Глава IX. Старая книжная лавка.
Здесь совершенно не ощущается влияние светлой магии и той радости, которой был пропитан Косой Переулок. Здания старые, покрытые мокрым от конденсата мхом и грибком, потрескавшиеся и покосившиеся. От них так и веет тьмой и какой-то безысходностью. Сюда словно даже лучи солнца не достают. Небо было темным, затянутым грозовыми тучами, и Гарри заставляла тревожиться такая смена обстановки. У этого места была своя магия, как и у Косого Переулка, но последняя хотя бы не оставляла на душе ощущения тяжелого хищного взгляда в спину, неотрывно следующего за каждым твоим шагом. Чувствуя поступь холода по спине, от которой кожа покрывалась пупырышками — Петунья, вроде, называла это «гусиной кожей», — Гарри изо всех сил не давал себе обернуться.
Лютный и Косой переулки были абсолютными противоположностями.
Нос забивал противный запах разложения, и Гарри дышал через раз и очень поверхностно, стараясь не зацикливаться на мыслях о том, что именно здесь гниет: чья-то плоть или отходы жизнедеятельности. И Поттер затруднялся сказать, что лично его обрадовало бы больше.
У него не было страха крови или трупов (вот уж умора была бы), но он предпочел бы избежать встречи с ними, пока не покинет это жуткое место.
Впрочем, чего далеко ходить, он уже хотел это сделать.
Приходилось полагаться в основном на слух — вертеть головой по сторонам, словно перепуганный воробей, Гарри не мог себе позволить, даже несмотря на ощущение близкого присутствия опасности. Боясь привлечь ненужное внимание, он следует за утягивающей его нитью все глубже в Лютный Переулок. Делал мальчик это как можно быстрее, но не бегом, шел почти под стенами, цепко оглядывая пространство вокруг себя — так, чтобы не делать лишних движений головой.
Здесь пахло смертью, и Гарри не то чтобы очень нравился этот запах. Он заставлял его почти горбиться, стараясь слиться с обстановкой. В Лютном было душно, пусто и тревожно, и Поттер в очередной раз подавил порыв развернуться и броситься прочь. Останавливало его только осознание того, что если он сейчас отступит — то сам же потом будет корить себя за трусость и слабость характера.
Вскоре Гарри сталкивается с первыми обитателями Лютного Переулка. Он обнаруживает их по неприятному запаху еще до того, как видит, и мгновенно понимает, что это — вампиры. Несомненно они. Мальчик невольно замедляет шаг, ступая почти бесшумно. Волнение поднимается в его душе, перекрывая опасения. Даже осознавая, в каком состоянии были его братья, Гарри отчаянно желал хотя бы мельком взглянуть на них. На своих сородичей.
«Сородичей ли?..» — кольнула его предательская мысль.
Их было пятеро. Одетые в замызганную, порванную тут и там одежду; потрепанные, изъеденные молью полы шляп на их головах просели и безвольно провисли под собственным весом. Осунувшиеся от усталости и истощения лица их были покрыты струпьями, воспаленными язвами и едва зажившими шрамами. От этих вампиров пахло болезнью и слабостью.
«Падальщики», с болью и одновременно отвращением понимает Гарри, мелко вдыхая через рот. Он надеялся немного ослабить мерзкий сладковатый запах гноя и гнили, но совершенно забыл, что на нёбе тоже есть рецепторы. Обоняние резануло почти болью, а глаза заслезились. Поттер сдерживает рвущийся наружу кашель лишь чудом. Впрочем, вампиры тоже ощущают его присутствие и оборачиваются. Гарри старается не обращать внимания на дрожь и могильный холод, пробежавший вниз по его позвоночнику, когда он ловит на себе пять пар воспаленных взглядов. Глаза его собратьев болезненно красные, а зрачки сильно расширены, отчего ярко-алая радужка выглядит как тонкий ободок вокруг бездонной тьмы, и почему-то Гарри кажется, что это нехорошо, совсем нехорошо.
«Детеныш, детеныш...», слышит он тихое, мало похожее на привычную человеческую речь шипение в свою сторону, когда проходит мимо истощенных существ, мучительно сглотнув. Он никогда раньше не видел других вампиров, но знакомиться с этими у него не было ни малейшего желания.
«Один, детеныш. Почему один?», продолжает доноситься до его чувствительного слуха из-за спины, когда Гарри проходит мимо, жалея, что на нем нет хотя бы кофты с капюшоном. Последний можно было бы накинуть на голову, спрятать лицо и погрузиться в обманчивое ощущение безопасности хоть на какое-то время...
Гарри чувствует, что они следуют за ним, но не пытаются приблизиться, держась на расстоянии. Это его немного успокаивает. Может, на своего нападать не станут? Поттер совершенно не был уверен, что сможет хотя бы убежать прочь отсюда, если дела обернутся скверно.
И потянуло же его в эту идиотскую авантюру. Тетя узнает — уши поотрывает. Если, конечно, он отсюда живым и целым выберется.
А связь все еще вела вперед, не собираясь заканчиваться. Мальчик петлял по узкой, виляющей из стороны в сторону улочке, обходя то завалы мусора, то других обитателей Лютного, которые провожали его странными взглядами, скаля прогнившие зубы. Гарри шел, как на эшафот, чувствуя у себя на затылке болезненные горячие взгляды. Он все еще не оборачивался, игнорируя вставшие дыбом волосы и ощущение нависших над его горлом зубов.
Нить связи заканчивалась за дверью в неприметную лавку с потрепанной обгоревшей вывеской, гласившей: «Волхвание. Книжная лавка».
Не особенно задумываясь (в этом уже не было большого смысла), Гарри, даже не притормозив, заходит внутрь, услышав на удивление мягкий переливчатый звон стеклянной подвески, висящей рядом с дверью. Этот звук был настолько контрастен со всей окружающей Гарри обстановкой, что мальчик невольно вздрогнул и неподвижно замер на пороге книжной лавки, точно олень в свете фар.
Спустя некоторое время напряжение немного спадает. Поттер оглядывается по сторонам, осматривая темное помещение и на автомате потирая рукой загривок, этим движением словно бы сбрасывая с кожи ощущение чужих взглядов.
Помещение лавки было, на первый взгляд, просто огромным. Стеллажи, заставленные книгами, стояли плотными рядами, не давая увидеть, есть ли здесь кто-то еще. В воздухе витала пыль, но на этот раз Гарри не чувствовал себя так неуютно, как это было у Олливандера. Он бесшумно скользнул вперед, прямо к прилавку, то и дело поворачивая голову из стороны в сторону. Никаких признаков опасности. Поттер поднял палочку, обнаруживая, что она больше не светится. Тем не менее, Гарри все еще смутно ощущал, что нить, которая привела его сюда, не оборвалась до конца.
Может быть, и вела она не к месту этому вовсе, а, скажем, к человеку? Или вообще к предмету?..
Рядом с прилавком располагались стеклянные витрины. На полках за ними были разложены другие товары, не книги: какие-то склянки, талисманы; на бархатной бурой подушечке внутри небольшой шкатулки расположился странного вида череп, принадлежащий, видимо, детенышу какого-то животного. Он напоминал волчий, но огромные резцы создавали впечатление, что Поттер смотрит скорее на череп молодого саблезубого тигра или вообще рептилии — правда, в таком случае при жизни та была необычайно тревожных размеров. В целом, Гарри не особенно разбирался в магической биологии.
— Зачем пришел сюда, пацан? Это место явно не подходит для таких маленьких магов, как ты.
От неожиданности Гарри вздрагивает и оборачивается, обнаруживая недалеко от себя древнего приземистого старца, одетого в какой-то затасканный серый балахон. Седые волосы, уже давно потерявшие объем, были собраны в небольшой пучок, не захватывающий длинные пряди челки, а борода оказалась вполне приличным образом подстрижена. Несмотря на внешне более-менее приятный (особенно если сравнивать с остальными жителями Лютного) вид, голос у старца был хриплый и резкий, напоминающий карканье ворона.
«Черт возьми, да что со здешними стариками не так?!» — рассерженно шипит про себя Гарри, заметно напрягаясь. В чем бы причина не состояла тут, в этой задрипанной лавке, этого старца Поттер тоже обнаружил только после того, как тот сам выдал свое присутствие.
Ну, по крайней мере, здешняя магия не пыталась придушить маленького вампира. Уже приятно.
Старец подслеповато прищурился, и его глаза вдруг сверкнули расплавленным золотом. Сухие потрескавшиеся губы растянулись в ухмылке, демонстрируя неестественно острые кривоватые зубы, и Гарри в который раз жалеет, что вообще сунулся сюда.
— Ах, прошу прощения. Пожалуй, я немного погорячился. Не признал сразу, ты уж не обессудь.
Гарри эта резкая смена настроения настораживает еще больше. Не обращая на напряжение мальчика никакого внимания, старец заходит за прилавок и кладет свои сморщенные руки с узловатыми пальцами на обшарпанную деревянную поверхность. Подобравшись всем телом, Гарри неотрывно следит за его перемещениями, не сдвигаясь с места.
— Попробую угадать, — заговаривает тем временем старик, не дождавшись от Гарри словесной реакции. — Ты пришел за книгами по... Сангвимантии, так? Похвальное рвение в твоем-то трепетном возрасте. Хотя... именно для тебя, возможно, сейчас самое время.
И опять все о нем все знают. У Гарри едва не начал дергаться глаз.
Но в то же время этот старик симпатизировал мальчику гораздо больше, чем Олливандер с его кучей непонятных тараканов в голове. Этот флер наивной загадочности и терпкая магия, которой пропахла лавка артефактора, сейчас заставили бы Гарри почувствовать тошноту. Старец из «Волхвания», хоть и продолжал отталкивать Поттера, в то же время обладал каким-то иррациональным темным магнетизмом. Гарри не знал, плохо это или хорошо.
Мальчик, подумав, не стал упрекать старого лавочника в том, что тот обращается к нему на «ты». Он уже хотел было что-то сказать, задать какой-нибудь пространный вопрос, как старец неожиданно говорит:
— Меня зовут Гейзенберг. Карлус Гейзенберг, если угодно. А тебя, пацан?
Поттер сконфуженно запнулся, только открыв рот и тут же захлопнув его обратно. Ему, если подумать, никуда не уперлось знакомство с этим жутким стариком, и отсюда мальчик сомневался, стоит ли представляться настоящим именем. Про себя рассудив, что «Гарри Поттер» несомненно гораздо более узнаваемое и скандальное имя, чем, допустим, «Гарланд Эттвуд», он решил, что ничего не потеряет.
— Мое имя Гарланд Эттвуд, сэр.
Мутные глаза старика снова блеснули тем странным ярко-желтым цветом — Гарри сильно сомневался, что такой цвет может встречаться в природе. Прищурившись, лавочник задумчиво прокаркал:
— Какая знакомая фамилия...
«Твою же..!» — в сердцах подумал было Гарри, но резко оборвал себя, пряча на миг проступившие на лице эмоции. Не хватало еще, чтобы старик догадался о его вранье.
Словно назло взгляд лавочника скользнул по лицу Поттера, задержался на лбу... а потом вернулся обратно, к отстраненным глазам мальчика.
— Полагаю, второй отец наградил? — поинтересовался Карлус Гейзенберг.
Отвлеченный на мысленные метания и отчаянно надеющийся, что старец не заметил шрама за волосами, Гарри совершенно не понял, что тот имел ввиду.
— Простите, сэр?
Гейзенберг в ответ на его лепет раздраженно цокнул и закатил глаза.
— Какое необразованное поколение, Мордред и Моргана! Такого я еще не видел на своем веку, — старик смотрит на Гарри с презрительным сожалением и поясняет: — Я имею в виду вампира, что тебя обратил, пацан. Это твой второй отец, считай. И почему ты здесь без него? Или нее, не знаю?
До Гарри постепенно начало доходить, о чем говорит старец. В голове непроизвольно возник вопрос: как Гейзенберг определил, что Поттер вампир? Может быть, старик тоже существо? Точно не оборотень — Гарри бы точно почуял его, и никакая магия тут ему не помешала бы. Принято считать, что вампиры и оборотни ненавидят друг друга, и что эта ненависть основана на видовых различиях. Каких таких различиях — в учебниках не говорилось, а Гарри понятия не имел, какие отношения были между этими расами у Истоков Времен.
— Боюсь, мой... второй отец погиб сразу после того, как укусил меня, сэр.
Старец внимательно посмотрел на него, и на этот раз его цыканье было почти сочувствующим. Гарри же вскинул брови, с удивлением не обнаруживая того противного чувства, которое появлялось в груди всякий раз, когда он говорил то, чего говорить не стоило.
— Дерьмо дела, пацан. Но ты, вроде, вполне неплохо себя чувствуешь в своей шкуре. И не смотри на меня, как на фестрала! Я ваш народ за версту вижу. Вас тут много прошло за время, что я тут эту лавку держу.
Это совершенно не ответило на немой вопрос Поттера о том, как именно старец раскрыл его личность. Потому Гарри подается вперед:
— А как вы?..
— Вижу как? — понимает старик. Глаза его снова загораются знакомым золотом. — Видишь, пацан? Это специальное заклинание, которым пользуются артефакторы и колдомедики, чтобы видеть магические потоки и связи. Но тебе до этого еще далеко, сам потом разберешься, если понадобится, — отмахнулся от подробных объяснений Гейзенберг. Его глаза снова просканировали Гарри серьезным взглядом. — Сюда-то дорогу как нашел? Это не особенно привлекательное место, даже если сильно хочешь запрещенную литературу приобрести.
— А какое вам... — начинает Гарри раздраженно, уже окончательно запутавшись в том, что происходит и как ему на это вообще реагировать. Старый лавочник каждый раз словно препарировал его, безошибочно угадывая все мысли мальчика, которого это начинало жутко злить. Эмоции резонировали с сознанием, заставляя виски полыхать болью.
— Какое мне дело, спрашиваешь? — хмыкает Гейзенберг так насмешливо и едко, что неожиданно Гарри испытывает настолько жгучий стыд, что невольно утыкается взглядом в пол, напряженно сжав в пальцах распахнутые подолы рубашки. Видимо, заметив эту реакцию, старик несколько смягчается: — Ты первый вампиреныш, которого я вижу за последние лет 60, ребенок. Разумеется, мне интересно, как ты выжил, особенно учитывая то, что за тобой даже приглядывать некому было.
Гарри невольно оглядывается назад и через грязное стекло витрины видит сбившихся в тесную группку пятерых вампиров — тех самых, что следовали за ним всю дорогу до лавки. Существа кидали пустые взгляды на магазин, но заходить, слава Мерлину и Великой Матери, не торопились.
— А этих оборванцев тебе бояться нечего, — наставительно произнес Гейзенберг, заставляя Гарри снова обратить на него внимание, — только последняя тварь, в которой не осталось ничего от разумного существа, позволит себе напасть на детеныша своего вида. Но и не обманывайся на их счет, пацан. Эти люди далеки от порядочных, иначе их бы здесь не было... — мутные глаза старца скользнули за витрину, туда, куда несколько мгновений смотрел сам Гарри, и, смерив вампиров странным взглядом, снова вернулись к мальчику. — Каннибализм здесь, знаешь, такая вещь, которая является неотъемлемой частью повседневной жизни всех существ, живущих в Лютном. Может, завтра кого-то из них уже и на свете-то не будет — эти самые товарищи, с которыми он сейчас стоит, сожрут его за пару минут в каком-нибудь грязном закоулке и даже имени потом не вспомнят. Если они — имена — у них еще остались, конечно.
Гарри снова оборачивается, чувствуя жгучую жалость, обжигающую его внутренности адским пламенем и почти причиняющую боль. Неужели это действительно то, чем они — чем он сам — являются на самом деле?..
— Ты лучше расскажи мне, когда тебя укусили. Тебе, пацан, сейчас от силы лет десять, если я, конечно, не подрастерял навык, — почесав жидкий седой затылок, снова заговаривает Гейзенберг, отвлекая мальчика от мрачных размышлений.
Гарри невольно поморщился, но, не обнаружив в вопросе тайной подоплеки, решил ответить:
— В пять, сэр.
Гейзенберг удивленно присвистнул, поглядев на Гарри почти с уважением:
— Черт возьми, и как твое ядро целехоньким осталось, малец?
«Смотри, уже не пацан», — хмыкнул про себя Гарри. А, немного подумав, он решил хоть в чем-то исполнить завет Петуньи и притвориться дурачком. Может, старик расскажет ему что-то интересное, даже более интересное, чем то, что рассказал Меркурий. Благо, мальчик уже зарекомендовал себя не как самый сообразительный детеныш вампира.
— Простите, сэр, но при чем тут мое магическое ядро?
— А при том, — снисходительно начал Гейзенберг, и Гарри едва сдержал победоносную ухмылку, готовую исказить его губы, — что такая херня, как вампиризм, обычно ядро иссушает, заставляя его уменьшаться. Думаешь, почему вампиры сейчас такие слабые в магическом плане? И это при том, что обычно заражаются они будучи гораздо старше пятилетнего ребенка — почти всегда уже тогда, когда ядро полностью сформировано.
Гейзенберг склонил голову к плечу, снова окидывая Гарри своим фирменным рентгеновским взглядом. Тот, пылающий золотом, замер на уровне груди, и Поттер инстинктивно тут же прикрыл ее рукой.
Старик в ответ на его реакцию только хмыкнул:
— А у тебя, посмотрите-ка, оно, похоже, только увеличилось. Хоть и деформировано так сильно, что смотреть страшно. Ободка нет... но есть карманы, поразительно... хотя... у меня есть подозрение, почему так получилось.
Гарри знал, что после обращения стал сильнее во многих аспектах и (сюрприз) обрел нечеловеческие способности. Но силу своей магии ему сравнивать было попросту не с чем. Поттер умел пользоваться ей на определенном уровне; более менее осилил контроль над двумя стихиями из четырех; а еще мальчику, в принципе, не нужна была палочка, но он сомневался: можно ли по этому критерию назвать его достаточно сильным? Именно как мага, а не волшебное существо.
И... его ядро деформировано? Но ведь искажение органоида такой исключительной важности повлекло бы для организма целый вагон проблем! Во всяком случае, для обычного мага: у них магическое ядро действительно было тем, с чем не принято шутить.
В пергаменте Меркурия было написано что-то про карманы, но Гарри на фоне остальных новостей спросить про них совершенно забыл — как, впрочем, и про многое другое. Гейзенберг сейчас давал Поттеру неплохую возможность получить ответы на те вопросы, которые тот упустил из виду.
— И почему, сэр?
— Это ты мне сначала ответь, малец, — Гейзенберг внезапно наклонился к нему через прилавок. Лицо его исказилось раздражением, а голос почти срывался на шипение: — На тебе что, блокаторы висели с самого рождения? Остаточный фон, который никакой ритуал не уберет, я даже сейчас вижу — прямо вокруг ядра! Кто-то очень сильно постарался, чтобы ты не мог нормально пользоваться своей магией!
Гарри невольно вздрагивает, вспоминая осколки, которые безмолвно собирала тетя Петунья, отправляя в мусорное ведро. От них разило магией — причем знакомой — и у Гарри были предположения о том, кто мог оставить эти предметы, разбившиеся после его магического выброса, у них дома.
В голове снова всплыло то самое воспоминание, вернувшееся после уничтожения неизвестных артефактов. С того лета в 1985 году Гарри не раз проматывал его у себя в голове, пытаясь разобрать, что именно кричат голоса. Мерлин, он даже проштудировал заново кучу учебников, чтобы понять, вспышки каких заклинаний он видел в Хэллоуин восемьдесят первого. Но, разумеется, ничего конкретного так и не выяснил. Зеленый и фиолетовый оказались довольно распространенными цветами, которые давали окраску множеству заклинаний.
Примечательно и то, что после того, как осколки оказались на свалке, родственники Гарри, никогда не отличавшиеся добротой по отношению к нему, вдруг стали гораздо ласковее. И хоть Вернон, конечно, исключение из всех ситуаций и правил, он хотя бы перестал его бить.
Подумав, Поттер решил, что, наверное, все же и это едва ли с артефактами связано.
— Если честно, даже не знаю, сэр... — осторожно начинает Гарри, скосив взгляд в сторону. Проход между стеллажами уходил далеко в помещение, и его едва освещал падающий из окна бледно-серый свет. Тем не менее, Гарри без труда разглядел лежащий на щербатом деревянном полу толстый слой пыли. — Были и блокаторы — так сказали гоблины. Но я не спрашивал, что это и как именно оно работало...
— Из названия и так ясно, — недовольно проскрипел, отмахнувшись, Гейзенберг. Старческая морщинистая рука раздраженно взъерошила седые волосы на макушке. — Блокаторы накладываются с помощью ритуала, окружают ядро силовыми щитами, которые отражают большую часть магии и ее выбросов обратно внутрь. Из-за этого скорлупа ядра со временем покрывается трещинами. И, если блокаторы наложили в раннем возрасте, то где-то к двадцати годам, если не раньше, от органа этого уже, как правило, толком ничего не оставалось... потому и ядрышко твое искажено. В детском возрасте орган этот мягкий и податливый, оттого очень нестабильный. В некотором роде это плюс: при магических выбросах у детей ядро не рассыпается на части, а расширяется, после возвращаясь в исходное состояние. Потому, кстати, для взрослых сильные магические выбросы могут закончиться смертью — сформировавшееся и уже затвердевшее ядро попросту не выдерживает и раскалывается, затапливая весь остальной организм магией, чья концентрация за считанные мгновения превращает органы в кашу. Твое ядро, малец, стремясь избежать нагрузки, постепенно искажалось. Пыталось найти место, где бы его не третировала собственная магия. А когда ты заразился, инфекция избавилась от трещин, — старец чуть сморщился, — правда, по-своему. Так что не удивляйся, если кто-то сделает тебе сомнительный комплимент насчет больной и дикой магии и посоветует прилечь в Мунго на пару неделек. Деформированное ядро — такое, знаешь, не лечится.
На какое-то время старик замолчал, а потом вдруг, рыкнув, выругался:
— Твою кентаврову мать, найти и оторвать бы руки и голову тому ублюдочному гению, который повесил это драконье дерьмо на ребенка!
Гарри удивленно вскинул брови, выслушав отповедь старого лавочника. Тот перед этим самым ребенком совершенно не стеснялся в выражениях, что несколько Поттера обескуражило. До этого он слышал ругательства в основном из уст Дурслей, в открытую же только от Дадли, потому что тетя и дядя при детях языки придерживали, хоть приватные разговоры от племянника им скрывать не удавалось.
Переключившись на более актуальные вопросы, чем воспоминания об опекунах, Гарри задумался. Значит, обычные маги будут воспринимать его магическую ауру как «больную» и «дикую» — и все из-за блокаторов, которые, наверняка наложенные еще до того, как Поттера подбросили на порог к Дурслям, к моменту заражения порушили и извратили строение его ядра. После этого то окончательно добил вампиризм, и в итоге, если верить Гейзенбергу, у Гарри в груди теперь непонятная химера, преобразующая его и так очень специфическую магию в дикую опасную материю, а не нормальное и здоровое магическое ядро.
Сколько новых знаний и пищи для размышлений, Великая Мать.
— Что еще? — требовательно спрашивает лавочник, постукивая пальцами по прилавку.
— Не думаю, что это относится к тому, что... — начал было Гарри, но Гейзенберг его прервал:
— Понимаю, малец, почему ты говорить не хочешь, — когда старец взглянул на Гарри своим на удивление понимающим и признающим взглядом, мальчик невольно напрягся, не зная, чего еще ожидать от этого странного человека. — Тогда просто скажу тебе то, что старый Гейзенберг об этом думает, а уж прислушиваться или нет — это уже сугубо твое дело, вампиреныш.
Поттер, даже несмотря на все свое недоверие к этому человеку, внимательно вслушивается в его следующие слова:
— Возможно, тебе известно, что вампиризм — это такая херотень, что передается инфекцией через кровь и, в совсем уж крайнем случае, слюну. До воздушно-капельного она, благо, пока не доросла, а то бы нам всем давно кирдык пришел, — на этом старик громко кашлянул, словно сдерживая смех или просто прерывая сам себя, чтобы не переключиться на более отвлеченные темы. — Она, зараза, в первую очередь, попав в организм, в случае мага поражает магическое ядро, а в случае маггла — ЦНС. Знаешь, что это такое?
—Гарри отрицательно качнул головой. — Центральная нервная система или мозг и все к нему прилагающееся, если попроще и покороче. Инфекция тяжелая, что-то навроде раковой опухоли; а как, думаешь, вампиры живут гораздо дольше всех остальных существ, если не вечно вообще?
— Думаю, откуда вы столько вещей о маггловской биологии знаете, — вставляет Гарри, не сдержав проскользнувшие в голос нотки ехидства.
Старик вдруг перегибается через стойку и отвешивает мальчику щелбан. Не ожидая со стороны взрослого такого действия, Гарри, едва не поперхнувшись своим удивлением, отшатывается назад, шокировано уставившись на довольно осклабившегося Гейзенберга.
— Вот поживешь с мое и перестанешь задавать такие тупые вопросы, — и сказано это было с такой ласковой снисходительностью, что шок Гарри мгновенно сменился возмущением, впрочем, носившим такой детский характер, что мальчик мгновенно успокоился, постыдившись своей реакции. Он продолжил лишь буравить старика мрачным взглядом. — Еще у тебя с реакцией все плохо. Очень плохо. А если бы я нож серебряный держал, м? Или, скажем, колышек осиновый?
— Но это же бред, сэр! — тут уж не выдержал Гарри, праведно возмутившись. — Вы еще связкой чеснока потрясите у меня перед носом, пытаясь заставить меня задыхаться, и святой водой побрызгайте!
— Бред, может, и бред, а суть вообще не в том, — оборвал Поттера Гейзенберг, вдруг мгновенно посерьезнев. — Долго ты не проживешь, если так доверчив будешь. Был бы у тебя Родитель, или, на худой конец, хоть кто-то, кто мог бы в случае чего тебя защитить, я твою беспечность простил бы еще. Но раз уж ты у нас волк-одиночка — ах, прости, — вампир-одиночка, то и требования должны быть соответствующие.
Гарри хмурится, смотря на старика исподлобья. Гейзенберг, черт возьми, прав по всем пунктам, но не от него Поттер хотел услышать эти слова. Хотя вопрос был еще и в том, хотел ли он вообще слышать то, что крутится у него самого в голове с момента начала подготовки к Хогвартсу, озвученным вслух. Ведь, прозвучав в тишине книжной лавки мгновение назад, эти слова словно обрели объем, массу и форму. Проигнорировать их больше не получалось, а избавиться — и подавно.
— Возвращаясь к теме, которую ты не дал мне закрыть, малец, — продолжил тем временем лавочник. Голос его казался легкомысленным и как бы не относящимся к делу, но эти туманные серые глаза, неотрывно следящие за каждой эмоцией на детском лице, Гарри не обманули. — Заразе, чтобы добраться до своей первичной цели, то есть до ядра твоего, пришлось бы как-то обойти заслоны вокруг него. А природа, что у заразы, что у блокаторов одна — магическая, и просто так они друг друга проигнорировать не смогли. Вот и сложи два плюс два.
Если бы Гарри мог, то нахмурился бы еще сильнее.
— Она, не знаю... разъела блок?
— В десятку, малой. Умнеешь на глазах, — похвала из уст Гейзенберга звучала скорее как оскорбление, и Гарри не смог определиться, как на нее реагировать. — Вампиризм разума не имеет, так что пробивать блокаторы стал одновременно со всех сторон, расходуя ту магическую силу, которая должна была окончательно умертвить и после преобразовать организм, в тех количествах, в которых изначально не должен был. Итог: к тому моменту, как зараза добралась до самого ядра, она уже не могла подчинить твой организм себе. Силенок не хватало, понимаешь? Скажи мне, вампиреныш, а выбросы магические у тебя были, пока болел?
— Точно больше одного, — качнул головой Гарри. Он совершенно ничего не помнил о событиях того времени, что заняло его перерождение. Петунья рассказывала о паре выбросов, что заставляли мебель взлетать в воздух, а посуду — взрываться, но сознательно Гарри помнил только самый последний — тот, после которого нашел чертовы артефакты.
Гейзенберг довольно улыбается, скаля зубы:
— Вот тебе и ответ, малой. Твоя магия вступила в конфликт с инфекцией, отсюда и выбросы. Вообще, редко кто выживает, если его обращение проходит с подобным светопреставлением, но раз ты сейчас, после стольких лет со дня инфицирования, стоишь здесь и еще язвить умудряешься — значит, все заебись. Ядрышко твое к вампиризму либо адаптировалось, либо вообще его под свои нужды приспособило, но я лично больше ко второму варианту склоняюсь. Карманы уж больно большие получились.
— Карманы, сэр? — настойчиво отзывается Гарри.
— Карманы?.. — переспрашивает Гейзенберг, нахмурив кустистые седые брови. — А, это мешочки вокруг ядра. Они скапливают в себе излишки магии, помогают в случае магического истощения быстрее восстановиться и, в совсем уж тяжелом случае, не стать сквибом. У некоторых чистокровных магов поколении эдак в десятом-пятнадцатом начинают встречаться небольшие карманы — это что-то вроде приобретаемой физиологической особенности. Их, конечно, и искусственно создать можно, как те же блокаторы. Но ритуал сейчас не найти так просто, да и тяжелый он был даже для старых времен, что пиздец... но не суть. Тебе он в любом случае без надобности.
Гейзенберг поводит тонкими костлявыми плечами, скрытыми под пыльным балахоном, фасон которого на памяти Гарри носил только Гэндальф во «Властелине Колец», молчит какое-то время, уставившись пустым взглядом куда-то вглубь лавки, и затем вдруг каркающе смеется:
— И вот, как оно получается: тот, кто на тебя блокаторы повесил, явно не добра желая, наоборот, службу тебе сослужил. Правда, чую, не обрадуется он этому, ой, как не обрадуется... так что, малой, не обольщайся сильно.
«Как думаешь, Гарри, как отреагирует Дамблдор, если узнает, что все его планы к чертям собачьим покатились?..»
«Этот ублюдок — угроза для всей нашей семьи! Для нашего сына!..»
Гарри усилием прогоняет прочь от себя эти воспоминания. Наверное, для кого-то он действительно представлял опасность. Для Дурслей потому, что мог их сожрать. Для Робинсона по той же причине, разве что тот понятия не имел, кем был его дорогой друг. Но вот какую опасность он представлял для Дамблдора? А для Темного Лорда, раз тот лично пришел избавиться от Поттеров одиннадцать лет назад? Или дело вообще не в нем было, а в его родителях? На самом деле, Гарри уже не раз задавался этими вопросами. Среди них некоторые были и о том, как его встретят в мире, и о том, как он будет к нему приспосабливаться, и о том, как на это все повлияет его прошлое, а сейчас — и слава спасителя Магической Британии. За эти семь лет столько всего произошло... а теперь еще и Хагрид, и этот Альбус Дамблдор, появившийся из ниоткуда, и Меркурий с Сириусом, и Темный Лорд... а он, Гарри, во всей этой истории — пресловутый герой, Мальчик-Который-Выжил.
Что-то подсказывало Поттеру, что это вшивое имечко еще сослужит ему службу. И, согласно подспудному ощущению, свернувшемуся в груди ледяной змеей плохого предчувствия, ничерта не хорошую.
Он — фигура, выбранная козлом отпущения.
— Простите. сэр. Я нашел это место, потому что меня привела сюда связь... — поморщившись, Гарри запнулся, не зная, как сформулировать фразу. — ...как будто за нить тянули, понимаете? Не знаю, что я здесь искал, кроме книг, но...
— Едва ли тебя книги зазывали, малой, — с сомнением тянет Гейзенберг и вдруг принимается рыться в каких-то ящиках за своей стойкой. — Но у меня достаточно много предметов, у которых есть способность так притягивать подходящих волшебников... малой, ты еще чувствуешь эту связь?
Гейзенберг высунул седую голову из-за щербатой стойки, и его глаза снова напоминали расплавленное золото.
Гарри прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. Сосредоточился на своем ядре, на всякий случай сунув руку за пазуху и сжав палочку, и попытался снова нащупать нить, ослабшую с того момента, как мальчик вошел в магазин. Увлекшись разговором с Гейзенбергом, Поттер выпустил ее из внимания, а сейчас нашел с большим трудом.
Нить слабо колыхалась, практически сливаясь с ощущением и запахом его собственной магии, болезненно полыхающей в груди. У нее никак не получалось найти баланс с телом Гарри.
— Да, неудивительно, что ты ее потерял, — задумчиво тянет старый лавочник, и Гарри приходится одернуть себя, чтобы не открыть глаза, отвлекаясь на чужой голос. — Когда такой нездоровый магический фон, лучше постараться вообще не колдовать.
«Чертов старик со своим чертовым магическим зрением», — думает Гарри, напряженно хмурясь.
Он видит эту тонкую, едва заметную нить, выжженную на внутренней стороне век. Гарри пытается дотянуться, схватить ее, потянуть, чтобы понять, где она кончается. Магия вокруг обжигающе горячая, и Поттер чувствует, как его сознание плавится, словно бы угодив в озеро кипящей в вулкане лавы. Поймать чертову нитку в таких условиях кажется почти невозможным, но Гарри продолжает тянуться до нее своими бесплотными пальцами, состоящими из той же магии, что и лава вокруг; и, наконец, ему удается поддеть ее, ухватить кончиками пальцев и слабо натянуть.
— Вижу, — вдруг с опозданием доходят слова Гейзенберга до мозга Гарри, — крепко держи ее, малец.
Слышится шуршание ткани, шелест страниц, скрежет передвигаемых с места на место коробок, книг и других предметов.
— Отпускай.
Гарри тяжело втягивает в себя воздух ртом, не осознавая до этого момента, что задержал дыхание. Дождавшись, пока из вздохов пропадут надрывные хрипы, а в ушах окончательно стихнет гудящий звон, мальчик открывает глаза, чтобы увидеть, как Гейзенберг с некоторым трудом втаскивает на стойку довольно крупный фолиант, тисненый, вроде бы, драконьей кожей, если мальчик не ошибался.
— А вот и та самая вещица, которая притянула тебя сюда, малой, — информирует Поттера старик, хотя тот и сам уже догадался об этом.
— Что это? — едва сдерживая нетерпение, Гарри упирается ладонями в шероховатую поверхность прилавка, на который Гейзенберг водрузил книгу.
— Этот Гримуар был написан черт знает сколько лет назад невероятно сильным ведуном, одним из величайших за всю историю Магии. И, хоть убей, имени-фамилии я его не вспомню уже, — пока Гейзенберг рассказывал, Гарри принялся за более внимательное разглядывание фолианта. Грубый черный переплет из блестящей драконьей шкуры, желтые старинные страницы в срезе, толстая массивная обложка, обтянутая затертым бархатом неопределенного, то ли коричневого, то ли некогда бордового цвета. Фолиант туго обтягивал толстый кожаный ремень, чья пряжка, судя по всему, служила замком. На этой пряжке, сделанной, видимо, из серебра, было округлое углубление, на дне которого был выгравирован странный герб, не принадлежащий ни одному британскому Роду, даже самому древнему, — отпечаток медвежьей лапы с крупными острыми когтями. Рисунок был образован десятками узлов, напоминавших кельтские, но все же чем-то неуловимо от них отличающихся. — Но просто так эту книгу не открыть, уж я-то пробовал, и не раз. Она заперта, как видишь, и замок этот требует кровь для того, чтобы открыться. Вот только чью — неясно. Рода с таким гербом не существует и никогда не существовало — значит, это личная печать того самого ведуна, о котором я нихрена не помню.
Гейзенберг тяжело вздыхает, оглаживая сухой рукой кожаную обложку.
— Несколько раз эту книгу пытались украсть, но все заканчивалось плачевно. Она всегда возвращалась сюда, в эту лавку. Я, если честно, не совсем понимаю, что представляет из себя этот фолиант, хотя, видит Мерлин, он еще у деда моего хранился. А уж откуда его достал тот — ведать не ведаю. Может, это артефакт, может, результат ритуала, связанного с Высшей Магией или Магией Душ. Эта книга обладает своим собственным разумом, и он абсолютно точно даже малость не смахивает на тот, которым обладают даже самые старейшие артефакты, вроде твоей палочки. И хватит на меня смотреть так каждый раз, будто не знаешь, как я это делаю! Кхм... Так вот, если эта книга привела тебя сюда, и ты чувствуешь с ней связь... то попробуй открыть ее.
Подавив недовольство, Гарри протягивает руки к книге. Гейзенберг поворачивает ее к мальчику и подвигает вперед. Когда Поттер кладет руки на кожу и бархат, он чувствует, что фолиант теплый. Причем не от того, что лавочник его трогал, нет. Тепло шло изнутри книги — она словно дышала им.
Волнение подбирается к горлу, когда Гарри чувствует щекотку магии, коснувшейся его ядра через связь.
Мерлин, только не говорите ему, что и эта книга с ним пообщаться собралась!..
Не уверенный, что именно ему надо делать, Гарри прикладывает подушечку большого пальца ко дну углубления, прямо к выжженному в серебре изображению медвежьей лапы. Какое-то время ничего не происходит. Гейзенберг молчит, неотрывно наблюдая за чужой рукой. И только Гарри хочет убрать палец и просто прокусить его, как делал в «Гринготтсе», как ладонь от кончика большого пальца простреливает резкая боль. Гарри шипит, от неожиданности прикусив язык и щеку. Во рту появляется металлический привкус, и Поттер нервно сглатывает его. Он попробовал было вырвать палец из зубастой хватки, но не тут-то было: Книга крепко вцепилась в него своими челюстями. Казалось, в палец впились сотни маленьких медвежьих зубов, практически высасывая через него кровь вместе с капиллярами и венами, отчего тянущая боль распространялась вверх по запястью, предплечью и так до переката между плечом и шеей, оседая где-то в мышцах трапеции и спины.
Поттеру казалось, что это продолжалось часы. Мальчик едва сдерживался, чтобы не застонать от мучительной боли. Через замутненный мучением и скопившейся на нижнем веке влагой взгляд он не замечал, что почти насквозь прокусил губу, и что с нее сверху на замершее в одной позиции подрагивающее запястье, прижатое к обложке книги вместе со злополучным пальцем в лунке на серебряной пряжке, капают крупные капли темно-вишневой, практически черной крови, настолько густой и тягучей, которой не была, кажется, ни одна человеческая.
Наконец, пытка прекратилась. Гарри резко отпрянул прочь от книги, прижимая к себе поврежденную руку. Переводя на нее взгляд, мальчик невольно ожидал обнаружить, что у него отсутствовала как минимум половина пальца, но оказалось, что на подушечке большого была лишь тонкая идеальная царапина, повторяющая узор чертовой печати, которая даже не кровила.
Внезапно пряжка, блеснувшая измазанной красным печатью, с громким металлическим треском раскрылась, и Книга, издав какое-то странное шипение, словно при разгерметизации, распахнулась.
Примечание:
Та самая печать на обложке главы