За стеной

Тусклое солнце, словно усталый путник, наконец поднялось над массивными каменными стенами, которые десятилетиями скрывали огромный город от Внешнего мира. Но его слабый свет так и не коснулся земли — серые, безжизненные тучи, подобные толстому войлоку, затянули небо, не оставив ни единого просвета. Ни один лучик не пробился сквозь эту пелену, не принёс и крупицы надежды, которая с каждым днём безнадёжно таяла в сердцах горожан.

В это же время одиннадцатилетний Эгмонт Фенцель, забыв о мраке и серости, путешествовал по мирам своих грёз, развалившись под старым дубом, что так удачно раскинул свои ветви на окраине города. Здесь, вдали от вечно спешащих по своим делам людей, время текло иначе — медленно, лениво, будто мёд из перевернутой бочки. Это место было его убежищем, его маленькой вселенной, куда никто не мог войти без приглашения. 
Никто больше не знал об этом месте. А если кто-то и знал, то такому человеку и в голову не пришло бы сюда приходить, тревожить тишину и пытаться разгадать секреты, что давно поселилась вокруг этого дерева. Да и кому какое дело? Людям сейчас не до тайн — они готовы продать душу за лишний день жизни, лишь бы не свалиться замертво в грязь, как те, чьи кости уже белеют на обочинах. 

Но сегодня покой был нарушен.
Грозовые тучи сгущались, а картины снов в голове мальчика всё быстрее сменяли одна другую. В это же время его почти нашли. Эгмонт даже не почувствовал приближения дяди — Генриха Нотбека, — пока тот не навис над ним, склонив седеющую голову.
Мужчине было за пятьдесят. Невысокий, с короткими волосами он самостоятельно занимался воспитанием своего племянника. Генрих был строг, но проявлять заботу и любовь к мальчишке это не мешало.
Он подошёл чуть ближе, остановился, глядя на Эгмонта, пару минут подождал и, убедившись, что сам малец не проснётся, разбудил его лёгким щелбаном. Маленький Фенцель вздрогнул и чуть не подскочил, затем поднял свои зелёные глаза вверх и увидел своего дядю. Несколько раз моргнул, чтобы зрение сфокусировалось, после чего вопросительно приподнял брови и снова взглянул на него.

— А я всё думал, где ты пропадаешь, — вздохнул мужчина и в его голосе смешались усталость и даже что-то похожее на одобрение. Он окинул взглядом дуб, мягкую траву под ногами и прислушался к шелесту листвы. — Должен признать, тут и правда неплохо. Тихо, спокойно… то, что надо.
Но через мгновение его лицо вновь стало строгим. 

— Погода портится — пора возвращаться.

Эгмонт зевнул, лениво поднялся и, засунув руки в карманы, поплёлся следом, то и дело пиная камешки под ногами. Но вскоре его шаги замедлились — в голове, словно вспышки, мелькали образы: сначала знакомые улицы, а потом…  что-то чужое. Лица, которых он не знал. Пейзажи, которых никогда не видел. Он тряхнул головой, но видения не исчезали. 

Мальчишка ещё несколько раз мотнул головой, затем устремил свой взгляд на величественные стены, чуть нахмурился и неуверенно посмотрел на широкую спину Генриха, который не спеша шёл к дому.

Десять минут. Десять долгих минут Генрих и Эгмонт брели по мощенным булыжниковым улицам, где каждый дом, каждый переулок, каждый унылый фонарь был точной копией предыдущего. Серость. Удушливая, всепоглощающая, будто сама тоска выстроила эти дороги и возвела эти стены. Взглянешь на всё это — пальцы сами сжимаются в кулаки, а в голову лезут предательские мысли: «А что, если… перемахнуть через эту проклятую стену и бежать? Бежать, не оглядываясь? Бежать, пока хватает сил?»

Эгмонт кусал внутреннюю сторону щеки. Вопрос, который грыз его изнутри уже который день, так и вертелся на языке. Но каждый раз, когда слова готовы были сорваться, взгляд Нотбека — тяжелый, пронизывающий до самых костей — заставлял мальчика стиснуть зубы.

«Он обязательно знает больше, чем все остальные» — шептал внутренний голос. 

Но сейчас терпеть стало не в моготу. Грудь сдавило, будто невидимые тиски сжимали ребра, выталкивая наружу то, что так долго копилось внутри. 

— Дядя… — голос Эгмонта дрогнул, — могу я кое-что спросить?

— Спрашивай.

— Знаете ли вы, что находится там, за стенами?

Мужчина резко остановился, будто бы наткнувшись на невидимую стену. Он взглянул на племянника через плечо, затем боязливо огляделся, пытаясь понять, слышал ли кто-нибудь мальчишку. Ветер шевелил листву, где-то скрипнула калитка, но вокруг было пусто. Только тогда Генрих выпрямился и сердито произнёс:

— Дома поговорим, Фенцель.

Вот ведь незадача: когда Генрих зовёт племянника по фамилии — жди беды. Это верный признак того, что впереди серьёзный разговор. Да такой, что после него настроение испарится, как маленькая капелька на раскалённом камне. И всё из-за того, что мальчишка не смог удержать язык за зубами —  распустил его прямо на улице, где из-за любого угла может выйти человек, который свято верит в свои выдуманные «правила» лишь для того, чтобы хоть как-то оправдать своё жалкое существование тут, где из каждого дома, из-за каждого угла видны внушающие ужас стены.

Эгмонт шёл, нервно сминая края рубахи и до боли прикусывая губу. В голове крутились мысли, которые были одна страшнее другой: что его ждёт? Нет, не ремень, не подзатыльники — Генрих никогда не поднимал на него руку. Но было кое-что похуже. Чердак. Забытый, пропахший пылью и тишиной. Туда почти не заглядывали, разве что пауки да мыши частенько обживались. А посреди этого запустения стоял низенький столик, за который дядя усаживал провинившегося, садился напротив и… начинал свой рассказ. История. История того, как появился город. Вернее, та её версия, которую все обязаны знать. Хотя на самом деле версий уйма, и каждая спорнее другой. 

Эгмонт знал её наизусть. Каждое слово. Каждую паузу. Каждую интонацию. И каждый раз, когда Генрих начинал свой монотонный рассказ, мальчик сидел, стиснув зубы, и мысленно умолял: «Только бы это поскорее закончилось». 

Фенцель уже предчувствовал, что сегодня будет то же самое. И потому начал готовить себя морально заранее, дабы вытерпеть это было чуть проще.

Вот они и свернули на знакомую улицу. Через несколько домов показался их — такой же, как все, ничем не примечательный. Разве что ставни чуть покосились от времени. 

Генрих достал из кармана кривой железный ключ, сунул в замочную скважину, прокрутил и, наконец, с небольшим усилием распахнул дверь. Под ногами скрипнул пол.

Сердце Эгмонта бешено колотилось, будто пытаясь вырваться из груди. Пальцы дрожали — он сжал их в кулаки, но дрожь никуда не делась.

Нотбек закрыл дверь с глухим щелчком, скрестил руки на груди и уставился на племянника тяжёлым, неумолимым взглядом, от которого так просто не спрячешься. Да и спрячешься ли вообще?
В комнате было почти темно — лишь тусклый свет пробивался сквозь запылённые окна. Но и тот быстро гас: сгущались тучи и тени медленно ползли по стенам. Генрих казался в этом полумраке ещё больше, ещё суровее. Но Эгмонт знал — ничего страшнее его бесконечной «сказки» не будет. 

— Скажи, — начал Нотбек, не двигаясь, — сколько раз я говорил тебе, что такие вопросы задавать запрещено? Особенно на улице, где любой может услышать и воспринять это не так, как следует, — мальчишка тяжело вздохнул, чуть опустил плечи, но сказать так ничего и не смог. — Да, ты ребёнок… любопытный ребёнок, но окружающих это совершенно не волнует.

Внезапно стальной взгляд Генриха смягчился. Он тяжело вздохнул и неожиданно похлопал Эгмонта по плечу: 

— Садись за стол. И жди.

Голос звучал почти по-отечески. Эгмонт моргнул, не веря своим ушам. Это была какая-то подозрительная, неестественная мягкость — словно перед грозой внезапно наступает зловещая тишина. Но спорить он не стал —молча плюхнулся на жесткий деревянный стул. 

Генрих развернулся и скрылся за поворотом коридора. Через мгновение донеслись скрипучие шаги по лестнице — старший поднимался на чердак. Эгмонт чуть напрягся. Никогда еще наказание не начиналось так… загадочно. 

Минуты шли мучительно долго. Мальчик подпер голову рукой, бессмысленно выцарапывая ногтем замысловатые завитки на столешнице. За окном тучи всё сгущались, но Эгмонт даже не смотрел в их сторону. 

«Может, это и есть новое наказание? — мелькнула горькая мысль. — Просто оставить одного в пустой комнате, где даже мухи дохнут от скуки. Ни поговорить с кем-то, ни заняться чем-то…»

— Ску-ко-та… — на выдохе произнёс Эгмонт, откинувшись на спинку стула и свесив руки.

Прошло ещё немного времени, и вот наконец вернулся Генрих — но не с пустыми руками. 

Фенцель прищурился, пытаясь разглядеть, что старший сжимает в пальцах. На первый взгляд — просто книга. Но стоило Генриху положить её на стол, как обложка будто ожила: потрёпанный кожаный переплёт, потертые уголки, а между страниц — торчащие клочки пожелтевшей от времени бумаги, которая была исписана странными символами. 

Эгмонт замер, впиваясь взглядом в дневник. Его пальцы непроизвольно потянулись к одному из торчащих листков, но он лишь провёл подушечкой по шершавой поверхности.

— Интересно? — Генрих едва уловимо ухмыльнулся, наблюдая за племянником. 

Эгмонт поднял глаза, но прежде чем он успел что-то спросить, дядя резким движением раскрыл первую страницу, где было написано: «Записи о Внешнем мире». Буквы, выведенные неровным, будто торопливым почерком, жгли глаза. Эгмонт резко вдохнул, не веря, что перед ним лежит.

Генрих, не говоря ни слова, подошёл к окну и захлопнул ставни. Дерево глухо стукнуло о раму, отрезая последние лучи. Теперь в комнате царил лишь слабый свет от свечи. Оранжевое пламя танцевало, отбрасывая дрожащие тени по стенам, а из-за дверей изредка доносились приглушённые голоса прохожих.

— Хочу сразу предупредить, — старший понизил голос до шёпота и резко ткнул пальцем в пожелтевшую страницу дневника. — Об этом никто не должен знать. Никто. Я утолю твоё детское любопытство, и после — ни звука о Внешнем мире. Я достаточно ясен? 

Губы Эгмонта дрогнули, но он кивнул.

— Да, конечно… но… — он проглотил комок в горле, — можно задать один вопрос?

Генрих чуть скривился — он знал, о чём спросит его племянник. Выдохнул, провёл рукой по щетине и коротко кивнул: 

— Валяй. 

— Откуда у вас этот дневник? — выпалил Эгмонт. — И… как вам удалось скрыть его? Дома ведь регулярно проверяют…
Генрих медленно прикрыл веки и тяжело вздохнул.

— Эгмонт, это уже два вопроса, — негромко произнёс он. — Но ответа, увы, ты не получишь ни на один из них. 

— Но почему?! — мальчик аж подпрыгнул на стуле. — Клянусь, я — могила! Вы же знаете, мне можно доверять! 

— Доверяю, и всё же ты ещё слишком мал для понимания некоторых вещей, — он щёлкнул пальцами перед носом племянника. — Так что жди. Вырастешь — узнаешь. 

Эгмонт скрипнул зубами, но промолчал. А свеча на столе постепенно догорала, отбрасывая дрожащие тени на стены.

Генрих осторожно перевернул ещё одну пожелтевшую страницу. Перед ним раскрывался целый мир — строчки, пропитанные тайнами, теперь принадлежали и ему, маленькому Эгмонту. Чернила кое-где расплылись, буквы прыгали, словно не желая быть прочитанными, но мальчишка упрямо впитывал каждое слово. Если строки превращались в неразборчивые каракули, он обращался к дяде за помощью, хотя тот лишь пожимал плечами, с трудом разбирая то, что там было написано.

И всё же это не имело значения. Стоило Эгмонту прочесть пару строк — в его воображении уже бушевали леса, что были выше любых башен, шумели волны невиданных морей, а горы поднимались к самому небу, касаясь облаков. Он видел себя там — среди этого бескрайнего, дикого мира, где каждый камень, каждое дерево хранило загадку. Где можно было провести всю жизнь, исследуя, открывая, теряя и находя. 

Но… а вдруг это всё вымысел? Может, за стенами только бесконечная пустошь, а в дневнике — лишь сказки? Сердце сжималось от сомнений, но пальцы уже переворачивали следующую страницу. Потому что даже если шанс был один на миллион — он должен был узнать правду.

— Неужели всё, что написано в дневнике, — правда?

— От начала и до конца, — уверенно и даже с нотками некой гордости в голосе ответил Генрих.

Неожиданно светлая детская улыбка в миг сошла с губ мальчонки. Он опустил взгляд — поник. Тяжело вздохнул и невесело произнёс:

— Всё-таки зря вы показали мне это.

— Почему же?

— Теперь, зная, сколько прекрасного находится за стенами, жить станет намного… намного сложнее от понимания,  что ничего из этого я увидеть не смогу. Любопытство не приводит ни к чему хорошему. Вы в очередной раз оказались правы.

— Эгмонт, послушай, — Генрих, подбирая слова, наклонился чуть вперёд, — хоть во Внешнем мире много интересных и красивых мест, он также полон множеством опасностей и трудностей.

— Это не имеет значения, ведь со всем этим можно справиться. Поэтому… всё прекрасное, что есть там, перекрывает все эти временные неприятности.

— Кто знает, как повернётся жизнь, — вздохнул старший и закрыл дневник, — может, ты станешь тем, кому удастся выбраться отсюда. Может, ты даже вернёшься и всем расскажешь, какой на самом деле Внешний мир.

В груди Фенцеля что-то дрогнуло — тихо, но так явно, будто бы сквозь плотные грозовые тучи наконец пробился слабый солнечный луч.  Тепло разлилось по жилам, заставив кровь бежать быстрее. Это было семя. Маленькое, едва заметное, но упрямое. Оно пустило корни где-то внутри, а Фенцель даже не догадывался, что рано или поздно оно прорастёт, превратившись в нечто большее. В мечту. А потом — в цель. 

Пальцы мальчишки на мгновение задержались на потрёпанной обложке, будто прощаясь, а затем мужчина отнёс записи обратно на чердак, в пыльный полумрак, где они и должны были лежать. По крайней мере, пока. 

Только он спустился вниз — небо взорвалось. Ослепительная молния, белая и зигзагообразная, разорвала темноту. Через секунду грянул гром, будто сам мир рассмеялся в ответ. Генрих чуть вздрогнул и подошёл к окну. Ветер выл в щелях — с минуты на минуту начнётся дождь.

— Ни шагу из дома, — пробормотал Нотбек.

Мужчина ещё раз бросил взгляд в окно — за стеклом всё бушевало. Ветер выл, как раненый зверь, дождь хлестал по стёклам, а в чёрных клубящихся тучах то и дело вспыхивали белые отблески. Он слегка нахмурился, резко развернулся и направился к выходу. У двери замер, одним движением сдернул с прибитого к стене крючка тёмный плащ и набросил его на плечи. Перед тем как шагнуть в бурю, обернулся к Эгмонту: 

— Если я не вернусь к нужному времени, ты ложишься спать без меня, понятно?

Мальчишка поднял на него широкие глаза, в которых смешались непонимание и некоторая тревога.

— Понятно, но… — голос его дрогнул, — куда вы в такую-то погоду? 

Генрих едва заметно усмехнулся и поправил плащ. 

— Всё потом, Эгмонт, всё потом. 
Больше не сказав ни слова, он резко распахнул дверь — порыв ветра ворвался в комнату, закрутил пыль и клочок бумаги на полу, а затем Нотбек скрылся — дверь захлопнулась с глухим стуком. 

Эгмонт так и сидел, не шелохнувшись, уставившись на деревянную панель, за которой только что растворился его дядя.
А за окном буря смеялась, и казалось, что в её рёве теперь слышалось что-то… ликующее.