Расстояние в Шаг
Дверь была открыта. Порог – пересечен. Он стоял в ее комнате, и мир сузился до размеров этого роскошного склепа. Воздух густел, насыщенный его запахом – коньяк, масляная краска, древесная горечь духов и под ними, глубже, дикая, первобытная энергия, которую не могли скрыть никакие цивилизованные ароматы. Его взгляд, этот всевидящий, неумолимый скальпель, скользил по ней, оставляя невидимые ожоги на коже. Он видел *все*. Тени под глазами, резкие линии скул, следы недавних слез, потертость и порванный рукав свитера, бледность, выдающую голод и страх. Видел ее босые ноги на холодном полу, ее позу – напряженную, готовую к бегству или удару, ее кулак, сжимающий что-то спрятанное в складках брюк.
"Вот ты где," – его шепот был грубым наждаком по ее нервам. Не вопрос. Констатация. Захват. Но в глубине бархатного голоса, за маской контроля, слышалось что-то иное – сдавленное облегчение, будто он наконец нашел потерянную часть самого себя.
Кэролайн не отвечала. Не могла. Язык прилип к небу. Она чувствовала, как мелкая дрожь бежит по ее рукам, ногам, поднимается к подбородку. Она вцепилась взглядом в пятно алой краски на его сгибе локтя. Капля крови на белоснежной рубашке. Символ его ярости, его "вдохновения". Напоминание о том, что спокойствие – лишь тонкая пленка на кипящей лаве его чувств.
Его протянутая рука повисла в воздухе. Не угроза. Не приглашение. Жест абсолютной власти, требующий внимания, подчинения, *правды*. Но в линии его плеч, в легком наклоне головы читалась не только власть, но и **напряженное ожидание**, голод по ее реакции. "Расскажи мне, Кэролайн. Расскажи мне все."
Молчание растянулось, звонкое, как натянутая струна перед разрывом. Он не двигался. Не торопил. Его терпение было самым страшным оружием. Оно давило сильнее крика. И в этой тишине она чувствовала не только угрозу, но и **пульсацию его внимания**, сосредоточенного исключительно на ней, как на единственной точке во вселенной.
"Ч-что ты хочешь услышать?" – наконец вырвалось у нее, голос – хриплый шепот, чуть громче биения ее собственного сердца. "Как я упала так низко? Как Марсель..." – имя застряло в горле комком. Она увидела, как его глаза сузились почти до щелочек, в них мелькнул первобытный, хищный огонь при упоминании врага – огонь, подогретый **яростью за то, что посмели коснуться того, что принадлежит ему**. "...как он сделал из меня это?" Она махнула свободной рукой на себя, на свою жалкую фигуру в чужой одежде.
"Нет," – он отрезал резко, шагнув ближе. Всего на полшага, но расстояние между ними сократилось до опаляющего. Она почувствовала исходящее от него тепло, энергию, почти гулкую. **Его близость была как магнит, одновременно отталкивающий и невероятно притягательный.** "Я не спрашиваю о Марселе. Его час расплаты настанет. Я спрашиваю о *тебе*. Почему *сюда*? Почему в мой город? В мою... паутину?" В последнем слове прозвучала горькая усмешка, направленная, казалось, на самого себя, **на нелепость ловушки, в которую он сам угодил.** "После всего, что было. После того, как ты сбежала от меня так далеко и так... решительно." **В его голосе промелькнула старая, незаживающая боль ее ухода.**
Его вопрос бил в самое сердце ее стыда. Почему именно *сюда*? Не в Париж, не в Рим, не на край света. Прямо в логово волка, от которого она когда-то бежала, спасая свою душу, свою независимость, свою *светлость*.
"Я... не знала, куда бежать," – прошептала она, опуская взгляд на свои босые ноги. Пол был холодным. Очень холодным. "Все места... все они были связаны с... с потерей. С болью. А здесь..." Она замялась, подбирая слова, которые не звучали бы как обвинение или, хуже того, как приглашение. "...здесь было больно по-другому. Опасность была... знакома." *Как ты.*
Он издал низкий, недоверчивый звук где-то в груди. "Знакомая опасность? И ты решила, что это убежище? Что я... стану твоим защитником?" Он снова шагнул ближе. Теперь она видела каждую ресницу, каждый след усталости у него на лице, не смытую до конца краску на линии роста волос. Его запах окутал ее, лишая остатков воздуха. "Ты ошиблась, любовь моя. Я – источник самой страшной опасности в твоей жизни. **И самый ненадежный якорь.** И ты только что впустила меня в свою комнату." **Его глаза горели странной смесью предостережения и... почти вызова – прими меня таким, какой я есть.**
Кэролайн отпрянула, наткнувшись спиной на косяк двери. Холодное дерево впилось в лопатки. Она подняла руку со спрятанным ножом, не вынимая его, просто как барьер. "Не подходи ближе."
Он замер. Его взгляд упал на ее сжатый кулак, на складки ткани, скрывающие сталь. В его глазах вспыхнуло нечто – не страх, а... дикое, **почти восхищенное любопытство и... гордость?** "Оружие? Ты собираешься использовать его? Против *меня*?" Он рассмеялся – коротко, резко, безрадостно. "Какая дерзость осталась в тебе, Кэролайн Форбс. Даже в руинах." Его голос смягчился, стал почти... **ласковым, обволакивающим, и от этого стало еще страшнее, потому что эта ласка была искренней и потому разрушительной.** "Вытащи его. Покажи мне этот огонек. **Напомни мне, почему ты всегда была... незабываемой.** Докажи, что ты не совсем сломлена."
Это был вызов. Чистой воды. Искушение. Она чувствовала, как пальцы непроизвольно сжимают рукоять. Вытащить нож? Показать ему свое жалкое подобие защиты? Стать мишенью для его насмешки или, что хуже, для его... **неугасимого интереса, этой проклятой тяги, которая сводила его с ума?**
"Я не хочу с тобой драться, Клаус," – сказала она, заставляя голос звучать тверже, чем она чувствовала. "Я... я не могу."
"Потому что слаба?" – он поддел мгновенно, его глаза сверкнули. "Или потому что боишься проиграть? Или... потому что где-то в глубине ты понимаешь, что это бессмысленно?" Он наклонился чуть ближе, не нарушая последней черты, которую она мысленно провела между ними. Его дыхание, теплое и пахнущее коньяком, коснулось ее щеки. **"Или потому что ты чувствуешь это... это проклятое притяжение, которое не умерло, даже когда ты убегала?"** "Расскажи мне правду. Почему ты *действительно* здесь? Не из-за знакомой опасности. Не из-за Марселя. Из-за *меня*."
Этот вопрос висел в воздухе с момента ее приезда. Теперь он был задан прямо. В упор. Без возможности отступления. Кэролайн почувствовала, как по щекам снова текут слезы – тихие, предательские, жгучие от стыда и признания, которое она сама боялась себе озвучить.
Он увидел слезы. И странное выражение мелькнуло на его лице – **не просто боль, а мучительное признание чего-то глубокого, запретного, его собственной немощи перед этими слезами.** Быстрое, как вспышка, и тут же скрытое за маской холодной наблюдательности, **но не до конца. В глубине карих глаз, таких же, как у Ребекки, но бесконечно более древних и раненых, горел огонь, который не имел ничего общего с яростью – огонь подлинного, изматывающего чувства.** Он поднял руку – медленно, давая ей время отпрянуть, **и в этом движении была не только власть, но и какая-то обреченная осторожность, будто он касался самого ценного и самого хрупкого сокровища в своей бесконечной жизни.** Она замерла, не в силах пошевелиться, **захваченная не только страхом, но и гипнотической силой его внимания.** Его пальцы, испачканные краской, **дрогнув почти неуловимо,** коснулись ее щеки. Шероховатая подушечка большого пальца поймала слезу, смахнула ее. Прикосновение было шокирующе нежным. И невероятно опасным – **потому что в нем была подлинность, которая пугала больше любой угрозы, потому что это была нежность Клауса, редкая и потому всесокрушающая.**
"Потому что," – прошептал он, его голос был теперь тише шелеста листьев за окном, но каждое слово врезалось в ее сознание, как клеймо, – "даже в аду Марселя, даже в самой глубине твоего падения... **я был той мыслью, которая жгла сильнее страха, той болью, которая была слаще любого забвения.** Ты знала, что есть только один человек в этом мире, **чьи руки, созданные для разрушения, дрогнут при мысли о твоей боли... чья ярость равна его... тоске.** Достаточно безумный, чтобы сжечь все дотла ради тебя. И достаточно сильный, чтобы сделать это." Его взгляд приковал ее, гипнотизируя, **и в нем теперь читалось не только обладание, но и мучительное, неискоренимое влечение, которое он сам ненавидел и лелеял.** "Ты пришла не за убежищем, Кэролайн. Ты пришла за *мной*. **За тем невидимым канатом, что связывает нас через расстояния и годы, за этим проклятым, неистребимым магнитом.** За моим огнем. За моим хаосом. Потому что твоя собственная ночь стала слишком темной, **и только моя... любовь...** – **он чуть запнулся на этом слове, произнеся его с горькой, почти болезненной усмешкой, как признание величайшей слабости и величайшей силы,** – **...только это безумие, что я зову твоим именем, могло стать в ней солнцем."**
Его слова были как удар ножом в самое сердце. Ужасающе точные. Чудовищно правдивые. **И в них прозвучало то, что он так яростно скрывал веками – абсолютное, всепоглощающее чувство, которое он не умел выражать иначе как через разрушение и обладание, но которое было его единственной истиной.** Она не пришла за защитой. Она пришла за *ним*. За той разрушительной, всепоглощающей силой, которая была неотделима от **его чувств, от его проклятой, бессмертной любви.** Даже если это погубит ее.
Она не смогла отрицать. Не смогла отвернуться. Она стояла, пригвожденная его взглядом и страшной истиной его слов, слезы текли по ее лицу беззвучным потоком, смешиваясь с краской на его пальце, все еще прижатом к ее коже. **И в этом смешении была жуткая поэзия: его искусство (алый цвет, как символ страсти и крови), его боль (запах коньяка и одиночества), ее слезы (соль разочарования и признания) – все сплелось в точке их прикосновения, создавая портрет их невозможной, мучительной связи.**
Клаус смотрел на нее, на эти слезы признания, **и маска властного хищника дала глубокую трещину.** На мгновение в его глазах **не бушевал ураган, а стояла тихая, невыносимая боль тысячелетнего одиночества, наконец нашедшего... и испугавшегося... свою половинку, ту, что могла ранить его глубже любого серебра.** **Торжество? Да. Но и животный страх. Страх перед этой хрупкостью, перед силой ее влияния на него, перед тем, что *она* могла быть его вечной ночью *и* его затмением, его спасением и погибелью.** Его лицо оставалось непроницаемым лишь для постороннего, **но она, стоящая так близко, видела тень дрожи на его губах, слышала подавленный стон в его горле, когда он смотрел, как его краска растворяется в ее соленых слезах – как будто его собственная сущность таяла перед ней.** Одержимость, безумная, неутолимая жажда *обладать* этой правдой, этой ее уязвимостью, этой ее потребностью в *нем* **была лишь обратной стороной той же монеты – его собственной, всепоглощающей, разрушительной и созидательной любви.**
"Я не причиню тебе вреда, Кэролайн," – сказал он, **и в этот раз голос звучал не как холодная клятва, а как обреченное обещание человека, который знает, что само его существование, сама сила его чувств – уже вред, но он не способен отпустить.** **"Не так, как ты боишься. Не так, как... я умею причинять боль. Не намеренно. Никогда тебе – намеренно."** Он медленно, **словно с огромным усилием, отрываясь от нее,** отвел руку от ее лица. След его прикосновения горел на ее коже, **как клеймо принадлежности и как благословение на новую боль.** **Он посмотрел на палец, испачканный ее слезой и своей краской – алой, как кровь их чувств – и сжал его в кулак, будто пытаясь удержать, впитать это ощущение, эту смесь их страданий.** "Но ты останешься здесь. В этом доме. Под моей защитой. **Под моим... взглядом, моим дыханием, под тяжестью того, что есть между нами.**" Он сделал шаг назад, возвращая ей пространство для дыхания, но не свободу – **потому что его свобода теперь тоже была прикована к ней цепями сильнее адаманта.** "Ты пришла за моим огнем? За моим... хаосом? Ты получишь его. Весь. До последней искры. **И если этот огонь – единственный язык, на котором я могу сказать, что ты – моя... что ты всегда была моей... пусть будет так.** И посмотрим, **что устоит, что родится из пепла,** когда пламя утихнет."
Он повернулся, его силуэт на мгновение загородил свет от окна, окутав ее тенью. "Отдыхай. Ешь. Набирайся сил." Он бросил это через плечо, уже направляясь к двери, **но на пороге замер, его спина напряглась.** Не оборачиваясь, **его голос прозвучал тише, грубее, лишенным привычной театральности, обнажая голую, неприкрытую правду его бессмертного сердца:** "**Потому что ты здесь. Теперь. И это... это единственная истина, которая имеет значение, солнышко мое. Ты здесь. Навсегда.**"
Он вышел. Дверь не закрыл, **оставив щель, словно приглашение или напоминание о его присутствии за ней.** **Она услышала, как его шаги замерли на секунду в коридоре – тяжелые, нерешительные – будто он боролся с неодолимым желанием вернуться, ворваться, заявить свои права силой или мольбой, а потом резко затихли, растворившись в тишине дома, как будто он бежал от собственной слабости.** Она осталась стоять посреди комнаты, дрожащая, с мокрым от слез лицом, с ножом, бессильно свисающим в руке, и с пониманием, которое **леденило душу и одновременно опаляло сердце дотла.**
**Он любил ее.**
**Любил так, как только он, Никлаус Майклсон, мог любить – с яростью тысячелетнего изгнания, с безумием первородного, с готовностью разрушить весь мир и себя самого, лишь бы она была *его*.**
**Эта любовь не обещала спасения. Она обещала сожжение и возрождение в огне его страсти. Она была самой страшной ловушкой из всех возможных. И единственным причалом в ее личном море тьмы.**
**Буря не просто началась. Она стала самой тканью ее существования, воздухом, которым она теперь должна была дышать.**
**И имя ей было Никлаус.** Его признание витало в воздухе, смешанное с запахом коньяка, краски и ее слез, тяжелое и неотвратимое. Игра была окончена. Начиналась война. Или вечность.