Ангел
Ангел
Девственница положила аппликатор на полку, сполоснула руки и села на край ванны, ожидая. Не ответа; ответ она знала. Тест был для них, для доказательства, в котором, как она знала, они нуждаются. Или, по крайней мере, для определенной степени доказательства, чтобы быть уверенной, что разговор начнется.
Свяжитесь с вашим доктором, если получили неожиданный результат, говорилось на коробке. Это было одним способом все уладить.
Девственница посмотрела в окошко аппликатора. Она не боялась, а тем более, когда вспомнила, как светился нимб над его головой, сияющий не просто золотом, но всеми цветами мерцающего света. Она поднялась, глубоко вдохнула, надув живот, и, задержав дыхание, погладила руками сверхъестественную округлость, оставшиеся угли его идеального света внутри нее.
* * *
Оливия Годфри встретилась с Доктором Норманом Годфри в баре отеля Пенроуз в следующий полдень. Оливия была отталкивающе красивой женщиной неопределенного возраста. Она носила белый брючный костюм, с равнодушием Старого Света, что День Труда прошел уже неделю назад, с головным платком обрамляющим черные волосы и солнцезащитные очки «Джеки О». Она потягивала мартини. Доктор Годфри, статный человек среднего возраста с преждевременно седеющими волосами и бородой, и глазами, при обычных обстоятельствах блестевших великодушием: это было результатом сочетания черт его характера – глубочайшей доброты и практически полного отсутствия смирения. Но сейчас обстоятельства не были обычными, и его зрачки выражали целеустремленность, зеленые глаза Годфри стреляли вокруг, как при замедленной съемке. Когда он прибыл, она поставила ему скотч на барную стойку, что было им проигнорировано.
– Что ты за это хочешь? – спросил он.
– Хотя бы «Спасибо, Оливия», – сказала она своим аккуратным британским акцентом с крупицами континентального. В свое время она была актрисой в каких-то лицеях, и даже в момент крайней импровизации ее слова окутывало кольцо былого мастерства.
Он ровно посмотрел на нее. Ее самообладание было впечатляющим.
– Не думай, отвечай. Была ли ты или этот ходячий комплекс Бога как-то причастны?
– Ради всего святого, Норман, тебе на самом деле нужно быть чуть более конкретнее, – ответила она.
– Лита беременна, – промолвил он.
– О, – Ее губы вытянулись в идеальную форму этого звука. – Что ж, думаю, ты понимаешь, что я физически не способна на такое, а Йоханн, мы оба прекрасно знаем – его... наклонности несколько другого толка.
– Я тут, блядь, не шутки шучу, – выпалил он. Бармен оглянулся на них.
– Сбавь тон, – сказала она. – Сядь. – Она указала на стул рядом с ней. Давай, Давай.
Он сел: – Оставь сейчас же этот покровительственный тон, – сказал он.
– Что ж, ты должен признать – это довольно удивительное обвинение.
– Мы не разбираем степень обвинения. Прямо сейчас это просто вопрос, и ты дашь мне на него прямой ответ.
– Нет, Норман, я к этому не причастна, – сказала она. – Ни, как я знаю, доктор Прайс, и откровенно, то, что ты сейчас спрашиваешь, выходило бы за рамки возмутительности, если бы было хоть на йоту менее мистическим.
Он наклонил свой стакан сначала в одну сторону, затем в другую, глядя как ликер доходит до каждого из краев.
Ее тон снова став деликатным: – Тебе не приходило в голову, что, возможно... она не особо жаждет делиться со своим отцом спецификой обстоятельств зачатия?
Он поставил стакан, постучал по нему пальцем и горько усмехнулся. – Не желает? Нет. Такого нет, – сказал он.
Она взглянула на него.
– Она говорит, что все еще девственница, – сказал Годфри.
Она молчала. Он ответил на ее молчание.
– Она говорит, – продолжил Годфри, – это был ангел.
Она молчала.
– Она говорит, он посетил ее летом, и она не говорила ничего до сих пор, потому что не хотела, чтобы мы не приняли все в искаженном виде – это ее слова, – но она почувствовала, пришло время когда ей понадобилась наша помощь с... ребенком. И она взяла тест на беременность, так что ее положение точно не галлюцинации.
– У нее есть парень? – спросила она.
– В последнее время никого.
– Она ходила в церковь?
– Когда это кто-то из нашей семьи посещал церковь, если только никто не умер?
– А каково твое... профессиональное мнение?
Он взглянул на нее. Действительно ли она спросила.
– Изнасилование – сказал он. – Она была изнасилована, и ее разум отвергает этот факт с помощью фантазии. Клинический термин для таких случаев –психогенная амнезия.
– Ты говорил с полицией?
– О чем? О своих подозрениях, что что-то произошло прошлым летом, чего она даже не подтвердит? Моя единственная надежда надеяться разговорить ее и все выяснить.
Ее брови поднялись: – Думаешь, так будет лучше?
– Попытка противопоставить ее убеждению, что ребенок, которого она носит в свои семнадцать, – есть продукт непорочного зачатия, и что в любую минуту на поверхность всплывут реальные события, после того как бесповоротное решение будет принято?
Она кивнула.
– А теперь, могу я спросить? Что могло натолкнуть тебя на мысль, о моем участии в этом?
Он изучал свое отражение, в настенном зеркале бара. Он обнаружил, что когда его волосы, подкрепленные аккуратной бородкой, начали седеть, на него легла печать определенной архетипической авторитетности: у меня все под контролем. На самом деле, он не мог найти разумного объяснения, почему он здесь. Прошлой ночью его плачущая жена вышла из комнаты, оставив его сидеть, и его дочь протянула к нему руку через стол с изяществом рассвета, и в этот момент, когда больше не осталось ничего рационального, у него появилось предчувствие. Мрачно и смутно с дерзким апломбом на любую рациональность, он ощутил влияние Оливии во всем этом. И это чувство, должно признать, не находилось под его контролем. Он не было разумнее объяснений его дочери. Оно делало его бороду лживой. Но независимо от абсурдности его интуиции, беспомощной попытки озвучить ее, он понимал теперь правдивость и уродство маленькой функции этой бороды. Она давала ему что-то для ответного удара.
– Потому что я, блядь, не имею ни малейшего понятия, на что ты можешь быть способна, боясь потерять меня.
Он уставился на нее. Она сняла свои солнцезащитные очки и встретилась с ним взглядом.
И тогда, твердая и злобная маска, защищающая его, к большому облегчению раскололась, он закрыл лицо руками и заплакал. Группа полупьяных юристов притворялась, что не смотрит на него. Оливия нежно погладила своей рукой его затылок. Другой она вернула очки на место и, взяв зубочистку с нанизанной оливкой, облизала ее своим языком.
* * *
Они зашли в свой привычный номер и занялись привычным разочаровывающим антагонистическим сексом, как делали уже несколько лет. После Оливия лежала на его животе, куря сигарету, хотя, с некоторых пор, курить в этом номере было запрещено. Мысли о выборе другого, были настолько же несерьезны, как мысли птиц, решивших лететь зимовать на север. Это был не правильный способ. В самом низу позвоночника Оливии, там где заканчивался копчик, словно рельефная карта гор бледнел округлый шрам – остаток грубого хирургического вмешательства. Доктор Годфри встал, заправив рубашку в брюки. Его глаза уставились в пол.
– Где мой... – Он увидел, как ее нога элегантно раскачивалась в воздухе с его галстуком, зажатым между пальцев. Он потянулся за ним, но ее нога качнулась в сторону. Взяв ее за лодыжку, он забрал галстук и, обернув его вокруг шеи, подошел к окну. Через реку со стороны Хемлок Гроув виднелись выхлопы с потоками пламени, высвобождающиеся из труб от разработки кокса. В настоящее время этим предприятием руководила Люксембургская сталелитейная компания, но однажды она была частью загрязняющей промышленной династии Годфри, много жизней назад.
Он сел на край кровати и натянул носки. Оливия выдохнула дым и сцепила пальцы.
– Я боялась, что ты серьезно имел это в виду, – сказала она. – В последний наш раз.
Последний раз, который был еще весной, он сказал, что не думает, что позвонит снова. Это было новостью для них обоих: он сказал, что удивлен, возможно, даже больше, чем она. То, как самая очевидная вещь, может быть самой немыслимой. Атлант пожал плечами.
– Ясно, – сказала она, наконец.
– У меня просто нет больше сил, – сказал он, объясняясь.
– Сил для чего? – спросила она. Это был риторический вопрос, и в то же время самый верный. Их положение не требовало ни одного. Сейчас это был вечный двигатель, старше, чем приливы. Он знал женатых мужчин, убивших бы за такой шанс. Мужчин, убивших бы за нее. Ему пришло в голову, что когда-то он был таким мужчиной, заслуживающим зависти и жалости.
Он ничего не сказал. Его лицо было как часто используемая губка, не способная держать влагу уже много лет.
– Пожалуйста, – сказала она. Спокойное достоинство, с которым она произнесла это слово, противоречило тому, как она его использовала. – Пожалуйста... подумай об этом.
Без малейшего милосердия он солгал, что подумает, хоть и не собирался. Вместо этого он взял стакан, как эмоциональный новокаин. Если бы смыслом новокаина было онемение онемения. В свои последние годы без любви, Джейкоб Годфри был известен тем, что проводил долгие часы, стоя перед фасадом здания, который спроектировал на вершине самого высокого холма в долине. Он рассматривал свои владения, которые заработал, по собственному мнению, кровью и огнем, и знал, в эпилоге своей жизни, что все это мелочные, преходящие вещи, не имеющие в себе ни крупицы значимости, и что вот он одинокий и бесполезный богач с домом на холме, у всех на виду и все же забытым. Доктор Годфри провел всю свою жизнь, опасаясь той же участи, и каждый, сделанный им шаг, был сопротивлением против этого, каждый шаг он делал к призваниям настолько противоположным, что приводили к одному: состраданию. Потому он и занялся психиатрией, встречей материи и духа. Он помогал людям, множеству людей, что еще добавить? Я помогал. Скажите, что еще тут можно добавить.
Наконец он встал и сказал: – Я именно это имел в виду. Я не хотел, чтобы это произошло. Это было...
– Из злобы, – перебила она.
– Из слабости, – поправил он.
– Согласимся согласиться.
Она протянула окурок сигареты. Он отнес его в ванную и бросил в унитаз, затем повернулся к зеркалу и поправил прическу. Оливия разминала руками свое лицо.
– Страшный инцидент, – сказала она. – Девушка из Пенроуз.
– Твоя дочь считает, это был оборотень.
– У моей дочери впечатляюще богатое воображение. – Она перекатилась на спину и вытянулась в всю длину. – И все же, это ужасно эротично. Быть загнанным и растерзанным грубым зверем. Для кого-то этого достаточно, чтобы задрожать.
Он выключил свет в ванной и подошел к двери. Она не сделала ни единого движения прикрыть наготу.
– Я серьезно, Оливия, – сказал он.
Она задумчиво улыбнулась: – Почему ты думаешь, что я этого не знаю?
* * *
В третью субботу октября Роман подвез домой из кино Лету и нескольких друзей. К этому времени разговоры о Брук Блюбелл зашли в тупик. Не было ни мишени для обвинений, ни лиц, кому выразить возмущение, ничего, что можно сделать, кроме нескольких охотников, пытающихся выследить существо, которое оставило призрачно ничтожное количество следов, нечего было сказать, кроме того, как бессмысленно, абсолютно бессмысленно все это было. Оставляя невысказанным то, что все молчаливо принимали: по крайней мере, она была не здешняя.
Вскоре они остались вдвоем в машине Романа, он достал из своей куртки фляжку с водкой, которую опустошил во время фильма, наполнил заново, и поднес ее прямо к лицу Литы. Она отказывалась от нее весь вечер, что он считал ужасными упущениями манер. Она не сделала ни единого движения, чтобы взять ее, потому он потряс фляжкой, на случай если та как-то избежала ее внимания.
Она скрестила руки перед собой в виде креста и сказала ему убрать ее.
– С каких пор? – спросил он.
– С тех самых, – ответила она.
Повзрослев, Роман и Лита почти не виделись друг с другом; их семьи не встречались со смерти отца Романа, и эти двое не имели регулярных контактов до старшей школы. До этого Лита ходила в частную Эпископальную академию, но затем поняла, что элитарность ей не по душе: Роман не рассматривал ни одну из частных школ со стороны, кажущейся вполне логичной для такого как он, с простой и немыслимой стороны находиться подальше от дома. Таким образом, когда они потворствовали своему взаимному любопытству, это было вызвано кровной связью, нежели дружескими отношениями. Лита была маленькой и песочно-блондинистой девушкой с очень своеобразными особенностями, которые были настолько же далеки от общепринятого смысла этого слова, насколько и симпатичны, и если Роман был ртутным, Лита была мистичной. У нее всегда было очень странное мировоззрение, она обозревала вещи с видом, словно только что очнулась от затянувшегося сна. На самом деле эта черта только сблизила их – обстоятельство, кое ни в коей мере не радовало ее отца.
Роман сделал удивленное лицо: – Сделай глоток как цивилизованный человек.
– Следи за дорогой, – сказала она.
Роман свернул налево на 443-ю. Они въехали в пасть лесного протока между двумя холмами, и темные ветви с обеих сторон висели решетками над их головами.
– Не будь грубой, – сказал он.
– Мы можем это оставить? – попросила она.
– Мы это оставим, когда ты прекратишь быть «Увидимся в следующий вторник» и выпьешь.
– Роман, перестань.
– Что? Ты беременная что ли?
Они ничего не ответила. Он посмотрел на нее.
– Да, брось!
Она нервно пригладила волосы.
– Я, блядь, просто не верю, ты врешь! – выпалил он.
– Я... просто ждала подходящего момента.
Он отхлебнул, резко забросил фляжку через плечо и остановил машину. Трасса 443 была дорогой со множеством ям и слепых углов, из-за которых происходили многочисленные аварии.
– Роман, заведи машину, – сказала Лита.
Он неподвижно сидел с головой, опущенной на руль.
– Может я не сказала тебе, потому что не хотела, чтобы ты изображал королеву драмы.
– Это Тайлер? – спросил он.
Тайлер был парнем, с которым Лита встречалась весной, о котором Роман думал не более как о капле от влажного полотенца, оставленного на кровати. Но теперь Роман сидел, глядя перед собой, и в центре своего мысленного взора увидел другого парня, в то время как пара когтистых рук, мрачно мерцающих по краям, обвивались вокруг его лица.
– Это не Тайлер, – сказала она. – А теперь, пожалуйста, заведи машину и перестань драматизировать.
Тайлер покинул его разум, но темная фигура продолжала танцевать, так близко.
– Кто? – спросил он.
Я не хочу говорить об этом, пока ты не заведешь машину.
Он опустил стекло, вынул ключи из зажигания и бросил на землю снаружи.
– Кто? – повторил он.
– Видишь? Я знала, что ты устроишь из этого федеральное расследование.
– Кто?
Она скрестила руки на груди: – Ты звучишь, как самая глупая в мире сова.
Он закрыл глаза, желая, чтобы тени в голове пропали, но им было плевать открыты или закрыты его веки. Он открыл глаза, оторвал одну руку от руля и нажал на клаксон, – раздался длинный пронзительный гудок.
– Кто?
– Роман, прекрати это.
– Кто?
– Роман, прекрати.
Он сконцентрировал внимание на руке, лежащей на клаксоне, слыша гудок так, словно находился под водой. Он на самом деле здесь, убеждал он себя, все меньше в это веря.
– Хватит, Роман!
Палец, как чужой непослушно описывал круг в воздухе.
Боясь, она сняла его руку с руля и крепко сжала между своих ладоней.
– Это был ангел, – сказала она.
Тень исчезла из его внутреннего взора, и он ощутил растущее давление, давление ее рук. Он действительно здесь.
– Это было что? – спросил он.
– Это был ангел, – повторила она. Он молчал.
– Буквально?
– Это был ангел.
Он снова замолчал.
– Расскажи мне об этом, – попросил он.
– Как рассказать о танце тому, кто лишен ног? – спросила она.
– У меня есть ноги, и они никуда не собираются уходить, – сказал Роман. Но, как и все, кто являлся по природе берущим, он знал, когда получал именно столько, сколько собирался получить. Хотя до этого момента он не получал настолько больше и вместе с тем настолько меньше, чем хотел.
Он открыл дверь автомобиля, наклонился наружу и подобрал ключи. Сделав большой глоток из фляжки, завел двигатель и выехал назад на дорогу.
– Рассказала своим? – спросил он.
– Они... осведомлены, – ответила она.
Роман поднял брови. Представил себе эту картину.
– Мама пытается свыкнуться и признать это. Отец... отец хочет, чтобы я сделала аборт.
– Святая корова, – сказал Роман.
– Он думает, я все выдумала.
Роман не прокомментировал.
– Но я рожу этого ребенка. – Заявила она со спокойной, не ищущей оправданий, несокрушимой авторитетностью. – Смирись с этим.
– Я вообще молчу, – сказал он.
– Смирись с этим, – повторила она.
Роман аккуратно объезжал впадины, его пьяное вождение всегда было более сосредоточенным, когда Лита сидела в машине. Никто из них не проронил ни слова, пока он обдумывал услышанное.
Она доверилась ему. Она не наслаждалась сокрытием этого от тех, кого любила. Ложь! На самом деле обладание этим чудом наполняло ее радостью воришки, наткнувшегося на заброшенный храм – это было ее, только ее! Но теперь пришло время делиться этим; это больше не принадлежало ей одной. Досадно.
Роман не стал заводить разговор снова, он взял свой iPod и запустил их песню в аудиосистему. Их песней была брит-рок баллада о богатой девочке, которая имела интимные отношения с бедным мальчиком во время каникул в младших классах. Их совместная любовь к этой песни была личной шуткой между ними, единственными членами из собственной группы, которые способны оценить уникальную позицию рождения с привилегиями. Лита начала напевать, и Роман добавил громкости еще на четверть и подхватил вместе с ней.
Ты никогда не делала, что большинство...
И вскоре громкость было уже некуда прибавлять, и они вместе, Роман и Лита, пели во весь голос, ее волосы развевались из стороны в сторону, пока она танцевала, сидя на пассажирском сиденье, а он болтал коленями и изображал, что барабанит по рулю.
Ты никогда не будешь смотреть на свою жизнь, как раньше...
Они начали другую песню, когда заметили бродягу в Киллдери парке, лежащим посреди дороги, прямо на их пути. Роман ударил по тормозам и машина с визгом, повернувшись перпендикулярно, резко остановилась. Воздух наполнился горечью горящей резины, а радио продолжало.
потому что не осталось ничего другого...
Роман выключил музыку и спросил Лету, в порядке ли она.
Она кивнула, глядя на мужчину. Он лежал на спине, морщась и активно сжимая пальцами виски, словно пытался что-то оттуда выжать.
– Мы должны ему помочь, – сказала она.
Роман выразил несогласие. Но как же все сложно с этими девчонками и их мнением. Он включил аварийные огни.
– Тебе лучше остаться здесь, – сказал он.
Они оба вышли, но Лита осталась у машины, а Роман аккуратно подошел к мужчине. На его рубашке был рвотный след, и он пах, как помойка. Роман спросил, все ли с ним хорошо, и мужчина решительно замотал головой из стороны в сторону, негодуя от услышанного вопроса.
– Это неправильно, – сказал мужчина.
– Хотите поехать с нами, – спросила Лита.
Роман поморщился: – Вызвать скорую, тоже хороший вариант.
– Я не хочу видеть, – сказал мужчина, инфантильно скуля. – Я не хочу виде-е-е-е-ть эт-о-о-о.
Роман отступил в сторону и набрал 911, а Лита подошла ближе. Он пытался остановить ее, пока ждал ответа, но она уже наклонилась к мужчине.
– Как ваше имя? – спросила она.
– Я не знаю, здесь мужик на дороге, я его чуть не сбил, – сказал Роман в трубку. – Я думаю он шизофреник или типа того.
Мужчина посмотрел на Лету с ужасом непонимания. Оболочка его мертвого глаза дернулась.
– Как ваше имя? – снова повторила Лита, со сверхъестественно мягким врачебным тактом, словно медсестра в исполнении Ингрид Бергман.
– Э, 443, – продолжал Роман, – двумя милями южнее Белой Башни. Прямо перед Индейским ручьем.
Во взгляде мужчины чувствовалась какая-то отчаянная важность, необходимость высказаться.
– Уроборос, – прошептал мужчина.
– Так вас зовут? – спросила Лита.
– Он просто, уф, он просто был тут, посреди дороги. Ему действительно нужна какая-то помощь.
Его взгляд соскользнул с ее лица. Слезы хлынули из единственного глаза.
– Сегодня я видел Дракона... – сказал мужчина.
Она протянула руку.
– Не... – крикнул Роман.
Но мужчина уже взял ее руку и сжал, как цветок, которому суждено увянуть.
– Я – Лита, – произнесла она.
– Что? – сказал Роман. – Мое имя?
Он повесил трубку и осторожно отвел Лету в сторону.
– Слушай, друг, – начал он, – как насчет того, чтобы тихонько отойти в сторону, чтобы нас никто не сбил?
Он проглотил собственную антипатию и предложил мужчине руку. Глаза бродяги встретились с его. Видящий глаз, как окровавленное молоко, блестел на свету фар, а затем с опаской замигал. Роман попытался выдавить нечто вроде улыбки, эти усилия выглядели, будто он пытался поднять несколько тонн камней над головой. Видящий глаз превратился в шип, вонзившийся в Романа, и мужчина поднял свои руки, словно защищаясь, и они трепетали и махали из стороны в сторону, безумные и изнеженные, пока он кричал во все горло.
– Боже! – сказал Роман, отпрянув назад.
Мужчина отчаянно начал ползти к краю дороги
– ТЫ! – кричал он. – ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ!
Роман спокойно стоял и молчал. Он почувствовал давление на свою руку; Лита тянула его к машине. Его глаза уставились на мужчину, который продолжал двигаться к кювету, а его ноги продолжали беспомощно толкаться об землю, как машинка на пульте управления руках злобного ребенка.
– не хочу видеть, – жалостливо сказал он себе, и повторял эту фразу еще долго после того, как машина исчезла из виду.
Она сидели в машине в гробовом молчании. Как только они пересекли Индейскую реку, Лита взглянула на Романа. Лунный свет на его безразличном лице, скользил как шелк на серости камня. Ее рука нежно легла на его руку и застыла.