Встреча Дениса и Сони.
Глава 5. Встреча Дениса и Сони.
Я приехал к морю. И дорога, от которой я не ждал никаких сюрпризов и откровений, оправдала эти мои ожидания. Она оказалась обычной будничной трассой, покрытой гелем. Этот гель уже перестал меня раздражать, я даже привык к нему. А люди, которые в одночасье потеряли свою индивидуальность, перестали будоражить меня. Я просто перестал их замечать. Не знаю, почему, но я придумал себе, что море будет другим. Я ждал чего-то особенного от встречи с этой стихией и удивлялся, почему все эти бесконечные недели своего серого существования я не догадался поехать к морю. В конце концов, во всех легендах и мифах Ближнего Востока присутствует образ первоначальной морской бездны, из которой образовалась все сущее. Возможно, хотя бы изначальная обитель чиста от гелевой оболочки.
Я выбрал побережье города Ришон-ле-Циона, потому что здесь после армии мы проводили счастливые и бурные выходные с друзьями. С этим пляжем у меня теперь навсегда ассоциировалась молодость, кураж, страсть и жизнь. Я припарковал машину у северного пляжа, в будни даже в послеобеденное время с местами на парковке проблем не было. Выбрал свободное место поближе к береговой зоне. Мои надежды найти здесь хоть что-то от прошлой реальности были настолько велики, что я остановился на лестнице, ведущей к береговой линии. Еще одна ступенька - и моя голова поднимется выше уровня пригорка, и мне откроется что-то. Я вдруг испугался возможного разочарования, и встал в нерешительности сделать этот последний шаг.
Не знаю, сколько прошло секунд или минут - да и какое это имело значение в моем гелевом мире - я просто выдохнул и сделал шаг вперед.
Море было бирюзовым, глубоким, бесконечным, но мутным, как и все вокруг.
“Да ,кого?!” - взвыл я и согнулся пополам, словно получив удар под дых.
Раз уж я добрался до берега моря и очередного разочарования, то решил посидеть и выпить чего-нибудь холодного. Вышел на линию кафе и пробрался между столиками ближайшего бара как можно ближе к воде, и как можно дальше от шума и от людей у стойки. Я плюхнулся на выгоревшие на солнце подушки на деревянной скамейке. Мои ноги тут же закопались в горячий песок, морской бриз нежно погладил красные щеки. Я откинулся на спинку и прикрыл глаза.
Хочешь что-то заказать? - заговорила нависшая надо мной тень официанта.
Холодное пиво, - не открывая глаз ответил я. И, чтобы избежать дополнительных вопросов, добавил, - самое свежее, что у вас есть, “ноль-пять”.
Когда принесли пиво, мне пришлось вернуться в этот мир. Я приподнялся с полулежачего положения и сел, облокотившись на колени. Скамейка была низкой, столик тоже, и мои колени в шортах торчали выше столешницы, послужив мне отличными подлокотниками. Первый глоток холодного напитка, казалось, придал свежести. Приятная прохлада разлилась по телу, и мне стало казаться, что осталось в этом мире еще хоть что-то хорошее и настоящее.
Потемнело быстро. Влажная южная ночь легла на город, придавив его своим тяжелым и липким брюхом, разогнав людей по домам. Лишь редкие прохожие, откидывая длиннющие тени, спешили в свои укрытия, где шуршали кондиционеры и вентиляторы. Полная луна ярко освещала улицы города, постепенно отвоевывая у темноты самые глубокие уголки. Рестораны лениво обслуживали последних, засидевшихся клиентов. Город готовился ко сну. Вечер буднего дня сменялся ночью для того, чтобы затем она незаметно превратилась в утро другого буднего дня. К тому моменты я уже перебрался на верхний этаж другого кафе.
Рюмка, наполненная коньяком, стояла на столе. Высокий стакан с содовой, поблескивая пузырьками, возвышался над ней. Легкий ветерок ворошил листы газеты, лежащей вблизи. Кто сейчас читает газеты, подумал я. Сам я сидел на белом пластиковом стуле открытой веранды и щурясь всматривался вдаль. Отсюда открывался прекрасный вид на море. До самого горизонта, как гигантский ковер, покоилась морская гладь. Прямо под балконом располагался парк, за ним пляж со всеми его ресторанами и пабами.
Откуда-то снизу доносились звуки музыки и веселый смех подгулявшей компании. Я пытался найти глазами источник смеха и подошел к перилам. Перегнулся через них и напряженно всмотрелся в темноту парка. Наконец, на одной из аллей я разглядел очертания нескольких людских фигур, движущихся в мою сторону. По всей видимости, смех принадлежал именно им. Через минуту я уже отчетливо различал мужские и женские силуэты. Компания состояла из семи человек: трех женщин и четырех мужчин. Они не спеша, прогулочным шагом шли, растянувшись шеренгой по аллее. Один из мужчин низким, грубым голосом активно жестикулируя, что-то рассказывал. Его рассказ периодически обрывали взрывы смеха.
Я наблюдал за ними, как за экраном кинотеатра. Протянул руку к рюмке коньяка, зажал ее в кулак и поднес ко рту. Несколько секунд я стоял в задумчивости, не решаясь выпить напиток. Затем опрокинул содержимое в рот. Проглотив коньяк одним глотком, я отпил немного содовой. Предчувствие чего-то важного не покидало меня и я еще раз внимательно посмотрел в сторону парка.
Только два фонаря освещали дорогу, разделяющую ресторан от парка. Стройная фигура, облаченная в спортивный костюм, отбрасывая две длинные тени, вышла из подъезда прибрежного дома и быстро пересекла дорожку. Фигура углубилась в темную зелень парка, и растворилась в тени деревьев.
А компания приближалась к концу аллеи. Обладатель низкого голоса продолжал свое повествование. Я уже мог расслышать, о чем они говорят:
- Вот, собственно, я и утверждаю, что женщины обладают разрушительной энергией, гораздо более значительной по силе, нежели мы, потомки адамовы.
- Да, уважаемый, интересное замечание, - встряла фигура в спортивном костюме в чужой разговор. - И позвольте же узнать, какие у Вас основания для столь странного для зрелого мужчины утверждения. Простите мое любопытство, но у Вас столь зычный голос, что я невольно стал прислушиваться к вашей беседе. Если я мешаю, я удалюсь.
Компания окинула взором странного прохожего с чудаковатой речью. На вид это был мужчина лет сорока, худой и долговязый. Лицо было слишком подвижное, чтобы сосредоточиться на его чертах, а глаза темные, как греческие оливки. они заставляли всматриваться в их маслянистую черноту. Он скорее напоминал фавна нежели человека и виной тому была не только острая бородка, но и его странная стойка на носках. От момента начала беседы он не разу не встал на всю стопу.
Любопытная девушка в зеленом платье отделилась от компании, дерзко взглянула прямо в глаза непрошенного собеседника и сказала:
Я не согласна. У одной медали не может быть большей стороны. Ума и Кали, Вишну и Шива, мертвая и живая воды. Мы наделены одинаковой потенцией к созиданию и разрушению. А вот во что разовьется потенция –это уже вопрос судьбы, личной воли или длани Господней. Я даже и рассуждать об этом не смею….мне страшно.
Какая милая барышня!- фавн подпрыгнул на носочках и оскалил в улыбке белые острые зубы.
А Вы, красавица, не бойтесь? Страх парализует и лишает Вас и минимального выбора, и тогда злая воля может использовать вас, как петельку в общей вязи событий. Вы поддержите непрерывность причинно-следственных связей. Но, позвольте заметить, что для трагедии Вы были бы прекрасной причиной.
Сказав последнюю фразу, он дико захохотал и закинул голову назад, отчего стал походить на волка, воющего на луну. Глаза фавна вспыхнули. Он окинул презрительным взглядом компанию, сделал шаг вперед и протянул девушке руку.
Вот Вам моя рука, и вот Вам мое предложение, - на секунду он замолчал, пристально глядя в глаза незнакомки. - Вы пойдете сейчас со мной и проведете со мной ночь. За это я обещаю вам сладкое безумие до конца дней ваших. У вас не будет ни в чем и никогда нужды, - он повторил, отчеканивая каждое слово, - ни в чем, и некогда!
Рука его по-прежнему висела в воздухе, ладонь непроизвольно сжималась и разжималась в призывном жесте:
- Вы проживете в нирване свои оставшиеся 43 года, - он сделал еще один шаг по направлению к девушке.
Оцепеневшая, она, не моргая, смотрела в его глаза, не смея сделать шаг. Друзьям явно стало не по себе. Женщины интуитивно прижались к мужчинам, а последние стояли в растерянности. Долгую и неловкую паузу прервала девушка в зеленом:
Надеюсь, не Вы будете писать сценарий к моей трагедии…,- сказав это, она почувствовала панический страх, видимый и ощутимый мной с точки моего наблюдения. Она буквально прохрипела в сторону друзей:
Пойдемте, мне нужно выпить текилы или кашасы…или водки…или всего сразу.
Компания оживилась и потянула женщину в сторону прибрежного паба. Мне бы самому захотелось сбросить с себя пелену мерзкого страха, который возник от встречи с этим странным козлоногим мужчиной. Я не сводил с него глаз с того момента, как заметил его, выходящим из подъезда, и до того с того самого момента, когда когда своей странной походкой он подошел к звонкой компании. Я видел запрокинутую голову и слышал его дикий гогот. И еще это существо не было покрыто аурой из геля, но что более удивительно женщина в зеленом платье также была чиста, ни одного мазка, ни одной капли геля. С моего балкона я не увидел, куда отправился козлоногий, но я перевесился через перила как можно дальше на улицу, и проследил взглядом за тем, в какой паб вошла компания.
Бар «Зеленый Краб» обычно работал до последнего клиента, и на этот раз этим последним клиентом была та самая брюнетка из парка в зеленом платье. Она наотрез отказалась уходить со своими друзьями, и все говорила про то, что им не понять насколько чист был собеседник в парке. В конце концов ее знакомые покинули паб, оставив бармену щедрые чаевые, чтобы он посадил женщину в такси. Бармен вызвал такси и ждал, когда барышня выйдет из туалета.
Это был шанс для меня. Я появился перед барменом, словно ниоткуда, когда он уже терял терпение и буквально жаждал избавиться от последней клиентки. Я заговорил с ним на чистом иврите, поинтересовался, здесь ли моя русскоязычная подруга в ярком зеленом платье. Бармен сказал, что он уже вызвал для этой дамы такси. Когда она вышла из туалета и увидела меня, то замерла. Она быстро сообразила, что в баре больше никого, кроме нас и бармена не осталось. Я видел, как усиленно она собирает остатки разума, как старается побыстрее вернуть трезвость мышления. И тут она выдавила на иврите, глядя в упор на меня:
Ты долго меня ждешь?
Я ответил на русском:
С тех пор, как мир покрылся гелем. - А потом добавил тихо, почти шепча, - Денис.
Соня, - так же тихо ответила она.
Она подошла и прижалась ко мне так доверчиво, что бармена оставили всякие сомнения, и начал спокойно готовить бар к закрытию.
Мы вышли из «Зеленого краба». Увлеченные друг другом, мы не заметили, как вслед за ними увязалась тень, и прыгающей походкой сопровождала нас до самого моря.
Мы долго сидели на песке, пили пиво и беседовали. Задавали друг другу ненужные вопросы, словно каждый из нас ощущал границы другого, и, уважая их, не переступал черту личной боли. Но один вопрос, тот который невозможно было задать, все-таки висел между нами: “Ты настоящий/ая?”
Чем дольше мы сидели вот так вместе, тем больше она мне нравилась. С каждым ее предложением я будто погружался в нее глубже и глубже. Я смотрел на нее в упор, слушал ее, ловил ее жесты, и как-будто пробуждался от тяжелого и липкого сна. Я любовался ею, как узник лучом солнечного света, который пробился в его мрачную темницу.
Я не сдержался первым, и задал вопрос о настоящности, вокруг которого мы кружили уже больше часа. Но я задал его не словами, а телом. Я сидел с ней рядом, перебирал пальцами песок, прокладывая зыбкую дорожку между мной и малахитом ее платья. И, словно невзначай, из-под песка дотронулся до ее бедра. Легкое случайное прикосновение ударило нас маленьким разрядом тока. Я словно почувствовал импульс ее тела. Она старалась не подать вида и продолжала смотреть вдаль на море. Но теперь я знал наверняка - я ее не выдумал!
Как-то само собой получилось, что мы отправились бродить вдоль кромки воды, и отдалялись все дальше от шумных пляжей, к крутым обрывам, каменистым склонам и безлюдному берегу. Она шла рядом со мной, босая, держа в одной руке пляжные сланцы, другая рука висела между нами. Я взял кончики ее пальцев в свою ладонь. Тонкие, длинные, податливые. Мне хотелось прижать ее к себе всю, такую далекую и холодную, мрачную и одинокую. Мне хотелось успокоить ее дрожащее тело и онемевшую душу. Ведь я тоже испил эту чашу потери и одиночества до самого дна. Я оказался один даже среди толпы. Между мной и остальным миром пролегала тонкая грань измененной структуры материи, и я, более чем острожный в прикосновениях, еще несколько часов назад не смог бы преодолеть гелевый барьер и обнять даже ребенка. Теперь ясно оценил магическую и исцеляющую силу прикосновений, а ведь я уже и не верил, что мне это дано.
Я держал ее руку, и передо мной начали всплывать забытые образы из прошлой жизни, когда ты просыпаешься рядом с любимой и прижимаешься к ее теплому и податливому ото сна телу, когда пробираешься в нее, нежно снимая оковы сна. Как начинаешь чувствовать движение ее мягких бедер навстречу тебе: ты в той самой точке сборки, где переродишься заново, вобрав в себя всю силу ее принятия.
Как говорила моя мистическая подруга юности, чтобы испить живой воды, женщина и мужчина должны соединиться в майтхуне - священном любовном соитии. И закрутить поток творческой энергии, которая позволит создавать нечто гармоничное и приведет мир вокруг себя к равновесию. Тогда мне казалось, что своими убеждениями она просто отмахивается от обыденности. Но теперь я понимаю всю глубину этой древней мудрости. Я хотел испить живой воды, а не утолить похоть. Я хотел ту самую, с которой смогу быть даже без кожи, и она будет задерживать дыхание рядом с моим голым нервом, и выдыхать столь осторожно, чтобы не причинить мне боли. Потому что я безгранично ей доверяю, потому что мы пьем из одного источника, и потому что я ее люблю.
Уже совсем стемнело, мы ушли очень далеко, о чем говорили только отголоски огней города за каменистыми берегами. Я посмотрел на Соню и обнял ее хрупкое тело. Она прижалась ко мне так сильно, что я почувствовал ее сердцебиение. Мы замерли на какое-то время и не шевелились. Мы растворяли в друг друге свое одиночество и боль потерь. Соня была наполовину мертвая, и я это даже не то чтобы чувствовал, я это знал. Мертвая настолько, что другая половина, та, что долгое время тщательно скрывалась в ней, требовала утолить голод жизни, войти в нее и вытеснить смерть из ее лона.
Я хочу тебя, - сказала она тихо мне в ухо. И я услышал то, что она хотела добавить, но не произнесла вслух: “Сорви с меня эту печать смертной тоски по любимому! Не щади меня, не жалей, разорви на части!”
Соня прекрасно осознавала, что отказа не будет. Но в тот же момент она уловила некоторое замешательство с моей стороны. Она отстранилась от моих объятий и выскользнула из своего платья, словно сбросила свинцовый кокон. Передо мной стояла прекрасная женщина, она казалась почти черной под луной со своей смуглой кожей.
Мы набросились друг друга, как два голодных животных. Песок больно царапал кожу, а полная луна разгоняла тьму вокруг нашего бешеного танца. Я ворвался в ее еще сухую вагину и безжалостно вонзался в нее, подогреваемый ее горячим дыханием и стонами. Я перевернулся на спину, и она оказалась сверху - красивая и тонкая, она скользила по мне, как черная улитка, оставляя влажный и горячий след на моем теле.
Я ковал новую женщину, отмывал ее скорбь, я прижимал Соню к себе и не отпускал, пока она не перестала извиваться.
Мне кажется, ты трахнул вместе со мной саму смерть, - прошептала, словно прошипела, она.
Иди ко мне, я не хочу отпускать тебя ожившую. Боюсь, что соскользнув с меня, ты соскользнешь обратно в мрак.
Мы еще долго лежали на песке, прижавшись к друг другу, укрытые только шумом прибоя. Потом она перекатилась на живот, приподнялась на локти и нарисовала на пальцем песке какое-то животное.
Уроборос - это символ циклической энергии. Змея кусает себя за хвост, показывая, что время и энергия бесконечны, и что они составляют постоянный цикл. Смерть порождает новое. Так же, как и новое несет печать смерти, - объяснила она.
Я смотрел на нее, рисующую на песке, и хотел ее вновь. Но удивился, что во мне не было нежности, а потому отогнал от себя это странное наблюдение, как отгоняют фруктовую мошку. Я просто снова сгреб ее в объятия, и, кажется мы уснули.
Утреннее зарево застало нас врасплох: голые, на пляже, песок во всех складках кожи. Тело стонало он неудобной позы, но приятные воспоминания и осознание того воссоединения, что произошли этой ночью, разливались теплым сиропом по чувствам. Мне не хотелось возвращаться к своей гелевой рутине и серой реальности. Соню тоже ничто не ждало в прошлом.
Что же дальше, скажи мне, Соня? - спросил я ее, надевая шорты и футболку на мокрое после купания в море тело.
Одежда капризно скручивалась, не желая натягиваться. И я возился с ней чересчур усердно, будто оттягивая момент следующего шага, который мне не хочется делать. Я не хотел оставлять Соню, и не хотел везти ее в свою квартиру в Беер-Шеве. В надежде услышать от нее приглашение в ее покои, я посмотрел на нее.
Точно не ко мне, - прочитав мои мысли, хихикнула она в ответ на мой вопросительный взгляд.
И это был хохоток, которым она призналась, что все случившееся этой ночью с восходом не растворится в геле, что отныне мы вместе, что все продолжается. Он вселил в меня силы действовать и делать именно тот шаг, который мне хочется сделать. Я предложил найти новую квартиру. Она настояла, чтобы мы поселились в Тель-авиве. Мы брели в обнимку обратно к городскому пляжу и обсуждали, каким должен быть наш дом. Мы мечтали и болтали ерунду, чтобы не касаться сейчас серьезных и сложных тем. И, наверное, сам гель помог нам, потому что к вечеру этого дня мы уже сняли квартиру-студию недалеко от Американского посольства в Тель-авиве, поближе к морю и подальше от прежних привычек. Нам надо было уединиться и осознать происходящее вдвоем.
С уединением отныне проблем у нас не было. Я позвонил хозяину прежней квартиры, и сообщил ему о прекращении аренды. По условиям договора, еще два месяца я обязан был оплачивать старую квартиру, но на этот счет я не переживал, это было мне по карману. Соня из своей квартиры просто исчезла. Как только мы нашли наше общее жилье, я отвез ее на прежний адрес, подождал 20 минут в машине - ровно столько ей потребовалось, чтобы собрать свои самые важные вещи - и мы больше не возвращались туда. Она сказала, что ее следов в квартире нет, ее не найдут. И мы уехали.
В нашем доме она выкладывала свои вещи из большого походного рюкзака в шкаф: ботинки, пара сандалий, немного одежды, шкатулка с украшениями, расчески, кремы, зубная щетка, сумка, куртка и коврик. Я смотрел и удивлялся, разве может это быть багаж девушки.
Чье это? - спросил я, указывая на ковер, понимая, что такая древность должна хранить в себе историю.
Соня взяла ковер в руки, внимательно посмотрела на него и на наши небольшие квадратные метры. Ее взгляд остановился перед стеклянной раздвижной дверью на небольшой балкончик - коврик был расстелен там. Затем она молча сходила на кухню, принесла из холодильника бутылку холодного розе, два пластиковых стаканчика, посуды у нас почти никакой не было, но штопор нашелся. Она села по-турецки на край коврика и похлопала по второй свободной половине полотна.
Что ж, Денис, - произнесла она так серьезно, что я пожалел о несвоевременно заданном вопросе, но послушно сел и принял протянутые ей вино и штопор. - Садись, будем знакомиться.
Все настолько сложно, что без бутылки не разобраться? - попытался отшутиться я. Но она так просверлила меня взглядом, что я понял - серьезнее некуда.
Соня много плакала в этот вечер, и я не мог найти ни слов, ни действий, чтобы утешить ее. История ее горя лилась черной рекой, и я понял, что ей просто нужно вытащить все это из себя. От меня требовалось только слушать и подливать вино. Она настаивала, чтобы весь разговор мы сидели на ее коврике, и когда она дошла до рассказа о бабушке, я понял, что она втянула меня в какой-то только ей понятный обряд. Но мне не хотелось ее прерывать, не хотелось перечить ей в таком возбужденном и ранимом состоянии. Я жаждал только одного - чтобы ей стало легче, и чтобы ко мне вернулась моя прежняя нежная Соня, единственная негелевая в этом новом мире.
Она уснула, свернувшись калачиком на коврике, и сложив голову мне на колени. Когда она рассказывала о том, как на этом самом коврике уходила от этого мира в свой транс, я стал опасаться, что она пытается повторить тот же путь, но вместе со мной. Она затряслась от рыданий, упала головой мне на колени и вся сжалась. Я обнял ее плечи, гладил по волосам и только шептал: “Ты больше не одна, Соня… Я с тобой. Я тебя не оставлю. Соня, я с тобой, я здесь.” Ее тело постепенно расслаблялось, рыдания и всхлипывания утихали. Дыхание стало ровным и Соня уснула. А я еще долго так сидел и охранял ее сон, пока ноги окончательно не затекли, и мне не пришлось все-таки аккуратно выползти из под нее.
В тот день я понял, что это важный для нее коврик, это ее якорь. И я пожалел, что у меня-то такого якоря в жизни нет. Я подложил ей подушку под голову, укрыл ее пледом, а сам лег на диван напротив и любовался ее забвенным очищающим сном. В комнате был по-прежнему разлит гель. Она, кстати, видела этот гель не так, как видел его я, но она ощущала его густоту и безликость. В тот момент, что я был рядом и смотрел на нее, я видел вокруг себя все: обеденный стол, стулья, шкаф, кровать, телевизор, пару странных и бессмысленных картин, трюмо, кровать, окно и шторы на этом окне - все виделось мне мутно, словно я был близорук. И только девушка, лежащая, как битая бродячая собака, на коврике у окна, была четкой и яркой. И тогда я понял - вот он, мой якорь - моя Соня.
Утром мы сварили кофе в турке на газу, она приготовила бутерброды с мягким сыром и зеленью. И мы уютно расположились на завтрак за столом на нашей маленькой кухне. Мы были словно синхронные пловцы, как-то умудрялись не сталкиваться в узком пространстве, пока суетились между столом, плитой и холодильником. Соня после вчерашнего вечера откровений выглядела свежо, и я, не желая снова затрагивать сложную для нее тему, старался отвлечь ее своими рассказами.
Ну так, как ты оказался в Израиле? - спросила она, отпив глоток кофе и пристально глядя на меня. - Я тебе рассказала свой путь сюда.
Я вздохнул, почесал бровь и задумался - с чего мне же начать мой рассказ.