Проклятие Четырёх кровей

Элия направилась к Ионе. К моменту их прибытия солнце клонилось к западу, окрашивая светлый камень дороги в тёплые золотисто-оранжевые тона. Рощи серебристых деревьев мягко колыхались на ветру, а лёгкий вечерний бриз приносил прохладу после дневной жары.

Иона открывалась не сразу, а постепенно — в переливах света на горизонте, в очертаниях башен, в тёплом гуле улиц. Город жил своей неспешной жизнью, но, когда Элия и Саэль вошли, воздух словно изменился — будто Иона почувствовала их приближение.

Улицы встретили их мягким светом, лёгким бризом и умиротворением, словно это было прибежище, а не поле брани. Здесь не было ни высоких башен Храма, ни строгих линий, ни холодной торжественности. Иона дышала — живо, свободно, сдержанно красиво. Узкие улочки вились между домами, увитыми виноградом, а в воздухе витал тонкий аромат жареных оримских зёрен и сладкого перца.

Они свернули с главной площади и вскоре увидели вывеску с выгравированной лилией в ореоле: «Дом Света и Ветра» — старое название, под которым Мираэль вела своё небольшое заведение.

Внутри царил полумрак, прохлада и тишина. Стены украшали кованые светильники с зелёным стеклом, столы были накрыты льняными скатертями, у барной стойки стояли резные стулья, а из глубины доносился запах хиселя и мёда.

Элия подошла к стойке и только собралась окликнуть женщину, как та подняла голову. На мгновение повисла тишина, а затем:

— Элия?! Звёздочка моя!

Мираэль буквально взлетела из-за стойки, подбежала и крепко обняла её, бережно взяв за обе руки.

— Небо моё, да ты совсем взрослая! И всё такая же худая! — Она рассматривала Элию, словно та вернулась не из Храма, а с другого конца света.

Мираэль была высокой, с прямой спиной и пронзительным взглядом. На ней было свободное льняное платье цвета палой травы, пепельные с сединой волосы собраны в небрежный пучок, из которого выбивались кудри. Её лицо — с морщинками смеха у глаз, живое и тёплое, с той мудростью, что рождается не из книг, а из принятия.

— Я скучала. Всё поглядывала на дверь — думала, когда же ты снова войдёшь.

Саэль усмехнулся и наклонился к стойке:

— Мираэль, ваши лепёшки — магия. После них у Элии всегда глаза становились мягче.

— Вот-вот! — Мираэль всплеснула руками. — По ней всё видно, как в открытое окно. Только в Храме этого не понимают — там у всех взгляды, как у застывших статуй. А у тебя — живое, Элия. Настоящее.

Элия улыбнулась — чуть, но искренне.

— Я рада видеть тебя, Мираэль.

— А я — тебя. Идём, звёздочка моя. Ты, видно, вся на изломе — поймёшь потом. А сейчас — задний двор. Там легче дышится.

Она провела их через кухню, где в углу потрескивал очаг, и вывела во внутренний дворик.

Там, под полупрозрачным навесом, стояли низкие столики с мягкими подушками, а по стенам вились цветущие лианы. Свет падал сквозь ткань мягкими бликами, а в воздухе витал запах лаванды и печёного инвара.

Мираэль поставила перед ними поднос с чашками и лепёшками.

— Настой на зирее и хиселе — успокоит голову. А лепёшки... ну, лепёшки всегда к месту, — она села напротив, подперев подбородок рукой, глядя на Элию. — Ты пришла из Зала, да? Вижу по глазам.

Элия кивнула. Некоторое молчание. Потом тихо произнесла:

— Жрица сказала, что я изменилась. Что во мне прорастает что-то... не Свет, не Тьма. Что я должна распознать это сама.

Мираэль фыркнула.

— Я смотрю на тебя и прямо вижу, как ты сейчас скажешь: «Всё хорошо». Ага, конечно. Девочка с глазами, как у бури на горизонте, — и мне: «Всё хорошо».

Она взяла чашку, закружила её в ладонях, затем снова взглянула на Элию.

— Твоя мать... она тоже была такой. Не сразу принимала то, что чувствует. Всё в себе держала. А потом... — она замолчала, глядя в настой, — стала сильнее, чем сама понимала. Ты — её кровь. Она бы гордилась тобой. А я — уже горжусь.

Элия опустила взгляд, сдерживая волнение.

— Спасибо.

— Ты для меня — как родная. Не носила тебя под сердцем, но в сердце — ты всегда была.

Она сделала глоток чая и продолжила:

— Я бы хотела, чтобы ты осталась здесь. Кормила бы лепёшками, заставила высыпаться, устроила тебе тихую жизнь. Но ты уже выбрала путь. Он будет тяжёлым. Я чувствую — ветер меняется.

Элия чуть улыбнулась — с благодарностью и болью одновременно.

Мираэль поднялась, забрала пустые чашки и, прежде чем уйти на кухню, обернулась:

— Когда придёт время, звёздочка моя... ты не упадёшь. Ты вспыхнешь. Я это знаю.

Элия сжала губы и тихо спросила:

— Ты не слышала что-нибудь про Камень Памяти? В одной древней книге я нашла упоминание... но многое было скрыто. Его ещё называют «Слеза Эонира» или «Слеза Вечности». Знаешь, где он может быть? Или кто может знать больше?

Мираэль задумалась, затем медленно кивнула:

— Камень Памяти, да... Редкий артефакт, способный хранить воспоминания и раскрывать тайны прошлого. Знаю, кто может знать больше — Шарль, эльфийка из Темнолесья. Твоя мать помогала ей, когда была молода. С тех пор у эльфов и Ионы сложились крепкие узы.

Элия слегка вздрогнула от воспоминания.

— Шарль... Да, я её помню. Мать всегда говорила, что она — одна из немногих, кому можно доверять.

В груди что-то откликнулось — не память, но отголосок. Как будто мать тихо подтвердила: ты на верном пути.

— Спасибо, Мираэль. – Элия улыбнулась.

Она сделала глоток тёплого настоя, чувствуя, как он разливается по телу, прогоняя холод сомнений.

«Пора двигаться дальше», — подумала Элия. И сердце наполнилось тихой уверенностью.