Соня.
Глава 4. Соня
Я поступила в Академию художеств северной столицы России и проучилась там ровно до восьмого марта. Город начал оттаивать. Из-под грязного снега стали проступать темные пятна проталин, а в воздухе появилась пьянящая весенняя нотка. Солнце золотило шпиль Адмиралтейства и подогревало мое нежелание учиться. Мы с друзьями отправились в Сестрорецк на чью-то зажиточную дачу, и почти неделю курили гашиш и пили чей-то дорогой коньяк. Время и события потеряли всякую хронологию. В какой-то момент я обнаружила себя в туалете с красками и кистями. Кто-то говорил над моей головой.
Это ты расписала мой туалет?
Да, тут было очень мрачно, и я расписала стены под Хундертвассера, - отвечаю я, еще не видя, кто за моей спиной.
Ты, конечно, талантливое создание, но что ты делаешь в моем туалете и как пробралась ко мне на дачу?
Тут меня затрясло от ужаса. Я обернулась - надо мной нависал здоровый мужик. Отступать в туалете некуда, а на мне только майка на голое тело и джинсы.
Тело не заставило себя долго ждать и меня вывернуло прямо на его элегантные ботинки.
Эээ! Подруга, ты чего творишь? - он попытался отпрыгнуть, но не успел.
Простонав, он носками зацепил пятки ботинок, снял их, и вышел из туалета в одних носках дымчатого цвета. Через несколько секунд он вернулся с полотенцами, накидал их на испачканных пол. Затем он стянул с меня майку и джинсы и отнес меня в ванную комнату. У меня не было сил ни сопротивляться, ни помогать ему. Я немного вернулась в сознание, когда уже лежала в горячей воде, но все еще стучала зубами.
Это ты - Соня, которая знает тайну красок шерсти для реставрации старинных ковров?
Да ...мои бабушка с дедушкой были известными рестовраторами…, - зачем-то ответила я.
Мне про тебя рассказал Орлюк с вашего курса. Так что, я слукавил, что ты для меня явление незнакомое.
Он сидел рядом с ванной на небольшой табуреточке, со стаканом виски. Когда он делал паузы, кубики льда в его бокале перекатывались, и я слышала, как они стучат друг о друга и о стекло. Я не открывала глаз, мне не хотелось смотреть на него. И этот стук льда… он отдавался в моем мозгу будто колокольчиками. Мужчина снова заговорил, но я не сразу уловила, о чем:
... вот уж точно не ожидал увидеть обдолбанную девицу за росписью своего туалета...
Провал.
... Я достаю Орлюку траву, а он мне - таланты. Ты красивая. Это великолепная смесь для моей будущей ассистентки.
Провал.
… Будем создавать красивые вещи и продавать. За деньги сейчас можно попасть в любые музейные закрома...
Он еще что-то говорил, но я согрелась и стала засыпать. Все, о чем я подумала перед тем, как провалиться в сон - только бы не утонуть.
А очнулась я на застеленном душистым постельным бельем диване, завернутая в теплый халат. Он по-прежнему был рядом, гремел чем-то у плиты. Пахло кофе и тянуло дымом от хорошего табака. Я не понимала, который час. И какое время суток.
Проснулась? Сутки уже дрыхнешь. Иди завтракать, потом составим план работ, - скомандовал он.
За несколько секунд я осознала, что протрезвела окончательно. Мое сознание ко мне вернулось. Я встала, подошла к сервированному к завтраку столу. На серебрянной ракушке со льдом стояла меньшая ракушка с черной икрой. Меня поразила эта пирамида изысканности после студенческих пьянок, где на закуску шел размазанный по черному хлебу кубик сухого куриного бульона. Кофе он налил в белую фарфоровую чашечку с кобальтовой сеточкой и ажурным пинцетом кинул в нее кусочек сахара.
Ну все, хватит пролеживать бока. Давай-ка подкрепись, а то у нас много дел, - уверенно сказал он и прихлебнул из своей чашки кофе.
Все это выглядело так, будто уже мы заключили с ним какой-то договор. Но я не могла вспомнить какой. В моей голове было пусто. Темно. И немного воняло долгим загулом. Я впервые позволила себе рассмотреть его. Он был средних лет, немного полноват, руки сильные и спокойные. В нем не было суеты. Одна сплошная уверенность.
А почему ты решил, что я соглашусь? - я все-таки рискнула и спросила.
Он вскинул на меня серые, как грозовое облако, глаза. Они были сине-серые, глубокие. И в них невозможно было не смотреть. Его взгляд пронзил меня до самого живота. Это был тот укол страсти, который тело чувствует еще раньше тебя. Я больше не боялась его. Пожалуй, я его хотела.
Между прочим меня зовут Леон, мама очень любила Фейхтвангера. И у меня к тебе такое предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Так, может, пожмем руки? - Он встал из-за стола и протянул мне свою руку.
Я ответила на его рукопожатие. Это было удивительное состояние: мне хотелось прильнуть к нему всем телом и уткнуться головой в его широкую грудь. Мне казалась, что именно там находится то сладкое забытье, которое я искала и в весеннем воздухе, и в клубах дыма от самокруток с травкой, и в янтарной смоле сосен финского залива, из которой делала ароматную жвачку.
Да какого черта ты со мной делаешь? - выдавила неуверенно я.
Он крепко обнял меня и поцеловал в губы вкусно и нежно. Мы улетели сразу в ту реальность, где нет себя, есть только трепещущие мы, жадно пьющие из священных источников. Я больше никогда не испытывала такого слияния с мужчиной. До сих пор, когда я вспоминаю то утро, у меня сводит бедра, и я отчаянно хочу принять в себя своего возлюбленного, но мое лоно высыхает прежде, чем я вспомню, что его больше нет со мной.
Тот первый поцелуй на его кухне стал подписью в нашем с ним негласном договоре. Он учил меня поддельному мастерству, любви, воровству, страсти и коварству. Еще обучаясь во Львовской академии художеств на факультете Прикладного искусства, он сумел изготовить бусы под старинное муранское стекло и продать их полякам, как оригинал. На Армянке он быстро завел нужные знакомства и вскоре Львов стал маловат для такого авантюриста, и он отправился в культурную столицу СССР, в Ленинград.
Я с удовольствием работала под его началом. Каждое изделие под старину было нашим детищем, а каждую продажу мы праздновали, как свадьбу. Я одевалась в белье цвета шампанского, а он зубами срывал шелковую подвязку на моем бедре. Мы были два счастливых безумца на своей творческой волне.
Один из коллекционеров новой волны из тех самых нуворишей, которые еще недавно носили малиновые пиджаки и закапывали одиноких питерских бабушек с недвижимостью в старом фонде за городом, заказал у Леона шелковый ковер из резиденции самого Эмира бухарского. Тут и пригодились все старинные рецепты моей семьи. За основу я взяла ковер, который подарила мне бабушка, она привезла его из Ташкента. В эвакуации бабушка работала в музеях Бухары и тайно вывезла шелковый ковер, изъеденный молью и плесенью. Долгие годы бабушка восстанавливала его до первозданной красоты. Я помню ее скрюченное в работе над ковром тело. Она шила и рассказывала мне, какой он волшебный. Говорила, что в его узоре скрыта сила джиннов, и если долго всматриваться в его рисунок, то можно увидеть будущее. Я всегда в это верила, но так ни разу и не села напротив полотна. Моя работа была далека от бабушкиного шедевра, но она получилась достаточно прекрасной, чтобы Леон сбыл ковер за хорошие деньги. После этого заказа мы вышли на новый уровень, и нам стало скучно в России. Мы решили отправиться в Израиль осваивать новый рынок.
Мы поженились и улетели, взяв чемодан с наличными и шелковый бухарский ковер ручной работы, который подарила мне бабушка. Наша первая арендованная квартира в Ришон Ле Ционе была стара и невзрачна. После дачи Леона она казалась мне заброшенной кладовкой. Но атмосфера, которую мы создали там, позволяла не обращать на это внимание. Мы быстро нашли новую нишу для наших талантов. Леон копировал рисунки со старинных иудейских книг, а я расписывала их узорами ктубот для богатых религиозных евреев.
Ктуба - это брачный договор, написанный на белой коже. Сегодня лишь редкие очень обеспеченные семьи прибегают его. Мы смогли втиснуться в этот мир религиозных браков, и он оказался необыкновенным. Когда смотришь на белую поверхность кожи, то ее чистота, можно даже сказать невинность, создает страх испортить эту безупречность неверным касанием кисти. Иногда я часами сидела около чистого белого полотна и не могла заставить себя прикоснуться к ней.
22 мая 2002 года я сидела у расправленной на мольберте кожи и всматривалась в белое пространство, в ее рельеф, в ее индивидуальность. Мои мысли летали там, где мы получаем гонорар за этот заказ, как мы съезжаем, наконец, с тесной квартирки и перебираемся в дом в живописных горах под Иерусалимом. Я представила себе ту невесту, чье имя будет вписано в эту ктуба. Я почувствовала, как глубоко серьезно для нее все, что будет написано на коже. Как прямо сейчас она трепещет в ожидании, ведь ее будущий муж - единственный мужчина, на которого она посмела посмотреть, как на мужчину.
И… Вдруг раздался взрыв, стекла окон зазвенели, но остались целы. В следующие мгновения я распознала, как сквозь нависший гул и шум на улице раздались крики: “Пигуа!... пигуа!!!”
Это означала “Теракт”.
Я выскочила из дома за считанные минуты и побежала в сторону парка на углу улиц Ротшильд и Герцель. Это было совсем рядом, дым и пепел еще не успели осесть. На тротуаре лежала голова подростка, его волосы были осветлены. Беседка, в которой обычно играли в шахматы пенсионеры, была в крови. Много мертвых птиц на земле. Я остановилась посреди поля боя. Трава сочилась кровью, куски тел, тканей, вещей валялись вокруг. Визги, крики, вопли, сирены скорой или полиции. Я будто поднялась над всем этим хаосом, осмотрелась - среди лежавших на газоне увидела Его.
Полицейские силой растаскивали горожан, люди бежали и выползали из парка, а я продирась через суетливую толпу к нему. Меня дергали, отталкивали, но мне удавалось продвигаться вперед. Сирены выли уже близко, кто-то пытался регулировать хаос. Я, как в замедленной съемке, подбежала к нему и упала перед ним на траву. Он был весь серого цвета и держался за грудь.
Все хорошо, Сонька… - выдавил он несколько слов с таким трудом, что мне хотелось закрыть его рот ладонью, лишь бы он не тратил сейчас свои последние силы. - Только сердце схватило...я цел.
Он не был ранен в этот теракте. Он скончался вечером в больнице от обширного инфаркта.
А потом было много дней в тумане и боли.
У соседа я прикупила блок гаша, расстелила ковер джиннов и смотрела в него до ломоты в глазах, ища утешение в старинных узорах. Я не хотела жить без него, пальцы стали желтыми и горькими от шмали, а во рту не было и капли слюны, чтобы смочить самокрутку. И я все призывала и призывала джиннов, плакала без слез и теряла остатки себя.
Птица Симург, царь всех птиц, с горечью смотрел на меня с ковра. Он напомнил мне бабушкину старинную историю о тридцати птицах, написанную суфием Аттара. По сюжету поэмы птицы устраивают собрание, на котором должны решить, кто будет их царем. После споров удод предлагает им отыскать легендарного Симурга, чтобы предложить ему этот титул. Удод, считающийся среди птиц самым мудрым, возглавляет ищущих, каждый из которых символизирует собой какой-то порок, мешающий человеку достичь просветления. Они отправляются на поиски жилища Cимурга и для этого должны преодолеть семь долин. К концу странствия остается лишь группа из тридцати птиц. Поэма заканчивается тем, что они находят жилище на берегу большого озера. И, посмотрев в его чистые воды, птицы видят там лишь свои собственные отражения.Семь долин, которые должны пересечь птицы, связаны с семью чувствами, которые человек, согласно учению суфиев, должен преодолеть для познания истинной природы Бога. Бог, согласно суфизму, существует не в виде некой внешней субстанции, а отражается в совокупности всего существующего.
Я рыдала и ждала, когда Бог найдет отражение и во мне. Я безмолвно говорила с прекрасной птицей:
Симург, сторож, восседающий на горе и отделяющей потусторонний мир от этого! Приоткрой завесу между мирами. Дай поговорить с любимым. Я скучаю, я так скучаю, пусти меня к нему…
Я плакала и резала белую кожу ктубы скальпелем, которым счищала помарки. Я нарезала ее в тонкие ремни и рассыпала по полу. Потом я расстелила ковер на полу легла на него, свернувшись калачиком. Мне так хотелось, чтобы он полетел и унес меня далеко далеко в страну Забвения. Я погрузила руку между ног и гладила себя, представляя свою последнюю “свадьбу” с Леоном. На этой свадьбе я была в черном прозрачном плаще на голое тело, я сидела на члене своего возлюбленного и целовала его полуприкрытые серые глаза. Каждым движением я провожала его и теряла ощущение его внутри себя, пока волной оргазма его не вынесло из моего сознания. Я испытала такое холодное одиночество, что его можно было колоть ледорубом, оно было острое, колючее и безвкусное.
Мне не хотелось, чтобы кто-то решал, жить моему любимому или умереть. Мне хотелось стать Богиней смерти и собирать урожай покойников, обходя стороной тех, кого люблю. Вместе с Леоном во мне умело сострадание и способность сопереживать. Мне было жаль лишь себя.
Я собрала себя из последних сил и устроилась на работу в единственный в Израиле крематорий. Я изготавливала ювелирные изделия для увековечивания памяти усопшего с частицей праха покойника. Завершая работу, я посвящала свое изделие Великой Эрешкигаль, Богине подземного мира. Я молилась лишь ей, но мои заказчики ничего об этом не знали. Для них я была немым исполнителем, глухим мастером, нелюдимым творцом. Весь мир вокруг меня давно изменился. Сойдя с того шелкового бабушкиного ковра, на котором я провела несколько забвенных дней, я все видела как в тумане. Как-будто пелена этой реальности стала мне видна, и я - единственный разрыв в этом полотне. Себя я видела четко.
Каждый вечер, возвращаясь домой, я скручивала джоинт и курила, смотря на Симурга на стене, иногда он раскрывал покрывало этой реальности, и я видела смерть. А иногда я дожидалась сумерек, и уходила на пляж. Там, на границе сыпучего и текучего мне было спокойнее. Мне казалось, что здесь я теряюсь, как между страницами книг, прячусь, как в складках бабушкиной юбки.
В тот вечер я отправилась на море, надев неприлично зеленое платье, его цвет был подобен смертельному яду, которым было отравлено все мое существование. Закат был одним из самых ярких, какие я видела с тех пор, как пелена окутала меня. Я присела на полосу влажного песка, и смотрела, как накатывающие волны стараются дотянуться до меня, но у них ничего не выходит. Еще одна неудачная попытка, еще, еще… Мне было приятно чувствовать себя неприкосновенной, я представляла, будто кто-то оберегал меня прямо сейчас. Кто-то когда-то смешивал для меня эту зеленую краску по старинному рецепту: крушина, сок ириса, сок пырея и зеленую глину с малахитом.
Я встретилась в баре у пляжа с несколькими знакомыми художниками, чтобы скоротать свое гелевое одиночество и не забыть кто я.