь не подчёркивать скульптором. Волосы стали сечься от недоедания и стресса, превратились в солому, и девушка состригла их, стоя перед зеркалом. Больше никак было их не восстановить. Перестала носить платья, влезла в штаны и увидела, что похудела ещё больше, чем думала. Это всё стресс.

А когда она встретила соседку Чонгука, всё стало ещё хуже.

— Вы что, расстались?

— Нет, почему же? — хотя в глазах откровенное «да» и усталость.

— А-а-а, ну, значит, к нему сестра заходит, — замялась женщина, посмеиваясь. — Немного поругались, да? Ничего, вы всегда будете вместе. Я в это верю.

Эти слова стали персональным кошмаром для до сих пор хранящей молчание Лисы. Быть навсегда с изменщиком? Это страшно и неприятно. Он ведь о неё ноги вытрет и пойдёт дальше. Но всё же стоило поговорить и раз и навсегда прояснить, в каких они отношениях.

Когда Лиса спустя неделю после переезда вернулась в дом, где она жила с Чоном долгое время, она поняла, что находится не там, где надо. Не там, где её сердце. Чонгук пристал к ней, как будто она была дешёвой шлюхой, погладил по ягодицам, укусил за шею и поцеловал так глубоко, как только мог. А потом, когда Лиса сдалась, повалил её на кровать, залезая рукой в брюки и нижнее бельё, чувствуя, что, несмотря ни на что, Манобан всё равно его хочет. Он не знает, что даже при насилии выделяется смазка, чтобы не травмировать влагалище так сильно — это никак не возбуждение. Лисе было мерзко.

Он сначала целовал её бёдра, ласкал языком клитор и помогал пальцами расширить Лису. У него не было фетиша на узость и боль у девушек, у него был кинк на удовольствие. Жаль, что только для себя любимого. И когда он сам обнажился и навалился на Манобан всей массой, она запротестовала. Но Чону было уже всё равно.

Опытность Розанны нравилась, но не настолько сильно, как лёгкая невинность Лисы, потому что до него у неё никого в постели не было. Это заводило лучше, чем слова Пак: «Только с тобой можно кончить громко». А Лисе было больно внутри и снаружи, когда Чонгук проник внутрь её тела и оставил багровый засос на ключице. Он двигался резко, нетерпеливо, будто бы давно не видел свою ненаглядную Рози, и хорошо, видимо, что под руку попала такая сговорчивая (точнее, молчащая) Лиса. Смешно. Он вколачивался в неё долго, далеко не нежно, без усталости и признаков того, что ему не нравится. Наоборот: ему всё нравилось и он всем был доволен. Заламывал руки Лисы, когда имел её сзади, тянул за волосы, а когда почувствовал оргазм, свой, конечно же, а не её, резко поднял девушку и поднёс её лицо к члену. Сперма попала на нос, щёки и губы, и Чон остался доволен такой картиной.

— Ты такая красивая сейчас, — промурлыкал он, когда Лиса вытирала лицо влажными салфетками на этапе ненависти к себе и всему окружающему, — такая... Сочная, такая страстная. Будь и дальше такой, Лиса.

— Чонгук, нам надо серьёзно поговорить.

И в тот момент улыбка сползла с лица Чона.

— Думаешь, нам пора уже жениться?

Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. А Чонгук решил утопиться окончательно.

— Что? Я вообще не про это, Чонгук, — Лиса положила все салфетки на тумбочку и села в постели, как была, обнажённой и растрёпанной. — Я знаю, что ты мне изменяешь. Я знаю, с кем ты мне изменяешь. Но я не знаю, по какой причине ты это делаешь и почему не расстаёшься со мной.

— Лиса... я верен только тебе.

— Извини, но твои слова никак не объяснили мне наличие вещей Рози в нашей квартире.

Он так и не объяснил ничего, ведь это совершенно не имеет смысла — она сама всё видела и всё знала. Просто протянул ей одежду и сказал уходить, потому что, видимо, они больше не встретятся. Потом встал, натянул штаны и вложил в губы сигарету. Отвернулся, давая этим действием понять, что на этом он закончил.

Лиса чувствовала всё и одновременно ничего, когда, одевшись, пришла к океану, где собирался шторм, и обхватила себя за плечи руками. Она безразлично смотрела вдаль и при этом ощущала внутри огонь. Боль накопилась во всех сосудах, сожгла их, разорвала и оставила истекать кровью, надеясь, что после этого станет чуть легче. Новые отношения закончены. И что? Вновь находить кого-то? Переживать знакомство, первые свидания, стеснение, первые поцелуи, болезненную эйфорию... И почему-то от этого пошёл тремор по всему телу. Она не хотела.

Лиса лишь хотела тогда, в бывшей их комнате задать один вопрос, последний: «Кем я для тебя была?», и да, она знала ответ: «Временной». Говорят, нет ничего более постоянного, чем временное, но Чонгук всеми своими действиями опроверг данную теорию. Ему не нужна была Лиса так, как она сама в нём нуждалась. Перспективы отношений не было: и пусть он заговорил о свадьбе, не это вертелось на его языке и в сердце, а одно лишь унижение, смешанное с желчью. Привязав её к себе замужеством, Чонгук бы получил невольницу с обрезанными крыльями, когда сердце пылало лишь при упоминании другой девушки. Розанна Пак. И нет, Лиса до сих пор её не винила. Просто завидовала. Потому что так, как любили её, никто саму Лису не полюбит.

Но сама Лиса будет учиться любить себя.

В последний раз она пыталась построить что-то, где могла быть счастливой. Бумажный дом сгорел, воздушные замки рассеялись, а то, о чём мечтала, стало таким неважным. Одно стало хорошо точно: на одну девушку, которой изменяли, стало меньше, и пускай будет долгий путь реабилитации, но Лиса справится и слезет с иглы зависимости от Чонгука.

Она ещё будет счастлива.

Но это счастье явно не будет с первым попавшимся мужчиной, с которым она на миг себя почувствовала комфортно.