Нет Мира

«Почему мы совершаем безумства? От того ли, что равнодушны к чужим судьбам? Холодные тела предупреждают, но имевшие уши не слышат. Они боятся. Они выбирают сильнее закутаться в рубашку, идти через убитых, раненых и лечь с ними. Они — все мы, кто повторяет, что смерти нет, когда та дышит в спину. Мы отрицаем вероятность пьяной драки, столкновения с автомобилем, камня в затылок. Нет, мы не верим в божье спасение. Напротив, мним себя богами. Кому как не нам найти выход? Пройти не только по воде, но и сквозь стены. Кристина ведь тоже не думала, что последним воспоминанием будет дырявый пол заброшенного дома и трупы друзей вокруг. Пора прозреть, остановиться, не лезть через забор с призрачным знаком «Опасно для жизни». Ведь доколе сами мы того не желаем, жертвой назовёт нас следствие», — Лилиан закончила читать страницу из дневника, написанную утром, и спрятала его обратно в сумку.

— Не думала выступить с этим на конкурсе? — Мирайя любила творчество подруги, кучу метафор и речевых оборотов, которые она использовала так часто, что терялась суть повествования. Но сейчас ей меньше всего хотелось чувствовать страх, замешанный в строках. Конечно, она не может быть жертвой.

— Я просто волнуюсь за вас и всё ещё надеюсь, что здравый смысл победит, и мы повернём назад, — Лил привычно вскинула голову в небо, зажмурив глаза от уже палящего весеннего солнца.

— Здравый смысл всегда проигрывает алкоголю и искусству. Дом — не более чем холст.

Да, алкоголь и искусство пронизывает всю их дружбу. Второе — причина первого. Кто знает, как бы обернулась судьба каждого, если бы шестого октября трое детей не были забыты на кружке по рисованию. В день, вместивший в себя слёзы, кровь, отчаяние, разочарование. Им было по семь лет, и ничего из перечисленного они знать не хотели.

— Только холст, запятнанный кровью, да? — Рин улыбнулся, от чего образовались ямочки на щеках, и заблестели глаза, ловя на себе взгляды и лучи солнца. Не к месту. Но сейчас всё сказанное не к месту.

— Вы, художники, такие безумные, — Филипп повернулся к Рину, столкнувшись с ним взглядом. Немой диалог прервала Мирайя:

— Неужели ты боишься зловещего здания?

— Призракам не справиться со мной, — Филипп на секунду замолчал, но, поправив непослушные рыжие волосы, продолжил. — Если бы они были, конечно. А так, из страшного здесь — только ты.

В обычный день Мирайя бы просто закатила глаза на шутку Филиппа. Но ей привычно скрывать страх за агрессией, не важно на кого направленной. «Бей» — и главное, всегда первой. Алекс считал реакцию Мирайи быстрее, чем она успела придумать колкость в ответ, и приобнял девушку, прошептав что-то на ухо. Он был именно тем, кто мог успокоить эту черноволосую бестию, но чаще сам становился жертвой тяжёлого характера. Любовь не всесильна: трудных подростков уж точно исправить не может.

Но как бы Алекс сам себя ни хвалил, далеко не его сладкие речи подействовали отрезвляюще — фасад дома, в миг подавлявший желание сказать хоть что-то. Забрав самое ценное, он добрался до мелочей. Не гласно в сознании каждого пронеслась бегущая строка новостей, как торнадо, окрасив день октября в цвет крови и скорби. Как торнадо. Быстро и разрушительно. Как много времени нужно, чтобы СМИ забыли о кровавой резне в заброшенном доме? О шести подростках, изрезанных на части? О семьях погибших? О сестре Лилиан? Двое суток. Нужно всего сорок восемь часов, чтобы газеты умолкли. Потрёпанная репутация Паунала лишь и выпала осадком в память о кошмаре прошлого.

Но правду не смогут забыть те, кто с ней столкнулся. Нельзя стереть воспоминания о множестве поломанных судеб. И многие молчавшие до — заговорят, когда увидят «мемориал» из красок. Кому, как не подросткам, сражаться за память загадочной трагедии? И в этом бою так необходим голос улиц — стрит-арт молодого художника.

Запах смерти, потерянной юности покоится за разбитыми заколоченными окнами, стенами, испещрёнными трещинами. От него не спрятаться, как бы ни хотелось: ни маска, ни ворот свитера не помогут. Теперь это газовая камера, раскрывающая объятия пятерым друзьям, застывшим на пороге.

Рин вошел первым: за пару лет заброшенные дома, сомнительные районы стали родными. Никто бы не подумал, что тихий парень, который не расстаётся с тетрадкой для рисунков, сильнее школьной команды по баскетболу. И пусть даже милая внешность не заставит в этом сомневаться: детские голубые глаза, окутывающие теплом и заботой, тёмные волосы, спадающие на глаза — копия матери.

— Родители считают, что он воскрес как Сын Божий, но благодаря тёмным силам... Так, они и ушли с головой в религию. Вера дала обещание новой встречи: ею они и живут, — Лил говорила шёпотом. Нахождение на месте убийства сестры стало испытанием, крестом, который она взвалила на себя, не представляя, насколько сложно будет идти. Лилиан не разделяла страсти родителей к религии, хотя в детстве не вставала с церковной скамьи. Сейчас на служение осталось воскресенье и каждая ночь, когда она молилась за отца с матерью, не сумевших прийти к Богу и познать смирение, но заковавших себя бесконечным страхом; за друзей, не понимавших смерти, за то, чтобы кошмар шестого октября, не повторился вновь.

Но ни одна молитва не могла воспрепятствовать ожившей страшной сказке — стоило переступить порог. Ожили и картины в позолоченных рамах, запертые в них лица, перекошенные то ли в безумной улыбке, то ли в гримасе ужаса. Они единственные свидетели преступления, обречённые молчать. «Никогда не узнаем, никогда не услышим». Ковры, ковры, ковры — сборище грязи и пыли, а если приглядеться — крови. Но лучше здесь ни во что не всматриваться. Не стоит изучать обитые бархатом кресла, перевёрнутые вверх дном, без одной ножки или двух; не стоит разглядывать торшер, покрытый паутиной, и капли воска на стене, скрывавшие следы пуль; не стоит тревожить семейство пауков в углу резного камина, самого старого жителя. И главное — не стоит смотреть наверх, где крошится побелка, еле слышно осыпаясь вниз, где зияет огромная дыра, вместо люстры. Здесь остановилась жизнь, но всё в доме по-прежнему дышит.

— Парни пойдут со мной наверх: оценим обстановку. А вы, — обращаясь уже к девочкам, — останетесь здесь, — сказал Рин.

— Нет! Не вижу в этом необходимости... — Мирайя не хотела думать об опасности, безопасности. Если начать думать, не успеешь оглянуться, как окажешься за забором.

— Если ты ещё громче крикнешь, то второй этаж точно обвалится, — Филипп взглянул наверх, и побелка убедительно упала к его ногам.

Возражения Мирайи так и остались без внимания. И под её тяжёлым взглядом, который, казалось, мог с лёгкостью испепелить, парни поднялись по лестнице, не менее скрипящей, чем дверь. Минуты тянулись: Мирайя раза три успела застегнуть и расстегнуть рубашку, а Лилиан насчитать порядка двадцати книг, неожиданно сохранившихся в библиотеке. Она пробежала пальцами по корешкам, разглядывая инициалы авторов. Гёте, Байрон, Джек Лондон, Гюго, Шекспир — далеко не полный список, похороненных на полках поэтов и писателей. Лил только потянулась за книгой, как её одёрнула подруга:

— Не трогай. Они лежат здесь лет тридцать, — голос Мирайи был полон отвращения, и даже её тонкие губы, покрытые красной помадой, скривились.

— Знаешь, а книги совсем не пыльные, — Лилиан только сейчас поняла, насколько это удивительно, потому брать их в руки не спешила.

Мирайя, напротив, заинтересовалась домашней библиотекой хозяев, покинувших дом в девяностых годах. Она взяла первую попавшуюся книгу — небольшой и потрёпанный сборник стихотворений Джорджа Байрона.

— 1807 год, первое издание, — прочла Мирайя, и глаза Лил в миг округлились. — Видимо, здесь жили ценители английской поэзии, — от этой мысли почему-то стало тепло в груди.

Затем, пролистав ещё несколько пожелтевших от старости страниц, чудом не развалившихся в руках, Мирайя остановилась на одном из стихотворений и зачитала вслух:

«Я изнемог от мук веселья,

Мне ненавистен род людской,

И жаждет грудь моя ущелья,

Где мгла нависнет, над душой!»

Повисла тишина, вытеснив непринуждённость беседы. Сам дом противился веселью: смеху и скорби не ужиться рядом. Зато на почве второй быстро восходит страх. И с каждой секундой молчания он сильнее прорастал в сердце Мирайи. Она не выдержала, пнула деревяшку, валявшуюся под ногами:

— Где их носит?! Они точно пошли на второй этаж, а не в соседний штат?

— Думаешь, что-то произошло? — Лил была готова разреветься тут же, но злой взгляд подруги не дал ей это сделать.

— Ага. Лежат в луже крови и даже не стонут.

Лил побледнела в мгновение, и прежде, чем она бы сама упала замертво, Мирайя сказала:

— Чёрт. Прости меня. Не знаю, как ты меня терпишь, — она грустно взглянула на подругу; нервы сдавали. — Я думаю, что Рин начал разрисовывать эту стену без меня. Убью его, — Мирайя подошла к лестнице под возмущённые возгласы Лил.

Но вскоре те сменились криками. Ступенька, ступенька, ступенька. Ещё одна — крайняя, не последняя. Мирайя повернулась к подруге, но вместо лица её увидела тьму. Треск глухой и падение. Миг — и она, раскинув руки, лежала в груде хлама в пыльном подвале, надеясь, что сама не стала тем бесполезным хламом, о котором забудут спустя месяц или два. Но это было позже: когда Мирайя пришла в сознание после удара головой об ящик. Сколько она пролежала? Должно быть, пару минут или секунд. В забытье время, наполненное испытаниями, страданиями, необходимыми, чтобы выбраться, течёт иначе.

Открыв глаза, Мирайя сразу погрузилась в панику: сдавило горло, заколотилось сердце. Повреждённый мозг генерировал страшные образы. Первый — она ослепла. Повсюду вязкая тьма, лишённая звуков и жизни. Или Мирайя до сих пор бродила в тени сознания, где очередной демон пытался прибрать её к рукам. Она не помнила, что уже проходила через это.

Потом замелькали отголоски воспоминаний. Мир собирался в простую картинку, где лестница трещала под ногами. Мирайя приподнялась на локтях: пространство начало приобретать некие очертания. Но туман в голове и давящая боль плодили беспомощность, вызванную дезориентацией.

Нащупав рядом стену, а может это был шкаф или стеллаж, Мирайя облокотилась на неё. Опора дарила иллюзию безопасности, так необходимую, ведь она не заметила, как из темноты отделился силуэт. Он не двигался, ждал, когда появление раскроют, а пока внимательно изучал движения девушки. И снова обводя глазами комнату, Мирайя его увидела. Прижала колени к груди. Поза эмбриона — единственная защита, которой она могла воспользоваться. Нет, она не выпуталась из кошмара. Но и это не подходило. Есть же правило: чёрный человек приходит с сонным параличом. Что же сейчас происходит?

Слова тонули в зарождении. Шум растворялся в вакууме, выстроенным сознанием. Мирайя вглядывалась в тень, та приближалась. Неужели живой человек? Он был высоким и довольно худым, а походка бесшумной и плавной. Мирайя следила за незнакомцем, надеясь, что он растворится во тьме. Испытание провалено: её трусило. Когда расстояние между ними составляло не более полуметра, чёрный человек присел на одно колено, сталкиваясь взглядом с девушкой.

Ночь озарилась еле видным светом на грани затухания. Среди чёрных и белых пятен Мирайя могла разглядеть то единственное, за что, казалось, можно ухватиться — ледяные глаза. Серо-голубые, будто поблёскивающие на лунной дорожке, игравшие роль маяка. Гипнотизирующие, не оставляющие ничего во вне, были прикованы к её карим — они установили связь, которую никто не смел разрывать. Вызывавшие доверие своим существованием: свет — ведь символ добра. Вдруг демон оказался ангелом?

Тонкая рука незнакомца потянулась к лицу Мирайи: поправила короткую чёлку, растрепавшуюся после падения, прошлась по щеке, стирая остатки пыли. Мужчина улыбнулся своей мысли, что можно было прочесть по вдруг заблестевшим глазам, и следом поцеловал Мирайю: сперва коснулся верхней, затем нижней губы. Но секундное удовольствие, полное нежности и нераскрытой страсти, сменилось мимолётной болью, теряющейся на фоне ломоты во всём теле. Он прикусил губу и, когда выступила кровь, легко стёр её языком.

Где-то далеко, на фоне сознания послышался шум, крики, которые при всём желании Мирайя не могла, да и не хотела разбирать. Она по-прежнему была зачарована ледяными глазами, так внимательно следящими за её лицом. Мирайя не оставляла попыток прочесть их, но куда важнее было другое — она их чувствовала.

Отводя взгляд, мужчина в последний раз прикоснулся губами ко лбу, и произнёс единственную фразу в их немом диалоге:

— Сладких снов, Мира.

И когда крики стали совсем отчётливыми, упорно повторяющими имя девушки, Мирайя повернула голову на звук. Друзья, перепрыгивая через ступеньки, спешили на помощь, а во главе их, конечно же, был Алекс. Необязательно видеть, чтобы понять, какой ужас отпечатался на их лицах, но несоразмерный тому, что пережила Мирайя. Алекс подбежал к ней: обхватил голову, заглянул в глаза, и лицо его немного расслабилось. Мирайя жива, но могла бы сойти за мёртвую, если бы глупо не пялилась в стену.

По щекам Лилиан стекали слезы, её била крупная дрожь. Рин успокаивал подругу, прижимая к себе. Филипп стоял растерянный, не понимая, что сейчас он может сделать.

— Боже. Мирайя, ты как? — голос Алекса дрожал, как и его тело, как все здесь присутствующие.