Полное собрание сочинений

Калинич вышел из института с ощущением того, что сегодня рабочий день не удался. Он вынул мобильник и позвонил Ане.

— Леня? Здорово. Ну, что ты сегодня скажешь? Чем оправдаешь свое загадочное молчание в течение целого дня? — спросила она устало.

— Привет, Аня. Можно к тебе сейчас приехать? — ответил он вопросом на вопрос.

— Сейчас? Приехать? Но уже поздно. Тебе домой нужно. Лида с ума сойдет. А что, случилось что-нибудь? — озабоченно поинтересовалась Аня.

— Да. Был важный разговор. И очень неприятный, — мрачно ответил Калинич.

— Леня, а до завтра нельзя отложить? — предложила она.

— До завтра я с ума сойду, если с тобой не поговорю. Либо меня хватит инсульт или инфаркт! — выпалил Калинич.

— Зачем же так ужасно? Не надо. Лучше приезжай. Только Лиде позвони. Придумай что-нибудь. Жду, — согласилась Аня и прервала связь.

Леонид Палыч спрятал мобильник и поднял руку, останавливая удачно подвернувшееся свободное такси.

XVII

Анина кухня была излюбленным местом их откровенных бесед, ставших особенно частыми в последние три месяца. Калинич с удовольствием съел бутерброд с ветчиной и порцию салата из огурцов и помидоров, обильно сдобренного черным перцем, луком и чесноком. От более плотного ужина он отказался, мотивируя тем, что недавно его неплохо накормил Бубрынёв. На газовой плите шумел старый эмалированный чайник, придавая кухонной обстановке особый уют. Аня внимательно слушала все, что рассказывал Калинич за ужином, не перебивая ни единым словом. Наконец, он выговорился и вопросительно взглянул в глаза своей подруги, сидевшей у края стола. Они излучали необыкновенное тепло и были насквозь проникнуты душевной близостью, которая сейчас была ему так необходима, и за которой он, собственно, к ней приходил всегда. И вот, пришел сейчас.

— Ага! Учуяли шакалы чужую добычу! На свежатинку спешат! Нет уж! Фигушки! — весело сказала Аня, показав кукиш воображаемым «шакалам».

Ее тонкий большой палец далеко выпятился между указательным и средним, и она проворно зашевелила им вверх-вниз.

Калинич, взглянув на ее комбинацию из трех пальцев, весело расхохотался. Особых поводов для смеха у него не было, но уж очень смешно выглядела эта «живая» дуля. Аня тоже зажигательно засмеялась. Калинич привлек ее к себе и нежно поцеловал.

— Ты у меня такая умница! Сумела рассмешить в такой ситуации и при самом гнусном настроении! Что бы я без тебя делал! — сказал Калинич, вытирая носовым платком слезы, выступившие от смеха.

— Это, конечно, смех сквозь слезы. Завтра, я знаю, против меня начнется всеобщая травля. Возможно, меня даже уволят. А мне ведь до пенсии — всего-ничего, — задумчиво сказал Калинич.

— Все равно не сдавайся. Уволят — ну и что? Два годика перебьешься как-нибудь. Будем твое открытие проталкивать. Оно все с лихвой окупит, если твой приоритет оформим. Эти хищники, конечно, будут препятствовать, пустят в ход весь арсенал средств, имеющихся у них в наличии. Но страшны не они. Верно тебе сказал этот Бубрынёв, тобой могут криминальные элементы заинтересоваться. Не исключено, что и он сам с ними связан, — предположила Аня.

— Нет, это вряд ли. Слишком уж он и его приспешники трусливы, чтобы путаться с криминалом. Да они и сами неплохо свои делишки обтяпывают, не хуже уголовников, — возразил Леонид Палыч.

— Возможно, — согласилась Аня. — Но они могут косвенно подать идею тем, кто непременно обратится за услугами к уголовникам.

— Каким образом? — недоумевал Калинич.

— Ну, есть много вариантов.

— Например? — полюбопытствовал Леонид Палыч.

— Кто-нибудь из них может целенаправленно высказаться в каком-нибудь интервью или просто в публичном месте, что с помощью твоего устройства можно транспортировать наркотики, минуя таможни. Это дойдет до наркодилеров, и те постараются заполучить его. Какие в этом случае возможны последствия, объяснять не нужно, — заключила Аня.

— Да, пожалуй, — согласился Калинич.

— Второй вариант, — продолжала Аня, — в той же ситуации дать понять, что внедрение твоего устройства сделает ненужными все виды ныне существующего транспорта, особенно на дальние расстояния. Тогда представители авиационных, железнодорожных и автодорожных компаний будут стремиться уничтожить все, что связано с твоим открытием, и тебя прежде всего. Тебе известна история Хуана Андреса?

— Нет. А кто это такой? — удивленно спросил Калинич.

— Американец португальского происхождения из Питсбурга. Изобретатель вроде тебя. В начале тридцатых годов двадцатого века он изобрел какой-то очень простой и дешевый химический состав, преобразующий воду в автомобильное топливо. Неоднократно демонстрировал свои опыты компетентным комиссиям, собирал пресс-конференции. Газетные статьи и протоколы комиссий, подписанные именитыми учеными того времени, сохранились до сих пор. Просил за свой секрет миллион долларов. По тем временам это очень большие деньги! Им заинтересовались представители нефтяных монополий. Согласились купить и пригласили его в Нью-Йорк для оформления сделки. Он вылетел из Питсбурга на частном самолете, но в Нью-Йорк самолет так и не прибыл. Что с ним случилось, никто и по сей день не ведает. Современные специалисты говорят, что существование такого состава невозможно, и считают его опыты хитро обставленным жульничеством. То же может случиться и с тобой.

— Не исключено, — согласился Калинич. — Пожалуй, надо подумать, как обезопасить программное обеспечение и экспериментальные блоки. Если этими вещами завладеют те, кому не следует, то рано или поздно они найдут людей, которые в них разберутся, и негативные последствия могут быть столь грандиозны, что трудно себе представить.

— А если они похитят тебя? Тогда плюс к этому последствия будут еще и трагичны, — назидательно добавила Аня.

— От меня они хрен что узнают. Но на всякий случай надо припасти ампулу цианида, что ли, — с усмешкой сказал Леонид Палыч.

Но Аня осталась серьезной. Она подошла к окну и открыла форточку. Из темноты донесся шум дождя и ночного города. Она снова села около Леонида Палыча и, покачав головой, сказала с грустью:

— Ты все шутишь. А я серьезно. О том, как спрятать секреты, думай сам. Тут я тебе не советчица. Я слабая женщина, и меня, возможно, легко будет расколоть. Поэтому мне лучше не знать и даже не догадываться, где и что ты спрятал. А вот с тобой дело посерьезнее. И не будь так уверен в себе. Если ты и в самом деле окажешься стойким, как партизан, во что я мало верю, то существуют препараты, от которых и не такие становятся непомерно болтливыми и выкладывают все, как есть. На блюдечке с голубой каемочкой.

— Надеюсь, что до этого не дойдет. Все пока не так серьезно, как тебе кажется, — попытался успокоить ее Леонид Палыч.

Аня грустно улыбнулась и сменила тему:

— Что ты своей Лиде сказал? Как оправдываться будешь?

— Сказал, что поехал на институтский полигон. Проверить макет перед завершением этапа, — нехотя ответил Калинич.

— А если она позвонит туда?

— Она знает, что там нет городского телефона, а мобильная связь неустойчива. А если и выйдет через кого-нибудь на полигоновскую лабораторию, то ночью там все равно никого нет, а днем на звонки отвечает Вася Панченко. Я его по мобильнику предупредил, чтобы говорил, что я в подземке сижу. Он мне тогда на мобильник позвонит, — ответил Калинич.

— Леня, тебе не стыдно лгать ей? Рано или поздно все раскроется, — тихо сказала Аня, глядя Калиничу в глаза.

— Нет, не стыдно. Она мне так отравила жизнь, что я готов от нее хоть сейчас уйти, куда глаза глядят. Единственное, что неприятно, — это скандал. Ну да черт с ним. Хватит, я не хочу больше об этом! — в сердцах сказал Калинич.

— Выпить не хочешь? — вдруг предложила Аня.

— Нет, не хочу, — категорично ответил Калинич. — Сегодня у меня с выпивкой очень неприятные ассоциации.

— Пойдем, Леня, спать, — предложила она и начала ставить посуду в мойку.

XVIII

В тот вечер по дороге домой Калинич основательно продрог. Войдя в квартиру, он тут же переоделся и пошел на кухню. Поставив на плиту чайник, Леонид Палыч достал из шкафа чай и чайничек для заварки. Заваривание чая было для него торжественным ритуалом. Из всех видов чая он признавал только «Earl Grey», который хранил в стеклянной баночке с притертой пробкой. Эту баночку с толстыми гранеными стенками он купил на базаре по сходной цене в конце перестройки, когда по нескольку месяцев подряд людям не платили зарплаты и пенсий, и они, чтобы как-то прокормиться, вынуждены были продавать все, что только можно.

Калинич тщательно вымыл чайничек горячей водой, насухо протер посудным полотенцем, всыпал в него две ложечки ароматного чая и стал ждать, когда в чайнике закипит вода.

В гостиной Лида с упоением смотрела телепередачу с очередным выступлением известного шарлатана. Он с умным видом безграмотными, топорными фразами излагал свои витиеватые философские мудрствования насчет «чистки клеток зашлакованного организма». Он щеголял медицинскими терминами, применяя их совсем не к месту и, зачастую, делая неверные ударения, что крайне раздражало Леонида Палыча. Как человек науки, он терпеть не мог размножившихся за последнее время различного рода шарлатанов, именующих себя «целителями», «просветленными», «озаренными свыше», «колдунами», «ведунами», «ясновидцами» и прочими названиями, набившими всем оскомину со времен перестройки. В их число входили как ловкие жулики, зашибающие «бабки» на человеческом горе, отчаянии, наивности и доверии, так и психбольные, одержимые сверхценными идеями и манией величия, а также непрошибаемые дураки, у которых не достает ума даже на то, чтобы понять, что они дураки.

Калинич плотно затворил кухонную дверь, чтобы не слышать доносившегося из гостиной надтреснутого голоса «народного целителя», настоятельно рекомендовавшего по средам и пятницам утром пить керосин с целью «чистки на клеточном уровне организма, зашлакованного жирами, сахарами, углеводами, холестериновыми и липидными блоками». По вечерам в понедельник и четверг он с этой же целью советовал пить собственную мочу, желательно настоянную на курином помете. При этом он предостерегал от того, чтобы не перепутать дни, ибо тогда, как он утверждал, лечение может возыметь обратный эффект.

Вскоре закипел чайник, и Калинич приступил к торжественной церемонии заварки. Залив крутым кипятком порцию ароматного чая, он накрыл чайничек посудным полотенцем и посмотрел на часы, чтобы выждать положенные четыре минуты. Отрезав ломтик лимона, он положил его в чашку и принялся усердно толочь с сахаром. Наконец, четырехминутный чай был готов, и Калинич, наполнив чашку и размешав сахар до полного растворения, приступил к наслаждению, как он был убежден, самым целебным в мире напитком. «И как можно вместо такого божественного напитка хлебать керосин или мочу?» — думал Калинич, удивляясь человеческой наивности.

Его размышления прервала неожиданно вошедшая Лида, привлеченная запахом крепкого душистого чая. На ней был ситцевый халат и легкие комнатные тапочки. Оценив на глаз крепость чая в чашке Калинича, она ядовито пропела:

— Ты все чай пьешь? Да к тому же такой крепкий! А ведь сейчас чай — буквально яд для человека. И для тебя — в особенности.

— Это еще почему? — искренне удивился Леонид Палыч.

— Сегодня двадцать первый лунный день! — с подчеркнутым возмущением сказала Лида.

Калинич недоуменно пожал плечами.

— Ну так что же?

— В этот день чай категорически противопоказан, особенно вечером, да к тому же еще и Стрельцам, — назидательно сказала жена. — Сегодня человек должен подзаряжаться от камней и минералов. Жаль, что ты не смотрел сейчас передачу.

— Лида, ты же знаешь, я этих шарлатанских передач терпеть не могу. Удивляюсь, как только этих кретинов выпускают на телеэкран! И, пожалуйста, избавь меня от твоих дурацких проповедей. Ты вправе смотреть все, что тебе нравится. Вот и смотри себе на здоровье, сколько твоей душе угодно, только не навязывай мне своих рекомендаций, ради всего святого на земле! — раздраженно сказал Калинич.

— Какой ты все же злой! Вечно ты умнее всех на свете! Ведь я тебе от чистого сердца говорю, о твоем здоровье забочусь! А ты мне: «Избавь меня от твоих дурацких проповедей!» — процедила она с обидой.

— Благодетельница! Не нужна мне такая заботливость! Для меня было бы гораздо больше пользы, если бы ты дала мне спокойно чай допить! — ответил ей тем же тоном Калинич, резко отодвигая чашку с остатками лимона.

— Ты всю жизнь так со мной! Только для себя живешь! Забываешь, что у тебя есть семья, о которой ты заботиться обязан! Тебя, говорят, директор вызывал, повысить тебя хотел — это верно? — со слезами в голосе спросила Лида.

— Что верно, то верно. Предлагал, — подтвердил Леонид Палыч.

— А ты ему что? — спросила Лида, глядя на него глазами, полными слез.

— Ничего. Послал его «лесом». Не нужны мне такие повышения, — отрезал Калинич.

— Да как же ты мог отказаться от продвижения по службе? Тебе человек предложил высокую должность, почет, уважение и, самое главное, зарплату! Посмотри, в чем мы ходим! А мебель какая у нас? И ремонта в нашей квартире лет десять уже не было! Ты об этом подумал?! — исступленно выкрикнула Лида и в плаче закрыла лицо руками.

Она бессильно опустилась на стул и уронила голову на стол. Ее спина и затылок сотрясались от беззвучных рыданий. Калинич терпеть не мог женских слез. Ему захотелось обнять жену и простить ей все капризы, все ее сволочные каверзы, колкости и жестокие, беспощадные насмешки. Он встал и подошел к ней вплотную, но Лида в остервенении оттолкнула его. Это было последней каплей, переполнившей чашу его адского терпения. Калинича прорвало.

— Не знаю, кто и в каком ключе дает тебе информацию о том, что делается у меня на работе! Ты бы мне хоть один вопрос задала по-человечески! А то упрекаешь, будучи совершенно не в курсе того, что и на каких условиях мне предложили! По части упреков тебе равных нет! Кстати, мы с Бубрынёвым говорили один на один, без свидетелей. Не думаю, чтобы он сам тебе сообщил о сути нашего разговора. А тот, кто тебя против меня науськивает, провоцирует между нами скандалы — полный негодяй! Так и скажи ему! Или, быть может, ей — не знаю! — гневно выкрикнул Калинич.

— Все удивляются, что ты мог так дерзко и грубо, притом перед самой пенсией, плюнуть в лицо такому человеку! — выпалила Лида, обратив к мужу гневное раскрасневшееся лицо, мокрое от слез.

— Кто это «все»? Не те ли, которые не так давно говорили тебе, что я жулик и шарлатан, насмешил своим экспериментом всех коллег в институте?! Они издевались надо мной! Оскорбляли! Обвиняли в подлоге! И ты тоже была на их стороне! Вспомни, с какой насмешливостью, с каким ехидством и презрением, с каким едким сарказмом ты говорила мне о моем сообщении! А потом эта свора шакалов внезапно прозрела и поняла, что моя работа пахнет Нобелевской премией! Они предложили мне отдел и госбюджетное финансирование! Но отнюдь не для того, чтобы создать мне условия для творческой работы! Нет! Эти ястребы хотят захватить в свои руки мои исследования и разработки, чтобы воспользоваться их плодами и пожать мои лавры! Они открытым текстом потребовали, чтобы я уступил им свой приоритет! Захотели стать Лауреатами Нобелевской премии, которая, словно марево, замаячила на горизонте!

— Да черт с ним, с этим приоритетом! На кой он нам нужен?! Я хочу жить нормально! Хочу, чтобы мой муж был уважаемым человеком, а не каким- то «пришей-кобыле-хвост»! — истерически кричала Лида.

— Что?! Ты всегда принимаешь враждебную мне сторону! Ты предлагаешь мне подобно библейскому Исаву продать свое первенство за миску чечевичной похлебки?! Нет! Это моя работа! Я делал ее ценой собственного здоровья, преодолевая гнет этих шкурников и карьеристов в условиях чинимых тобой препятствий! Я вложил в нее все свои силы, знания, опыт, талант и непомерно тяжкий труд! Я ученый, а не коммерсант! Я добьюсь мирового признания, оставив этих стервятников без добычи! Пусть, как и прежде, подбирают падаль! Так им и передай...

Последние слова Калинич произнес с хрипом, потому что сухой ком туго сжался у него в груди, причиняя нестерпимую боль и не давая продохнуть. Он рухнул в изнеможении на стул и принялся суматошно шарить по карманам в поисках таблеток нитроглицерина. А боль все нарастала и нарастала. Лида молча глядела на него с перекошенным от злобы ртом и, казалось, радовалась его мучениям. Калинич чувствовал, что если в ближайшую минуту он не отыщет нитроглицерин, то потеряет сознание. «Держаться! Держаться!» — командовал он сам себе в уме, не переставая искать таблетки. Наконец, он нащупал стеклянный тюбик и, отковырнув пробку, высыпал его содержимое на ладонь. Подобрав языком пару крошечных таблеток, он откинулся на спинку стула и принялся сосать их. Нитроглицерин тут же ударил в голову горячей волной и острой болью, но ком в груди стал медленно расслабляться. Через некоторое время Калинич обрел возможность нормально дышать и соображать. Только острая головная боль надсадно резала виски и темя. Но это ерунда — таблетка пятерчатки, и боль уйдет. Калинич встал и, шатаясь, подошел к шкафчику, где хранились медикаменты. Немного порывшись в выдвижном ящичке, нашел таблетки пятерчатки, положил одну в рот, с хрустом раскусил ее и стал жевать. Плеснув из чайника горячей воды в чашку с остатками лимона, он сделал несколько судорожных глотков. Подняв, наконец, веки, он увидел, что Лида наблюдает за ним с холодным каменным лицом.

— Если бы я сейчас подох, ты бы наверняка и пальцем не шевельнула, чтобы как-то помочь мне. Вот так стояла бы с каменным лицом и спокойно наблюдала, как я околеваю, — сказал Калинич, не глядя на жену.

— Ну, ты артист, Леня! Великий актер в тебе пропал! — презрительно фыркнула Лида и нарочито медленно вышла, вернее, выплыла из кухни.

XIX

Заканчивался декабрь. На пороге стоял Новый год. Но погода держалась не по-зимнему теплая. Снег уже трижды покрывал землю, но больше недели не лежал. Было сыро и грязно. Моросил мелкий дождь, иногда переходящий в мокрый снег. Обычно такая погода вызывала у Калинича плохое настроение. Но в этот день он шел на работу энергичным и бодрым. Он весело шагал по тротуару, переступая через небольшие лужи и обходя те, что побольше.

Леонид Палыч несказанно радовался тому, что ценой напряженных трудов ему все же удалось успешно завершить последний этап возложенной на него работы. Теперь можно было немного расслабиться и снова заняться телепортацией. Он надеялся на содействие Чаплии при публикации краткого сообщения о демонстрации своей установки. Сергей Михалыч не может не поддержать его. Ведь он лично убедился в реальности явления телепортации и подписал протокол совместного эксперимента.

Неудавшаяся беседа с Бубрынёвым, казалось, никак не отразилась на работе Калинича в институте, и о ней ему никто не то что не напомнил, но даже ни разу не намекнул. Все шло, как и прежде. Бубрынёв уничтожил свой приказ об организации нового отдела, ну и Бог с ним. Оно и лучше. С помощью Ани Калинич теперь найдет на стороне средства под залог будущих доходов от линии телепортации, на которые снимет помещение и создаст собственную лабораторию, где будет распоряжаться по своему личному усмотрению. Он начал уже присматривать помещения, сдающиеся в аренду, и даже парочку заприметил.

С такими мыслями Калинич вошел в лабораторию и поздоровался с коллегами. Сбросив куртку, он стряхнул с нее капли холодного дождя и повесил на вешалку. На столе рядом с его рабочим местом засигналил местный телефон. Калинич протянул руку и снял трубку:

— Лаборатория времени.

— Леонид Палыч? Вот хорошо, что я на Вас попал. Чаплия говорит.

— Слушаю, Сергей Михалыч, — приветливо ответил Калинич.

— Леонид Палыч, у Вас сохранился экземпляр протокола, который мы с Вами тогда совместно подписали, помните?

— А как же! Это пока что единственное письменное свидетельство работоспособности моей системы, — ответил Калинич.

— Вот и отлично. А я свой куда-то задевал — никак не могу найти. Он, конечно, найдется, но сейчас Бог его знает, куда я его сунул. Он у Вас далеко?

— Нет. Очень даже близко — в портфеле лежит, — ответил Калинич, открывая одной рукой портфель и шаря в нем в поисках протокола.

— Не будете ли Вы столь любезны, одолжить его мне ненадолго — отксерить, чтобы под рукой был?

— Ради Бога, — добродушно ответил Калинич. — Сейчас занесу.

— Спасибо, Леонид Палыч. Да не надо заносить, занимайтесь себе своими делами. Через десять минут я за ним Галю пришлю. Скопирует и вернет.

Чаплия прервал связь, а Калинич, положив перед собой прозрачный файлик с протоколом, уселся за свой рабочий компьютер и, углубившись в творчество, забыл обо всем на свете.

Галя, технический секретарь Чаплии, пришла за пять минут до обеденного перерыва и, прихватив файл с протоколом, направилась к выходу, грациозно покачивая бедрами.

— Галя, только не потеряйте, пожалуйста. Скопируете — и сразу же принесите. Это очень важный для меня документ, — сказал ей вдогонку Калинич.

Галя понимающе кивнула и исчезла за дверью.

Но рабочий день закончился, а Галя так и не появилась. «Что ж, завтра сам к ней подойду. Когда Магомет не идет к горе, тогда гора идет к Магомету», — подумал Калинич, покидая лабораторию.

На следующий день Калинич, увидев Галю, куда-то, как всегда, спешащую с бумагами в руке, преградил ей дорогу:

— Галя, почему же Вы мне документ не возвращаете? Доселе не скопировали, что ли?

— Нет, еще вчера скопировала, — кокетливо ответила Галя. — Сергей Михалыч попросил у него оставить. Обещал сам Вам возвратить.

Поблагодарив секретаршу, Калинич направился в кабинет Чаплии. Он застал Сергея Михалыча за чтением каких-то бумаг, как видно, чрезвычайно важных. Торопливо переворачивая страницы, он внимательно изучал их, не обращая никакого внимания на вошедшего Калинича. Словно его и не было в кабинете. Постояв несколько минут у стола, Калинич обратился к Чаплие со свойственной ему скромностью:

— Здравствуйте, Сергей Михалыч. Прошу прощения, но я хотел бы свой экземпляр протокола забрать...

Но Сергей Михалыч словно оглох и по-прежнему продолжал изучать бумаги, не ответив даже на приветствие Леонида Палыча. Выдержав паузу приличия, Калинич обратился вторично, на что получил сухой формальный ответ:

— Леонид Палыч, Вы же видите, я занят!

Обескураженный Калинич решил проявить настойчивость:

— Вчера Вы мне обещали незамедлительно вернуть мой экземпляр протокола, как только скопируете, но не вернули вовремя. И я хочу непременно забрать его. Для меня он исключительно важен и нужен мне срочно. Понимаете? Поэтому я прошу Вас на пару минут прерваться и возвратить мой документ.

— Я занят, Леонид Палыч! У меня, как видите, нет его под рукой! А тратить время на поиски я сейчас никак не могу! Я позже к вам Галю пришлю! Пожалуйста, не мешайте мне выполнять срочную работу! — раздраженно ответил Чаплия, не отрываясь от бумаг.

Круто развернувшись на каблуках, Леонид Палыч вышел из кабинета, резко хлопнув дверью. Он понял, что допустил серьезную промашку, доверив протокол Чаплие, и заполучить его обратно уже не удастся.

XX

К немалому удивлению Калинича его попытки опубликовать свое сообщение в периодике успехом не увенчались. К кому он ни обращался, все наотрез отказывались давать рецензию. Институтские коллеги, зная всю предысторию, большей частью опасались нападок со стороны начальства, а инженеры и научные сотрудники из других организаций — какого-нибудь подвоха. «Честно говоря, я в Вашем эксперименте не могу разобраться. Это не по моей специальности. Напишу я Вам, к примеру, положительную рецензию, а потом, не дай Бог, какая-нибудь компетентная комиссия или еще кто-либо, придет к выводу, что здесь какая-то ошибка или, простите, мистификация. Все тогда только поносить меня будут, насмехаться, всякие ярлыки клеить», — отвечали коллеги.

— Не хотите давать положительную рецензию — это Ваше право. Напишите тогда отрицательную, — говорил им Калинич. — Меня устроит. Я и с отрицательной опубликую. Лишь бы только она была.

Но и отрицательную тоже никто не хотел писать. Напиши, мол, отрицательную, а потом окажется, что это и в самом деле открытие века. Тогда прослывешь в лучшем случае конформистом, а в худшем — невеждой, ретроградом и душителем всего нового и прогрессивного.

Калинич вдруг оказался в сложной, неожиданной для него ситуации. Раньше, когда он только шел к намеченной цели, ему казалось, что как только он покажет ученому миру положительные результаты своего открытия, все тут же оценят его по заслугам — против фактов ведь не попрешь. Но на деле все оказалось далеко не так. Калинич достиг своей мечты, не ведая о том, что она эфемерна. Нужно было что-то делать, искать какой-то выход из тупика, чтобы как-то сдвинуть дело с мертвой точки.

XXI

Леонид Палыч не переставал думать о возможных действиях с целью выхода из создавшегося положения, но придумать ничего не мог. Ему удалось разработать несколько альтернативных планов, но углубленный анализ показал их полную несостоятельность. Калинич оказался на распутье. Как быть дальше? А может быть, и в самом деле пойти на альянс с Бубрынёвым и Чаплиёй? Но всякий раз, когда такая мысль приходила в голову, Калинич тут же содрогался от негодования и презрения к самому себе. Он стремился немедленно подавить ее, загнать в самый отдаленный уголок памяти. Но она время от времени возвращалась к нему, преследовала его с диким тупым упорством. По опыту Калинич знал, что если мысль становится навязчивой, то до ее реализации остается лишь один шаг. И если он не найдет альтернативного решения, то рано или поздно этот роковой шаг будет сделан.

С такими мыслями Калинич сидел у компьютера и невидящим взглядом блуждал по странице открытого файла последнего научного отчета, пока на экране не появлялась заставка. Тогда он машинально передвигал мышку по коврику, и заставка исчезала.

Неожиданно за поясом Калинича заиграла веселая мелодия Моцарта. Он встрепенулся и вынул мобильник.

— Да, Аня, — тихо сказал Калинич, поднимаясь с кресла и направляясь к выходу.

— Привет, Леня. Какие у тебя планы на ближайшую субботу? — спросила Аня.

— Да, собственно, никаких. А что, у тебя есть какие-то предложения, как нам неординарно вдвоем провести эту субботу? — высказал свое предположение Леонид Палыч.

— Вот именно, — подтвердила Аня. — Я договорилась в доме ученых насчет твоего выступления с демонстрацией телепортации. С трех часов дня до пяти вечера — сможешь?

— Конечно! С радостью! Вот это предложение! Ты умница, Анюта! Пока я тут ломал голову, как бы продвинуть наше дело, ты действовала. И не безрезультатно! — обрадовано вскричал Калинич. — А компьютеры там есть?

— Компьютеров нет. Придется к ним доставить твой и мой. Ты сегодня сможешь зайти ко мне после работы? Обсудим все детали, — предложила Аня.

— Разумеется. С дорогой душой, — незамедлительно согласился Леонид Палыч.

— Ну, тогда до встречи, — попрощалась Аня.

— До встречи, Анютка, — нежно сказал Калинич, но в телефоне уже звучали гудки отбоя.

Остаток рабочего дня Калинич занимался разработкой плана действий на ближайшее время. За полчаса до шабаша план был готов, и принтер с веселым жужжанием выдал отпечатанную страницу:

ПЛАН

подготовки и проведения демонстрации

установки телепортации в

Областном Доме ученых (ОДУ)

1. Подготовка.

1.1. Обсудить данный план с Аней.

1.2. Загрузить управляющие программы в наши компьютеры.

1.3. Заранее проверить установку в действии на квартире у Ани.

1.4. Продумать способ доставки установки в Дом ученых (машина ОДУ? такси? знакомые? время доставки?).

1.5. Продумать и согласовать план подготовки помещения в ОДУ и подключения установки (одно помещение или два, наличие розеток, надежность питающей сети,

время на установку и подготовку системы и т. п.).

2. Выступление перед слушателями.

2.1. Вступительное слово (поздороваться, представиться, рассказать предысторию создания установки и т. д.).

2.2. Демонстрация передачи из бокса «А» в бокс «В» (свои предметы, вещи присутствующих, бумаги с подписями и т. п.).

2.3. Передача в обратном направлении.

2.4. Выводы (приоритет, аспекты применения, планы на будущее, приглашение спонсоров, инвесторов и т. д.).

2.5. Ответы на вопросы слушателей.

2.6. Разборка установки, упаковка.

2.7. Доставка установки на Анину квартиру (транспорт?).

— Ну, как тебе мой план? — спросил Калинич.

— Нормальный план, — пожав плечами, ответила Аня. — А как еще можно провести это дело? По мне, так этого плана и писать не надо бы. Все само собой разумеется.

— Не могу здесь с тобой согласиться, — возразил Калинич. — Когда времени будет в обрез, будут приглашены люди, мы будем суетиться и можем о чем-то забыть, чего-то не учесть, что-то пропустить и так далее. А если все до мелочей будет продумано и отражено в разветвленном плане действий, мы будем чувствовать себя, так сказать, на коне. Еще надо обязательно расписать все по времени. Все же аудитория незнакомая, а новые люди встречают по одежке. Другой-то информации у них о нас нет. Нужно хорошо смотреться.

— Ну, тебе виднее, — нехотя согласилась Аня. — Так когда начнем подготовку?

— Завтра, — решительно ответил Калинич.

— Зачем такая спешка? У нас есть все для твоего выступления. Компьютеры в порядке, программы отлажены, а впереди еще целых четыре дня, — попыталась возразить Аня.

— Ну, нет. Могут появиться какие-нибудь «подводные камни», и, чтобы их обойти, нужно иметь в запасе какое-то время. Если все будет в порядке, оно вреда не принесет, — рассуждал предусмотрительный Калинич.

— Что ж, тебе виднее, — согласилась Аня. — Однако, как составлять никому не нужные разветвленные планы, так уж лучше постарайся подготовить текст своего доклада и тщательно отредактировать. Потом ты его вызубришь наизусть, как мы когда-то в школе зубарили «Чуден Днепр при тихой погоде», и я его прослушаю в твоем исполнении в реальном времени. Твой доклад должен занять не более десяти минут, чтобы не утомить слушателей и быть при этом ясным и безукоризненно логичным. Дальнейшее отношение слушателей к тебе и твоему сообщению на девяносто девять процентов будет зависеть от того, как ты перед ними выступишь.

— Десять минут — это слишком мало. Я не успею рассказать всего того, что считаю нужным. Во-первых, я должен рассказать о структуре самой линии, а во-вторых — о перспективах своего открытия и о своем приоритете.

— Дорогой Леня, еще патриарх ораторов Цицерон заметил, что самая долгая речь должна продолжаться не более двадцати минут. Спустя две тысячи лет это научно подтвердили психологи. Дольше ты просто-напросто не сможешь удержать внимания аудитории. Тем более, что ты не Цицерон и не Демосфен.

— А зачем в письменном виде, да еще и наизусть? Терпеть не могу зубрить что-либо наизусть. Другое дело, если само запоминается. Как красивые стихи или слова песни, например. По-твоему, я могу запутаться в собственном материале? Или я не знаю общего принципа функционирования своей системы?

— Никак нет, Ленечка. Знаешь. Разумеется, знаешь. Но в официальной обстановке каждый человек волнуется, нервничает, сбивается. В таком состоянии можно что-то скомкать, что-то упустить, на чем-то зациклиться, углубиться в ненужные подробности и тому подобное. А это настраивает слушателей против докладчика. Слушатель имеет специфическую психологию. Каждый считает, что сообщаемый материал должен быть преподнесен ему в рафинированном виде и исключает право докладчика на ошибку. Поэтому нужно тщательно отрафинировать текст твоего доклада и непременно выучить наизусть. Тогда, как бы ты ни волновался, ты прочтешь его по памяти, словно по букварю, и при этом ничего не пропустишь и не собьешься. А уж на вопросы ты можешь отвечать как угодно. Это открытый диалог. Поэтому нужно как можно больше материала оставить на вопросы.

— Ну, ты молодец, Анна. А я ведь об этой стороне дела никогда не думал. Ты на все сто процентов права. Ты моя наставница, мой стратег, тактик, тренер, секундант и ангел-хранитель. Без тебя мне не прорваться, а с тобой меня так и тянет в бой. Сделаем все, как ты сказала...

Он нежно обнял ее за талию и ласково поцеловал в губы.

XXII

Следующим утром Калинич, придя в лабораторию, аккуратно повесил на плечики свою потертую куртку и тут же направился в кабинет Чаплии.

— Доброе утро, Сергей Михалыч, — поздоровался Калинич и, не дождавшись ответа, положил перед ним заявление с просьбой о трехдневном отпуске без содержания по семейным обстоятельствам.

Чаплия, не взглянув на Леонида Палыча, достал из ящика стола новенькие очки в тонкой оправе, сверкающей хромированным блеском, и, вооружившись ими, стал внимательно изучать текст заявления, написанного красивым каллиграфическим почерком — буквочка в буквочку. При этом лицо его оставалось совершенно безучастным и холодным, как полярная ночь.

Прочтя заявление, Чаплия неторопливо положил его на край стола, затем снял очки, сложил и положил рядом с документом. Наконец, он посмотрел на Калинича свинцовыми глазами и флегматично сказал:

— Не могу, Леонид Палыч. В наше время, когда в отделе столько работы, отпустить Вас на целых три дня... Это было бы безрассудно с моей стороны. Я думаю, Вы сами понимаете. Идите работать, Леонид Палыч. Мне тоже трудиться надо.

Но Калинич не сдался. Сев без приглашения напротив начальника, Калинич снова придвинул к нему заявление и спокойно сказал:

— Сергей Михалыч, я к Вам впервые обращаюсь с подобной просьбой. Мне крайне необходимы эти три дня. Уважьте, пожалуйста, меня, как ветерана. Вы же знаете, моя работа не пострадает.

Чаплия снисходительно улыбнулся. Отодвинув заявление на прежнее место, он снова посмотрел на Калинича и, сделав ртом несколько жевательных движений, невозмутимо и медленно пробурчал:

— Вот в этом я как раз и сомневаюсь.

Калинич оторопел от неожиданности.

— Что Вы имеете в виду? Объясните, пожалуйста, — растерянно попросил он.

— Я ведь знаю, Леонид Палыч, что над недавно завершенным этапом Вы работали только последний месяц-полтора. А до того...

Чаплия сделал риторическую паузу и изучающе посмотрел на Калинича. От его пристального внимания не ускользнула растерянность Леонида Палыча, и Чаплия нанес второй удар:

— У меня есть достоверные сведения, что Вы в нашей лаборатории в рабочее время почти весь год занимались изобретением, которое считаете только своим и больше ничьим. А вот с институтом Вы считаться не пожелали. Так почему мы должны считаться с Вашими личными или, как Вы здесь пишете, семейными нуждами?

— Ах, вот Вы как, Сергей Михалыч. Стало быть, для Вас главное — вовсе не результат? Ясненько. Хотите, значит, взять не мытьем, так катаньем? — спросил Калинич, быстро оправившись от такого внезапного удара «под дых».

— Вы, небось, думаете, что мы Вас считаем солидным, уважаемым человеком, квалифицированным специалистом и образцовым семьянином и поэтому вынуждены будем идти Вам навстречу, как бы Вы к нам ни отнеслись? Вы забываете, что в нашем бренном мире работает принцип относительности. Поэтому все зависит от того, из какой точки на Вас посмотреть. Понимаете? — спросил Чаплия, глядя на полированную поверхность рабочего стола, словно его слова были обращены не к Калиничу, а к этому столу.

Калинич посмотрел на него уничтожающим взглядом и с достоинством спросил:

— Неплохо для начала. Значит, мои худшие прогнозы оправдываются. Ну-с, что же там Вам еще агентура доносит?

— О, в этом мы нужды не испытываем. Доносить готов каждый. Лишь бы ему это было выгодно. Ваше эгоистичное отношение к институту вынуждает нас на данном этапе отнестись к Вам формально, вот и все. Мы не причиняем Вам прямого вреда. Хотя не скрою, могли бы, — он пристально уставился на Калинича и стал сверлить холодным колючим взглядом.

— Как это прикажете понимать? Намекаете на физическую расправу? Хулиганов подошлете, чтоб избили меня? Или, как сейчас модно, киллеров? Старо, Сергей Михалыч! Спасибо, что предупредили. Сегодня же оповещу всех знакомых, чтобы знали, с кого спрашивать, если со мной что случится. Я человек аккуратный, перехожу дорогу по правилам, в драки не ввязываюсь, по темным местам не шалаюсь. Любое случившееся со мной несчастье сделает Вас первым подозреваемым, вот и все. А у следователя стоит лишь под подозрение попасть — всю правду-матку выложите.

Чаплия едко улыбнулся и ядовито пропел:

— Ну, зачем же так примитивно, Леонид Палыч? Мы же не уголовники, верно? А вот если Ваша супруга, уважаемая Лидия Борисовна, узнает о Ваших не очень нравственных отношениях с некой Анной Никитичной Кирилюк, это просто-напросто покажет Ваш моральный облик.

— Длинные у Вас, однако, руки! Шантажом меня нагнуть хотите? Не выйдет! Нет у меня никаких секретов! Так что сколько угодно доносите, сплетничайте, кляузничайте! Да делайте, что хотите! Вы протокол у меня самым нечестным образом умыкнули! Думали, я расстроюсь, умолять Вас буду? Да на здоровье! Теперь трех дней не даете да к тому же и угрожаете! Вы меня этим не удивили! Мелко и низко, Сергей Михалыч! — раскрасневшись, кричал Калинич.

— Да что Вы, Леонид Палыч! Пожалуйста, не так громко. Никто Вам не угрожает. Просто адекватно реагируем, вот и все. А насчет рук — Вы правы. Дли-и-инные они у нас. И их у нас больше, чем у всех индусских божеств вместе взятых, — самодовольно сказал Чаплия.

Калинич почувствовал нарастающее жжение за грудиной. «Вот уж некстати, — подумал он, — не хватало еще, чтобы меня перед ним приступ хватил. Нужно взять себя в руки во что бы то ни стало.» Он сделал глубокий вдох, потом еще и еще несколько раз. Помня о последнем приступе стенокардии, он нечеловеческим усилием воли подавил в себе волну негодования и гнева. Загрудинная боль мало-помалу начала отступать, и Калинич вернулся к тому, за чем пришел:

— Вот что, Сергей Михалыч. Мне эти три дня все равно нужны, так или иначе. Не даете за свой счет, так я уволюсь. Не посмотрю, что перед пенсией. Не пропаду без вас. Руки есть, голова какая-никакая тоже есть. На жизнь худо-бедно как-нибудь заработаю. Степени, звания, должности, даже знания и сам по себе институт для меня давно уже не престижны. Дайте мне, пожалуйста, чистый лист бумаги, я заявление при Вас напишу.

Чаплия остался неподвижен. Он застыл в своем кресле, как каменное изваяние, нахмурив брови и скрестив на груди руки. «Тоже мне, Наполеон Бонапарт!» — с презрением подумал Калинич и, окинув его пренебрежительным взглядом, поднялся со стула со словами:

— Не хотите? Что ж, просить не буду. Отсутствие Вашей реакции на мою просьбу я расцениваю как резолюцию с отказом мне в увольнении по собственному желанию. Напишу у себя в лаборатории и отнесу секретарше Бубрынёва. Немедленно. Вас только в известность ставлю. Двух недель отрабатывать не буду, так как у меня нет на это ни времени, ни желания. Можете это квалифицировать как прогулы. Мне все равно теперь. Так что завтра я на работу не выхожу. Успеха Вам, Сергей Михалыч. Была без радости любовь — разлука будет без печали.

Когда Калинич был уже в метре от двери, Чаплия неожиданно окликнул его непривычно хриплым голосом:

— Леонид Палыч! Погодите минуточку, прошу Вас!

Калинич рефлекторно остановился и обернулся в его сторону. На месте надменного, чванливого и наглого заведующего в кресле сидел человек с бледным, осунувшимся лицом и умоляюще смотрел на Леонида Палыча.

— Леонид Палыч, умоляю, простите меня, пожалуйста. Я Вам все подпишу — хоть на три дня, хоть на месяц. Вообще — на сколько Вам нужно. Только ради Бога, не увольняйтесь. Сядьте, прошу Вас. Давайте успокоимся и поговорим по-человечески.

Он вскочил с места, подбежал к Калиничу и взял его за локоть. Леонид Палыч почувствовал, что у Чаплии дрожит рука. Он подвел Калинича к креслу для посетителей и мягко усадил. Калинич послушно сел и поднял на Чаплию усталые глаза. Тот, не выдержав прямого взгляда Леонида Палыча, опустил глаза и стал взад-вперед ходить по кабинету. Наконец, он сел в свое кресло и, схватив злополучное заявление, подписал его и пододвинул к Калиничу.

— Вот, Леонид Палыч, я подписал. И не нужно без содержания. В счет будущих отгулов. Теперь выслушайте, пожалуйста, что я Вам скажу. Я тысячу раз провинился перед Вами. Простите меня за все. Да, меня занесло. Признаю, что повел себя с Вами неподобающим образом. Это под давлением многих факторов. Я не хочу их перечислять — Вы сами все прекрасно понимаете. На самом деле я всегда завидовал Вам и восхищался Вами, клянусь. Вы научили меня работать, и вообще, всем, чего я достиг, я обязан только Вам и больше никому. Я обзавелся дипломом доктора и продвинулся по службе, но Вашего научного и интеллектуального уровня мне не достичь никогда. Я обещаю впредь относиться к Вам так, как тогда, когда работал под вашим руководством в самом начале своей трудовой деятельности. Если Вы уволитесь, в отделе не останется ни одного идеолога. И это знают все. Видите, я искренне повинился перед Вами, а повинную голову меч не сечет.

Чаплия замолчал и с надеждой взглянул на Леонида Палыча. Калинич взял заявление и, бегло пробежав глазами резолюцию Чаплии, молча вышел из кабинета.

XXIII

— Как называется этот коньяк? — спросил Леонид Палыч, высасывая сок из ломтика лимона. — Уж очень вкусный и ароматный. А цвет, цвет какой!

Он поднял бокал, в котором еще плескалось немного кроваво-коричневой жидкости, и восхищенно посмотрел на свет.

— «Двин». Он называется «Двин», — сказала Аня. — Доперестроечный еще — из Каджарана привезла. Специалисты рекомендовали как продукт отменного качества.

— Из Каджарана? Это что, город есть такой, что ли? Где это? — поинтересовался Калинич.

— Как это, где? В Армении, конечно же, — сказала чуть захмелевшая Аня.

— Почему «конечно же»? Откуда мне знать, где он находится, этот Каджаран? — возмутился Калинич. — Название восточное, и это все, о чем оно мне говорит. Больше ни о чем.

— А корень — армянский, — сказала Аня, добавляя Леониду Палычу еще порцию.

Чуть плеснув себе, она подняла рюмку и провозгласила очередной тост:

— За торжество твоего приоритета!

Сделав маленький глоток коньяка, она запила шампанским и положила в рот пару виноградин.

— Там медь и молибден выплавляют, — сказала Аня.

— Где? — спросил Калинич, с хрустом надкусив яблоко.

— В Каджаране. Я там родилась, — сказала она, улыбаясь той самой манящей и завлекающей улыбкой, которая его даже в таком возрасте сводила с ума, словно двадцатилетнего мальчишку.

— Так ты армянских кровей? — удивился Калинич, пытливо всматриваясь в ее лицо, фигуру, прическу.

— Нет. Мы просто жили там. Папа военным был, долго служил в Армении. Потом его в Украину перевели. И вот теперь я здесь.

— Ясненько, — понимающе сказал Калинич.

Они молча глядели друг на друга, держась за руки. Аня заметила, что Калинич смотрит не на нее, а сквозь нее, куда-то в бесконечность. Она поняла, что хоть он и говорит ей комплименты, восхищается ею как женщиной, но думает сейчас не о ней, а о чем-то совсем ином.

— Леня, о чем ты думаешь? — спросила она напрямик.

— Не о чем, а о ком. Я думаю о Чаплие, — задумчиво ответил Калинич.

— Вот-те на! Я ему глазки строю, соблазнить пытаюсь, рассказываю о своем родном городе, а он об этом прощелыге думает. Ну и кавалер — нечего сказать! — возмутилась Аня.

— Раз повинился — это уже не прощелыга. Совесть все же заговорила, — сделал вывод Калинич.

— Ну и наивный же ты, Ленечка! Сколько тебе лет? Да совести-то как раз у него ни на копеечку! Отца родного с потрохами за грош продаст и глазом не моргнет! — возмутилась Аня.

— Как ты можешь так говорить? Ты у меня, как гоголевский Собакевич, только плохое в людях видишь. Сережа передо мной извинился, назвал меня единственным идеологом в отделе. Он был так искренне напуган моим намерением уволиться! — возразил Калинич.

— Еще бы! Он просто в штаны наложил, когда представил себе, что ты уволишься. И как ты думаешь, почему? — саркастически спросила она. — Ведь ты сам недавно говорил, что науки как таковой у вас сейчас нет. Все ваши нынешние работы — не более чем мышиная возня. Верно? От размаха прошлых лет остался только дух да петух. И если бы ты уволился, ему было бы даже легче изображать наукообразие. Верно?

— Допустим. Но все же он на что-то надеется, раз боится со мной расстаться, — заключил Калинич.

— Нет! Нет! И еще раз — нет! И он, и его распрекрасный шеф и вдохновитель Бубрынёв великолепно понимают, что реальный шанс погреть руки на твоем открытии у них есть до тех — и только до тех пор, пока ты работаешь в их институте, прогнившем до сердцевины, который уже и не институт вовсе, а какой-то вокзальный сортир в захолустном городишке, что ли. И если ты уйдешь, они останутся при бубновых интересах. А главное, Нобелевская премия, которую они спят и видят у себя в кармане, исчезнет за горизонтом, как мираж в Аравийской пустыне. Это ты понимаешь?

— Понимаю, пожалуй, — согласился он.

— Слава Богу, что понимаешь. Так вот, если бы ваш академик узнал, что Чаплия так грубо спровоцировал твое увольнение, он бы немедленно вылетел, как пробка, вслед за тобой. А для него увольнение — это полный конец карьеры. Конец всему. Куда он пойдет? Что будет делать? Что он умеет? Что он собой представляет без Бубрынёва? И его докторский диплом впору будет только к заднице приклеить.

Аня снова взяла, было, бутылку, но Калинич накрыл свой бокал ладонью.

— Не нужно переводить такой замечательный продукт, — сказал он. — Я уже не ощущаю его прелести.

Аня заткнула бутылку и поставила в шкаф. Было уже десять вечера. Она надела цветастый передник и принялась мыть посуду. Леонид Палыч захотел чая, и Аня поставила перед ним синюю жестяную коробку с изображением курантов Биг-Бена.

— А лимончик есть еще? — спросил он, читая по-английски надпись на коробке.

— Есть, есть. Знала ведь, кого в гости ждала. В холодильнике в самом низу — выбери, какой тебе больше нравится.

Аня поставила чайник на газовую плиту и зажгла огонь.

— Прозорливая ты, Анюта, женщина. Сумела разложить все по полочкам и сразить меня наповал своей убийственной логикой. А я уж было поверил в искренность слов этого Чаплии. Мне даже жалко его стало, — сказал Калинич, обнимая Аню за плечи.

— Жалко — у пчелки в жопке! Вы, талантливые ученые, в жизненных вопросах наивны, как дети. Такие сложные, глубокие научные проблемы единым чохом решаете, а тут дальше своего носа не видите. Какая там искренность! Для этого проходимца от науки «ни церковь, ни кабак и ничто не свято»! — процитировала она Высоцкого, которого Калинич еще смолоду ставил на одну ступень с Пушкиным.

— Так что, Анечка, завтра выступаем дуэтом? — спросил Леонид Палыч, нетерпеливо заглянув в шумящий на плите чайник.

— Какой же ты нетерпеливый! Все равно раньше времени не закипит. Выступим, Леня. Выступим назло всем твоим прихлебателям. Их уже, я думаю, проинформировали. Пусть бесятся. На всякий случай будь готов к тому, что после завтрашнего выступления они начнут на тебя с какой-нибудь другой стороны давить, — заключила Аня, ставя на кухонный стол чашки с блюдцами и вазу с рассыпчатым «песочным» печеньем.

— Да что там они еще могут сделать! — пренебрежительно махнул рукой Калинич. — Хочу еще зайти в редакцию «вечорки» — поговорить с автором того интервью с Бубрынёвым. Хотелось бы напечатать опровержение.

— Могут, Леня, могут. Трудно делать только хорошее, а гадости не проблема. Кстати, о прессе. Я тут позвонила в несколько редакций местных изданий, в «вечорку» тоже — сообщила о твоем завтрашнем выступлении в доме ученых. Обещали прислать корреспондентов. Будет отлично, если придут.

XXIV

На поясе Калинича мобильник заиграл веселую мелодию. Он дал отбой будильнику и водворил телефон на место.

— Без четверти три, — сказал Леонид Палыч. — Приглашай публику, Анюта.

Ни слова не говоря, Аня вышла в коридор и через несколько секунд, широко распахнув дверь, снова вошла в зал. Тут же помещение стали заполнять слушатели. Зал был относительно невелик, но все равно почти половина мест оставалась свободной.

— Ну что, может быть, немножко подождем еще? — предложил Калинич.

— Ни в коем случае. Начнем минута в минуту. Все должны почувствовать, что имеют дело с человеком серьезным и строгим, — возразила Аня, посмотрев на циферблат часов, висевших на стене в конце зала. — Итак, я начинаю.

Она поднялась, заняла место за кафедрой и приняла выжидательную позу. Слушатели немного успокоились, но потом снова зашумели. Аня постучала по кафедре кончиком указки, и зал в конце концов затих.

— Уважаемые господа, — сказала она звонким мелодичным голосом, — самодеятельный научный семинар, посвященный новооткрытым принципам перемещения материальных объектов в пространстве, объявляю открытым. Сейчас перед вами выступит кандидат технических наук, старший научный сотрудник Калинич Леонид Павлович. Это человек высокой квалификации, увлеченный своим делом, которому он посвятил всю свою трудовую жизнь. Основываясь на работах Альберта Эйнштейна, Николая Козырева и других великих умов, он сумел построить теорию единого поля, а также вывести уравнения, однозначно связывающие между собой массу, энергию, время, вакуум, информацию и единое поле!

Аудитория зашумела. Из зала послышались выкрики:

— Вот это да!

— И где ж это все опубликовано?

— Даже Эйнштейн этого не решил! Не верю! Чепуха какая-то!

— Ну и размах!

— Бред сумасшедшего! Что мы здесь делаем?

— Прошу тишины! — решительно выкрикнула Аня и снова постучала указкой. — Леонид Павлович продемонстрирует вам то, что заставит вас поверить в невероятное. И вы сами убедитесь, что перед вами не сумасшедший, не шарлатан и не дилетант, а первооткрыватель, опередивший свое время. Вы сами сможете принять участие в эксперименте и удостовериться в справедливости всех его утверждений. О широких и грандиозных перспективах, открываемых перед нами новшеством, которое собирается подарить людям Леонид Павлович, я говорить не буду. Увидев воочию его эксперимент, который сейчас вам продемонстрирует первооткрыватель, вы сами их нарисуете, причем так живописно, как я никогда не смогу это сделать. Прошу, Леонид Павлович.

С этими словами Аня протянула Калиничу указку, вынула из сумочки цифровой диктофон, положила на край кафедры и заняла заранее приготовленное председательское место напротив аудитории. Он машинально взял указку, недоуменно повертел в руках, а потом, несколько собравшись с мыслями, обратился к аудитории:

— Дорогие слушатели! Спасибо, что вы уважили меня своим присутствием и вниманием. Целью моего доклада является демонстрация установки, созданной на базе сделанного мной открытия. Мне хотелось бы, чтобы как можно больше людей, а в особенности ученых, узнало о результатах моей работы и убедилось в справедливости того, что я вам сейчас сообщу. Прежде всего, я постараюсь четко определить, чего именно я от вас хочу. Мне нужно, чтобы вы засвидетельствовали мой неоспоримый приоритет в этом деле и только после этого я смогу открыть широкой публике принципиальные основы того, что я вам сейчас продемонстрирую. Когда люди убедятся в том, что все это реальность, и признают, что никто кроме меня этим материалом пока что не владеет, я поделюсь со всеми своими секретами, чтобы они навсегда перестали быть секретами. Так вот, перед вами два полукомплекта установки, которые образуют линию надпространственной связи. Каждый полукомплект состоит из объектного бокса, функционально-исполнительного блока, изменяющего условия внутри бокса, и управляющего компьютера, который формирует команды управления исполнительным блоком. В компьютеры обоих полукомплектов загружены программы, позволяющие задать одному из них функции передающего, а другому — приемного. Если в бокс передающего полукомплекта поместить какой-либо предмет — перемещаемый материальный объект — и дать соответствующую команду исполнительному блоку, то этот предмет будет перемещен в бокс приемного полукомплекта. И тогда компьютер этого полукомплекта сообщит соответствующим сигналом о завершении сеанса приема переданного предмета, после чего его можно будет извлечь из приемного бокса. Посредством тех же программ боксы можно поменять ролями, и тогда любой материальный объект можно будет передать в обратном направлении. Передающий и приемный пункты можно разнести на какое угодно расстояние, вплоть до межгалактических масштабов, — по залу прокатилась волна ропота. — И время перемещения объекта составит при этом лишь ничтожные доли секунды! Сейчас слева от вас находится передающий полукомплект, а справа — приемный. Вот это — боксы. Рядом с ними — исполнительные блоки, а о том, что это — управляющие компьютеры, вы, разумеется, давно уже догадались.

Калинич манипулировал указкой, как мушкетер шпагой, и вслед за ее кончиком бегали глаза любопытных слушателей, завороженных одержимым докладчиком. Несколько раз сверкнули вспышки фотокамер. А Калинич увлеченно продолжал:

— Теперь мы можем взять любой предмет и передать его из левого бокса в правый. Безразлично, какой это будет предмет, лишь бы только он мог свободно поместиться в бокс. Оба бокса, как видите, идентичны. Что бы такое взять? Ну, скажем, мой мобильный телефон.

— А можно, чтобы это был мой? — спросил молодой человек с тонкими черными усиками, играя в руках новеньким мобильником.

— Конечно, — сказал Калинич. — И даже лучше, если это будет не моя вещь, а чья-нибудь из слушателей. Вы можете сами положить его в передающий бокс. Извольте. Прошу Вас.

Молодой человек, улыбаясь, подошел к столу и положил мобильник в бокс, который перед ним услужливо открыл Калинич.

— Можно в середину заглянуть? — спросил молодой человек.

— Сколько угодно, — доброжелательно ответил Калинич.

Парень посмотрел внутрь бокса и спросил:

— И закрыть самому можно?

Калинич, польщенный столь неожиданным вниманием молодого человека, одобрительно кивнул. Парень задвинул до щелчка заслонку и с любопытством посмотрел на Калинича.

— А можно теперь во вторую камеру заглянуть? — снова поинтересовался любопытный молодой человек.

Леонид Палыч опять кивнул, а парень подошел ко второму боксу, отодвинул задвижку и пошарил рукой внутри.

— Торичеллиева пустота, — сказал он с веселой гримасой. — Ну, профессор, включайте. Я ужасно любопытен и недоверчив, особенно в такой вот обстановке. Пока сам не потрогаю, не поверю.

— Я не профессор, — поправил его Калинич. — Я старший научный сотрудник. Что ж, молодой человек, разумный научный скептицизм — это похвально с Вашей стороны.

Он подошел к левому компьютеру и несколько раз щелкнул мышкой. Любопытный парень стоял у правого монитора и наблюдал за экраном. На нем в цветной рамке появилась мигающая надпись «Объект принят». И в такт ее миганию затрезвонил звуковой сигнал.

— Здесь написано, что объект принят. Что делать теперь? — спросил парень.

Леонид Палыч подозвал его к передающему боксу.

— Открывайте, — предложил он.

Парень послушно открыл и заглянул в бокс, в который минуту тому назад сунул свой мобильник.

— Торичеллиева пустота, — повторил он свою недавнюю фразу.

— Все, Володя! Хана твоему мобильнику, — пошутил парень, сидевший во втором ряду, и весело засмеялся.

Сидевшая рядом с ним компания молодых людей и девушек тоже засмеялась.

— А теперь откройте приемный бокс, — предложил Калинич.

Володя не подошел, а подбежал к боксу справа и попытался отодвинуть заслонку. Но защелку на ней заело, и он принялся нервно дергать ее туда-сюда.

— Спокойно, спокойно, молодой человек, — сказал Калинич. — Никогда не прилагайте усилий там, где в этом нет необходимости. Придавите защелку в обратную сторону. Так. Теперь снова попробуйте, и она откроется.

— Дерни за веревочку — дверь и откроется, — сказала девушка из той же молодежной компании, которая опять дружно расхохоталась.

— Вот видите, она и открылась, — в тон ей прокомментировал улыбающийся Калинич, когда заслонка поддалась.

Володя сунул руку в бокс и вынул мобильник.

— Ваш? — спросила Аня, которая до этого хранила молчание.

— Кажется, мой, — ответил любопытный Володя.

— Работает? — снова спросила Аня.

— Пока не знаю. Саня, позвони-ка, — обратился он к кому-то из их компании.

Очаровательная дива вынула из сумочки модный мобильник-раскладушку, раскрыла и сделала несколько манипуляций. Володин телефон заиграл переливчатую мелодию.

— Спасибо, Санечка, — поблагодарил Володя, пряча телефон в карман.

— Ну, как, удовлетворили свое любопытство? — спросил Калинич.

— Класс! Потрясно! — ответил Володя. — Как это у Вас получается?

— Придет время, все расскажу, — сказал Калинич.

— Садись, Володя. Много будешь знать — скоро состаришься, — сказал все тот же веселый парень, похлопав ладошкой по стулу, с которого Володя недавно встал.

Зал зашумел. Послышались выкрики с мест:

— Тривиальный прием! Этот парень — подсадка! Так все фокусники делают!

— А можно мне попробовать?

— Вот это да!

— В цирке и не такое выделывают!

— А куда девался телефон из первой коробочки? Между ними вроде бы и проводов не протянуто!

Калинич, смущенный такой шумной реакцией, несколько растерялся. Но на выручку пришла Аня. Она встала и строгим голосом обратилась к присутствующим.

— Спокойно, спокойно, господа! Прошу тишины! — твердо сказала она, и зал успокоился. — Кто еще желает принять участие в эксперименте? Вы, уважаемый господин? Пожалуйста, подойдите к столу, прошу Вас.

К столу подошел сутулый мужчина лет семидесяти и обратился к Калиничу:

— Этих мобильников сейчас наделали Бог весть сколько. Каждый ребенок в кармане носит. А вот давайте проделаем то же самое с моим носовым платком. Он единственный в своем роде. Вот — здесь мои инициалы вышиты — эн пэ эс. Что значит Николай Петрович Смольник. И пахнет он старыми-престарыми духами. Таких сейчас не продают. Можно?

И снова проверка боксов, передача с участием слушателя, удивление, восхищение и возгласы из зала. Потом миловидная сорокалетняя женщина экспериментировала с поздравительной открыткой, затем какой-то профессор пенсионного возраста из бывших военных проделал то же самое со стогривенной банкнотой, номер которой он предварительно показал желающим и предложил записать. И еще несколько человек придумывали всяческие ухищрения, чтобы лично убедиться в том, что их не разыгрывают. Но все равно многие из присутствующих остались уверенными в том, что все принявшие участие в опытах — подставные лица. Все равно из зала слышались насмешливые реплики, все равно некоторые кричали, что этого не может быть, и то, что им только что демонстрировали — какое-то изощренное надувательство. Калинич сначала активно противостоял скептикам, доказывал, убеждал, потом перестал обращать внимание на их едкие комментарии. Но когда он уже начал терять терпение и перешел на резкие тона, встала Аня и, постучав по столу карандашом, призвала всех к тишине и порядку.

— Уважаемые господа, — сказала она с металлической твердостью. — У нас остается совсем немного времени. Давайте прекратим этот балаган и будем вести себя, как цивилизованные люди. Если кого-то не убедило то, что Леонид Палыч только что продемонстрировал, если некоторые не доверяют своим ощущениям, считают нас с Леонидом Палычем и тех из присутствующих, которые участвовали в опыте, шарлатанами, Бог им судья! Таких людей не убедит ничто. Так зачем нам из кожи лезть? Это все равно, что пытаться загатить бездонную пропасть. Галилею не верили, что существуют спутники Юпитера. Когда он предлагал этим скептикам посмотреть в телескоп, чтобы убедиться в его правоте, они отвечали, что не хотят этого делать, так как точно знают, что их там нет, ибо они были бы бесполезны для человека! Предлагаю на таких не ориентироваться и перейти к вопросам. Задавая вопросы, прошу называть фамилию и организацию, а должность и титулы — по желанию. У кого есть вопросы к докладчику?

— У меня, — вставая со стула, сказал тот самый сутулый старик, который телепортировал свой надушенный носовой платок. — Профессор Смольник, госуниверситет, кафедра физики плазмы. Скажите, пожалуйста, уважаемый Леонид Павлович, как возможно сделать так, что предметы переходят из камеры «а» в камеру «бэ»? Это что, осуществляется какое-то там сканирование предмета в камере «а», а потом результаты в цифровом виде передаются по радиоканалу во второй пункт, где по ним и воспроизводится сканированный предмет на атомном уровне? Так я понимаю хотя бы в первом приближении, Леонид Павлович?

— Ну, как сказать... — начал было отвечать Калинич.

— А что делается с оригиналом? Он уничтожается или как? — продолжил Смольник.

Калинич несколько секунд помолчал, обдумывая ответ и на тот случай, если Смольник продолжит дальше. Потом, выждав паузу приличия и собравшись, наконец, с мыслями, он заговорил с увлечением:

— Уважаемый Николай Павлович, я прошу прощения, но Ваше представление о механизме телепортации в корне неверно! Между боксами, расположенными в передающем и приемном пунктах, устанавливается непосредственный контакт, и камеры обоих боксов смыкаются, так сказать, огибая пространство, пристыковываются одна к другой, становятся на время единой камерой. Остается только переместить телепортируемый объект в камеру приемного бокса, а потом можно восстановить прежнее пространственное состояние боксов обоих пунктов. Понятна ли Вам сама общая идея?

— Очень смутно. А какая при этом затрачивается энергия? — продолжал интересоваться пожилой ученый.

— Очень большая. Но в данном случае это несущественно, так как для этого процесса система черпает энергию непосредственно из вакуума! И ее запасы на сегодня представляются практически неисчерпаемыми.

— Так на базе вашей системы могут быть получены и источники энергии? — спросил ошеломленный Смольник.

— Да, это так. Мощные источники дешевой и чистой энергии, — спокойно ответил Калинич. — Ведь все, что есть вокруг нас, может быть преобразовано в энергию. Я доказал в своей теории, что масса, энергия, поле, вакуум, время и информация могут переходить одно в другое. И ядерные реакции — это не единственный и далеко не самый дешевый процесс такого рода. Мне представляется, например, что будет очень удобно весь мусор, все бытовые и производственные отходы преобразовывать в энергию. Кстати, задачу трехмерного сканирования объекта и компактной записи результирующих данных я тоже решил. Но это уже тема для другого сообщения.

— Доцент Воловченко, транспортный университет. А какую опасность могут таить в себе такие источники? — спросил сидящий в первом ряду полноватый мужчина лет пятидесяти.

— Тоже огромную, — сказал Калинич после небольшой заминки. — Если из-под контроля вырвется энергия, заключенная в одном кубическом сантиметре вакуума, это может грозить катастрофой планетарного масштаба! Поэтому здесь нужна осторожность, как нигде более. Таким образом, не исключена вероятность создания такого вот «вакуумного» оружия, по сравнению с которым не то что термоядерное, но даже аннигиляционное, которое, слава Богу, до сих пор так и не создано, было бы не более чем детской хлопушкой. Лично я предприму все возможные меры и приложу все усилия для того, чтобы в этом случае не оправдалось утверждение «над чем бы ни работал ученый, в результате всегда получается оружие».

— Усачаева, кандидат биологических наук, пенсионерка. В прошлом научный сотрудник НИИ растениеводства. Простите, но я читала, что вакуумная бомба уже существует. А это значит, что Вы вовсе не первооткрыватель. Так ведь? — с серьезным видом спросила солидная дама из средних рядов.

— То, что в печати именуется вакуумной бомбой, это по сути своей вовсе не вакуумная, а бензиновая бомба. Тут дело всего лишь в терминологическом совпадении, вернее, в терминологической неувязке, — разъяснил Калинич.

— Тогда зачем использовать термин, который уже занят? — с укором спросила дама.

— Виноват... — замялся Калинич, застенчиво улыбаясь.

— Простите, пожалуйста, уважаемая госпожа Усачаева, но давайте терминологические дискуссии отложим на более позднее время, — встав из-за стола, сказала Аня. — Прошу вопросы по существу самого сообщения.

В последнем ряду сухощавый молодой мужчина интеллигентного вида поднял руку.

— Прошу Вас... — обратилась к нему Аня.

Тот встал и заговорил звонким голосом:

— Турбаевский, НИИ радиологии. Уважаемый докладчик! Насколько мне известно из опыта, чтобы достичь чего-то масштабного, требуется поддержка правительства или армии. А в конечном итоге это одно и то же. Таким образом, если то, о чем Вы говорите, действительно реально, то все равно из него получится оружие, да еще и такое, что масштабы его, как я понял, трудно вообразить! Оружие для космических войн! Оно позволит испепелять целые планеты! Не уничтожить ли Вам свое открытие сейчас, в самом зародыше?

Калинич был готов к такому вопросу и, как только Турбаевский сел, затараторил:

— Ядерное оружие уже несколько десятилетий никем не применялось. Наоборот, оно явилось сдерживающим фактором, благодаря которому до сих пор удается избежать мировых войн. Я надеюсь, что если все же будет создано «вакуумное» оружие, простите за повторное употребление занятого термина, то оно будет представлять собой нечто подобное. Наука не лишена моральных основ. Она требует от ученых высочайшей ответственности!

В переднем ряду у самого окна поднял руку интеллигентный старичок в очках, с седенькой бородкой, аккуратно подстриженной клинышком.

— Уважаемый Леонид Палыч, Вы только что вскользь упомянули о возможности трехмерного сканирования объекта каким-то Вам одному известным способом. Таким образом, можно сделать вывод и о возможности воссоздания его копии, то есть, осуществления так называемой репликации объекта. Вы это считаете реальным?

— Извините, Вы забыли назваться, — деликатно заметила Аня.

— Да, да, простите, пожалуйста. Профессор Стрельченко, политехнический университет, кафедра информатики и вычислительной техники. Так вы считаете, что репликация реальна?

— Несомненно. Реальнее некуда, — с уверенностью ответил Калинич. — Ведь если просканировать на атомном уровне какой-либо предмет или вещество, например, автомобиль или, скажем, ракетное топливо, то полученную в результате информацию можно будет записать на любой компактный носитель. И потом, используя ее, воспроизводить объекты в любом количестве экземпляров или в любом объеме, если речь идет о веществе. Но это уже совершенно иной аспект применения моих уравнений — производственный. Можно создать дорогое, технологически сложное устройство, а потом очень дешево тиражировать его. Итак, обнародование моих уравнений коренным образом изменит характер и стоимость массового производства. Лишь бы только было принципиально возможно первоначальное построение предмета в единичном экземпляре. Тогда в перспективе все вещества и изделия будут иметь свою подлинную цену, а никак не рыночную. Не помню, кто из великих сказал, что когда-нибудь из золота будут сортиры делать. Теперь это реально, как нельзя более. В принципе, установка телепортации, которую вы видите перед собой, может быть относительно несложно преобразована в репликатор. И еще хочу добавить, предваряя возможный вопрос. Тогда ведь можно будет по чертежам синтезировать данные о реальном объекте, а потом воспроизвести его в камере, близкой по своему принципу к вот такому боксу.

Калинич коснулся указкой приемного бокса, а зал снова загудел. В этом гуле слышались возгласы и одобрения, и восхищения, и недоверия.

— Возможно ли делать двойников живых существ? Людей, например? — спросил профессор Стрельченко.

Калинич смущенно улыбнулся и, описав указкой круг в воздухе, тихим голосом ответил:

— Все это еще предстоит исследовать. Но мне представляется, что возможно.

— Вы полагаете, возможно. Так тогда можно будет, имея запись информации о человеке, неограниченно продлить его жизнь, не так ли? — продолжал сыпать вопросами Стрельченко.

— Выходит, что да. Но для меня это пока что не насущный вопрос. Сейчас я занят исключительно телепортацией. Если мне удастся — разумеется, после утверждения моего приоритета, как неоспоримого — заполучить крупное финансирование, то я постараюсь создать институт, который будет заниматься исследованием возможностей, обеспечиваемых использованием моих уравнений. Там и будут решаться подобные проблемы. Но это пока еще только мечты.

— Но мечты, как говорит мой жизненный опыт и опыт ученого, непременно сбываются! — оптимистично сказал напоследок старичок с седенькой бородкой.

По залу в поисках удачных ракурсов несколько раз прошмыгнул парень с фотокамерой. Затем другой. Одна из вспышек на несколько секунд ослепила Калинича, но он в душе радовался, как ребенок, такому проявлению внимания к его сообщению и, конечно же, к его персоне.

— Аспирант Гибалевич, НИИ Криогенных Технологий. Как Вы считаете, Леонид Павлович, — спросил Володя, который в самом начале экспериментировал с мобильником, — возможны ли путешествия во времени?

— Я о такой возможности пока еще не думал. Я имею только выведенные мной уравнения и проверенную теоретически, а также экспериментально на этой установке идею телепортации, — отчеканил Калинич, обведя свою установку кончиком указки. — Могу еще добавить, что выведенные мной Вселенские Уравнения наглядно показывают, что мир, несмотря на его видимое многообразие сложнейших форм, устроен намного проще, чем это нам представлялось до сих пор. Здесь можно провести аналогию с огромными объемами информации, которую можно всю представить в виде комбинации всего двух символов — единиц и нулей.

Опершись на указку, как на тросточку, Калинич посмотрел в зал в ожидании новых вопросов. Из третьего ряда вышел блондинистый парень с фотокамерой на груди и обратился к Калиничу:

— Газета «Городские новости», Дорошенко. Леонид Павлович, изобретателю нужно уметь не только создать что-то новое, но еще и быть способным защитить созданное. Вы чувствуете в себе силы, чтобы сделать это?

— Всеми силами буду стремиться защитить свое детище. Я бы хотел, чтобы Вы, молодой человек, напечатали в своей газете, что на меня давят со всех сторон — хотят, чтобы я приписал к нему липовых соавторов в обмен на всякого рода посулы. Так вот, я от всех их посул отказываюсь. Мое открытие сделано мной без никаких соавторов, и я об этом громогласно заявляю. Я не из тех, кто может продать свое первенство за миску чечевичной похлебки!

Зал зааплодировал, и улыбающийся Калинич снова осмотрел публику, ожидая вопросов. К нему обратился энергичный респектабельный мужчина:

— Михаил Спирин, научно-популярный журнал «Перспектива». Господин Калинич, если то, что Вы нам только что показали, действительно имеет место, простите, но я в этом не специалист, то это — огромный бизнес. А с бизнесом надо уметь управляться. Чувствуете ли Вы в себе способность управиться с этим бизнесом? Или Вам нужны надежные и верные компаньоны?

Калинич ответил после полуминутной паузы:

— У меня уже есть надежный и верный компаньон. Это присутствующая здесь уважаемая Анна Никитична Кирилюк, — он указал на Аню, и она встала и вежливо поклонилась залу. — Мне нужны инвесторы и спонсоры, но никак не компаньоны. Своих денег в необходимом количестве у меня пока что нет, поэтому я обращаюсь к финансистам с предложением о сотрудничестве. Контактная информация — у Анны Никитичны. Буду искренне признателен, если Вы, уважаемый господин Спирин, опубликуете мое предложение в своем журнале. С той же просьбой я обращаюсь ко всем здесь присутствующим представителям прессы. У кого еще есть вопросы?

— У меня, — сказал парень из заднего ряда. — Я Сергей Канунников, уфолог-любитель. В обследованных НЛО, потерпевших катастрофу в Розуэле и многих других местах, не было ни запасов воздуха, ни запасов еды и питья. Но они все же совершают столь далекие межзвездные перемещения. Думаю, что инопланетяне не обходятся без телепортации. А Вы что думаете на этот счет?

— Ничего! — резко ответил Калинич. — Я не признаю никакой уфологии и ни в НЛО, ни в инопланетян, посещающих Землю, не верю. Прошу задавать вопросы только по существу моего сообщения.

По залу прокатился смешок, и уже послышались было попутные комментарии. Но сидевший в первом ряду напротив Калинича пожилой человек, опираясь на палочку, с трудом встал и, став вполоборота к залу, поднял руку, призывая к тишине. Когда зал утих, он обратился к Калиничу:

— По правде говоря, то, что я сейчас увидел, меня буквально ошеломило. Простите, забыл представиться. Мукосий, профессор сельхозакадемии. Все мы росли в одном мире, в одном обществе. Всегда подобное считалось невозможным, немыслимым. И вдруг — на тебе — я вижу своими глазами, что это происходит. Вещи, помещенные в одну коробку, каким-то непонятным для меня образом передаются в другую! Такой колоссальный скачок от одних представлений о мире к совершенно иным! У меня это в голове не укладывается, путаются мысли, появляются сомнения, действительно ли то, что я видел, есть явь, а не галлюцинация, не гипноз и не удивительный сон? Скажите, а что Вы собираетесь делать со своим изобретением дальше? И еще. Как Вы считаете, в чем секрет Вашего успеха?

Калинич кивнул в знак понимания вопроса и с азартом ответил:

— Я уже, собственно, говорил об этом, но для Вас с удовольствием буду повторять еще сколько угодно раз. Первым делом я хочу надежно застолбить свой приоритет. Потом я намереваюсь добиться финансирования под эту тематику, создать соответствующий научно-исследовательский центр и построить действующую междугородную транспортную линию телепортации. Сначала грузовую, а потом и пассажирскую. В общем, фронт работ необъятный. А секрет моего успеха, я думаю, в том, что я не боюсь ошибаться, а также открыто признавать и исправлять свои ошибки.

Аня, поймав на себе взгляд Калинича, обратила к нему циферблат своих часов и постучала по нему пальцем. Леонид Палыч понимающе кивнул. Аня встала с места и обратилась к аудитории:

— Господа, к сожалению, отведенное для нас время на исходе. Скоро нас вежливо попросят из этого зала. Поэтому я вынуждена прекратить вопросы и перейти к выступлениям. Кто желает выступить по поводу только что увиденного и услышанного?

Зал затих. Только изредка слышались едва уловимые перешептывания, покашливания да скрип старых, видавших виды стульев.

Из рядов снова вышел профессор Смольник и обратился к присутствующим.

— Уважаемые присутствующие! Любое новшество в самом начале всегда вызывает в людях скептицизм, насмешки, неверие, а порой и презрение. В новое непривычно поверить, и лишь потому, что оно но-во-е. Многие великие открытия «засохли на корню» из-за того, что их авторы ждали оваций, ибо считали их вполне очевидными. А все вышло наоборот. Их осмеяли, затюкали, затравили. Автор-то привык к идее своего открытия, ибо давно над ним усиленно думал, рассматривал его во всех ракурсах. А все другие — не успели. Вот потому-то, чтобы заставить общество поверить в новшество, нужны энтузиасты, которые постоянно выпячивали бы свое открытие, тем самым приучая к нему окружающих. Все мы учились в школе, всех нас заставляли учить наизусть стихи. И все мы сталкивались с такой ситуацией, когда с вечера никак не запомнишь стихотворения, а утром встаешь, начинаешь повторять и неожиданно обнаруживаешь, что все его строфы являются твоей памяти сами собой. Они перестали быть новыми! Именно таким энтузиастом, расчищающим место для нового, мне представляется Леонид Палыч — одержимым, настойчивым, непреклонным. Хотелось бы, чтобы он таковым и остался, несмотря ни на какие перипетии, которые его, как и всякого первооткрывателя, еще ожидают впереди. И психологическая поддержка, которая в таких случаях крайне необходима, чтобы не затух энтузиазм, у него, как я вижу, тоже имеется.

При последних словах он указал рукой в сторону Ани и улыбнулся, вежливо склонив голову в знак почтения. Аня ответила улыбкой. Раздались аплодисменты. Выступающий отправился на место, а Аня встала, приглашая к выступлению следующего.

Слова попросил профессор Стрельченко — тот самый старичок с бородкой клинышком.

— Я, как ученый, активно интересующийся историей науки, — говорил он с юношеской увлеченностью, — безумно счастлив сознавать себя присутствующим при этом исторически важном событии. Оно кажется сказкой, но ведь все сказки рано или поздно воплощаются в жизнь. И не последнюю роль во всем этом играет Его Величество Случай. Что бы нам в свое время ни говорили о закономерности того или иного открытия, когда созреет соответствующая обстановка, о второстепенной роли личности в истории и тому подобном, я ни в коем случае не вправе отрицать роль случая. Я не знаю, совершил ли бы свое открытие Эрстед, если бы тот внимательный студент, который заметил реакцию стрелки компаса на включение и выключение тока в проводнике, прогулял лекцию. Я не знаю, открыл ли бы Павлов условный рефлекс, если бы его любопытный аспирант не обратил его внимания на не относящееся к опыту, проведение которого он обеспечивал, выделение слюны и желудочного сока у подопытной собаки. Но эти великие открытия свершились по воле Случая. Случай — очень существенное явление в истории науки, но это не значит, что ученый должен сидеть и ждать, когда же он произойдет, этот Чудо-Случай, когда открытие упадет ему на голову подобно легендарному ньютоновскому яблоку. Просто нужно быть к нему готовым. И я вижу, что уважаемый Леонид Палыч был готов к Великому Случаю и потому свершил это великое открытие. Несмотря на непривычность того, что мы сегодня увидели, готов к нему и я, чтобы принять его и пользоваться его плодами, делая все возможное, чтобы оно не пропало и не попало в плохие руки. Я нисколько не сомневаюсь в том, что нынешнее сообщение войдет в историю не только науки, но и во Всемирную Историю Человечества, в том числе и все мы, как слушатели и участники. Оно означает новый взгляд на мир, в котором мы живем. Жаль, что никто не вел протокола. Я тоже не подсказал этого в самом начале, так как, каюсь, ожидал увидеть какого-нибудь самоучку, который пытается представить как открытие предмет своего заблуждения. Я рад, что так ошибся! Но журналирование еще возможно. Я надеюсь на присутствующих здесь представителей печати, которые и сами, благодаря освещению в прессе выступления Леонида Палыча, войдут в историю. Искренне благодарю вас, Леонид Палыч, за сегодняшнее сообщение. Желаю вам здоровья, долготерпения, неиссякаемой энергии и непременно удачи. Оставайтесь и дальше все таким же активным, ищущим, настойчивым и обязательно немного сумасшедшим. У меня все.

Аудитория откликнулась доброжелательным смехом и аплодисментами, а оратор уступил место дородной даме предпенсионного возраста. Она предстала перед слушателями, демонстративно посмотрела на часы, изображая необыкновенную занятость, и с недовольным видом, опершись рукой о кафедру, стала терпеливо ожидать тишины. Аня вынуждена была встать и попросить аудиторию успокоиться. Когда установилась относительная тишина, дама величаво тряхнула еще густыми волосами, окрашенными в неестественно белый цвет и ниспадающими на ее полные круглые плечи, и начала низким грудным голосом:

— Медицинский университет, профессор кафедры физики Смолкина Паллада Ильинична. Я с интересом слушала сообщение Леонида Павловича и наблюдала его эксперимент. Однако, уважаемый докладчик, хочу напомнить, что в науке один, два, три удачных опыта еще ничего не значат. Нужна многократная повторяемость разными, независимыми экспериментаторами. А Вы сами же исключаете эту возможность. Я все-таки думаю, что продемонстрированное здесь ваше «изобретение» есть не что иное, как продуманная, очень тонко подстроенная мистификация.

Бойкой, энергичной походкой Паллада Ильинична прошла между рядами, по-военному чеканя шаг, и вернулась на место. Калинич хотел было ей ответить, но Аня остановила его красноречивым жестом.

— Не сейчас, Леонид Палыч. Не сейчас. Вы уже отвечали на вопросы. Пусть слушатели высказывают свои мнения. В заключительном слове все скажете. — Она обратилась к аудитории: — Кто-нибудь еще желает выступить?

Перед аудиторией предстал сухощавый субъект лет пятидесяти. Однако его наполовину поседевшие волосы, подстриженные «под ежик», были еще довольно густыми и жестко топорщились на темени. Он не стал заходить за кафедру, а остановился в паре метров от первого ряда и, темпераментно жестикулируя, бойко заговорил чуть хрипловатым, но громким голосом:

— Турвонов, доцент химико-технологического университета. Я буду краток и много времени у вас не отниму. Хочу кое-что конкретизировать — расставить, так сказать, точки над «і». Не так давно я прочитал в какой-то из местных газет, что в направлении телепортации ведутся работы в институте академика Бубрынёва. Под его непосредственным руководством, стало быть. И он сам говорил об этих работах в своем эксклюзивном интервью корреспонденту. А господин Калинич, о котором академик говорил с почтением, как о непосредственном участнике работ по телепортации, трудится в этом НИИ. Под началом академика Бубрынёва, то бишь. Хочу сделать акцент на исключительной корректности, с которой академик высказывался в этом интервью. Так почему же наш уважаемый докладчик утверждает в своем сообщении, что это его единоличный труд? В коллективе, насколько я знаю, единоличных трудов не бывает. Так что давайте соблюдать научную этику. В любой работе каждый исполнитель должен занять соответствующее ему место. Но никто, даже мальчик-лаборант, который только закручивал гайки или, скажем, паял контакты, не должен быть исключен из списка соисполнителей. Время изобретателей-одиночек давно прошло. Да оно, собственно, никогда и не наступало. Так что, уважаемый Леонид Павлович, будьте, пожалуйста, корректны. Вот все, что я хотел сказать.

Турвонов отправился на место, а Калинич поднялся было, чтобы возразить ему. Но Аня, так же, как и в прошлый раз, осадила его категоричным жестом.

— Есть еще желающие высказаться? — спросила она.

— Позвольте мне, — выходя из рядов, сказал тучный старик с обритой наголо головой.

— Да, да, прошу Вас, — приветливо пригласила его Аня.

— Если Ваши утверждения справедливы... — начал было бритоголовый, но Аня прервала его, попросив представиться.

— Простите, забыл. Сермягин Кузьма Дементиевич, институт проблем энергетики.

Сермягин сказал, что когда-то думал над чем-то похожим, чувствовал, что должны существовать некие Вселенские Уравнения, объединяющие базовые физические величины воедино. Но, не найдя никаких решений, оставил это увлечение и занялся проблемами энергетики. Он допускает возможность правоты Калинича, однако примет его утверждения как истину лишь после того, как внимательно изучит логику его рассуждений и все математические выкладки. Он сделал паузу, достал из кармана измятый носовой платок не первой свежести, отер им глянцевитую лысину и продолжил:

— Я, как ученый, должен принимать непредвзятые решения. Сегодня меня не волнует, почему свойства мира именно таковы, как утверждает господин Калинович.

— Калинич, — поправила его Аня.

— Благодарю Вас, дорогая Анна Никитична. Конечно же — Калинич. Это я так, оговорился. Со мной это в последнее время частенько случается. Пока что я просто на основании увиденного и, веря на слово господину Калиничу, допускаю, что они именно таковы. Но представьте мне верное решение, и я в него поверю без оговорок. Вообще-то, верность решения нашего докладчика подтверждается виденным нами экспериментом. Но наши скептики даже то, что видят своими глазами, стремятся отрицать, игнорируя собственные органы восприятия окружающей действительности. Такова природа человека. Ее не изменишь. Но ничего не поделаешь, если Господь Бог сотворил человечество именно таким и никаким другим. Самый надежный способ убедить — показать работающую установку. Но сразу вас, господин Калинич, подавляющее большинство все равно не признает. Люди будут сомневаться, подозревать вас в мошенничестве, мистификации и еще Бог знает в чем! Они не привыкли к таким технологиям. А привычка, как всем известно, «свыше нам дана».

Сермягин закашлялся, приложив к губам затертый носовой платок. От кашля его лицо и лысина стали красными, как помидор. Наконец, подавив приступ кашля, он продолжил:

— Если Ваши утверждения справедливы, то Ваше новшество несет коренное преобразование условий существования человеческого общества на нашей планете. Да, серьезный вызов обществу, ничего не скажешь. Но если обществу не делать вызовов, оно начнет хиреть, чахнуть, гнить изнутри. Так что вызов как раз своевременный. Теперь остается только дождаться, когда государство и предприниматели подхватят эту идею и начнут вкладывать в нее средства. Мне искренне хочется верить в то, что суть доклада Леонида Палыча подтвердится по всем статьям, и его работа будет должным образом оценена ученым миром и всем человечеством. А господину Калиничу будут справедливо присуждены высшие ученые титулы и, я в этом уверен, Нобелевская премия. И еще — нельзя не отметить недюжинную смелость Леонида Палыча. Любая трибуна — это коридор. И он имеет стены. А научная трибуна — это особо узкий и извилистый коридор. Собственно, сложнейший лабиринт. Нужно быть очень смелым и отважным, чтобы войти в него на скорости современного прогресса, ибо можно больно удариться об эти стены с риском расшибиться. Как видим, господин Калинич отважился на это и решился выступить с этой трибуны. Благодарю Вас, Леонид Палыч, за интересное сообщение, а аудиторию — за внимание.

С этими словами Сермягин сел, и тут же его место занял долговязый худощавый мужчина лет пятидесяти. Он держался строго и прямо. Его безукоризненная выправка выдавала в нем военного.

— Высшее военное училище связи и управления. Профессор Пародов, — отрекомендовался он. — Я не верю в истинность того, что утверждает докладчик. Если бы это было верно, то такому великому открытию непременно предшествовали бы крупные публикации если не по этой тематике напрямую, то уж во всяком случае, по какой-нибудь смежной. Столь значительное открытие немыслимо без публикаций. Такие открытия рождаются не сразу. К ним приходят постепенно, преодолевая сложные препятствия одно за другим. И только потом зарождается главная идея — сначала на каком-то эмбриональном уровне, а потом растет, развивается, крепнет и, наконец, выстреливает, взрывается подобно водородной бомбе! И не у одного Леонида Палыча или какого-нибудь Ивана Петровича, а у целого ряда талантливых ученых, занятых в данной области. Но публикаций, господа хорошие, не-бы-ло! Поэтому что вы мне ни толкуйте, а я отношу этот эксперимент к разряду мистификаций. Хотя и очень тонких и необыкновенно талантливых.

Не дожидаясь реакции на свое выступление, Пародов решительно направился на место. К кафедре без приглашения подошел полноватый субъект. На вид ему было лет под семьдесят, но держался он бодро и задорно.

— Старший научный сотрудник Даренов, НИИ систем контроля, управления и регулирования, — сказал он, заговорщически улыбаясь. — В конце пятидесятых годов, еще в мою бытность студентом, наша пресса подняла на щит эксперимент, в результате которого получалось, что КПД некой уникальной экспериментальной системы оказывался больше единицы. Что же это было? Вечный двигатель? Нарушение закона сохранения и превращения энергии? — он ядовито усмехнулся. — Позже, когда этим заинтересовались академики, выяснилось, что авторы того самого сенсационного эксперимента просто-напросто не поняли его сути. Их установка работала, как тепловой насос, и перекачивала тепло из окружающей среды в термоизолированную камеру. Таким образом, КПД системы в целом оказался гораздо меньше единицы! И еще. Уже в семидесятые годы в какой-то из телепередач типа «Очевидное — невероятное», что ли, показывали некоего экстрасенса, который между расставленными ладонями силой «биополя» удерживал в воздухе шарик для пинг-понга. Легковерные зрители ликовали. «Потрясающе! Что же скажет классическая физика?» — вопрошали они. Но потом, когда ученые просмотрели кинокадры, запечатлевшие этот «феномен», предварительно сильно увеличив контрастность, все ясно увидели, что шарик держится на тончайшей нити, протянутой между пальцами этого мистификатора. Простите, но я не знаю ни одного опыта, который бы не укладывался в рамки классической физики. Поэтому я ни в какие феномены не верю точно так же, как и наш докладчик не верит в пресловутые НЛО! Думаю, что и в опыте Леонида Палыча также кроется какая-то роковая ошибка или мистификация! Да простит меня докладчик за прямоту высказывания!

Он сел, а строгая Аня снова спросила:

— Кто еще хочет выступить?

Желающих больше не нашлось, да и времени было в обрез, поэтому она обратилась к Леониду Палычу:

— Леонид Палыч, теперь Вы можете высказаться.

Калинич поднялся и стал за кафедру, собираясь дать достойную отповедь скептикам и оппонентам. Но Аня, многозначительно посмотрев на часы, предварила его выступление:

— Только, пожалуйста, кратко и по сути. Нам ведь еще предстоит решение принять.

Калинич, собравшись с мыслями, которые, перебивая одна другую, роились в его голове, как пчелы, сказал чуть с хрипотцой от волнения:

— Если кто-то так же, как уважаемый доцент Турвонов, сомневается в том, что мое открытие — порождение моего и только моего мыслительного аппарата, то пусть попросит того, кто, по его мнению, имеет моральное или юридическое право оспаривать мой приоритет, чтобы он создал без моего участия установку, подобную этой. Голову даю на отсечение, что таковых не будет! Так постыдитесь выступать с подобными комментариями, не проверив факты. Я воспринимаю их как выпад против меня лично.

Калинич на несколько секунд запнулся, пытаясь ухватить ускользнувшую было мысль, но потом продолжил:

— Спасибо уважаемому академику Сермягину Кузьме Дементьичу за веру в скорое признание моих работ ученым миром. Кузьма Дементьич меня видит впервые, но я его по публикациям, а также выступлениям на симпозиумах и конференциях знаю уже лет тридцать. Приятно было слышать его столь оптимистичные слова. Но считаю необходимым вас заверить, что ни к каким наградам или премиям я не стремлюсь. У меня нет таких целей и планов. Называться лауреатом, доктором, профессором или даже академиком мне ни к чему. Это ведь ритуал, а я никогда и ни в чем не ставил ритуалы во главу угла. Фарадей в свое время отказался от дворянства. В ответ на предложение королевы Виктории принять титул графа в награду за огромный вклад в британскую и мировую науку он сказал, что, по его мнению, именоваться просто «Майкл Фарадей» будет не менее почетно, чем «его сиятельство граф Майкл Фарадей». А ведь он формально был всего-навсего переплетчиком. Моя цель на сегодня — это, в который раз повторяю, надежно закрепить за собой приоритет. А когда эта цель будет достигнута, тогда, я нисколько в этом не сомневаюсь, моя работа и без премий принесет мне огромные доходы, которые я постараюсь употребить на развитие науки и на оплату труда талантливых ученых и всех тех, кто им помогает и содействует. Чтобы они могли двигать науку в условиях комфорта, а не впопыхах, с трудом зарабатывая на пропитание. Ибо наука впопыхах — это не наука. В лучшем случае это номероотбывательство.

— А в худшем? — выкрикнул кто-то из рядов с ноткой сарказма.

— Не думал над этим. Но скорее всего — это прямой вред науке.

Калинич на несколько секунд замолк, чтобы собраться с мыслями, потом продолжил.

— Уважаемому профессору Пародову хочу ответить насчет предшествующих публикаций. Я с Вами не согласен — они были, уважаемый профессор. Стивен Вильям Хоукинг, парализованный гениальный ученый из Оксфорда, один из наиболее влиятельных в научном смысле и известных широкой общественности физиков-теоретиков нашего времени, работал в том же направлении, что и я. Он пытался создать «Теорию Всего Сущего», то есть — вывести Вселенские уравнения! Могущественный свод законов, которому подчиняется вся Вселенная от элементарных частиц до Метагалактик. Его публикации общеизвестны. Далее, «Теория струн» — это из той же оперы. Это, по сути, попытка создания «еории Всего Сущего». Так вот, мне удалось построить эту теорию, и я сегодня вам продемонстрировал одно из ее конкретных приложений. В заключение я обращаюсь к нашим ученым и всем присутствующим с единственной просьбой: примите или не мешайте! — сказал Калинич, сделав эмоциональный жест рукой.

Раздались не массовые, но довольно громкие аплодисменты.

— Спасибо, спасибо за поддержку, господа присутствующие! — смущенно улыбаясь, сказал Калинич.

Аня, призывая зал к тишине, взяла со стола указку и кончиком ее постучала по кафедре. Люди утихомирились, и она снова обратилась к аудитории:

— Тогда по результатам обсуждения доклада давайте примем какое-то решение.

Зал гудел, люди переговаривались между собой кто о чем, но предложений никто не высказывал. Аня вновь попросила присутствующих высказаться с предложениями возможных вариантов решения. И перед аудиторией снова предстал академик Сермягин.

— Решение, мне представляется, может носить только констатирующий характер: слушали сообщение господина Калинича, подкрепленное таким-то экспериментом. Присутствующие неоднократно собственноручно проверили возможность передачи различных предметов из одной емкости в другую, и никаких оснований подозревать автора в некорректности эксперимента не выявлено. Постановили — считать автора пионером в этой области и рекомендовать развивать эти работы далее в данном направлении. Пожалуй, и хватит. Вас устроит такое решение, Леонид Палыч?

— Вполне, — сказал Калинич.

Сермягин сел, а Аня спросила присутствующих:

— Другие предложения есть? Нет других предложений. Возражения? Поправки? Дополнения? Нет. Отлично. Тогда попрошу поднять руки тех, кто согласен с принятием такого решения.

Аня подняла руку, а следом за нею — большая часть слушателей.

— Явное большинство, — сказала Аня. — Я попрошу всех присутствующих, согласных подписать только что принятое решение, подойти ко мне по окончании семинара и сообщить свои координаты. Сегодня к концу дня решение будет отредактировано и отпечатано. Я созвонюсь с каждым и приеду к каждому по очереди в удобное для вас время, чтобы подписать его. Вопросы есть? Нет. Благодарю всех присутствующих. Все, семинар окончен.

XXV

В кабинете у Бубрынёва было жарко. Академик отчитывал докторов наук, как набедокуривших школьников. Те в ответ оправдывались, как могли, порой срывались на крик, сетовали на скудное финансирование научных исследований, на нехватку времени, на недостаточную квалификацию сотрудников, на плохое материальное снабжение, на устаревшую технику, на дурацкие законы и распоряжения министра, на нерадивость заказчиков. В общем, на все, чем только можно было оправдать отставание от плана. Бубрынёв так кричал на заведующих подразделениями, что посадил голос, и без конца пил воду. Досталось всем присутствующим, за исключением Калинича. Бубрынёв почему-то обходил его стороной. Высказывая претензии своим жертвам, он то и дело посматривал на Калинича, как бы прося у него поддержки. Калиничу порой рефлекторно хотелось поддержать академика, особенно когда его притязания были небезосновательны. Но он строго следил за собой и ни разу не кивнул головой в знак согласия и не опустил глаз, подавляя в себе рефлексы, заложенные от рождения.

Заканчивая совещание, Бубрынёв порылся в бумагах на рабочем столе и, взяв в руки листок с голубой министерской печатью, сменил строгую мину на непринужденное выражение лица и позволил себе, наконец, улыбнуться.

— Ну, а теперь о приятном. Вчера министр выделил нам крупное финансирование на поисковые работы. Так что теперь мы сможем заняться поиском новых научных направлений. Прошу всех здесь присутствующих подумать о тематике предстоящего поиска и... — генеральный придвинул к себе перекидной календарь и перевернул несколько листков, — и... ровно через две недели, в последний четверг текущего месяца доложить на очередном совещании в этом кабинете. Доклады должны быть обоснованы, так как мы собираемся в первую очередь развивать наиболее перспективные, актуальные работы прикладного плана. Я не стану утомлять вас чтением приказа министра — просто введу в курс дела. Если кто-то из вас или ваших подчиненных уже имеет какой-то конкретный задел, в особенности экспериментальные наработки, мы его с удовольствием поддержим и обязательно отметим крупной денежной премией, повышением в должности. Министр обещал за работы, могущие внести крупный вклад в народное хозяйство, присвоение докторских степеней и высших званий без защиты диссертаций — только по представлению нашего ученого совета. Официально, через ВАК. Подчеркиваю, через ВАК! Как у Сергея Палыча Королева в свое время! Допускаются, как говорится, вариации на эту тему. То есть, можно создать один поисковый отдел или в уже имеющихся отделах специальные поисковые группы. По этому поводу я хотел бы выслушать аргументированные мнения каждого из вас, так что прошу основательно подготовиться. Вот все, что я имел вам сообщить. Вопросы ко мне имеются? Нет? Общие объявления у кого-нибудь есть? Тоже нет.

Бубрынёв умолк, и его черные, как угли, глаза сверкнули ярким сатанинским блеском и проворно забегали из стороны в сторону в поисках желающих задать вопрос или сделать объявление. Но таковых не оказалось. Бубрынёв встал и едва заметно поклонился присутствующим, прощаясь.

— Что ж, тогда всем спасибо за участие. Сергея Михалыча Чаплию, Леонида Палыча Калинича и Веронику Никаноровну прошу на несколько минут задержаться. Остальные свободны. До свидания, господа.

Участники совещания непринужденно зашумели, поднимаясь с мест и разминая затекшие ноги. Заскрипели кресла, освобождаемые от тяжести тел и передвигаемые на свои прежние места. Открылась дверь, и все направились в свои отделы, оглашая институтский коридор оживленными комментариями недавнего совещания, приказа министра и прочими разговорами — как рабочими, так и праздными. Когда в кабинете никого, кроме самого Бубрынёва и приглашенных уже не осталось, он кокетливо обратился к секретарше, которая складывала ноутбук, готовясь запереть его в сейф:

— Вероника Никаноровна, проветрите, пожалуйста, помещение и приготовьте нам сего-того перекусить. А мы сейчас...

Бубрынёв отворил небольшую дверь в стене позади его рабочего кресла с левой стороны кабинета и жестом пригласил войти Чаплию и Калинича. За дверью оказалось небольшое помещение — курительная комната, как догадался Калинич, а за нею — комфортабельный туалет.

— Пойдем, мужички. Надо после совещания по сса-а-а-дику пройтись! — по-панибратски предложил Бубрынёв и нарочито громко расхохотался.

Его совершенно не волновало то, что все это слышит Вероника Никаноровна. Чаплия поддержал шефа развязным смехом, а Калинича от такого хамства основательно покоробило.

Тщательно вымыв руки и высушив под мощной струей горячего воздуха электросушилки, они вошли в кабинет, где на журнальном столике их уже ожидал импровизированный ужин и нераспечатанная бутылка коньяка с красивой надписью на этикетке: «Cognac CAMUS».

— Сергей Михалыч, не теряй времени, распечатывай и наливай. «Из Парижу» недавно привезли. У меня еще «Мартель» имеется. Устали ведь после напряженной работы за целый день. А я пока домой позвоню — предупрежу, что задержусь.

Чаплия взял бутылку и попытался прочесть надпись на этикетке и высказал восхищение:

— О! «Камус»!

При этом он сделал ударение на «а».

— Деревня! — упрекнул его Бубрынёв, щелкая клавишами телефонного аппарата. — Не ​​«Камус», а «Камю»?! Во французском ударение всегда на последнем слоге. К тому же «эс» в конце слова не читается. Верно, Леонид Палыч?

Калинич не успел ответить на его вопрос, так как академик заговорил в трубку:

— Зиночка, привет, дочура! У меня полминуты всего — я с работы. Совещание затягивается, так что кушайте без меня. Все, золотце мое. Целую. Извини, меня люди ждут. Извини. Пока.

Он положил трубку и отключил связь. Вошла Вероника Никаноровна с дымящимся кофейником, источающим щекочущий ноздри аромат деликатесного кофе.

— Иван Лукьяныч, я Вам еще нужна? — спросила она, поставив кофейник на подставку.

— Нет-нет, дорогая. Можете идти. Спасибо за все. А может, перекусите с нами, а? — заигрывая, спросил он.

— Нет, Иван Лукьяныч, спасибо. Меня дома ждут. С Вашего позволения я пошла, — тактично ответила Вероника Никаноровна без тени улыбки на безукоризненно чистом лице и направилась к двери.

— Спасибо. До завтра. Не забудьте захлопнуть на замок дверь приемной. Чао, бьёнда! — сказал ей вслед академик.

Бубрынёв и Чаплия уже почти опустошили бутылку дорогого «Камю» и с аппетитом уплетали сырокопченую колбасу, швейцарский сыр, буженину и бутерброды с красной икрой. Калинич сидел и наблюдал за начальством, отпив из своей рюмки не более двух глотков и скромно жуя небольшой бутербродик. Всякий раз, когда раскрасневшийся Чаплия пытался дополнить его рюмку, он накрывал ее ладонью и отодвигал в сторону.

Говорили о том, о сем, о гастролях зарубежных артистов, о компакт-дисках с последними фильмами, об опере.

— Да наш оперный театр ничуть не хуже Большого, уверяю вас, — говорил Бубрынёв, высасывая сок из дольки лимона после очередной порции коньяка. — Артисты у нас классные. Марка только, этикетка не та! Но ничего, все придет со временем. Нужны лишь средства на раскручивание наших талантов, а их-то пока что очень и очень мало. К великому сожалению. Но город наш с будущим. С хорошим будущим. Промышленный потенциал — дай Бог каждому. Наука и образование у нас вообще самого высокого уровня. Только делать деньги наше руководство пока еще не научилось. Но ничего, новый губернатор свое дело знает, уверяю вас. Молодой, энергичный, а нюх на перспективные дела у него — собачий.

— Иван Лукьяныч, а проектировщики у нас тоже на высоте, верно? — вклинился было Чаплия.

— Не перебивай! Все скажу, погоди. Так вот, губернатор теперь у нас — деловой человек. По всем статьям деловой, говорю...

«И на кой хрен они меня пригласили? Слушать их пьяные разговоры? Как долго это еще продлится? Час? Два? А может, вежливо извиниться, да и уйти, сославшись на семейные обстоятельства или на самочувствие? На что лучше?» — думал Калинич, наблюдая, как начальники поглощают остаток коньяка.

Бубрынёв достал из бара еще одну бутылку. «Мартель» — отметил про себя Калинич. «Хватит, пора улучить момент, чтобы смотаться. Пусть сами пьют, и разглагольствуют пусть сами, а мне в этой компании делать нечего, тем более сейчас, когда у них уже языки заплетаются», — подумал Калинич. И Бубрынёв словно прочел его мысли. — Что-то наш Леонид Палыч заскучал! К рюмочке почти не притрагивается, не ест ничего. Что так, Леонид Палыч, а?

«Вот он, удачный момент, чтобы улизнуть. Надо его не упустить», — подумал Калинич, а вслух сказал:

— Благодарю Вас, Иван Лукьяныч. Не могу я больше. Возраст уже не тот, здоровье оставляет желать лучшего...

— Ну, что Вы, дорогой Вы наш Леонид Палыч! Возраст у Вас еще, как говорит мой отец, почти что юный. У Вас еще впереди творческой жизни лет пятнадцать, не меньше. А здоровье — поправим. Пошлем Вас в какой-нибудь «крутой» санаторий — бесплатную путевочку организуем, врачей пригласим именитых. И будете еще не один срок у нас трудиться. А пока главное лекарство — коньячок. После натуральных французских коньяков похмелья не бывает — уж Вы мне поверьте. Кардиологи рекомендуют настоящий коньяк как лечебное средство. Вы «Мартель» пробовали? — Не приходилось как-то, — смущенно ответил Калинич.

— Вот и попробуйте! Только «Камю» допейте, пожалуйста. Не выливать ведь добро такое, — смеясь, сказал Бубрынёв, распечатывая вторую бутылку.

— Нет, нет, с меня достаточно. Сегодня я неважно себя чувствую. Не забывайте все же, что мне уже пятьдесят восемь. Пенсионный возраст стучится в дверь. Я, наверное, пойду, а вы тут сами без меня, я думаю, решите все вопросы, которые Иван Лукьяныч на этот вечер наметил, — вставая из-за стола, сказал Калинич.

— Да что Вы! Что Вы, Леонид Палыч! — Бубрынёв схватил Калинича за локоть, пытаясь усадить обратно в кресло.

— Леонид Палыч, не спешите, пожалуйста, — вмешался Чаплия. — Сейчас кофейку попьем, поговорим о том, о сем. О деле, в том числе.

Будучи не в силах устоять против натиска двух начальников, Калинич снова опустился в кресло. Но рюмку с коньяком отодвинул. Бубрынёв тут же перелил ее содержимое в свою.

— Не пропадать же добру, — смеясь, сказал он и наполнил ее из только что распечатанной бутылки. — Я все же хочу, чтоб Вы «Мартель» попробовали.

Бубрынёв и Чаплия выпили, а Калинич чуть отхлебнул и поставил рюмку.

— Так вот, — пережевывая ароматную кружалку сырокопченой колбасы, продолжил разговор Бубрынёв. — Я оставил вас обоих после совещания, чтоб обсудить актуальный вопрос.

Генеральный замолчал и положил в рот ломтик душистой ветчины. Не прекращая жевать, он посмотрел сначала на Калинича, потом на Сергея Михалыча и, сделав очередной глоток коньяка, налил всем кофе в чашки, заблаговременно приготовленные заботливой рукой Вероники Никаноровны.

— Сахар, сгущенное молоко, коньяк добавляйте сами по вкусу, — продолжил академик, дегустируя уже немного остывший, но еще не успевший потерять аромат напиток. — Сергей Михалыч, что ты можешь сказать насчет этого приказа министра?

Чаплия как будто ждал этого вопроса. Он оживился и незамедлительно высказался:

— Я давно мечтал о том, чтобы у нас велись поисковые работы. Вот только направления поиска никак не мог нащупать.

— Давно мечтал! — передразнил его академик, доливая себе в кофе солидную порцию коньяка. — Да какой ученый о такой благодати не мечтает! А нащупать актуальное, при этом нетривиальное направление, да чтоб оно еще и выход дало весомый — это особый нюх надо иметь. Не каждого Господь Бог наградил таким нюхом, не каждого... Работать, когда все ясно: и что делать, и как, и для чего — это, Михалыч, не сложно. Это уже не наука, а ремесло. Тут только руки нужны, крепкая задница да квалификация, а талант ученого тут уже не обязателен. Я вот тоже мечтал о том, чтобы у нас в институте поиск велся. И не только мечтал, но еще и действовал в этом направлении. И, как видите, не безрезультатно — убедил министра, и этот приказ тому свидетельство. Мечтал я и о том, чтобы поисковые работы вели у нас наиболее талантливые ученые. Я хотел бы, чтобы талантливый ученый, который возглавит этот поиск, не занимался бы администрированием, хозяйством, финансами, снабжением и прочей белибердой, без которой, к сожалению, никак нельзя. Этим бы занимался способный зам, чтобы руки у научного руководителя были абсолютно свободны. И зарплату ему я бы назначил в исключительном порядке такую, чтоб он ни в чем не нуждался, и жилье ему выбил бы повышенной комфортности, с личным кабинетом, компьютером, факсом и прочей техникой. Своей персональной машиной бы с ним на равных делился. И реальная возможность обеспечить это у нас уже имеется! Ваш покорный слуга сумел-таки убедить министра, хоть и нелегко это было... Ох, как нелегко!

— Вот бы меня на такое место, Иван Лукьяныч, а? — кокетливо сказал Чаплия.

— Ну-у-у, Серега! От скромности не помрешь! Тебя на такое место — ха! Не потянешь, соколик, не потянешь! Хоть голова у тебя и варит, но варево ее не того плана, что тут нужно. Не обижайся только, я это так, между нами — здесь все свои. Понял? Ты, прости за прямоту, можешь идти только по проторенной дорожке. Наука у тебя движется по-настоящему, ничего не скажу. Движется. Ты не этот, как его... не наш Галкоев. У того вся наука не то что за уши притянута, а так — из пальца высосана. Ни с чего науку делает — как купец деньги. На подножном корму выживает. Живучий, как сорняк в огороде. Но он такой энергичный, что по этой части любого из нас трижды за пояс заткнет. Он и кандидатскую досрочно защитил. Там, я помню, все было так сыро да хлипко! Но он все же пробился на защиту и защитил с блеском. С блеском не потому, что работа того стоила, а потому что смог все блестяще организовать и обставить как нельзя лучше. Все продумал до мелочей, все подготовил. Так что ему оставалось только пальчиком махнуть, и машина сама заработала. На него заработала!

Чаплия снова наполнил рюмки, и академик автоматически хильнул, не чокаясь. Сергей Михалыч последовал примеру шефа. Они взяли по ломтику лимона и принялись их жевать, громко причмокивая. Чаплия съел свой целиком, а академик только высосал сок и остаток положил на тарелку. Утершись салфеткой, он продолжил:

— Вскоре он добился разрешения аспирантов вести, а потом докторскую сумел представить. Ни на чем сделал докторскую — на какой-то статистике по чужим данным, полученным еще тридцать лет тому назад! Напхал туда современной математики, сделал какие-то выводы, дал какие-то рекомендации, каким-то одному ему ведомым способом заручился поддержкой именитых ученых — и докторская готова. Эти, с позволения сказать, выводы, конечно, яйца выеденного не стоят, но работа проделана колоссальная, наукообразие соблюдено — все в духе времени, актуальность налицо, хоть и явно за уши притянута. А вот не подкопаешься никак. Да и выгодно это всем, почитай. Что ни говори, но докторская — это и показатель для института, и спецсовет должен непременно принимать к защите докторские своих сотрудников. Иначе на кой хрен он скрючился — такой хороший? Прикроют к едрене-Фене. И руководителю «галочка» без забот и хлопот. Как подарок на юбилей. И все у него всегда в срок, все своевременно. Вот это предприимчивость! Далеко пойдет. Такой ни перед чем не остановится. Но его нельзя на поиск ставить — формально у него все окей будет, но наверху-то не дураки сидят. Все поймут. А поиск — это должно быть нечто новое, неординарное, живое. Тут у руля настоящий ученый нужен! Со всеми его достоинствами и недостатками! Тут как раз тот редкий случай, когда достоинства мы обязаны поддержать, а недостатки всеми возможными и невозможными методами нейтрализовать, подстраховать, исключить. Игнорировать, наконец. Леонид Палыч, я сумел объяснить Вам главную идею?

Калинич спокойно ответил:

— Что же здесь объяснять? Тут все само собой разумеется. Такие и только такие ученые должны везде стоять у руля в любом уважающем себя НИИ или университете. Каждый должен заниматься своим: ученые — наукой, администраторы управлением, ремесленники исполнением своих заданий. И каждый незаменим на своем месте. Тут не должно быть главных или второстепенных — все вместе должны образовывать единый конгломерат, как в футбольной команде. Кто там важнее — форвард, защитник или голкипер? Каждый выполняет возложенные на него функции. Если один из них не справляется, команда неизбежно будет проигрывать. А если, скажем, центр-форварда заставить исполнять обязанности защитника или вратаря, то он не будет ни тем, ни другим, и команда неизбежно проиграет. Тот же принцип работает и в науке. Эту точку зрения я уже не раз публично высказывал. Так что же, простите, нового Вы нам, Иван Лукьяныч, только что рассказали?

Бубрынёв ожидал такого ответа и был во всеоружии. Его жгучие, агрессивно черные люциферовские глаза сверкнули, словно две фотовспышки, и он темпераментно заговорил:

— Нового — ничего. Но если бы все всегда было так, как мы с вами думаем, то мы жили бы в идеальном обществе, что невозможно априори. Не будем говорить, почему — пусть этим занимаются философы. Но поисковый отдел или секции в разных отделах — это особ-статья. Тут или так, как мы с вами думаем, или вообще никак. Верно? И результаты при этом могут быть, а могут и не быть. Я имею в виду положительные, конечно же. Тут бабушка надвое сказала. Но чтобы они были, мы должны все организовать так, как я говорил, и как это ранее не раз публично высказывали Вы, Леонид Палыч.

Академик налил в свой фужер газированной воды и залпом осушил его. Чаплия курил, откинувшись на спинку мягкого кресла, не решаясь перебить шефа ни единым словом. Он был сосредоточен на ходе беседы, которую, как ему представлялось, академик вел исключительно мастерски. Роль наблюдателя его вполне устраивала, но Бубрынёв внезапно лишил его этого статуса прямым вопросом:

— Сергей, как ты думаешь, нужно создавать поисковый отдел или поисковые секторы при каждом перспективном отделе?

Но у Чаплии ответ был готов заранее, поэтому он ответил незамедлительно:

— Как заведующий отделом, я бы хотел иметь поисковый сектор внутри своего отдела. Но, мысля в масштабах института, мне кажется, что более рационально иметь общий поисковый отдел, внутри которого можно предусмотреть секторы по разным направлениям поиска. И возглавить этот отдел может только один из всех наших ученых — это Леонид Палыч!

— Вот! Вот! — подхватил его предложение академик. — Только Леонид Палыч! Иначе на эту должность непременно пробьется Галкоев, который использует это кресло на свой лад. И мы ничего не сможем сделать — он применит всю свою энергию для достижения собственных меркантильных целей. И, чтобы ему хоть как-то противостоять, придется сосредоточиться только на борьбе с этим... ну... как бы его назвать, чтоб и не оскорбить заочно, и охарактеризовать как он того заслуживает... — Бубрынёв обратил взгляд на Калинича и завертел рукой, подыскивая нужное слово.

— Карьеристом, — подсказал Чаплия.

— Вот-вот, карьеристом, — закончил Бубрынёв, недовольный тем, что это сказал Чаплия, а не Леонид Палыч, как рассчитывал академик.

Калинич молча и хладнокровно посматривал поочередно то на Бубрынёва, то на Чаплию. Переглядываясь, они оба молчали в ожидании реакции Леонида Палыча. Но Калинич не реагировал никак. «Интересно, как они дальше повернут дело?» — подумал он и посмотрел на часы, чтобы ускорить ход событий. И это сработало. Академик снова заговорил:

— Так вот, Галкоев достойного результата не даст. Только атрибутику себе нарабатывать будет. Он поглотит всю нашу энергию, так как мы ничего больше не сможем делать, если будем ему противодействовать. Результат может дать только Леонид Палыч. Леонид Палыч, а что же Вы молчите?

Калинич смущенно улыбнулся и ответил только пожатием плеч. Он заметил, что под столом академик легонько толкнул Чаплию коленом, и тот незамедлительно вклинился в беседу:

— Мое дело, конечно, сторона. Это компетенция Ивана Лукьяныча. Но мне кажется, что если организовывать поисковый отдел, то только под руководством Леонида Палыча. А если создавать сектор при нашем отделе, то тоже только на тех условиях, чтобы им руководил Леонид Палыч. Ни с кем другим я по этой части работать не хотел бы. Но тогда львиную долю всех денег, отпущенных на поиск, пришлось бы выделить для этого сектора.

— Лично я мог бы принять оба варианта. Дело только за уважаемым Леонидом Палычем. Леонид Палыч, что Вы предпочли бы — возглавить поисковый отдел или крупный поисковый сектор в своем родном отделе?

Калинич ответил без обиняков:

— Я не хотел бы ни того, ни другого. Что лучше создавать — отдел или секторы, вы уж решайте сами, как решали прежде. Меня устраивает и мое нынешнее положение. Я человек без особых претензий, привык довольствоваться малым. И мне уже давно безразлично, кто кем будет командовать, кто какие титулы получит и тому подобное. Дайте мне спокойно доработать до пенсии и больше ничего.

— Что за позиция, Леонид Палыч? — деланно удивился Бубрынёв. — Вы же всегда были поборником разума, справедливости и целесообразности! Вы всегда выступали за энтузиазм, боролись против формализма и карьеризма в науке! Всегда, сколько я Вас помню, Вы искали себе достойного применения, горели в науке! И вот на вашей улице наступает наконец-то праздник, а Вы так пассивно его воспринимаете. Это непоследовательно с Вашей стороны. Не можете же Вы отказаться от долга ученого перед обществом!

От этих слов Калинич преисполнился отвращения и брезгливости и выпалил в лицо академику:

— Уважаемый Иван Лукьяныч! Давайте сразу расставим все по местам, чтобы впредь никогда к этому не возвращаться. А то у нас с вами получается, как в той бесконечной сказке в стихах: «у попа была собака». Да, раньше я горел, искал приложения своим знаниям, опыту, умению вести научные исследования и изыскания. Горел, искал, но тщетно. Вот и сгорел дотла, притом давно уже, потому что не смог их найти. Всякие там галкоевы и им подобные рвали буквально все из рук, вышибали почву из-под ног! А моих данных, моего научного потенциала никто из начальства тогда не замечал. Галкоевы были нужнее, выгоднее. У них всегда и все было в ажуре. Наука как таковая никому не была нужна, все только и смотрели, где бы побольше урвать под видом этой самой науки. За всю свою трудовую жизнь я устал, вернее, надорвался от бесполезной борьбы. Она, как вы только что очень образно высказались, поглотила всю мою энергию. Ни должности, ни степени, ни звания, ни деньги для меня давно уже не престижны. Кстати, знания тоже. Всему свое время — дорого яичко ко Дню Христову. От былого потенциала у меня сейчас, как поет исключительно мной уважаемый Саша Розенбаум, «остались только выправка да честь». Так вот, моя честь — это единственное, за что я пока еще в состоянии бороться. На этом все, господа. Теперь вам, я надеюсь, моя позиция предельно ясна.

Калинич сделал попытку встать, но Иван Лукьяныч снова усадил его в кресло.

— Да погодите вы, Леонид Палыч, не гневитесь, ради Бога. Не будьте упрямы, Христа ради, — сказал он непринужденно. — Разве можно так категорично разговаривать? Это не разговор, дорогой коллега. Вы возражайте, спорьте, выдвигайте свои конкретные требования, но не отвергайте все так огульно и категорично. Не по-мужски это! Вы спорьте, спорьте, Леонид Палыч! Можете матюкнуться в мой адрес, я не обижусь. По делу ведь. Мы же с вами жизненные вопросы решаем, а не в бирюльки играем. Речь не о нас с Вами, а об институте и о науке в нашем государстве! Давайте к этому вопросу подойдем философски. Обществу нужны всякие личности, галкоевы тоже. Такие могут быстро организовать необходимые структуры, что в определенное время исключительно ценно. Всякому овощу свое время. Ваше время настало именно сейчас!

— Да что Вы меня удерживаете, Иван Лукьяныч?! И с каких это пор Вы стали так печься о науке, институте и государстве? Как давно Вы начали ценить меня как ученого? До сих пор Вы отдавали предпочтение таким, как этот Ваш Галкоев, не так ли, а? — спросил Калинич с сарказмом.

Академик наигранно расхохотался и снова блеснул мефистофельскими глазами. Он не спеша достал сигарету, закурил, несколько раз пыхнул голубым дымом и положил ее на край пепельницы. Потом еще немного похохотал, снова посмотрел на Калинича, взял бутылку и налил коньяка себе и Чаплию. Рюмка Леонида Палыча стояла наполненная до краев с прошлого раза. Бубрынёв поднял рюмку и посмотрел на Калинича.

— Хочу выпить за Вас, дорогой Леонид Палыч. За Ваше здоровье, благополучие, удачу и успехи на научном и прочих поприщах! — произнес академик и, чокнувшись с Чаплием и стоящей на столе рюмкой Калинича, выпил все до капли единым духом.

«Тянет время, стервец, чтобы собраться с мыслями и обдумать, как меня здесь нагнуть. Ну, нет уж, хрен ему в кошелек, — подумал Калинич. — Скандалить не хочется, но смотаться все же нужно, и как можно скорее.»

Чаплия принялся чистить апельсин, а Бубрынёв вспомнил о сигарете, лежащей на краю пепельницы, и опять пыхнул дымом. Наконец, он снова заговорил:

— Ну что Вы, Леонид Палыч, такой едкий? Как щелочь! Спуститесь Вы, наконец, с небес на нашу грешную землю! Да, каюсь, грешен. Прежде всего, хочу Вас уверить, что о государственных делах, о науке и об институте я пекся всегда как только мог. Насколько позволяла обстановка. Да, до сих пор у нас процветали такие, как Галкоев. Таково было время. Нынче настали новые времена. Теперь ситуация предстает в ином ракурсе. От институтов, университетов, конструкторских бюро и предприятий государство и сама жизнь все настоятельнее требуют реального выхода. Иначе ведь государство перестанет существовать. Всюду жесткая конкуренция. Теперь на передний план выходят такие люди, как Вы. Так было всегда. В разные периоды в авангарде были разные категории людей. Как видно, для этого их Бог и сотворил. Я, как, впрочем, и Вы, до войны не жил. Но от родителей я знаю, что тогда тоже процветали не лучшие по нашим меркам люди, а те, кто умел хорошо прикрываться партийно-патриотическими фразами и демонстрировать свою идейность и преданность делу партии. Больше ни на что они способны не были, но все ведущие посты занимали преимущественно они. А талантливых ученых, инженеров, деятелей литературы, военных специалистов и прочий квалифицированный народ, чтобы они не указали им надлежащее место, упрятали в тюрьмы и лагеря, выгнали за границу или просто уничтожили. Но началась война, и эти «ведущие» люди, что называется, обкакались. Нужно было воевать — громить врага. Но пламенными, патриотическими, идеологически правильными речами и директивами стрелять не будешь. А враг жесток, не пощадит и этих самых — идейных руководителей! Тогда вспомнили о тех, кого по совести ценили повыше себя, так сказать. Кого из тюрем повыпускали, кого на высшие руководящие да командные посты из низов по достоинству выдвинули. Вот и пошла работа на победу. И на передовые позиции вышли такие, как маршал Жуков, авиаконструктор Яковлев, академики Королев и Капица и многие другие. Сами знаете эти имена. А окончилась война, и снова вверх полезли те, кто лучше локтями работать умел да по трупам шагать не стеснялся. Вот и всплыли эти самые галкоевы в соответствующей обстановке. Но теперь их время проходит — с ними денег институт и государство не заработают, а сейчас «без денег жизнь плохая, не годится никуда». Вы только представьте себе на мгновение наше с Вами сотрудничество — Ваши талант, знания и опыт плюс наши связи, вес и средства! Да Вас еще при жизни в бронзе отольют и на пьедесталы воздвигнут! Вашим именем назовут самые мощные в мире университеты и улицы в самых известных городах планеты! Под Вашим именем будут бороздить океаны самые комфортабельные лайнеры, и ракеты устремятся к далеким мирам! Вы будете ездить в шикарных «мерседесах» и жить на дорогих виллах! Вас будут во всем мире встречать и провожать с оркестром, парадом и почетным караулом! И мы ускорим этот процесс во много крат! Леонид Палыч, мы нужны друг другу, потому что один без другого не можем. Давайте сотрудничать! Предлагайте свои условия! Ну же!

Калинич с презрением посмотрел в глаза академика и нехотя буркнул:

— Не знаю, как вы без меня, а вот я без вас прекрасно обойдусь.

— Леонид Палыч, пожалуйста, не принимайте поспешных решений, — вмешался Чаплия. — Впереди еще есть время. Подумайте, взвесьте все как следует.

Вслед за ним снова заговорил Бубрынёв:

— Сережа верно говорит, дорогой Леонид Палыч. Подумайте хорошенько. Все равно Вы в одиночку ничего не сможете. А мы имеем связи во многих сферах общества, будем Вам исключительно полезны. А не мы, так все равно Вам не обойтись без таких же. Структура нашего общества устроена везде одинаково. Как уж действовать с неизвестными личностями, от которых Вы не знаете, чего можно ожидать, так лучше сотрудничайте с нами. По крайней мере, мы для Вас предсказуемы в большей степени. Мы Вас знаем, ценим по достоинству и, видит Бог, искренне уважаем. Здесь уместно вспомнить, что своя рубашка ближе к телу. Кстати, Вы можете не опасаться — мы готовы дать письменное обещание не претендовать на соавторство в ваших работах. Нас устроит, даже если Вы просто останетесь в институте. Пусть Ваши работы числятся за вами без никаких соавторов, но как за сотрудником нашего НИИ!

Ни слова не говоря, Калинич решительно и резко встал. Ни Бубрынёв, ни Чаплия больше его не удерживали. Калинич решительным шагом направился к выходу. Остановившись у самой двери, он обернулся и, преисполненный чувства собственного достоинства, сказал, чуть наклонив голову:

— Всего доброго, господа начальники. Честь — имею!

Когда тяжелая филенчатая дверь мягко и плотно затворилась за спиной Калинича, Бубрынёв, взмокший и раскрасневшийся от гнева и коньяка, в припадке бешенства пухлым волосатым кулаком стукнул, что было силы, по краю стола и в сердцах выкрикнул:

— Кретин! Непрошибаемый!

Чаплия, не проронив ни слова, разлил по рюмкам остаток коньяка, и они, не сговариваясь и не чокаясь, залпом выпили все до дна.