4.
Далеко за полночь закончился дождь, полностью открылась луна, справившись с властвованием туч. Стало светлее, пространство полнилось свежестью озона. Чуть покачивались редеющие ветви деревьев, опадали последние листья, уже коричневые от гнилости и смердящие приближающейся зимой.
За частоколом двора рос толстокожий дуб, высотой больше годящийся в родственники секвойи. Огромный и толстый, что человек рядом с ним казался мошкой. Дуб находился между наступающими к селу лесными деревьями и забором двора дома Марко. У плотных корней возвышался холм с православным деревянным крестом - то была могила отца.
Рядом с захоронением трудился и сам Марко: он рыл могилу для убитой матушки. Хоронить Крину раздельно он не мог, потому заранее воткнул в трахею толстый сук и нанизал поверх голову. Мужчина хотел, чтобы мать покоилась целая, как человек. Он считал, что предавать ее земле как стригоя нельзя, и что мать была достойна остаться обычной женщиной после смерти. Обезглавленными хоронили только нечисть, чтобы та не поднялась из могилы. Матушка же не заслуживала быть таковой. Ее тело все еще оставалось родным для Марко.
Работая лопатой, он внутренне жалел, что вернулся домой столь поздно. Жалел, что фанатичная охота и поиск Царя затянулись на два года, и именно в этот промежуток он нечестно лишился матушки.
Пот усердно впитывался в рубашку. В октябрьском морозе царил холодный ветер, Марко неприятно щекотала влажная ткань, прилипшая к телу, как после купания. Сквозь открытый плащ веяло холодом, и мужчина торопился закончить столь несуразные похороны, отпевание и прощание в одном скудном мероприятии пользования лопатой.
Спустя час Марко, закрыв ладонью глаза почившей, толкнул тело в яму. Голова издевательски дернулась с «шарнира» и перекатилась в сторону, обнажив нутро со стороны среза. Отрезанная голова для Марко уже не являла ужас, но кровавый черный канал трахеи и запекшееся алое месиво из хрящей и волокон мышц навевали металлическим запахом воспоминания детства.
Детства, где юный Марко впервые встретился со стригоем. Он искал их уже тогда, читал сказки и вслушивался в истории на ночь. В семь малец простился с отцом, в четырнадцать стригой пришел и по его душу. В те далекие времена Марко, когда настал четырнадцый год от рождения, уже ходил на поиски зверя, но зверь напал сам. Стригой испил молодой крови, оставил шрамы пиршества на левом плече юного Марко и остался без головы.
Мальчик убил обидчика, воткнув недавно выструганный осиновый кол, затем он пронзил и второе сердце, а труп оставил в лесу. Три года он тренировал тело и дух, вчитывался в книги и статьи, цеплялся крепко за предания, которые ходили по Падури; он готовился, пожертвовал учебой и нормальной жизнью, чтобы отомстить за себя и отца. Внутри он считал, что такая жизнь подошла бы ему больше, чем будущее в роли военной шавки или врача.
Матушка видела настрой и упорство, но не понимала, ради чего сын тратил всю энергию тела и духа. Однажды Марко решился доверить ей знание, решил рассказать, чем грезил и на что молился перед сном. Крина посмеялась, услышав историю. Она не поверила, только легко потрепала Марко по голове, взъерошив черные волосы - по-детски мягкие и пушистые. Тогда сын решил пройти путь вендетты, или мести, сам.
В пятнадцать Марко стал терять товарищей, с которыми провел детство, стал закрываться в себе и углублять познания в истории его страны. Вместо молитвы стали точиться осиновые прутья, вместо безделья - суровость закалки тела. В семнадцать Марко впервые покинул жудец Албу в пользу густого леса за холмом Карпат; из газеты он вычитал про странные смерти в одной из тех деревень, где начал первую охоту.
Так Марко сель Традат из Падури покинул место рождения, место смерти, место дружбы и место первой влюбленности. С тех пор в родных краях бывал он чрезмерно редко, что и забыл, что был когда-то привязанным к одному месту. С семнадцати и первой работы он принял жизнь кочевника. Марко научился получать деньги из мародерства, стал циником в отношении жизней окружающих его людей. Другой бы с его профессией хотел славы и признания, пока сам Марко считал достаточным комнату в убогом бараке, необходимую для жизни пищу и запас воды. Иной бы назвал его героем, неопороченным жаждой денег и власти.
Марко вернул голову к туловищу матери и выбрался из могилы. Зарыть яму оказалось быстрее, чем копать. Марко редко хоронил трупы, оттого и забыл, каким тяжелым трудом давалось почти сакральное действо хоронения. Марко мысленно извинился в отсутствии всех положенных ритуалов и отпеваний. Но для мертвых все неважно, перед ними нет смысла лить слезы и прощаться. Прощаются живые, чтобы обрубить родство и психологически поставить точку. Так считал Марко, потому наскоро зарыл яму и отцовский крест переместил посередине между двумя могилами. Карандашом он написал имя: Крина сель Традат. Напоследок сын низко склонил голову перед двумя своими родителями, минуту постоял и вернулся домой, по пути бросив в амбар лопату.
Он стал сиротой, столь жестоко мир отобрал все родное и оставил его одного. Иной жалел бы себя и почивших, прятался бы в стенах дома и оплакивал утрату, но Марко не имел права закрываться и жалеть себя.
В амбаре на одном из столов с ненужной утварью гнила коровья голова. От плоти остались лишь длинные лоскуты мышц, выглядывали желтоватые кости. Глаза заплыли бельмом, наполовину съеденные мухами еще по теплу. Ныне амбар был пуст от насекомых: скоро по Трансильвании посыпется снег. Лежало сгнившее стегно, таз с чищенными кишками, но уже скисшими и будто зелеными. По той зацепке Марко понял, что матушки не стало еще летом или в начале сентября. Кишки мать оставляла для изготовления колбас. Иногда кровяных, - черных, вонючих, что хотелось сбежать из-за стола.
Марко закрыл амбар на навесной замок и бросил ключ в щель под дверью. Он вернулся в основной дом и лег на постель матери, сняв плащ и высокие сапоги. Долго лежал в темноте, смотря на орнаменты ковра, висящего на стене у кровати. Стоял мороз, билось сердце в тишине. Марко подумал, что мог бы затопить печь, но решил, что неважно. Сон не шел, и Марко решил зажечь свечу и достать книгу. Он часто читал, когда не мог заснуть. Свет выхватил строчки «Алой чумы» Джека Лондона, Марко вернулся в сюжет. Последний раз он не мог уснуть три дня назад и роман прочитал наполовину. Марко любил детективы, но в прошлом месяце решил обзавестись и фантастикой.
Спустя час чтения Марко все же обуяла сонливость - он уложил раскрытую книгу на лицо и сомкнул руки в замок на животе. Уже засыпая, он расслышал стук, похожий на то, как человек прыгает с высокого подъема на землю. Марко поднял с глаз книгу и глянул в окно на противоположной стене от постели. То окно было стороной фасада, который выходил из двора наружу к улице. Тень мелькнула - человек снаружи пробежал быстрее допустимого, и Марко понял, что орудовал по Падури и Волчьей Яме не один стригой. Он и обратил матушку. Марко достал из сумки ветки розы и склянку с синеватым чесночным соком. Окунув палец, мужчина провел жидкостью по окнам и двери. Раскидал ветки.
Бежать вслед Марко не хотел - он давно не отдыхал. А возможные жертвы его не интересовали. Марко лег в постель и снова накрыл лицо книгой. Он знал, что ходила по окрестностям еще одна неживая фигура стригоайской природы, и она вовремя себя обозначила. Марко обещал узнать после рассвета.
Утром, когда сель Традат проспал всего три часа, на рассвете завизжали петухи, потек люд, растирая руками слипшиеся глаза. Все были уставшими даже после долгого сна, каждый хотел оставить хозяйство и вдоволь выспаться и наесться.
Встал и сам Марко; он выглянул в окно, покрытое морозными узорами спешащей зимы, растер плечи, что охладели вместе с минусовой температурой самого дома. Марко надел плащ и сапоги, вышел из дома; на заднем огороде он справил нужду, выдыхая пар. Нос щипало, рдели скулы.
У загона за палисадом из бревен Марко понял, что не слышал коров и свиней в хлеву. Двор был мертвым всецело. Мужчина вошел в загон и в рассветных розовых лучах света увидел скот: у матушки оставалось семь коров, которые ныне возлежали на подстилаках из сена.
Из пятнистых животов выворачивались потроха, заледеневшие холодной ночью. Из внутреннего составляющего быков и коров оставались лишь мотки жирных кишок, пока остальное, не таящее внутри переработки навоза, было явно съедено. Сожрали, измучили, убили. Марко подумал, что не будь октябрь, то по загонам петляли бы сонмы мясных мух с зелеными брюшками, ползали бы большие жуки с хрустящими панцырями цвета бензина.
Из стаек несло навозом, сеном и гнилой плотью съеденных коров. Марко невольно задумался, почему никто из селян не обратил внимание на ароматы, что витали черной аурой вокруг двора Крины.
Эта женщина, поднявшаяся неясным образом, пожрала всю живность, насытила второе сердце кровью отца Магдалины, а следом - брюхо его горячим мясом. Марко не был уверен, что именно Крина стала причиной смерти того старика из Волчьей Ямы, но мог предположить. Второго стригоя Марко готовился убить сегодня, когда наступил второй день октября.
Марко собрал все колья, начистил и наточил любимый стилет. К восьми утра он все же затопил одну из печей: ту, что была на кухне. Дом, захрустев дровами и задымив трубой, нагрелся. Марко нашел кладезь картофеля, заготовок на зиму и моркови с патиссоном. Обрадовался, мысленно боготворя матушку за ее труды. Женщина в селе - лучше танка, считал Марко.
Его матушка держала скот, лелеяла коров и быков, поросят и куриц, заботилась об их чистоте и сытости. Она поспевала следить за огородом и своим жилищем, сама колола дрова и топила печи, сама управлялась с тем, чем не могла бы управиться целая дюжина городских с напыщенными характерами и в чулках из нейлона. Марко явно недолюбливал городских снобов. Накрахмаленные воротнички с глазами-бусинами, в которых не было души и стержня.
Марко выбросил испорченную сковороду, нашел сливочное масло и принялся жарить картофель. Мяса не нашлось: все сгнило в пределах амбара. В шкафу лежали мешочки со специями; изучая историю, Марко узнал, что любовь румын к специям взяла начало от правления турков. Мужчина щедро насыпал красного перца, сухого чеснока и соли. Нарезал морковь и накрыл тяжелой крышкой.
Пока завтрак шипел, Марко умылся из ведра, стоявшего в самом углу. Ведро с питьевой водой, добытой из колодца на заднем дворе. Лицо поросло щетиной, губы потрескались, под глазами залегла тень усталости.
Зеркала в доме не было: только осколки, в один из которых смотрелся Марко. На шее зудел материнский укус. Косматые черные волосы ниспадали на плечи, и мужчина вспомнил, что давно не подстригался. Сам себе он напоминал пещерного человека, весьма неряшливого и грязного.
Следить за чистотой огрубевшему охотнику не было времени и сил. Марко нашел гребень и причесал волосы, бритву с собой он не брал, потому решил, что будет отращивать бороду.
Перед завтраком, пока в сковороде бурлило, Марко разглядывал незнакомое кольцо на свету от окна. Женское, но по размеру такое, что налезало на его мизинец - на полные пальцы для безымянной дамы. Отливалось из золота, а камень Марко не распознал: желтый, похожий на маленький бриллиант. Предположил, что турмалин или обработанный цитрин. У семьи Традат всегда не доставало денег, потому имение золота навело Марко на мысль, что находка не принадлежала матери. Чужое.
Он поел, взял из подпола несколько крупных картошин, банку с огурцами и, порывшись в гардеробе, достал мешок с деньгами. Скудная находка, но в селах всегда не хватало денег.
Марко закрыл дом на замок, сунул ключ в саквояж и покинул дом, закрыв на засов и снова перепрыгнув. Мужчина не прощался и не стоял с грустным лицом, покидая родной дом, не возвращался на могилы родных, чтобы что-то сказать. Он молча ушел, и целью его было поймать стригоя.
Марко сель Традат считал, что ничего не чувствовал, и в последний раз прощаться с духом родного дома он не видел смысла. Родители лежали в земле, думал он, и вся меланхолия бессмысленна, даже если и нужна ему самому. Марко двинулся в Волчью Яму. Интуиция вела туда: отца Магдалины выпотрошили именно там.
В деревне не было много дворов: вдвое меньше, чем в Падури. Но с местности, где развернулась Волчья Яма, открывался живописный пейзаж: бескрайняя равнина, простирающаяся так далеко, что было не видать конца. По правую руку вырастали пики холмов, накрытые лесами. Волчья Яма выстроилась на горе, оттого все равнины и холмы лежали перед глазами, и солнце мягко очерчивало контуры земель златой окантовкой.
Из-за холмов тяжело нависали Южные Карпаты, окруженные дымкой; их колоссальность и величие порождали благоговейный ужас. Высилась вершина горы Молдовяну - такая высокая и грандиозная, что тряслось нутро. Жизнь вблизи с титаном считалась опасной: сейсмичная зона грозила страшными землетрясениями.
Марко прошелся меж дворов, понаблюдал за равнинами, которые достойны казались кисти Клода Лоррена, а после направился к одному из жителей. Первым попался мужичок, похожий на спелый помидор: раскрасневшийся, с крупным носом, накрытым заметными фиолетовыми капиллярами, и маленькими глазками, похожими на две бусины бисера. Подойдя ближе, Марко ощутил запах цуйки изо рта жителя и скривился, поправляя ворот плаща.
- Говорят, у вас тут люд помирать стал, - соврал Марко.
Мужичок нахмурился, отвел взгляд, - он походил на хряка круглым лицом и носом-пятачком. Почесал волнистые волосы и ответил:
- Дак а как же? Конечно, мрут, как мухи. Старики да бабы и помирают, куда им деваться-то? А ты, путник, откуда? Не видал тебя раньше.
- Из Падури я. Из отчего дома иду. На войну. За Родину воевать.
- Это дело благое, дружище, - житель похлопал Марко по плечу и широко заулыбался. Один верхний боковой резец отстутвовал. - А чего так про смерть заговорил?
- Да поговаривают, что помирают в Волчьей Яме часто. Бабенка одна заезжала в церковь к нам, толкует, мол, люд мрет больно много.
- А-а, Магдалинка-то. Да, вернулась дева. Из-за отца своего. Волки загрызли, что уж скрывать.
- А что, волки появились? Разве ходили раньше тут?
- Не видал. Поди они и были. Хотя Михай бормочет, что стригои треклятые из могил повылазили. Ходит все осину точит. Сходи на кладбище, он там уже поди ходит бродит.
Марко кивнул и вышел к кладбищу, скрытому лесистой местностью. Рядом с могилами росли молодые липы, все еще опадающие на сухую землю алыми листьями. Гулял слабый ветер, несущий из домов ароматы мамалыги и чорбы. Утреннее солнце светило сквозь полупустые ветви широкими лучами, сверкало в каплях росы на остатках травы, словно кто-то рассыпал мелкие камни прозрачного турмалина. Марко заметил старика с седеющей козлиной бородкой и в круглых очках, что вышагивал с колом в руках.
- Доброго утра, путник, - кивнул почтительно старый дед. - Чем обязан?
- На стригоев охоту водишь?
- Веду.
- Нашел хоть одного?
- Да, ходит тут пакость одна. Мужчина, мертвый уже.
- Из могилы?
- Нет, из леса. Там в дубраве деревушка была лет двадцать назад, только один-два дома и осталось. Руины, правда. Там и обитает нечисть.
- Чего ж не пошел?
- Бабу свою оставить одну не могу. Куда она без меня?
- Мертвый стригой, говоришь?
- Будто белены объелся. Рыщет тут, по ночам воет. - Старик с подозрением двинул бровями. - А ты чего тут с такими вопросами? Понять намерений твоих не могу.
- Не серчай, дед. Я тут за нечистью, коли тебе интересно.
- Что же ты, охотник?
- Да, давно уж.
- Неблагодарное это дело. В наше время-то так вообще. Не пущу тебя я охоту тут водить, малец.
- Я уж не малец давно.
- Коль так, то покажи, чем оборону держать собрался.
Марко достал из саквояжа стилет и первый попавшийся кол. Дед, оглядев снаряжение, удовлетворенно покачал головой. Сев на скамью меж двух лип, он закурил самокрутку. Марко уставше повел носом.
- Эта нечисть после полуночи бродить начинает. Выходит вот отсюда, со стороны кладбища. Тут выше дубрава. Минут десять пешочком идти. В твоем возрасте дак вовсе пять.
- Спит он в доме?
- Поди. Не проверял. Я его тут сторожу.
- Понял я. Ладно, дед, пойду я.
- Пусть Господь Бог будет присматривать за тобой!
Марко молча вышел в лес. За дюжиной лип выстраивались толстые дубовые стволы, уже лысеющие, как и все прочие проявления природного могущества. Марко прошел в сердце дубравы и обнаружил обещанные руины заброшенной деревни. Над землей торчали, как наполовину съеденные болотной трясиной, хребты деревянных хибар. На крыше одного из домов птицы свили пушистое гнездо, а в пустом проеме окна паук сплел тугую паутину.
Марко бросил сумку у дерева и достал колья, которые снарядил в ремень, где вручную пришил небольшие чехлы для оружия. Туда удобно вставлялись колья, а плащ поверх деликатно прикрывал орудия от посторонних глаз.
В сумке охотника всегда имелись склянки с настоем из чеснока, серебряная пыль и точильный камень. Будучи в Бухаресте Марко задумывался обзавестись более надежным колом из железа, но осина и терновник казались родными и дешевыми. Подходило любое дерево, но Марко продолжал следовать легендам.
Он взялся за рукоять стилета и вошел в первый дом, крыша которого зияла крупной брешью. Марко изначально знал, что первая хибара была пуста, но решил проверить. Солнце тепло освещало разруху внутри, сломанную печь и тлеющие предметы деревянной мебели. Марко двинулся во второй дом. Под сломанными половицами лежало спящее тело стригоя. Положение оказалось неудобным для быстрого убийства: кровопийца лежал ногами вперед, пока сердце скрывалось под слоем досок.
Марко рассчитал действо, которое должно было произойти, и принялся работать: он тихо присел над телом и стилетом прорезал ахилловы сухожилия, чтобы пробудившийся стригой не смог совладать с телом; когда же живой труп заерзал, выбираясь, Марко вонзил клинок ровно под грудиной, прибив тело к земле. Подрезанные сухожилия не позволили стригою двигаться в нормальном темпе, и он замедлился до возможностей обычного человека.
Морда стригоя осталась под досками, и Марко не видел шипящую пасть и впавшие глазные яблоки, пораженные бельмом. Открывшаяся удару грудь позволила Марко вонзить оба кола одновременно. Одно из сердец, когда мужчина дернул колья обратно, брызнуло густой, будто медом, черной жижей, похожей на нефть. Запахло гнилью. Так смердила кровь самого стригоя, что давно считалась мертвой. Из сердца с выпитой кровью брызнуло совсем немного - стригой явно голодал.
- Сколько же тебе нужно людей сожрать, чтоб наесться, - бросил Марко. - Порождение Иуды, я уничтожу всех твоих собратьев.
Труп Марко мог бы оставить в тени, но решил убедиться в смерти картиной полного уничтожения нечисти. Сель Традат подхватил стригоя за ноги и вытянул на солнце. Тело быстро заволокло белесым свечением, по серой коже пробежались трещины, из которых медленно потекла мертвая кровь. Сначала сгорел первый слой кожи, чернея, затем дерма, за ней - рыжая и огрубевшая подкожная жировая клетчатка, поплывшая желтоватым густым маслом вниз к земле. Процесс сгорания стригоя был ускоренный. За десять минут от тела оставались лишь почерневшие обугленные кости скелета. Все, что было плотью превращалось в вонючую пыль, которую Марко брезговал и закрывался воротом плаща.
Оттерев с кольев кровь, Марко уложил оружие в сумку и двинулся прочь. Работа заняла двадцать четыре минуты - о том говорили карманные часы. Так охотник обезопасил Волчью Яму и Падури, остался незамеченным и чья роль оказалась известной лишь старику, сторожащему кладбище. Говорить с седым дедом Марко не стал, прошел мимо, кивнув напоследок. Дед не был туп, он понял, что деревня спасена он зубов восставшего. Старик со спокойным сердцем вернулся к жене.
Ступая по дороге к концу Волчьей Ямы, Марко размышлял, что поездка в существе оказалась бессмысленной. Времени не вернуть, и то знание вынуждало злиться. Марко ценил время, но оно было потраченным ни для чего.
- «Не приедь я, то не узнал бы и о смерти матушки. Жил бы и думал, что в порядке и живет себе», - посчитал он.
Он вышел из деревни. У ворот одного из домов столпились жители: некоторые терли платками слезы, другие - молча чего-то ожидали. Марко не интересовался проблемами других, потому равнодушно прошел мимо. Уже покинул деревню, но обернулся, когда расслышал нарастающий гомон позади. Из-за ворот выносили гроб. Следом выехал черный «Кадиллак», но двинулась машина не с толпой, а противоположную сторону, туда, куда вела дорога из деревни. Марко дернул рукой, и водитель остановил машину. Мужчина беспечно сел на переднее пассажирское кресло и взглянул на Магдалину. На глазах виднелась тушь, но заметными были краснота и отечность. Девушка явно плакала.
- В Бухарест? - спросила она.
- Да.
- Не спросите, что случилось?
- Нет.
- Моего отца хоронят, а я уезжаю. Нет, сбегаю. Правильно ли делаю?
- Без причин вы бы так не сделали, так?
- Я устала.
- Разве женщины вашего уровня устают?
- Я недавно вернулась с войны. Конечно, устают.
Марко дернул глазами в сторону дамы. Не был удивлен, но весть стала достойной его внимания. За рулем Магдалина вела себя уверенно, хоть и с глаз снова побежала слеза. Девушка попросила, не уводя взора с дороги:
- Не смотрите на меня, пожалуйста.
Марко не стал говорить. Молча повиновался, а вскоре и вовсе задремал. Ночью выспаться они не сумел.