Полное собрание сочинений

В самом начале пятидесятых годов, когда Днепр был перегорожен еще всего лишь одной-единственной плотиной, я был страстным рыбаком и считал себя в этом деле матерым, искушенным профессионалом. И только мой лучший друг Вовка Родионов был для меня по части рыбной ловли единственным и непререкаемым авторитетом.

Все летние каникулы мы с Вовкой проводили с удочками на берегу Старого Днепра. Наши ровесники гоняли в футбол, баскетбол, играли в волейбол и прочие мальчишеские игры. А нас манил Днепр, вернее, Старый Днепр — в любую погоду. Лишь бы родители отпустили. И не было для нас большего счастья, чем прийти домой с уловом и угостить своих домашних свежей рыбой.

А по дороге домой, когда мы шли, гордо потрясая немалыми трофеями, нас останавливали местные, правобережные женщины и просили продать немного рыбы. И мы, чего уж греха таить, продавали. Таким образом, мы зарабатывали на дефицитные в то время крючки, бамбуковые удилища, леску и прочие снасти.

Вы бывали когда-нибудь на Старом Днепре? Нет? Тогда вы многое потеряли в жизни. Вы хоть знаете, что такое Старый Днепр? Тоже нет? Тогда я вам вкратце расскажу.

Знаменитую плотину ДнепроГЭСа вы, разумеется, знаете. В советские времена о ней много писали и балаболили по радио, как об одной из первых советских новостроек. Даже Маршак писал:

Человек сказал Днепру:

Я —

стеной тебя запру.

Ты —

с вершины будешь прыгать,

Ты —

машины будешь двигать.

Нет, —

ответила вода, —

Ни за что

и никогда.

Но Днепр все-таки заперли бетонной плотиной, выше которой по течению вода поднялась на пятьдесят с лишним метров и затопила знаменитые днепровские пороги, которые, собственно, и дали название нашей местности, а впоследствии и городу — Запорожье. За порогами, значит. И еще вода затопила роскошные плавни, погубив многочисленные плавневые хозяйства. Затопила она и великолепные луга, где раньше нагуливали вес тучные коровы, козы и овцы. И еще она затопила поселок Кичкас.

Не залитым оказался только небольшой островок суши, который усердные исполнители Великого Сталинского Плана Преобразования Природы назвали Островом Ленина.

А ниже плотины оголилось несколько скал, образовав новые острова, такие как Два Брата, или увеличив малые островки, такие как Дубовый. А еще чуть ниже Днепр разделяется на два рукава, охватывая огромный остров Хортица. Левый рукав — основная судоходная артерия с отлогими песчаными берегами — называется Днепр, а правый, несущий свои воды к югу меж скалистых берегов из серого гранита, — Старый Днепр.

На берегу Старого Днепра расположена правобережная часть города Запорожье. Этот район так и называется — Правый берег. На Правом берегу жила моя тетка по матери со своей семьей, а Вовка Родионов жил по соседству с моей теткой.

Течение в Старом Днепре было тогда быстрым, стремительным. На скалах, выступающих в виде мысов, в начале сезона сидели чехонщики. Это были в основном желторотые мальчишки, желающие похвастаться перед своими домашними, какие они искусные и удачливые рыбаки. Чехонь ловилась легко, потому что было ее видимо-невидимо, и любила она играть там, где течение было особенно быстрым. Бери — не хочу.

Но серьезные рыбаки, а мы с Вовкой относили себя именно к таковым, чехонь не брали и на чехонщиков смотрели с презрением. Карп, судак, сом, иногда лещ были целью и предметом добычи серьезных и профессиональных рыбаков.

У самого берега Старого Днепра выстроили камнедробильное предприятие, где измельчали в щебень днепровский гранит, который добывали в карьере неподалеку. Камнедробилка была построена с таким расчетом, чтобы высыпать щебень непосредственно в баржи, которые маленькие буксиры медленно тащили в южном и в северном направлениях. Таким образом, днепровский гранитный щебень поступал в качестве строительного материала на великие стройки коммунизма.

Между камнедробилкой и карьером Старый Днепр образовывал огромный залив с великолепным песчаным пляжем. Там в течение дня резвилась местная детвора. По окончании рабочего дня на пляж сходились трудящиеся с Запорожского Трансформаторного завода, расположенного недалеко от берега.

В летнюю пору вода в заливе нагревалась за день так, что в ней просто невозможно было замерзнуть. Купаться мешали только буйно разраставшиеся в разогреваемой запорожским солнцем теплой, как парное молоко воде водоросли и прибрежная тина. Ребятишки вместе по команде выбрасывали эту тину на берег и с радостными криками извлекали из нее бьющихся серебристых вьюнков, которыми потом угощали своих домашних и уличных кошек.

Только когда темнело, народ расходился по своим домам, чтобы завтра снова вернуться сюда после трудового дня.

Залив окаймляли грунтовая автомобильная дорога и железнодорожное полотно. По этим путям из карьера на камнедробилку доставлялся свежедобытый камень. Как-то этот производственный комплекс (карьер — камнедробилка) посетил какой-то представитель ЦК. Ему показалось, что, огибая залив, транспорт расходует слишком много горючего. А для советских новостроек и для осуществления Великого Сталинского Плана Преобразования Природы ценна каждая капля этого самого горючего.

И строго по прямой от карьера до дробилки, прямо через залив была проложена насыпь из каменных глыб и щебня, по которой пустили производственный транспорт. Сэкономленное горючее пошло на стройки века и другие советские свершения. Рационализаторы получили премии — кто тысячи, а кто по десятке-другой. В зависимости от чина.

Таким образом, по одну сторону от насыпи образовалось вонючее озеро, в котором водились только головастики, лягушки, змеи да пиявки, а по другую каменные глыбы с острыми краями образовали новую береговую линию. Мы с Вовкой так горевали по былому роскошному заливу! А патриотически настроенные дяди и тети доходчиво разъясняли нам политику Партии и убедительно доказывали, что Советская власть ничего зря не делает. А те, кто решил проложить через залив насыпь, — не глупее нас. Мы же либо еще не доросли до понимания важности экономии горючего, либо просто глупы.

Сочтя себя полными тупицами и недоумками, мы с Вовкой стали купаться или в скалах, или в следующем вниз по течению заливе. Таких заливов было еще три. Но все они были много меньше принесенного в жертву индустриализации. Народа там было мало — далеко от жилья. Только рыбаки сидели со своими удочками и цыкали на купающихся, чтобы не распугивали рыбу.

После третьего залива начинался песчаный берег, поросший влаголюбивым кустарником и изрезанный мелкими ручейками. Там уже редко можно было встретить человека. Разве что какого профессионального рыбака. Но они грудились в основном на пологом скалистом берегу, где метрах в двадцати от воды бил родник. Местное название — Криничка. Вода в роднике была чистой, холодной и очень вкусной. Особенно в летнюю жару. Многие даже возили оттуда воду домой на повозках — в бидонах и бочонках.

У Кринички собиралось пестрое общество рыбаков, как профессионалов, так и любителей. И разговоры там велись на самые разнообразные темы. От политических до высоконаучных. И рыба там клевала почти всегда и у всех. Чтобы в воскресенье занять место у Кринички, нужно было приходить часов в шесть утра, не позже.

Мы с Вовкой любили утром поспать, поэтому рыбачить нам приходилось в третьем, последнем песчаном заливе. Там обычно царила тишина, потому что рыбакам не хотелось так далеко забираться. И только один фанатик-профессионал, дядя Леша в любую погоду сидел там над самой водой в тени огромной скалы. Это был настоящий профессионал. В его садке всегда плескались крупные сомы, судаки и щуки. Он знал много удивительных историй, которые охотно рассказывал нам, когда не было клева. А местность лучше него не знал никто в округе.

Одним знойным июльским днем мы с Вовкой, наслаждаясь запахом прибрежных полевых цветов, пением многочисленных в этих краях певчих птиц и надрывными криками чаек, стрекотанием кузнечиков и посвистыванием сусликов, добрели до третьего залива. Дядя Леша сидел на своем месте и, разложив на плоском камне свой завтрак, подкреплялся.

— Здравствуйте, дядя Леша!

— Здравствуйте, соколы ясные. Подкрепиться не хотите? А то у меня на всех хватит.

— Нет, дядя Леша, спасибо большое. Мы недавно из дому.

— Мы, прежде всего, окунуться хотим. Жара ужасная, — сказал Вовка.

А я уже сбросил майку и подошел к самой воде.

— Да вы не спешите в воду. Успеете. Сядьте, посидите в тени. Остыньте чуточку. А то, гляди, простудитесь, чего доброго.

— Да разве можно в такую жару простудиться? — искренне удивился я.

— Еще как можно. Кто у тебя родители?

— Мать — врач, — ответил я, — отец тоже врачом был, но на фронте погиб.

— Вот и спроси у мамочки своей то, что у меня спрашивал. Услышишь, что она тебе ответит

— Она тоже говорит, как Вы. Но мне не верится. Тут хоть бы чуть-чуть охладиться. А о простуде и говорить нечего.

— Напрасно ты так. Старшие больше знают.

— Да и мы тоже не дураки, — добавил Вовка.

— Никто не говорит, что вы дураки. Опыта у вас пока никакого. Шишек еще на лбу набили маловато.

Посидев немного в тени да поболтав с дядей Лешей, мы искупались и начали готовить удочки.

— На что ловить собираетесь, хлопцы?

— На живца, дядя Леша.

— Правильно. На живца сегодня судак клюет.

— Знаем. Как и положено в это время — конец июля.

— Грамотный ты парень, Володька.

— Ну вот, а Вы говорите, что мы еще неопытные.

— Смотря в чем, хлопчики.

— Как клюет сегодня? — спросил Вовка.

— Когда умеешь ловить, всегда клюет, если в реке рыба в принципе водится.

— Это верно, многозначительно подтвердил Вовка.

Тем временем Вовка открыл банку с червями и закинул удочку — живцов надергать, верховодок. А я стал готовить для них кукан. Вот подсечка, и Вовка уже снимает с крючка трепещущую верховодку.

— Бросай на берег, кукан почти готов уже. Сейчас подберу.

Серебристая рыбка, кувыркаясь, описала дугу в воздухе и упала около большого валуна. Перепрыгивая с камня на камень, я спешил к ней, чтобы насадить на кукан и опустить в воду. Вовка поправлял червя на крючке, намереваясь снова закинуть удочку. Вдруг он словно замер на месте.

— Смотри, Генка! Туда, где рыба смотри!

Я посмотрел и с перепугу уронил кукан в щель между камнями.

— Что там еще случилось? — дядя Леша встал во весь рост на камне.

Из-под валуна, рядом с которым, трепеща, прыгала рыбка, выскочила лягушка размером — клянусь, но мне показалось именно так — с мой школьный портфель. Скок! И рыба у нее уже в пасти поперек языка. Еще пара прыжков, и лягушка тяжело шлепнулась животом в воду и скрылась под ее поверхностью.

— Вот это да! Вовка, ты видел когда-нибудь такое чудо?

— Нет. А ты?

— Я тоже нет. А кому расскажи, не поверит. Я бы сам не поверил.

— А я бы поверил, — отозвался дядя Леша. — Я ее уже видел тут.

— А д... давно она здесь живет, дядя Леша? — поинтересовался я.

— Впервые я увидел ее в прошлом году. А ты что, Генка, здорово струхнул, что вдруг заикаться начал?

— Да нет, просто я никогда раньше не видел таких огромных лягушек.

— Это жаба была, правда, дядя Леша? Она же в земле, под камнем живет.

— Возможно. Но бывают разные жабы и разные лягушки, Вовка.

— Что, есть и жабы, что в воде живут?

— Живут они в земле или в камнях, но часто купаются в лужах, реках и озерах. А есть лягушки, которые на деревьях, в траве или под камнями живут. А в чем главное отличие жаб от лягушек, знаете?

— У «жабoв» нет зубoв, — выпалил я цитату нашей биологички.

— Верно, Генка, но это тоже не всегда так. Есть редкие жабы, имеющие зубы на верхней челюсти. И живут они в тропиках, далеко отсюда. Но откуда ты это знаешь, Генка?

— От нашей Бациллы. Мы так свою биологичку прозвали. А Вы откуда?

— Бацилла — это остроумно. А я ведь тоже, как ваша Бацилла раньше биологом был.

— А сейчас Вы кто?

— Чернорабочий, на трансформаторном заводе. Посменно работаю, — тяжко вздохнув, ответил дядя Леша.

— Что, биологию разлюбили? — вмешался Вовка.

— Нет, не разлюбил. Бывает иногда в жизни такое, когда любимая работа недоступной становится...

Дядя Леша замолчал и стал смотреть на воду. Нам почему-то тоже стало очень грустно, и мы продолжили свои дела. Вовка дергал живцов, а я насаживал их на кукан. Потом мы насадили их на крючки, забросили удочки и стали ждать клева.

Внезапно затрещала трещотка на катушке дяди Лешиной удочки. Подсечка! И вот уже он осторожно подтягивает отчаянно бьющуюся рыбу, наматывая леску на катушку.

— Мальчики, подсаку скорее!

Вовка подбежал с подсакой, а я — рядом, глазею, как самые умелые в мире рыбаки настоящую рыбу берут. Вот уже огромная рыбина мечется у самого берега, поблескивая серебристыми боками с темными поперечными полосами.

— Судак! — вскрикнул я с восхищением.

— Здо-о-ровенный судачина! — поддержал Вовка и подхватил его подсакой.

А дядя Леша снял его с крючка и опустил в садок.

— Спасибо, мальчики. А хотите, еще одну здешнюю диковину вам покажу? Только дайте честное слово, что никому... — он красноречиво приложил к губам указательный палец.

— Божусь! — сказал я, сгорая от любопытства.

— Честное слово! — добавил Вовка, проверяя живца на своей удочке.

— Вон там, наверху, вон за тем большущим камнем в расщелине живет огромный уж. Увидите — не пугайтесь. Он не опасен.

— А когда он выползает, чтоб увидеть?

— В жару, как сейчас. Я ему часто там верховодок оставляю. Все подбирает. Только смотрите — кому скажете — убьют ведь, негодяи. А жалко будет. Природу беречь надо. Вот осетров нет уже в Днепре. Большой залив засыпали. А какой там роскошный пляж был! Какое место для купанья, для отдыха! В карьере все время взрывы гремят, камень добывают. Щебенку делают. А рядом Криничка. Второй такой нет. Вода какая! Люди Бог знает как далеко канистрами оттуда носят.

— Причем здесь Криничка?

— Да притом, что закроется родник, Володечка!

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Пласты скальной породы сместятся от сотрясений и закроют выход воде.

Зной стал непереносимым. По скалам, как по раскаленной печке невозможно было ходить босиком. Мы поймали пять судаков на двоих. Решили поймать еще одного, чтобы поделить честно. Мы с Вовкой всегда делили улов поровну, даже когда он ловил много, а я — совсем ничего. Более удачливым, чем он я в рыбной ловле никогда не был, и мне порой бывало стыдно. Но Вовка стоял на своем — «Бог велит пополам делить», — цитировал он в таких случаях деда Гордея.

Однако в тот день удача нас на этом и оставила. Клев прекратился. Дядя Леша ушел домой со своей добычей — большущим судаком, пойманным, разумеется, не без нашей с Вовкой помощи. Мы решили искупаться, а потом уходить. Но удочки пока оставили закинутыми. Чем черт не шутит? Перейдя на другую сторону залива, где была уже тень, мы влезли на скалу. Попрыгали в воду. Вода приятно охлаждала разогретые на солнце мальчишеские тела. Мы ныряли, фыркали, играли в «латки», временами поглядывая в сторону закинутых удочек. В конце концов, продрогли и повыскакивали на горячий песок. Обжигая ноги, мы побежали к удочкам. А кристально чистый песок пищал под ногами в буквальном смысле. Фью! Фью! Фью! Фью!

Вот и наше место. В срочном порядке мы понадевали сандалии, поднялись повыше на скалу — поближе к солнышку. Поворачиваясь к нему то лицом, то спиной, мы молча отогревались. Стояла немая тишина. Почти как ночью. Только слышно было, как тихонько плескалась вода у берега да где-то далеко кричали чайки, носясь над косяками верховодок.

И тут мы явственно услышали тихое шуршание. Оно доносилось сверху, из-за большого плоского камня. Не произнося ни слова, только переглядываясь, мы обошли этот камень и заглянули за него. Между камнями, сверкая на солнце серой чешуей, круто извиваясь, полз огромный уж. Толщиной с руку взрослого человека и длиной метра два, не меньше! Он-то и шуршал, шевеля мелкие камешки и обожженную южным солнцем мелкую растительность.

— Вот это да-а-а... — удивленно прошептал я.

Вовка красноречиво приложил палец ко рту. Но уж, видимо, все же нас обнаружил. С удивительным проворством он юркнул под большой плоский камень.

— Спугнул. Эх, ты, Генка!

— Да невольно вырвалось — чудо такое! Никогда бы не поверил. Два чуда мы сегодня видели.

— Что там видели! Только мельком взглянули — и все тут, — с сожалением сказал Вовка.

— Хорошего понемножку. Пойдем удочки сматывать, что ли? Я уже так проголодался!

— Я тоже. Пошли, — согласился Вовка.

Мы лениво спускались к берегу. Жужжали мухи, стрекотали кузнечики. Из-под ног шарахались прыткие ящерицы и, отбежав на безопасное расстояние, вновь замирали как изваяния и сидели в ожидании добычи, греясь на горячих камнях, обильно залитых лучами палящего солнца. А их спинки переливались всеми цветами радуги.

— Пять судаков. Так и осталось нечетное количество. Придется продать одного, — философски рассудил Вовка.

— Какого, как ты считаешь, Вовка?

— Самого большого, конечно.

— Жалко. Такая вкуснятина.

— А снасти покупать надо? Надо. Вот и продадим его подороже.

Мы шли по тропинке вдоль берега. Справа внизу синел Старый Днепр, извиваясь в широком каньоне, если можно было так назвать его крутые скалистые берега. С левой стороны до самой Вырвы простиралась широкая ковыльная степь. Солнце уже давно повернуло к западу, и жара начала понемногу спадать. Ни малейшего ветерка.

Преодолевая жару и усталость, мы дошли до поселка и стали подниматься по склону балки. А наверху уже стояли хозяйки с сумками, карауля возвращающихся рыбаков.

— Мальчики, продайте рыбку! — обратилась к нам дородная женщина с рогозяной кошелкой в руке.

— Какую? — деловито спросил Вовка.

— Да всю возьму с удовольствием.

— Нет, только одну, — вставил и я свое веское слово.

— Ну, тогда вон ту, самую большую.

Мы быстро сторговались и, поделив по-братски деньги и оставшихся судаков, пошли по домам, где нас уже ждал вкусный обед.

Юлий Гарбузов.

17 июня 2000 года, суббота.

Харьков, Украина