Записки о семейной жизни.

«Наконец-то всё это закончилось», это единственные мысли, которые посещали Ивана. Потому как о том же самом думали и его люди.

Несмотря на всё то, что они пережили, лишившись дома, детей, отцов и матерей, жён и мужей, они выстояли и отстояли свой дом, свою родную землю. Уберегли Отечество от полнейшего разорения.

Даже при всё том горе, что люди пережили, было не так тяжел возвращаются они в разрушенный дом. Ничего! Поднимут и восстановят, лишь бы потомки их могли жить и помнить уроки этого жестокого времени, дабы не допустить повторения этого кошмара.

От этих мыслей Иван еле сдерживал слёзы. Это было больно и при это странное облегчение временами уступало место боли. Он «держал лицо», только ради семьи своей, ведь им сейчас так же плохо и тяжело, а он глава этой семьи и должен быть сильным. Просто обязан. Не имеет права дать слабину сейчас.

Вот на своей территории он и даст волю чувствам, но только, когда останется совершенно один. Воплощения стран, наций могут чувствовать всю физическую и моральную боль своих людей, а Иван копил и сдерживал её пять лет.

Русский в тот момент только и думал, что о возвращении домой, о том, что вся его семья теперь будет в безопасности. Осталось только довести Японию до капитуляции и вернуть домой сына. Он же обещал Гене, что никогда не оставит его одного.

9 мая 1945 года - дата капитуляции Нацистской Германии, а ещё позже, с 20 ноября 1945 по 1 ноября 1946 года - Нюрнбергский процесс, самый кровавый судебный процесс за всю историю начала 20-го века.

Но самая значимая дата, как для Ивана, так и для Гилберта - 25 февраля 1947 года, дата расформирования Пруссии, как отдельного государства. Отойдя от этих цифр можно узреть полнейший ужас и отчаяние одного, некогда самодовольного и идеологически жестокого государства.

Он попал в дом Брагинского, вернее силой был доставлен ещё после процесса в сорок шестом году. Их с Иваном, после судебного заседания встретили, очень злая Наталья, изнурённая Ольга и отчего-то задумчивый Василий.

Но немцу не было дела до этих «встречающих». Тогда Гилберт больше переживал за брата, который был максимально убит, а теперь ещё и один на один с тем американским ублюдком.

Русский явно очень устал. Хоть он и старался скрыть эту усталость, но всё было видно по его лицу. Только если достаточно хорошо знать русского, то в данный момент можно было бы узреть боль в каждом его движении. Посторонним, такая «наука» вообще не была дана.

Им думалось, что Ивану либо действительно было не больно, либо же он очень умело скрывал эту боль, от всех. Очевидно он дожидался чего-то.

Гилберт думал, что возращения в «русские развалины» Иван и дожидался. Развалины, некогда бывшие деревнями, сёлами и городами, разрушенными их с Западом войсками.

Наталья и Ольга не успели кинуться русскому в объятья, ведь первым его «настиг» странный мальчик, который появился из неоткуда, ловко оббежав двух сестёр русского. Ребёнок был чем-то отдалённо похож на самого Ивана. В основном только взглядом, а больше-то и ничем.

А после, Гилберт услышал что-то странное от этого ребёнка, в обращении к РСФСР:

-Папа!!! -мальчонка кинулся к сильно удивлённому русскому на шею, крепко держась и обнимая его. - я так рад, что ты в порядке. А я убежал, наконец-то смог убежать! Меня дядя Паша нашёл! Поехали уже скорее домой, пожалуйста!

Вскоре, вслед за мальцом появился и Павел, тоже порядком уставший. Было видно, что он устал бегать за мальчиком.

-Гена...хороший мой, я то как рад, что с тобой всё хорошо... А домой мы сейчас и поедем, сейчас... - русский отвечал очень «бережно», обращаясь к сыну и вместе с этим много тяжести было в его голосе, очень много.

После, когда компания из покоцанных жизнью и обстоятельствами воплощений собиралась уходить, Иван повернулся держа на руках сына и обратился к Экс-Пруссии:

-Пошли уж. Будем думать, что с тобой делать. - отчеканил русский.

Ехали «домой» они молча. Гилберт всё это время сидел рядом с Брагинским, так как положение проигравшего обязывало и сковывало цепями, пускай и метафорическими.

Да и просто потому, что другие воплощения, натерпевшиеся от братьев немцев всякого рода горестей, могли бы хорошенько вытащить Байльшмидту-старшему. И Гилберт чуял, что Иван бы точно их не остановил, а напротив, всецело поддержал.

За все время поездки, прусс не заметил ни капли хоть какого-то страдания в русском. От таких огромных людских потерь и лишений некоторые страны волком воют от боли, а этому ничего.

Молчит и успокаивает, как оказалось, сына, который, как прусс позже узнал, являлся Сахалином, которого он когда-то видел у Японии. Тот самый мальчик-пленный - ресурс и не более, к которому русский, от чего-то, относился по-человечески, как будто к родному своему ребёнку.

Ребёнка этого, как уже немцу стало понятно, звали Геной. Хотя, честно говоря, пруссу было плевать на всё происходящее в тот момент. Колющее чувство страха и безысходности одолевало его.

Что делать? Что с ним будет дальше? Что будет с его братом теперь, когда он под «благородным покровительством» этого глупого и самодовольного американского мальчишки? Он этого не знал, не мог ответить самому себе, не то что кому-либо ещё.

Пруссии было страшно за брата, это очевидно. Ведь они на пару с ним много зла, из идеологических соображений, натворили. Вот теперь придётся отвечать, вполне заслуженно отвечать.

Только осознавать свою вину, гораздо тяжелее тогда, когда пелена идеологии спадает и ты начинаешь видеть всё яснее. Абсолютно всё. Своими собственными глазами.

А между тем, смотря на полуразрушенные деревни и сёла, мимо которых наши герои проезжали в стремлении доехать до Москвы, ну или хотя бы до дома в Подмосковье, прусс всё больше и больше понимал, что именно они с братом натворили. От подобных мыслей становилось ещё тяжелее.

Но холодное спокойствие и молчание Брагинского больше тяготило и казалось, не сулило ничего хорошего для немца.

* * * * * *

По возвращению домой Ваню к себе сразу же затребовало начальство. Потому он быстро умчался в центр. Хотя Гену было сложно «оторвать» от русского, но Наташа с Олей кое-как сладили со взволнованным мальчиком, который никак не хотел «куда-то отпускать папу».

Ольга отправилась с Натальей вместе, на кухню, готовить. Всё же Союзных Республик много и всех нужно накормить, а то как же отстаивать дом на голодный желудок?

Вот и Оленька с Наташей думали, что никак, потому с усердием и старанием готовили обед и заготовки на ужин. А Гена им всецело помогал. Хотя скорее дурачился, но мне кажется, ему простительно.

Остальные, кто был более-менее цел и мог хотя бы ходить, помогали «латать» крышу дома и, относительно среднюю дыру, находящуюся со стороны веранды.

Гилберт хотел было откосить от каких-либо домашних дел, но его Наташа «припахала» чистить картошку. Так как с этим делом он управился быстро, потому его сослали помогать с починкой крыши Прибалтам и Василию.

От последнего Пруссия терпел различные оскорбления. Да такие, какие в прежнее время он никому не позволял произносить в свой адрес.

Но сейчас карты легли иначе и теперь прусс понимал, что если он будет буянить, то хотя бы малейший шанс выжить и увидеть своего брата будет для него утерян. Потому Гилберт покорно терпел всю грязь, которую Василий любезно и обильно выливал ему на голову.

- Ну ты, нацик недобитый, куда ж ты приколачиваешь? Левее давай, тьфу ты, криворукий какой, а ещё немец... - всё распалялся и распалялся новгородец.

А Прусс молчал. Молчал и терпел. Но терпение его кончилось с воистину космической скоростью.

- Интересно, что же с тобой делать то будут... Я бы на месте брата, придушил тебя, да зарыл где-то под забором, как собаку... Жаль только брат мой слишком...отходчивый, даже в таких делах, может и пожалеет такого убогонького, как ты. - как-то весело хохотнул Василий, приколачивая гвоздями очередную доску.

Тут уже Гилберт окончательно не выдержал и выпалил:

- А мне его жалость и даром не нужна, пускай хоть своими руками убьёт. Плевать я на него хотел, надо было нам с братом вас... -договорить ему не дал точный удар от Павла, прямо в челюсть.

Паша то рядом был, тащил новую партию досок и гвоздей, вот и услышал весь разговор. От того он тоже «не сдержался».

- Ты пасть-то свою, поганую, прикрой. Али мало тебя на фронте отделали? Ещё захотелось? Ещё что-то подобное про брата услышу - убью, запомни... - и продолжил Паша, как ни в чём не бывало, заделывать дыру в стене и в обивке крыши.

А Гилберт, получив по морде, утихомирился и вспомнил про свой изначальный план - не бесить окружающих и сидеть «тихо-мирно». Надо сказать, очень вовремя вспомнил.

* * * * * *

Иван вернулся ровно к двум часам ночи. Уставший и заметно потрёпанный. Проще говоря - истощённый морально и физически.

Гену уже успели уложить спать, хоть он и намеревался «ждать, пока папа придёт, чтобы почитать ему, ведь он такой уставший и очень-очень давно не спал». Однако Наташа очень легко уговорила его лечь спать, даже Ольга была удивлена этому.

Остальные жители Дома «Советов», кроме Оли и новоприбывшего Гилберта, спали, так как на завтра ещё много работы и нужно хорошенько отдохнуть. Черненко делала какие-то заготовки на завтра, а немца она «припахала» к мытью посуды.

Ольга сразу, с первых шагов брата поняла, что что-то не так и ему понадобится помощь. Надо же когда-нибудь да избавиться от этой боли, которая копилась целых пять лет. Выпустить её, чтобы дальше нормально функционировать.

Один только Гилберт не понял ни черта, хоть и сидел с Олей на кухне и заметил её встревоженный взгляд, когда русский поднимался наверх, к себе, даже не посмотрев на неё. Прусс просто смотрел на мирное свечение старой люстры и думал о своём.

Как только Иван точно ушёл к себе, закрыв за собой дверь, Ольга стала выжидать хотя бы пару минут, чтобы после подняться к нему. Нельзя же так сразу врываться к русскому, особенно если он в отвратительном расположении духа.

И вскоре послышалось что-то странное со второго этажа. То ли это был хрип, то ли стон боли, не такой сильный, чтобы перебудить весь дом, но такой, чтобы Ольга и Гилберт услышали.

Черненко сию же секунду спешно отправилась к брату, прихватив с собой ведро и массивную такую аптечку. А немец как-то притих в неком раздумье.

Возможно до него точно дошло, что русский всё же что-то да чувствует. Например, боль. Сильную боль. Вот только тогда, не на своей территории, он держался из последних сил, чтобы никому этой боли не показать, ждал, когда вернётся к себе домой. Вернее в то, что от этого дома осталось.

* * * * * *

Лишь зайдя в свою комнату, кое-как сняв с себя пальто и пиджак Ваня свалился на кровать, буквально как мешок с картошкой. Он был полностью без сил и всё его тело ужасно болело. Болели старые и новые раны. Боль была адская, его личная и его людей, она смешалась в одну полноценную физическую.

Его нынешнее состояние - следствие сдерживания этого болезненного потока, на протяжении почти шести лет.

Дотерпелся одним словом, а теперь расхлёбывает. Как говорится: «каша горька, от того и хлебать горько.»

Ваня не заметил, как вошла взволнованная Оля. Не заметил из-за сильного жара, от которого путались мысли и болела голова.

Он не помнил, что с ним происходило, его вроде рвало, кровью, потом ещё что-то Оленька говорила, вроде лечила его, не зря же она тоже «не пальцем деланная»¹. После она кое-как обработала ему раны. Чудо, а не женщина, всё может и всё умеет, да и духом не слабая, не растерялась, когда брата в таком состоянии застала.

Ваня знал, что и Оля и Наташа прекрасно понимали, что будет с ним, когда они вернутся домой. Это было очевидно и Васе, да и где-то в глубине души и Паше. Что уж говорить, даже, возможно, Гене, хоть ему и больно было об этом думать. «Папа же сильный, всё должно быть хорошо.»

Сильный... Ивану было смешно, от того, что ему приписывают это качество. Может он сильный физически и, в какой-то степени, духом, но вот разум его очень нестабилен временами. Русский не смог бы выиграть эту войну в одиночку, без своей семьи, если бы ему некого было защищать.

- Оль...ты чего ж тут со мной возишься-то, а?..Кха-кха...чай не маленький, оклемаюсь как-нибудь... - он зашёлся кровавым кашлем.

- Ты мне это своё «как-нибудь оклемаюсь» брось! Это серьёзно, ты же пять лет держал всё это, теперь тебе сил нужно набраться, да отдохнуть... Ванюша, я прошу тебя, родной, поспи немного...я же...мы же без тебя не сможем. - она нежно погладила брата по светлой макушке и осторожно поцеловала в лоб.

- Х-хорошо Оленька, ты только...только Гене скажи об этом помягче, хорошо? Не хочу, чтобы он сильно переживал... А по поводу Гилберта... Ты этого не шугай больно, я ещё толком то и не знаю, что делать с ним, постановлений новых пока нет... Так что, пускай остальным помогает по дому. - он уже «проваливался» в сон, жар ещё не спал, но его уже, хотя бы не тошнило.

- Хорошо Ванюша, хорошо, а ты спи, спи, хороший мой...

Вышла Черненко, с очень скорбным видом и Гилберт ещё больше убедился в своих догадках, что Брагинскому сейчас явно не сладко. С этими мыслями, он и поплёлся в свою временную «обитель», комнатушку на первом этаже, недалеко от кухни, спать.

Он совершенно не представлял, что ждёт его в очень и очень скором времени. И это «что-то» очень круто перевернёт его жизнь.

* * * * * *

Ваня оклемался через две недели. Ну как оклемался, на троечку на самом деле. Однако сам он уверял всех, что не намерен больше отлёживаться, пока остальные трудятся.

Так, постепенно, страна восстанавливалась. Люди отстраивали города, строили деревни по новой, помогали друг другу, как могли. Все чувствовали сплочённость и единение друг с другом. Общее горе помогало многим дальше жить и держаться на этой бренной земле.

Ванюша, со своей семьёй и товарищами тоже отстроились уже, а теперь РСФСР в основном пропадал у начальства большую часть дня и только к шести-семи вечера, а может и позже, возвращался домой. Гена, каждый раз очень усердно ждал его возвращения. А потом просто читал с папой сказки. Они так частенько засыпали вместе за книгой.

Даже прусс не так сильно раздражал окружающих, а Брагинский, в какой-то момент вообще забыл о нём и его присутствии в его доме. Вот только вскоре вспомнил об этом «жильце», причём самым страшным и скорбным образом.

25 февраля 1947 года, неприятная дата. В основном потому, что Ваню, вместе с Гилбертом вызвали «на ковёр». А такое происходило только по очень важным причинам. И никак иначе.

Им подали, вернее пруссу «швырнули» в руки документ, с важным, подчёркнутым положением No46. Закон о расформировании Пруссии, о его, Великого, расформировании. Это смерть, определённо смерть. Жаль в тот момент он не мог осознавать, что ему это «дезертирство из жизни» никто и не позволит.

Выйдя из кабинета Гилберт уже и не слышал, о чём там продолжал кричать Иван в кабинете. Глаза немца затмила тьма. Тьма осознания конца. Полного конца, безоговорочного.

Да только вот, если бы прусс прислушался, то узнал, что Иван зачем-то добился его «переквалифицированния» из страны в область. В его, Ивана, область.

Непонятно, зачем русский так поступил, возможно он просто был слишком отходчивый, даже к своим врагам. В придачу ещё и жалостливый, да только на тот момент он не знал, почему не дал ему умереть, почему не позволил этому случиться.

Только спустя годы и долгие душевные терзания и тяжёлые думы он поймёт, почему не смог позволить этому случиться, не дал ему умереть так жалко. Но на тот момент он совершенно не думал об этом, когда принимал это решение.

До их дома Гилберт еле доехал, да и до самого дома кое-как дошёл, не прося помощи у России. Хотя немец явно шатался и чуть было не падал от резкой боли и какой-то необъяснимой пустоты, осознания прекращения собственного существования.

Только у двери, Ваня успел подхватить прусса под руку и не дать ему упасть.

Теперь уже Гилберт слёг, а Ване поручили «поставить на ноги новую область.» Потому за Гилбертом присматривал Брагинский лично. Всё же это было не так тяжело, как казалось.

Единственное, что было сложно, так это не смотреть в эти пустые, красные глаза. Жуткий такой, почти стеклянный взгляд, невозможный просто. Взгляд кого-то сломленного.

Примерно года два, до пятидесятых Ванька прусса лечил. Гилберт, тогда уже почти пришёл в некую «норму». Как минимум взгляд его был уже осмысленный, а не пустой, как в тот февраль сорок седьмого года. Иван всё же смог рассказать ему, кто он теперь, в один из дней.

- Почему... - немец осторожно приподнялся на кровати.

- Что «почему», болезный ты холерик? - как-то в относительно неплохом настроении уточнил русский, мешая ложечкой что-то, видимо очередное лекарство, в чашке.

- Почему ты не дал мне сдохнуть, после всего того...что мы...я сделал? - резкий вопрос прусса так же резко стёр всю весёлость с лица русского.

Ваня поразмыслил немного. Не найдя правдивого ответа или найдя, но не в силах произнести, выдал:

-А потому что. Вот подумалось мне, что такая смерть тебе мало подходит, уж больно просто. Я то, ещё и отходчивый, потому и решил, что раз уж ты так сильно терпеть меня не можешь, то лучше оставить тебя жить. Хоть помучаешься ещё. - безобидно улыбнувшись, ответил русский.

Но такой ответ прусса он явно не ожидал услышать:

-... Спасибо, что хоть честно сказал...ксе.

* * * * * *

Проснулся Ваня неожиданно. До работы ему ещё можно было поспать часа два, но он от чего-то не мог уж уснуть.

Ему снился сон, не кошмар. Просто сон со спонтанными воспоминаниями, о своей боли, о том, как Гена к нему вернулся наконец-то из этого Японского плена, в общих чертах о конце войны и про прусса там тоже было. Кстати о Гилберте.

Тот лежал рядом с русским, мирно посапывая, развалившись на пол кровати. Такой вот вид его немца, умилял Ивана и немного смешил, что уж сказать.

Недавний сон уж быстро «выпал» из Ваниных мыслей, он теперь думал о том, что рад многим простым вещам. Особенно тому факту, что в ближайшее время никаких войн не предвидится.

Но долго умиляться и думать о хорошем Ваня и не смог, его резко и очень крепко обняли. Потом «Великий» так сонно зевнув и сверкнув глазами, спросил:

- Мхм... Ваня, какого чёрта ты не... -договорить ему помешал Ваня, нежно и очень кратко поцеловав его в губы.

-Да вот...выспался видимо, а ты что ж проснулся? Я вроде не шумел... - не говорил, а чуть ли мурчал русский.

- А я...да не важно, тоже сон дурной видел. Хуже таких снов, только Васькино пение по субботам, брррр, аж вспоминать не хочу...

- Вхаха, ну да...поёт он, может и не складно, но играет² хорошо... - в защиту брата высказал Иван.

-Вань?

-Ммм?

-Чего «мммм?» Спи, давай, дурак, не мне же на работу за...уже сегодня!

-Мх, ладно, ладно, я тоже тебя люблю, ворчун...

--------------------------------------------------------
1.«не пальцем деланная» - она тоже неплохая травница, потому и лечит Ваню по-особенному.
2.играет - Вася умеет играть на многих инструментах, можно сказать, почти на всех, ПОЧТИ. Но вот поёт он ужасно, просто смиритесь с этим