2.
На станции Чоара дождь лил слабее, но все же достаточно, чтобы намокнуть, если не покрыть голову капюшоном плаща. Октябрьские дожди в Трансильвании славились унылостью, всюду лужи заменяли дороги, на глади которых дождь вырисовывал круги.
Деревья сыпали листьями — огненно-рыжими и цвета охры; Чоара буйствовала насыщенными красками, совсем как маслом, и всюду простирались холмы зданий, черных и мокрых от осадков. Гуляла хандра осенних настроений, но коммуна Чоара все еще оставалась живописной и развеселой. Idilă și liniște* посреди войны.
Воздух в коммуне стоял чистый, преисполненный озона, со стороны Карпат веяло духом трав и кустарников, спускался мороз, как лавиной. На юге высились холмы и высокое плато, разбавленное необъятными равнинами.
По станции сновал люд, создающий диссонансный гомон. Мужчины волокли саквояжи и дорожные сумки, набитые вещами, пока женщины отстукивали деревянными каблуками. Сетовали на погоду, ворчали на стужу и бранились влюбленные. На станции степенно бурлила жизнь и суматоха.
Поезд за спиной Марко лязгал и шипел, как железный змей, люди стремились вбежать внутрь и покинуть коммуну. Огромные тяжеловесные колеса гиганта наводили на мысль, что одного скользящего движения хватит, чтобы тело разрезало пополам. Марко был очарован поездами и километрами в пути; несмотря на скуку досуга и нелицеприятных соседей он ценил время в дороге, ту возможность забыть о работе и об осточертевшей рутине. Отстук колес, мерное покачивание и гипноз долин за окном, как калейдоскоп мелькающих гор и рек.
Марко сжал лямки саквояжа и покинул станцию. Мужчине предстояло пройти около тридцати километров, чтобы попасть домой к матери. Ступая по лужам, он размышлял о войне и своем дезертирстве, хотя по документам он значился погибшим.
— «Интересно, матушке отправили весть о моей смерти?» — думал он. — «Если так, то она, должно быть, в ужасном горе. Своим приездом я стану восьмым чудом».
У въезда в Чоару громоздилась гужевая повозка, набитая сеном. Конь, что тянул телегу, щипал остатки жухлой травы и крутил хвостом, гоняя комаров и мух, ползущих в глаза. В телеге копошился повозчик, укладывая небольшую скирду сена. Он крепил веревкой стог и тянул махорку из самодельной трубки, ворочая черными усами. Марко остановился у мужичка и спросил, но скорее прогрохотал, как колеса того поезда:
— Куда едешь?
— И тебе не хворать, молодчик. До Гроапы Лупулуй.
— Возьмешь с собой?
— Дак отчего ж нет, садись.
— Долго ехать будем?
— Час с хвостом.
Марко залез в телегу и нагло развалился в сене, опавшем со стога. Из саквояжа он достал брусок и, вооружившись ножом, принялся стругать остроконечный кол. Повозчик усмехнулся, завидев действо, почти ритуал успокоения для Марко, но промолчал и сел за поводья. Конь тронулся, дернув черным хвостом. Веер брызг расплескался по тулупу хозяина, на что тот посетовал на погоду.
Мужчина из Гроапы Лупулуй — Волчьей Ямы — внешне был вылитым деревенщиной, объятым старой национальной одеждой: в длинной посеревшей рубахе с квадратным воротом, в длинных холщовых штанах ицарь, а от холода мужичка защищала сукновая свита по колено. На голове лежала барашковая кушма.
Сам же сель Традат выглядел чуждо для населения Румынии; он был странным и для горожан, и для селян. Марко не снимал с себя кожаного плаща, полы которого касались самых пят, его поднятый стоячий ворот закрывал шею и нижнюю часть лица, также имелись кожаные черные перчатки и высокие ботинки по колено, оснащенные вставками из металла на следьях подошвы: небольшие колья, предупреждающие скольжение зимой и позволяющие ступать на лицо врага с большей эффективностью. Под плащом на груди висела черная рубаха, поверх которой Марко носил короткий жилет с карманными часами в правом кармашке. Мужчина напоминал черную тень, солнце до которой не доставало.
Плащ он носил из тугой натуральной кожи, которую зубы стригоев прокусить могли лишь с особым усилием. Для вырколаков, приколичей и триколичей* это одеяние преградой уже не было — на тот случай Марко подшил изнутри двойные кожаные лоскуты, оттого плащ был куда тяжелее, чем выглядел.
На шее мужчина носил серебряный медальон на толстой цепи; сам он представлял собой локет, внутри которого хранилась крохотная фотография семьи: отец, мать и он сам. Любимый tatăl — папа — исчез из жизни Марко, когда мальчику стукнуло семь.
Повозку Марко покинул за три километра до того, как конь добрался до Волчьей Ямы. Мужичку он заплатил ровно столько, сколько стоила свежая буханка хлеба. Тот, обрадовавшись, улыбнулся на прощание и дернул поводья. Марку предстояло пройти липовую рощу, которая скрывала Падури.
Сирень и румянец заката сель Традат не видел: тучи плотной колоннадой выстроились на монохромном небосводе. Столбы лип в сумраке, иссохшие кустарники и крючковатые ветви порождали иллюзии и фантомы мифологических сущностей: где-то подглядывала милая зынеле, из-за другого ствола взирал Мошул Кодрулуй*. Марко с готовностью вынул из сумки стилет. Лес всегда таил в недрах врага.
Дорога прошла без нападений и курьезов: Марко выбрался из рощи, и перед взором показалось родное село. Мимо прошло стадо рогатого скота с пастухом на рыжей лошади, пахнуло молоком и свежим навозом. Марко сунул стилет в ремень на поясе и глянул на часы: стрелка пробила без пяти восемь вечера. Марко двинулся вперед, предвкушая встретить матушку.
Крину — его дорогую маму — он видел четыре года назад. Тогда, в сороковом году, он отправился на длительную охоту. Искал он Царя Стригоя, который убил многие годы назад его отца. Марко было семь, когда матушка сообщила о нападении главного стригоя, и тогда он решил, что посвятит жизнь отлову плотоядных кровопийц. Самого отца, его хладный труп, он не видел, но искренне молился богу на одинокой могиле за их ветхим домом.
В восемь в церкви заканчивалась последняя литургия: Марко знал об этом, ведь и сам когда-то крепко веровал в Господа и читал Новый завет. Проходя мимо знакомой церкви, он остановился осмотреть здание. Храм был выстроен из темной древесины, почти черной; он вытягивался высоко в небо остроконечным шпилем, почти готическим. То была колокольня. Основной объем храма заключался в куб с узкими окошками по два в каждой стороне. Крышу венчал православный крест, разрезающий небо.
Из церкви вышла молодая женщина, непохожая на местный люд: высокая, светлая — мечта фюрера среди сельских нечистот. Она, хоть и двигалась поодаль и в густых потемках, выглядела настоящей арийкой. Белокожая и светловолосая, чья фигура походила на силуэт осы: широкий ремень туго затягивал линию талии поверх серого пиджака, похожего на военный китель. Юбки в сорок четвертом стали короче и уже, в моду вошли жакеты и пиджаки с подплечниками и нейлоновые чулки.
Эта женщина явно была ценителем моды, она, верно, тратила баснословные суммы за новую шляпу или стеклянную бижутерию. Такие выходят замуж за толстосумов и досуг проводят в бутиках от именитых кутюрье.
Дама, разглядел Марко, пользовалась красной помадой — такая вещь среди сельских женщин была сродни потехе: богачи красят лицо, пока крестьяне вычищают навоз из хлева. Разглядел он также, что она была не женщиной вовсе — молодой девушкой, но с грустными морщинками у глаз. Она явно прибыла из города, и явно была из четы богатой семьи.
Недалеко от Марко она остановилась и достала пачку сигарет. Закусила зубами последнюю и принялась мучить огниво. Летели искры, но огонь все не появлялся. Она шикнула и бросила зажигалку в сумочку. Осмотрелась по сторонам, явно желая попросить огня. На глаза попался Марко.
— Доброго вечера. Вы курите?
— Нет.
Марко сурово поглядел на девушку. Подошедшая ближе, она позволила оценить свое лицо. Марко заметил голубые глаза и популярную у городских див прическу: короткие уложенные лаком волосы, валиком спадающую на лоб прядь. Девушка носила белые перчатки и брошь на ткани пиджака. Бижутерия, но добавляющая шарма. Военное время не позволяло тратить ресурсы на гражданских — все стоящие ткани, камни и материалы шли на обеспечение солдат. Даже в моду среди прекрасного пола внедрялся милитаризм: строгие линии и фасоны, хмурые цвета хаки и подобие формы солдата.
— Курить вредно, — выдавил наконец Марко.
— Я вас удивлю, если скажу, что каждый встречный мужчина пытается дать мне напутствие? — легко бросила дама. — Вредно воевать и лечить кашель ртутью*.
— Поэтому я против современной медицины.
— Зря. Так есть у вас спички?
— Нет. — Марко сунул свободную руку в карман и отвел взгяд к спешащему отцу Николае. — Вы не отсюда.
— Я из Бухареста.
— И что вас привело в Падури? Мы несильно чужаков жалуем.
К даме подоспел батюшка, держащий пенсне пальцами левой руки. Отец Николае заговорил спешно:
— Магдалина, что же вы ушли! Я ведь не успел договорить про грядущее отпевание. — Он улыбнулся Марко. — Здравствуй.
Девушка неловко улыбнулась и перевела взгляд на батюшку.
— Простите, отец Николае. Право слово, стало дурно. Подышать вышла.
Отец красноречиво указал на сигарету в пальцах Магдалины и улыбнулся.
— Магдалина, Господь не поощряет столь дурную привычку. Еще и на земле храма. Попрошу вас.
— Да, конечно. Простите меня, отец. Отпевание завтра, я помню. Матушка уже сообщила, что отца отпевать будут в вашей церкви, а не в Чоаре. Я вас благодарю, отец.
— Да попадет ваш tatăl в рай! Доброй дороги, Магдалина.
Батюшка чуть улыбнулся даме и теперь глядел на Марко. Широко распахнув руки, он приобнял мужчину и залепетал:
— Марко, мальчик, вот так радость! Неужто Господь вернул тебя домой?
— Отец Николае, не стоит. Я вернулся к матушке.
— Крина-то.. — отец задумался, отступив на шаг назад. — Давненько же она не ходила на литургию. И во дворе ее тишина да мрак. Я все никак дойти до нее не могу.
— Она хворает?
— Не знаю, мальчик. Вестимо, болезнь с ног повалила. Я помолюсь за Крину, отмолю грехи ее перед Господом. А теперь ступайте, дети мои.
Марко переглянулся с Магдалиной. Девушка улыбнулась отцу на прощание и ступила следом за Марко. Он, слыша ее поступь позади, хмуро повел черными бровями и скривил губы. Пройдя землю церкви, сель Традат обернулся в раздражении.
— Чего тебе?
— Как невежливо. Не гневайтесь и не обольщайтесь. Я иду к своей машине.
— Отпевание?
— Моего отца задрали волки.
— Разве.. вы не из Бухареста?
Марко чуть замедлил шаг, и Магдалина поровнялась с его поступью. В элегантных туфлях идти она могла вальяжно и степенно, но только в условиях города; в Падури же ее обувь покрылась густым и вязким слоем грязи, смешанной с навозом. Магдалина с грустным вздохом вернула сигарету в пачку и складировала в кармашек сумки. Поправила перчатки.
— Я родилась и выросла в Волчьей Яме. А в Бухаресте я живу с мужем. Он генерал-полковник Forţele Aeriene Române, — военно-воздушных сил Румынии.
— Солидно.
— Весьма.
— Я не про мужа.
— А про что же?
— Про то, что из глубинки вы выбрались в самую столицу.
— Сочту за комплимент. Вы тоже не выглядите как местный.
— Я кочевник.
— И куда кочуете?
— Куда попало.
Марко дернул лицом в сторону собеседницы: та ретиво поспешила к курящему пастуху, возвращающегося домой. Мужчина узнал в нем Петера, живущего через три дома от него. Подходить он не стал, — отвернулся телом, чтобы Петер ненароком его не узнал: Марко не любил гласность и излишек внимания. Легче дышалось ему в тишине и одиночестве. Мизантропия внутри него гневалась и от присутствия Магдалины. Она, нашедшая спички, вернулась к беседе. Запах жженого табака наполнил ноздри, и Марко гневно закрыл лицо воротом плаща. Не запах — смрад.
— Не нравится аромат? — спросила удивленно Магдалина.
— Если поджечь навоз, то пахнет одинаково.
— Отнюдь. Печальный опыт?
— Нет. Не нравится и все тут.
— Вы были в Волчьей Яме?
— Да.
— Какой вы тугой, однако! — девушка покачала головой и усмехнулась. — Проще даже с деревом поговорить, чем с вами. Я.. просто хочу не быть одна. Лучше с таким бревном, как вы, чем одной.
— Ясно.
— Страдаете от ограниченного словарного запаса?
— Страдаю.
— Ценю честность в людях, — рассмеялась Магдалина. Она беспечно продолжила курить и ступать деликатно рядом. Впереди наметилась форма автомобиля. — А вот и мой железный жеребец! Разбираетесь в машинах?
— Вижу, что «Кадиллак». Какого года?
— Сорок второго. Великолепный автомобиль. Мой муж подарил мне его на двадцать шестой год от рождения.
— Поздравляю, — мрачно ответил Марко. Он остановился у черной машины и подождал, пока Магдалина закончит курить.
— Благодарю за сопровождение. Нынче волки шастают в этих лесах. Интересно, они с карпатских дубрав идут?
— Волчья Яма на то и волчья, что там испокон веков волки ходят. Нечего удивляться.
— Не совсем, вообще-то. До объединения Молдавии и Валахии тут была деревушка охотников, которые гоняли волков. «Яма» потому что на месте одного из дворов был волчий могильник. Волки сюда не смели совать и носа многие годы. Всех истребили. Неужто снова решили сюда перебраться?
— С чего уверенность, что волки?
— Я уже говорила: моего отца задрали. Прямо в доме. Мне, признаться, боязно ехать в отчий дом. Все пропахло смертью.
— Что же, волки теперь и дверь научились открывать?
— А кто же тогда, если не звери эти?
— Вы у меня спрашиваете?
— Ну, да. Чего от вас ожидать, грубиян? — потешилась Магдалина. — Некоторые.. дурачки болтают, что это стригои объявились. Дедок один так вовсе по кладбищу теперь с колом деревянным ходит.
Марко навострил уши и взглянул на даму. Интерес в карих глазах заметила Магдалина и рассмеялась, сев на капот «Кадиллака».
— Что же вы, Марко? Тоже в эту ересь верите?
— Я так сказал?
— Не отнекивайтесь! Я вижу, что вы заинтересовались.
— Кажется, вы несильно горюете по отцу.
— Вы скачете с темы на тему.
— А вы слишком зацикливаетесь на ненужном.
— Впрочем, неважно. — Магдалина легко спустилась с капота и вихрем пронеслась мимо. От нее несло энергией и ребячеством. Она села за руль и помахала ладошкой, заключенной в перчатку. — Доброй ночи! Надеюсь, вас не найдет страшный стригой.
Марко молча ушел дальше. Двор его дома маячил впереди. Света в окнах не было.
___________________
*Idilă și liniște — идиллия и спокойствие.
*Вырколак, приколич, триколич — разновидности оборотней.
*Зынеле — цветочное полубожество.
*Мошул Кодрулуй — эквивалент Бабы-Яги, но в мужском обличии. Злобный отец леса.
*Медицина в прошлом веке была весьма опасной: врачи предлагали лечение ртутью, сурьмой, кокаином, радиацией и прочим. (Советую прочесть книгу «История шарлатанства»).
*Коммуна Чоара ныне Салиштея (Сэлиштя).