Эти Милые Создания
Эти Милые Создания
Доктор Годфри сидел в комнате ожидания отделения акушерства–гинекологии, транслируемый ситком, к которому он до сих пор питал отвращение, заглушался криками истощенной молодой женщиной на третьем триместре, громким голосом излагавшей подробные детали своих сексуальных похождений, так часто заканчивающихся оглашением решения суда в дневных новостях. Рядом с ней примостилась болезненно тучная подруга или родственница, кивавшая и хмыкавшая в такт ее разговору, словно слушала проповедь на церковной скамье. По другую ее руку сидел худой мужчина, старше ее по возрасту, в униформе шерифа, с носом, длина которого не только определяла направление при ходьбе, но и заставляла сутулиться. Его рука обнимала беременную девушку. Годфри листал одиноко лежащий журнал «Sport Illustrated», который подкинули, дабы уменьшить шансы будущих отцов на преждевременное бегство.
– И я сказала «Мам», я сказала «Мам», просто передай ему, чтобы эта мерзкая сучья свинья и все, что она провоняла, исчезли за эти выходные, или он никогда не притронется к ним снова.
– Мм–хммм... Мм–хмм...
Несмотря на очевидное гендерное право собственности относительно выигрыша в этом вопросе, Нос весьма неактивно принимал участие в разворачивающейся драме; вместо этого его глаза остановились на Годфри, которому он послал уже несколько острых, как кинжал, взглядов, чтобы считать их совпадением; было ли это из-за какого-то правонарушения, о котором Годфри не знал, или же это был просто театр военных действий, развертываемых против другого альфа-самца с дорогими запонками и начищенными ботинками, часто вызывающими раздражение у работяг, – трудно сказать.
Годфри занялся умственными упражнениями. В молодости он прочитал руководство, изменившее курс его жизни: Первый шаг к свободе – уважать права других. Это сделало его чем-то вроде уродца в семье Годфри; идея, что любая и каждая душа, с которой ты делишь планету, не важно насколько она отлична или ужаснее тебя, достойна эмпатии и уважения при любых обстоятельствах. Итак, упражнение заключалось в том, чтобы продолжать сидеть тут с журналом, вызывающим раздражение, и пытаться найти капельку великодушия по отношению к этим конкретным человеческим сегментам, вместо того, чтобы сбежать обратно в машину, где он сможет глотнуть из фляжки. Что отличало упражнение от наказания, являлось вопросом степени, а не намерения.
Внезапно раздался звук, будто стреляют из пистолета, и голова Годфри встревоженно дернулась. Но опасности не было, никакой опасности не было для его дочери, и происхождение шума стало тут же ясно, как только тучная девушка соскользнула на пол: одна из ножек стула подломилась, не выдержав ее веса.
Она ошеломленно распласталась на спине, походя на перевернутую черепаху, вырезанную из масла, пока ее подруга хихикала в телефонную трубку:
– Ох, ты ж мать твою! – сказала ее подруга. – Угадай, чей жирный зад сломал кресло!
Годфри отложил журнал и поднялся. Он подошел к упавшей девушке и протянул ей руку.
– Вы в порядке? – поинтересовался он. – Вы в порядке, дорогая?
Позже, проезжая мост, он спросил Лету, не хочет ли она заехать на ланч в клуб.
– Уверен, что у тебя есть время? – спросила она.
Времени не было. Но он кивнул.
– У нее есть радужная оболочка, – сказала она.
Он не знал, что она имеет в виду. А затем догадался и в ту же минуту ощутил моментальную потерянность, как если бы слова еще не изобретены, но вот-вот будут.
– Интересно, какого цвета у нее глаза? – спросила она. – Мне нужно немного свежего воздуха, ладно?
Он не возражал против свежего воздуха, и она приоткрыла окно; ее челка танце– вала на ветру.
* * *
Вверх по реке от моста Оливия облокотилась на капот своего пикапа, куря сигарету в тени Дракона. Это была местная скульптура из кислородных шлангов и арматуры в виде головы змеи. Она стояла между зданием завода и воздухонагревателями Замка Годфри и была высотой примерно в тридцать футов . Автор скульптуры оставался загадкой; фигура начала появляться примерно в 1991, следом за неудачной попыткой переплавки конвертера Бессемера на металлолом, при которой погиб один рабочий и полдюжины получили травмы. Опасаясь, что это дело рук какого-то злобного культа, окружное полицейское управление уничтожило статую, но лишь для того, чтобы вскоре ее место заняла другая – с теми же пропорциями. Этот процесс повторялся несколько раз, прежде чем стал неотъемлемой частью пейзажа, как порнографические граффити или куча лома от старых электроприборов или остатки мебели, сброшенные местными подростками с моста.
Солнце вспыхнула на воде, от чего Оливия вздрогнула, и сигарета выпала из ее губ. Она раздавила ее носком туфли и, балансируя на каблуках, двинулась к заводу. Прошло несколько минут. В помещении дул ветер, и в восходящем потоке, сложив крылья, парил ястреб, похожий на катающегося на бревне ребенка. Затем с громким скрипом распахнулась старая дверь, Оливия, спотыкаясь, вошла, прижалась к стене, и ее вырвало темной, клееобразной жижей. Перестав блевать, она облегченно опустилась на землю и прилегла на спину. Она выудила телефон из костюма и набрала номер. Примерно через минуту ее соединили с нужным человеком.
– Шериф Сворн, Оливия Годфри... Да, да, и ваши... Я хотела бы узнать, вас не затруднит попросить ваших людей понаблюдать, нет ли какой-то необычной активности рядом с заводом... Точно... Вполне, спасибо.
Она опустила руку, окунула палец в лужу жижи и поднесла его к губам.
* * *
На школьной парковке Питер показывал Шелли карточный фокус, когда подошел Роман и сказал, что лучше бы он его не продолжал. Питер с любопытством взглянул на него и показал Шелли карту Повешенного человека. Она потрясла своей головой, и он убрал карту в колоду.
– Трусики фюрера в корзине, – произнес Роман. – Я заеду к тебе утром.
Питер вынул карту Проповедника. Она снова покачала головой, и карта вернулась на свое место.
– Чего она так боится? – спросил Питер.
– Что что-нибудь выскользнет из ее когтей, – ответил Роман.
Питер кивнул. Затем его нос сморщился и, согнувшись пополам, он чихнул, – карта вылетела и упала на землю у ног Шелли рисунком вверх. Колесо фортуны. Шелли заулыбалась.
– Черт, хотел бы я быть таким крутым, чтобы знать магические фокусы, – сказал Роман.
Он отвез Шелли домой. На подъездной дорожке был припаркован фургон, принадлежащий Институту. Когда Шелли увидела его, она захлопала в ладоши и выпрыгнула из тележки, которая после этого начала раскачиваться из стороны в сторону. Она приземлилась со звуком «вуум», прокатившимся по траве, подбежала к двери и резко остановилась, чтобы не снести ее с петель. Сдерживаясь, она попыталась правильно повернуть ручку, как полагается дамам. Но была избавлена от усилий, поскольку в этот момент дверь открылась, и ее мама вышла наружу.
– Дорогая, – сказала она, – у тебя посетитель.
В поле зрения появился Доктор Прайс. – Привет, Светлячок.
Шелли обняла его и подняла в воздух, приложив все силы, дабы сдержаться и не начать радостно кружиться с ним на месте.
– Поставь его, милая, – попросила Оливия.
Шелли вернула доктора Прайса на землю. Он снисходительно улыбнулся.
– Не хочет ли моя самая дорогая девочка присоединиться к моей прогулке?
Она быстро закивала головой, как ребенок, воодушевленный перспективой но– вой игрушки.
– Здравствуй, Роман, – поздоровался доктор Прайс.
– Привет, – ответил Роман, проходя мимо. Между ними с Прайсом никогда не было ничего, кроме установившихся поверхностных светских отношений. Доктор попадал в одну из тех редких категорий людей, которые пугали даже Романа.
– Планы на вечер? – спросила Оливия.
– Nein, – отозвался Роман, резко отсалютовав нацистское приветствие рукой, и вошел в дом.
Доктор Прайс взял Шелли под руку, и они двинулись вокруг дома к трассе, через посадки деревьев. Она оставляла прямоугольные отпечатки на земле, и опавшие листья прилипали к ее ногам. В сумеречном свете, пробивающемся через деревья, он заметил кончик дождевого червя, торчащего из почвы. Наклонившись, он подцепил его и вытянул на поверхность, подставляя грязное и извивающееся существо свету.
– Это может вызывать сомнения, – начал он, – но есть ли другие животные, которые играли бы столь важную роль в истории мира, как эти милые создания?
Они рассматривали его несколько секунд, прежде чем он нежно вернул его назад. Они пошли дальше.
– Хочешь узнать секрет, Светлячок? – поинтересовался Прайс.
Она посмотрела на него. Неужели такое нужно спрашивать?
– По каким-то причудам бытия, я родился, полностью осознавая себя, – произнес он.
– Можешь представить что-нибудь ужаснее? Как будто ты просыпаешься и ощущаешь ужас, не понимая, где ты, и вместе с тем видишь самый страшный ночной кошмар наяву. И, словно этого недостаточно, я родился на двенадцать недель раньше. Не было никакого хлопка по заднице с последующим вручением меня в любящие руки, нет – я попал на милость искусственной нелюбящей утробы. Мои первые недели в статусе разумного существа протекали в абсолютной изоляции. Но я никогда не соглашался с этим высказыванием. Среди прочего, мне повезло не развить боязнь агорафобии; микрокосм отражает макрокосм, от частиц атома к далеким просторам вселенной, занимающей тридцать в десятой степени площади космоса, все было в пределах разумного: небесный свод, зажатый между противоположными сторонами стекла. И в этом тихом одиночестве, полном трепета и ужаса – я узрел. Судьба – не более чем выполнение потенциальных возможностей, скрытых внутри нас. Кора человеческого головного мозга это один лист, содержащий больше нейронов, чем звезд в известной нам вселенной, скомканный до размеров, способных вместиться в емкость объемом с кварту; в одном человеке столько потенциальной энергии, что при высвобождении она могла бы сравниться с силой тридцати водородных бомб. Судьба – ничто, чтобы на нее уповать! И тогда я увидел свою собственную судьбу. И я приложил всю силу воли, чтобы выбраться из инкубатора, – поскольку работа всей моей жизни вспыхнула передо мной, как какая-нибудь прекрасная и одинокая звезда в ночном небе, и нельзя было терять ни минуты.
На их пути оказалось сломленное в четырех футах от земли дерево. Шелли при– подняла его над своей головой, чтобы они могли пройти под ним, и бросила его позади.
– Догадываюсь, – продолжил Прайс, – что у тебя с дядей установилось некое доверие.
Она напряглась в ожидании порицания, но он спокойно положил свою руку на ее.
– Я не ругаю тебя. Я не Оливия. Но есть нечто, что я должен сделать, нечто очень важное и, по необходимости, крайне секретное. Ты когда-нибудь показывала свои стихи маме?
Она тревожно посмотрела на него.
– Да-да. Нет ничего плохого в секретах. Знаешь, алхимики верили, что творческая работа – это вид жизни, полностью независимый от его создателя, расположенный одновременно в мирах психики и материи, и ни в одном из них. Они называли это тонким телом. Можешь представить что-нибудь более красивое и ценное? Все творческое выражение, обратное эвхаристики: создание духовного тела! Можешь представить, чего бы ты не сделала, чтобы защитить столь хрупкое творение? Потому нет ничего постыдного в тайнах. Ты не сделала ничего плохого, но, Светлячок, я должен попросить тебя о личном одолжении: не рассказывай никому, о чем я тебе говорил. Никому. Уроборос слишком важен и ценен. Просто... поверь мне, так будет лучше.
Глаза Шелли встретились с его, и она серьезно кивнула.
– Я в долгу перед моей красавицей, – сказал он, – и буду еще больше, если она мне улыбнется.
Она захихикала.
– Полагаю нам пора возвращаться. Никогда не знаешь, на что можно наткнуться в лесу в наши дни. И не думаю, что это подходящее место для наслаждения тыквенным пирогом.
Она оживленно закивала. Они повернули назад, и низко висящая ветка застряла в ее волосах.
– О, милая, – сказал он и остановился у большого камня, нежно убирая и отбрасывая сухую ветку подальше к деревьям.
– Я так тобой горжусь, – произнес он. – И есть за что. Пришло твое время в инкубаторе.
Ее щеки слабо вспыхнули, как свет за облаками.
* * *
Дестини встала у раковины, открыла банку и, повозившись там пальцами, выудила червя и поднесла его под текущую из крана воду. Струя окрасилась в мутный сине-красный цвет, а худое до этого создание, стало сладострастно пышным.
– Вниз по трубе, – сказала она и, откинув голову назад, проглотила его целиком. Она присела и кивнула Питеру. На кухонном столе лежало два кожаных ремня. Питер обмотал одним ремнем ее живот и руки и крепко завязал. Она скрестила лодыжки, и он привязал их к креслу вторым ремнем.
– Твои ноги боятся щекотки? – спросил Питер.
– Это будет последнее, что ты сделаешь на этой Земле, – ответила она. – Не отходи далеко. Меня может начать качать.
Питер встал позади, держа ее за плечи. Неожиданно она втянула в себя воздух, словно при резкой боли в животе.
– Поспеши, – вздрогнула она. – Он быстро движется.
Сразу после этих слов ее голова дернулась вперед, и оба ремня туго натянулись, застав врасплох Питера, в результате чего он потерял хватку; он едва успел поймать спинку стула, прежде чем она начала падать вперед. Дыхание девушки стало хриплым и неустойчивым, она дернулась назад, хлестнув волосами Питера по лицу; ее спина выгнулась дугой, а тело стало жестким, конечности напряглись, она болезненно выдохнула через нос и стала ожесточенно дергаться в разные стороны; стул качался и трясся в руках Питера. Затем она обмякла, выдох, вырвавшись из ее носа, прокатился по комнате. Ее волосы упали на лицо, и все, что он мог видеть, были ее губы со свисающей нитью слюны.
Через мгновение Питер спросил:
– Ты можешь говорить?
– Да. – Голос ее был хрупок и прозрачен, словно крылья мертвого насекомого.
– Что ты можешь мне рассказать?
– Я ненавидела ириски. Я была аккуратной, и мне нравилось шить. Больше всего в жизни я боялась плавать там, где не видно дна, но однажды просто перестала бояться. Я собиралась сделать минет Скотту Бьюфорду на его день рождение, но потом струсила. Родители всегда любили меня больше, чем сестру. Я надеялась, что они с этим разберутся.
– Что ты можешь рассказать о своей смерти? – спросил Питер более конкретно.
– Я приехала в Хемлок Гроув по приглашению. Было темно, и я никого не видела вокруг, но я подумала, что так и надо. Я припарковалась поодаль и отошла назад, как было сказано. Но я еще не боялась. Я замечталась. А затем он медленно подошел ко мне. Как друг. Я разглядела, что это была собака, но не похожая на других собак. Он был таким большим. Таким большим и таким черным. Он подошел ко мне, и я подвинулась, протянула руку погладить его, потому что мне всегда нравились собаки. Вблизи я увидела, каким высоким он был, его голова на том же уровне, что и моя. И такой тощий, это ранило мое сердце. Худой, но все же сильный. У некоторых животных можно просто чувствовать эту ауру силы вокруг них. Но я не боялась. Я любила собак. Я потянулась погладить его щеку, и тогда увидела его глаза. Ужасные желтые глаза.
– Что за приглашение? – спросил Питер. – Где ты была?
Дестини вздрогнула. Она взглянула на Питера глазами, смотрящими далеко сквозь него.
– Он так посмотрел на меня этими глазами, – сказала она. – Так же беспомощно смотрят собаки, когда не могут сказать, что им нужно.
Сразу после слов Дестини рыгнула раз, затем еще дважды, ее голова упала вниз, и червь выскользнул изо рта и упал на пол. Она посмотрела на Питера.
– Помоги встать.
* * *
После уборки Дестини схватила Питера за плечо и задержала у двери.
– Еще кое-что, – произнесла она. – Как много ты знаешь об этом месте, Хемлок Гроув?
– Это просто место, – сказал он, стараясь выглядеть до смерти уставшим.
– Можешь сколько угодно изображать мистера Плевать-на-все, но я видела твои заплаканные глаза, когда Николай сказал, что коммунальщиком был Кожаное Лицо.
– Что мне нужно знать? – спросил Питер.
– Тебе нужно быть осторожным с Романом Годфри и его матерью, – ответила она.
– У маленького принца нет зубов, – сказал Питер. – А королева всего лишь актриса. Под ее маской кроется только скука.
– Это у него пока нет зубов. Но своим Третьим Глазом я вижу проблемы с чакрой Анахата, – у него проблемы с линией судьбы и линией жизни. Ему предстоит сделать труднейший выбор, и когда это произойдет, большие неприятности ждут тех, кто окажется рядом. И следи за актрисой, упырь она или нет. Неизвестно, сколько масок в запасе у этой сумасшедшей суки.
Питер кивнул. Она ослабила хватку.
– С ними нельзя делать ошибок, – сказала она. – Однажды я влюбилась в упыря. Когда-нибудь, когда я достаточно напьюсь, я расскажу тебе об этом. Но, пожалуйста, запомни мои слова: Никогда не забывай, кто он такой. Особенно, если он сам забыл.
– Ладно, – нетерпеливо произнес Питер. Нет в мире такого бальзама, который может исцелить сомнения.
Он остановился.
– Что ты думаешь об ангелах? – спросил он.
– Ангелы – посланники, помогающие нам понимать Бога, – ответила Дестини. Она заглянула ему в глаза. – Почему ты спрашиваешь меня про ангелов?
– Есть одна девочка в школе.
– И что у тебя общего с чокнутыми девчонками?
У него не было на это ответа. Но хотелось, чтобы был.