Проданная Тьме [18+] «Связанные тёмными узами» Мафия

В огне тревоги, в тени молчания,
Когда дом дышит страхом и сталью,
Он - как буря в цепях ожидания,
Несёт тишину, покрытую шрамом.

Взгляд - как лёд, ни единой трещины,
Словно мир не достоин ответов.
Но под кожей железной и грешной
Что-то стонет от былых запретов.

Он идёт - и дрожат коридоры,
Он молчит - и слова тяжелее.
А внутри, где ни света, ни взора -
Бьётся пламя, но бьётся слабее.
_________________________________

Утро было не таким, как обычно. Оно казалось слишком тихим, будто воздух в палате стал гуще и вязче, чем прежде. Свет из окна падал на простынь ровным пятном, и в этом свете тонкие пальцы Хаят смотрелись бледнее обычного. Она уже давно не чувствовала себя больной. Сердце билось ровно, голова не кружилась, и даже тревога будто утихла... Но внутри было другое - ожидание. Тонкое, навязчивое, как натянутая струна, которую никто не решался тронуть.

На тумбочке стоял собранный рюкзак. Простые вещи: зарядка, любимый крем, пижама и блокнот, в который она за всё это время так и не решилась написать ни строчки. Всё было упаковано аккуратно, почти педантично - будто в этих сложенных вещах она искала порядок, которого ей так не хватало.

Дверь открылась без стука. Медсестра улыбнулась, сказала, что можно идти. Хаят встала с кровати медленно, прислушиваясь к себе. И впервые - не к телу, а к сердцу. Оно билось. Жило. Но будто не для неё, а как для кого-то другого. Она молча накинула лёгкий кардиган, поправила платок на голове и направилась к выходу.

Он ждал у входа.

Кахраман стоял у чёрного автомобиля, как всегда - спина прямая, руки в карманах пальто, взгляд в сторону, будто всё вокруг не достойно его внимания. Он не подошёл, не открыл дверь, не произнёс ни слова. Только кивнул, когда заметил её. Как будто всё между ними уже сказано. Как будто теперь действуют только правила.

Хаят опустила взгляд и села в машину. Кожа сидений была прохладной, и запах внутри - резкий, мужской, с лёгкой примесью табака и дорогого парфюма. Он сел рядом. Завёл машину. Ни один лишний звук. Только шорох ткани, лёгкий скрип руля.

Молчание давило.

- Как ты себя чувствуешь? - прозвучало спустя минуту.

Голос его был ровным. Без участия. Не холодным - нет. Скорее, как будто он зачитывает новость, которую сам уже забыл.

- Нормально, - коротко ответила она, глядя в окно.

За стеклом проносились улицы. Всё такое знакомое, но почему-то чужое. Машины, лица, вывески - как из старой жизни, которую она больше не могла назвать своей.

- Доктор сказал, нужно следить за сердцем, - вновь его голос. - И что ты не должна волноваться.

- Как будто у меня есть выбор.

Он усмехнулся. Почти незаметно. Но она услышала.

- У тебя есть я, - спокойно сказал он.

И снова тишина.

Дом встретил их привычной тяжестью. Те же ступени, та же дверь, всё казалось прежним, но воздух внутри изменился. Он стал другим. Словно стены теперь запоминали каждую тень, каждое слово, каждую боль.

Хаят поднялась по лестнице, пока он говорил с кем-то по телефону. Она слышала его голос - чёткий, уверенный, с оттенком угрозы. Это был Кахраман на работе. Тот самый, о котором она старалась не думать. Но теперь всё стало реальнее.

Она зашла в свою комнату. Аккуратно сложенные простыни, свежий воздух, маленькая ваза с цветами. Джанан постаралась. Было приятно. Было... почти безопасно.

Но долго ощущение покоя не продлилось.

Где-то внизу хлопнула дверь. Через минуту - женский голос. Пронзительный, звонкий, неуместный. Потом шаги. Высокие каблуки по мраморному полу.

Хаят вышла в коридор и остановилась у перил. На первом этаже стояла женщина. Высокая, с ярко накрашенными губами, в обтягивающем платье и слишком громкой уверенностью в каждом движении. Она говорила с Кахраманом, как будто имела на это право. Смотрела ему в глаза, наклонялась ближе, коснулась его руки.

- Ты скучал, Кахраман? - прозвучало слишком интимно.

У Хаят сжались пальцы на перилах.

Он не оттолкнул её. Но и не прижал к себе. Просто стоял. Смотрел. Его лицо было каменным. И она вдруг поняла - он знал, что она здесь. И позволил этому случиться.

В ту секунду в ней что-то дернулось. Сердце - словно предатель - ударило больно. Громко. Не от болезни. От правды.

Она не сразу осознала, как сжала перила. Металл под ладонями был холодным, как лёд, но внутри пылало что-то совсем иное - не ярость, не ревность даже. Скорее - безмолвный крик, похожий на глухой удар молота в сердце. Она не могла отвести глаз, не могла дышать. Время будто застыло - как в кино, где все звуки исчезают, и остаётся только движение. Каждое слово той женщины эхом отдавалось внутри.

«Ты скучал, Кахраман?»

Такая простая фраза. Такая пошлая, такая интимная - и такая убийственная.

Хаят почувствовала, как будто кто-то медленно, но уверенно опустил ей в грудь кинжал. Не сразу - нет. А будто наматывая боль на лезвие, прокручивая её изнутри. Её сердце, ослабленное, уставшее, стало биться в другом ритме. Сбивчиво. Глухо. Она даже не заметила, как начала отступать назад - шаг за шагом, словно убегая, прячась от правды, которая стояла там внизу на каблуках, с алыми губами и лживой улыбкой.

Она зашла в свою комнату и закрыла дверь. Тихо. Без звука. Прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Тело стало ватным, неслушающимся. Было трудно стоять. Воздух больше не насыщал лёгкие. Она чувствовала, как снова начинает дрожать. Как сжимается горло. Как от волнения тошнит. Тревога навалилась с головой, как волна, которая накрывает с головой и не даёт выбраться на поверхность.

Почему она здесь?

Почему он позволил?

Почему... я вообще удивляюсь?

Хаят медленно опустилась на пол, прямо у двери. Прижала колени к груди и обняла себя. Молчала. Не плакала - слёзы застыли где-то в глубине, не решаясь выйти. Всё это было настолько мерзко, настолько беззащитно. Ведь совсем недавно он забирал её из больницы. Смотрел в глаза. Молчал, но был рядом. Он видел её слабость. Её уязвимость. Он знал, как трудно ей довериться. И вот - первая же возможность, и в их доме появляется женщина, которую, очевидно, он знал слишком хорошо.

Она слышала, как внизу всё затихло. Голос женщины стал тише, потом вовсе исчез. Но для Хаят это уже ничего не меняло. Картина запечатлелась в памяти слишком ярко. А внутри росла пустота. Такая, какую невозможно заполнить ни лаской, ни объяснениями. В ней было не место для слов. Только для тишины и одиночества.

Она вспомнила, как он когда-то держал её за подбородок, шептал «ты принадлежишь мне». Как дышал ей в шею, как властно касался - как будто имел право. А теперь? Кто он для неё? Кто она для него?

Может, всего лишь очередная слабость, которую он позволил себе?

Её трясло. Настолько, что зубы начали стучать. Она не понимала - от холода, от злости, от бессилия. Где-то внутри рос страх - тот самый, от которого сердце снова било тревогу. Тревогу не за тело. За душу.

Она встала - медленно, опираясь на стену. Подошла к зеркалу. Увидела в отражении не себя, а какую-то бледную, измученную тень. Её глаза потускнели. В них больше не было той глубины, что была раньше. Не было блеска, не было уверенности. Только покрасневшие веки, напряжённая линия губ и боль - она отражалась даже в зрачках.

- И ты всё ещё живёшь с ним, - прошептала она отражению.

Это было не упрёком. Даже не обвинением. Скорее - вопросом. Глухим, обречённым. Как признание своей слабости.

Она прижалась лбом к холодному стеклу. Стояла так долго. Очень долго.

Хаят услышала шаги, ещё до того как дверь открылась. Знакомая, тяжёлая поступь, размеренная, как будто всё в этом мире подчинялось её ритму. Взгляд её был устремлён в окно, и хотя она пыталась сосредоточиться на дрожащих листьях за стеклом, сердце уже выбивало свой тревожный ритм, обжигая рёбра изнутри.

Она не обернулась. Не дёрнулась. Не выдала себя. Хотя каждый нерв кричал.

Дверь открылась бесшумно. Он вошёл, как обычно - спокойно, молча, словно ничего не произошло. В его движениях не было спешки, ни капли смущения, ни извинений. Он был самим собой. Всё тем же Кахраманом - холодным, собранным, опасным.

Она услышала, как он подошёл к креслу в углу, скинул пиджак, сел. Только тогда позволила себе краем глаза взглянуть на него. Он был уставшим. Или просто делал вид. Его взгляд скользнул по ней - мимолётно, без слов. Тяжёлый. Оценивающий. Такой, будто мог разглядеть всё до глубины души, если бы захотел.

Но он молчал.

И она молчала.

- Как ты себя чувствуешь? - наконец спросил он, почти будничным тоном. Словно речь шла не о ней. Не о женщине, которую он вытащил из больничной палаты всего день назад. Словно речь шла просто о ком-то, за кем он по обязанности присматривает.

Хаят медленно кивнула, сохраняя спокойствие.

- Уже лучше, - сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. - Спасибо, что забрал меня домой.

Он ничего не ответил. Только слегка качнул головой. Его лицо оставалось непроницаемым. Ни эмоции, ни намёка. А внутри Хаят всё дрожало - невидимо, тихо. Буря, спрятанная за идеальной маской.

Она поднялась с кровати, подошла к столику и начала разбирать какие-то бумаги, как будто искала что-то важное. Просто чтобы не смотреть в его сторону. Чтобы казаться занятой. Беззаботной.

- Ты ел? - спросила она вдруг, не глядя.

- Да, - коротко ответил он.

Пауза. Тишина. Густая, вязкая. Как будто между ними стояла стена из недосказанностей.

Она ненадолго прикрыла глаза. Вдох. Выдох. Постаралась выровнять дыхание.

Не покажи слабость. Не покажи, что тебе больно. Он этого не заслуживает.

Она повернулась к нему с лёгкой, чуть натянутой улыбкой.

- Всё в порядке, Кахраман. Правда. Не беспокойся за меня. Мне просто нужно немного времени, и я приду в норму. - Её голос звучал почти убеждённо. Почти. Но он не был дураком. Он слышал в ней фальшь. Но она тоже знала что ему плевать на её самочувствие.

Он смотрел на неё, как будто знал. Но не комментировал. Не приближался. Не утешал.

Он просто... был. Присутствовал. Без объяснений. Без слов.

Она хотела броситься к нему, ударить кулаками по груди, закричать, спросить: "Кто она была? Зачем ты позволил ей быть здесь?" - но вместо этого она продолжала стоять с прямой спиной и спокойными глазами. Женщина, которая учится молчать. Учится быть сильной. Учится жить рядом с человеком, которому, возможно, не принадлежит полностью.

Он встал, поправил пиджак. Не сказал ни слова.

- Отдыхай, если хочешь, - бросил он, направляясь к двери.

- А ты? - спросила она почти шёпотом.

Он обернулся на секунду. Его глаза встретились с её. Холод и сталь.

- У меня дела.

И он ушёл.

Дверь за ним закрылась. А Хаят опустилась обратно на кровать, положила ладони на грудь - сердце колотилось, как пойманная птица в клетке.

Она не знала, кого больше ненавидит в этот момент - его или себя.

Как только дверь за ним закрылась, комната снова наполнилась звенящей тишиной. Хаят осталась стоять у окна, вцепившись пальцами в подоконник, будто пыталась удержаться за реальность, которая ускользала из-под ног. Грудь сдавило, но она не позволила себе ни слезы. Она уже устала плакать. Плакать - значит снова показывать, что тебе больно. А она больше не хотела быть уязвимой.

"Он ничего не сказал. Ни одного слова. Ни оправданий, ни объяснений. Просто смотрел, как будто ничего не случилось."
Голова гудела от мыслей. Внутри всё спорило - сердце, разум, гордость. Она чувствовала себя то злой, то разбитой, то - пугающе равнодушной. Как будто внутри что-то выгорело, оставив только пепел.

Она оглянулась по комнате - свет был мягким, золотистым, ветер шевелил занавески. Всё выглядело спокойно. Но только не внутри неё.
Хаят провела рукой по волосам, вздохнула и вышла из комнаты. Больше она не могла сидеть там одна. Ей нужно было хоть что-то, что отвлечёт.

Ступая по мраморной лестнице босыми ногами, она старалась дышать ровно. С каждым шагом вниз она будто сбрасывала с себя тяжесть.
Первый этаж встретил её ароматом кофе и голосами - живыми, настоящими. Сердце дрогнуло, когда она увидела их.

Эмре сидел на краю дивана, что-то говорил, активно жестикулируя руками, его глаза светились - он всегда умел оживить любое пространство. Явуз, как обычно, полуразвалился в кресле, лениво покачивая ногой, но слушал брата с вниманием. Улыбка кралась в уголках его губ.
На диване, ближе к окну, Сена перебирала какие-то документы, а рядом с ней - Айлин, погружённая в телефон, но с тем вниманием, которое всегда чувствовало чью-то боль даже на расстоянии.

Они заметили Хаят почти сразу.

- О, смотри, кто к нам спустился! - первым заговорил Эмре, вскакивая с места. Его голос, как всегда, был обволакивающе тёплым. - Сестра в доме!

- И выглядит лучше, чем мы ожидали, - подхватил Явуз с лёгкой усмешкой. - Правда, Хаят?

- Привет, - её голос прозвучал тише, чем она хотела. Она попыталась улыбнуться, но вышло неуверенно. Всё равно - они улыбнулись в ответ. И этого оказалось достаточно, чтобы ей стало чуть легче.

- Подходи, садись, - Айлин похлопала по месту рядом с собой. - Мы тут только что спорили, кто из них двоих глупее - Эмре или Явуз.

- Я выиграл, - гордо сказал Эмре, на что Явуз фыркнул.

Хаят подошла медленно, опустилась на мягкий диван. Сена уже убрала бумаги и смотрела на неё с такой добротой, что в груди защемило.

- Мы волновались за тебя, - тихо сказала Сена. - Но ты сильная. Ты справишься, Хаят.

Айлин кивнула и мягко коснулась её руки:

- А если нет - мы рядом. Всегда.

Хаят глубоко вдохнула. Слова не были громкими, они не кричали поддержки, не обрушивали на неё потоки жалости. Просто были. Тёплые, живые. И сейчас это было самое важное.

Впервые за долгое время она почувствовала, что не одна. Что кто-то видит её - настоящую. Не жену мафиози, не хрупкую куклу в золотой клетке, а девушку, которая устала бояться.

Она выпрямила спину. Поджала ноги на диван. Улыбнулась - искренне, тихо.

- Спасибо, - прошептала она. - Просто... спасибо.

Сена обняла её за плечи, Эмре снова начал рассказывать какую-то глупость, Явуз отреагировал сарказмом, и комната наполнилась лёгким смехом.

А в груди у Хаят что-то потеплело. Не до конца, не совсем. Но достаточно, чтобы продержаться.

- Ну и что там у вас? - спросила Хаят, устроившись удобнее. - Что за спор?

- Да так... - протянул Эмре, хитро прищурившись. - Скучно нам стало без скандалов, решили выяснить, кто из нас с Явузом более непригоден к семейной жизни.

- Справедливости ради, - вставил Явуз, не отрываясь от телефона, - я хотя бы не выставляю себя клоуном. В отличие от некоторых.

- Ну знаешь ли, быть весёлым - это талант. А вот сидеть с таким кислым лицом, как у тебя, - это уже клинический случай. - Эмре подмигнул Хаят, потом обвёл взглядом девочек и с преувеличенной серьёзностью добавил: - Но! Девушки, у меня к вам серьёзный вопрос.

- Нет, - сразу сказала Сена, даже не подняв глаз от своих бумажек.

- Я ещё ничего не сказал! - возмутился он, делая обиженное лицо.

- Ты уже смотришь, как будто собрался, - прокомментировала Айлин, смеясь.

- Ну ладно, ладно, я просто хотел спросить: а если бы у вас был выбор... скажем, между мужчиной, который знает толк в жизни, вино, свечи, джакузи... и таким, который просто спит и храпит - кого бы вы выбрали?

Сена наконец-то подняла взгляд.

- А если этот первый всё это предлагает, потому что не умеет нормально говорить о чувствах?

- Ой-ой-ой, - протянул Явуз, - тебя только что закопали.

- Да ладно! - воскликнул Эмре, смеясь. - Признайтесь, хоть раз в жизни каждая из вас мечтала оказаться в ванной с лепестками роз и... ну, вы поняли...

Айлин прыснула, прикрывая рот рукой:

- Если бы лепестки не плавали рядом с твоими носками, возможно, да.

- Обидно, - наигранно надулся Эмре. - У меня вообще-то был рейтинг "самого горячего сотрудника офиса" в прошлом месяце.

- Это потому что ты сам его и составил, - вставила Сена, качая головой.

Хаят засмеялась - искренне, впервые за долгие дни. Смех вырвался сам, лёгкий, настоящий. Она накрыла рот ладонью, чуть покраснев, но никто не стал смеяться над ней. Эмре повернулся к ней, и с самодовольной улыбкой подал невидимый микрофон:

- А вы, госпожа Хаят, что скажете? Вам по душе романтика... или страсть?

- Эмре! - почти в унисон воскликнули Айлин и Сена.

- Что? Мы же взрослые люди! - защищался он. - И вообще, мне просто интересно, сколько раз в неделю... ну, вы поняли...

- У тебя слишком много свободного времени, - буркнул Явуз. - Надо устроить тебе слежку. Или подкинуть работы.

- Или жену, - предложила Айлин, весело прищурившись. - Одну такую, чтоб держала тебя в ежовых рукавицах. С характером. Как у меня.

- Я боюсь. Очень, - Эмре театрально съёжился. - Женщина с характером - это прекрасно. Но если характер начинает разговаривать с ножом в руке...

- То это уже любовь, - подхватила Сена и они снова все засмеялись.

Хаят, слушая их, чувствовала, как сердце её оттаивает. Как будто этот беззаботный смех вычищал из неё все остатки напряжения. Она даже позволила себе опереться на спинку дивана, закатив глаза в ответ на очередной шутливый выпад Эмре.

В этой комнате не было ложных улыбок. Здесь всё было по-настоящему. Живое. Тёплое. Настоящее.

И сейчас - это было единственным, что ей действительно было нужно.

- А вот и мы, - раздался спокойный, чуть глуховатый голос папы Мехмеда за спинами.

Все тут же повернулись, и в следующую секунду атмосфера в гостиной как будто сдвинулась - словно в помещении стало на несколько градусов теплее.

Папа Мехмед входил в комнату неторопливо, с привычной тяжестью походки взрослого мужчины, который прожил немало, но сохранял в глазах ту самую отцовскую мягкость, которую редко можно встретить. Рядом с ним - мама Хатидже, лёгкая, словно перышко, в аккуратной тёмной накидке, с доброй улыбкой, от которой у Хаят сжалось сердце. В этой улыбке было всё: усталость последних дней, тревога, которую она прятала, любовь, которую она не переставала раздавать даже в молчании.

- Ой, наконец-то! - воскликнула Айлин, подскочив с кресла. - А мы тут как раз Эмре опускаем на дно за его шутки.

- Шутки - это жизнь, - заявил тот с серьёзным видом. - Смеются - значит, живы.

- А то! - поддержал папа Мехмед, мягко хлопнув его по плечу, проходя мимо. - Без шутки и соловей грустен.

Все рассмеялись. Мама Хатидже, прежде чем сесть, подошла к Хаят. Она не стала говорить ничего лишнего. Просто наклонилась и осторожно обняла её - так бережно, как будто в руках держала стеклянную фигурку. В этом прикосновении было всё, чего Хаят так жаждала: принятие, спокойствие, тепло. Женщина чуть задержалась, потом провела ладонью по волосам девушки.

- Как ты, солнышко?

- Лучше, - тихо ответила Хаят, кивнув.

Папа Мехмед тем временем уже устроился на одном из кресел, с тем выражением лица, как у отцов, которые наблюдают за своими детьми - будто проверяют: всё ли на месте, никто ли не плачет, не ссорится, не перегрелся ли чай.

- Мы с матерью принесли пирог, - заявил он. - Тот самый, с вишней. Хотели испечь в честь возвращения.

- Ух ты, - воскликнула Джанан, только что появившаяся в дверях. В одной руке у неё была кружка, в другой - почти пустая бутылочка воды. - Я как чувствовала, что вовремя возвращаюсь!

- А ты где была? - спросил Эмре, приподняв бровь.

- За водой, - важно сказала она. - Хотела вас всех оставить хоть на пять минут без женского контроля, посмотреть, не взлетит ли дом.

- Не взлетел, но атмосфера накаляется, - подмигнул Эмре.

- Особенно от твоего перегара, - добавила Сена.

Смех снова наполнил комнату.

Джанан подошла к Хаят и села рядом, коснувшись её плеча.

- Ты выглядишь намного лучше, чем утром, - сказала она, искренне. - Правда.

Хаят улыбнулась и чуть склоняла голову. Всё это... было таким простым, обычным - и одновременно таким драгоценным. В этом уюте, в мягком свете, в тёплых голосах, в пересыпанных шутками разговорах, она чувствовала себя... не как в больнице. А как дома.

- Так, а теперь признавайтесь, - начал пап Мехмед, - кто первым съест вишню с середины пирога?

- Я, - громко сказала Джанан.

- Только через мой труп! - воскликнул Эмре.

- Тогда готовь завещание, - рассмеялась Айлин.

- Ой, дети, - покачала головой мама ,Хатидже, - будто в детстве не делили эту вишню каждую пятницу.

- А в итоге всегда доставалась Джанан, - сказала Сена, закатывая глаза.

- Потому что у меня глаз-алмаз, - гордо заявила та.

- Нет, потому что ты вечно подглядывала, где мама её спрятала, - напомнила Айлин.

- Не подглядывала, а логически рассуждала, - парировала Джанан.

И снова хохот, смех, лёгкий треск от кружек на столе. Всё было обыденно - и в этом простом «обыденно» заключалось настоящее чудо.

Хаят смотрела на всех и чувствовала, как внутри зреет тепло. Ей не нужно было слов, чтобы понять: она - часть этой семьи. Даже с болью, даже с тенью, даже с прошлым.

Её сердце, измотанное страхами, снова начинало верить в мир, в людей, в то, что всё ещё может быть светлым.

Скоро аромат пирога разлетелся по комнате, укутывая всех в сладкий уют, от которого невольно начинало щемить в груди. Мама Хатидже ловко нарезала пирог, ставя перед каждым по тарелке, а папа Мехмед взялся за чай - крепкий, терпкий, с мятой и шиповником, как всегда.

- Вот теперь это похоже на семейный вечер, - проговорил он, усаживаясь рядом с женой и положив руку ей на плечо. - Тепло, шумно и вкусно. А главное - все живы и рядом.

Хаят сидела с чашкой чая в руках, наблюдая за всей этой суетой, будто со стороны. Рядом с ней Джанан, склонив голову, ковырялась вилкой в пироге, выискивая ту самую вишню, и при этом тихо напевала под нос какую-то знакомую мелодию. То ли из старого турецкого фильма, то ли из их общего детства.

Сена с Айлин перешептывались, что-то обсуждая с явной конспирацией, периодически поглядывая на Эмре, который делал вид, будто не замечает, но ухмылялся себе под нос.

Папа Мехмед рассказывал какой-то старый анекдот, который, кажется, знали уже все, но смеялись всё равно, потому что дело было не в шутке, а в том, как он её рассказывал - с тем самым прищуром, с интонацией, как будто каждый раз он вспоминал её на ходу.

Мама Хатидже поправляла угол скатерти, будто даже за столом не могла не заботиться о порядке. Она мельком посмотрела на Хаят, задержала взгляд, и, не говоря ни слова, просто протянула ей блюдце с тёплым кусочком пирога - как будто передала в нём не только десерт, а понимание. Принятие. Заботу, которую не надо озвучивать.

- А вишню-то кто стянул? - вдруг воскликнул Эмре, глядя в свою тарелку. - Тут пусто!

- Может, она к тебе просто не пошла, - фыркнула Айлин.

- Может, у тебя отрицательная энергетика, - добавила Джанан, с невинным видом, прикрывая рот салфеткой.

- Может, вишня просто знает, кто здесь главный, - спокойно отозвалась Сена, подмигивая.

Смех раздался сразу, лёгкий, искренний. Хаят невольно засмеялась вместе с ними, прижав ладонь к губам. Это был один из тех моментов, когда не хочется думать, что будет завтра. Когда всё, что нужно, - вот оно, рядом: чай, пирог, люди, которым ты по-настоящему важна.

В гостиной было многолюдно, тесновато, но именно в этой тесноте и рождался уют. Кто-то уже встал и пошёл за добавкой. Кто-то - уронил ложку и вздохнул трагично. Кто-то - начал спорить, почему корица в пироге - это "либо рай, либо преступление".

Папа Мехмед поднял чашку и, взглянув на всех, сдержанно произнёс:

- Берегите это. Такие вечера - редкость.

И после этих слов как будто всё на мгновение замерло. Даже Эмре промолчал. Даже Джанан не съязвила. Потому что каждый в душе знал - это правда.

Хаят перевела взгляд на пламя свечи на столе. Оно дрожало, как сердце в груди. А в горле стоял ком. Потому что всё это... было настоящим.

Настоящим домом.

Всё случилось резко. Как вспышка света в тёмной комнате, как удар грома в ясное небо.

Треск за калиткой. Чужие шаги. Тишина, нависшая над столом, как предчувствие беды. Даже чай в чашках, казалось, остыл за долю секунды. Все замерли.

- Не двигайтесь, - первым поднялся папа Мехмед, его голос был глухим, но твердым, как лезвие. В нём больше не было той мягкости, что звучала в его анекдотах и фразах-оберегах. Это был другой человек. Легендарный мужчина, за которым шли люди. Который когда-то правил улицами так же спокойно, как теперь резал домашний пирог.

За ним поднялся Явуз. Молчаливый, точный в движениях. Он едва заметно кивнул Эмре - и тот сразу понял.

- Девочки, быстро. В комнаты. Без лишних слов, - произнёс Эмре, но уже не в шутку, не в той манере, в которой он обычно дразнил сестёр. Нет. Сейчас он был не брат, не шалун, а зверь, готовый в любой момент броситься.

Джанан, Сена, Айлин - все вскочили. Хаят будто оцепенела на мгновение, но Джанан схватила её за руку, потянула вверх.

- Быстрее, Хаят. Без вопросов. Пожалуйста, - прошептала она, и в её голосе впервые проскользнуло настоящее, неигранное беспокойство.

Они поднимались по лестнице быстро, почти бегом. Двери комнат захлопнулись почти одновременно. Из-за двери доносился глухой, тяжёлый голос одного из гостей, прорезанный неуважительным смехом. Потом - спокойный, холодный ответ Явуза. Слишком спокойный. Это всегда означало опасность.

А внизу - они. Те самые, кого не ждали, но кто пришёл, чтобы напомнить: мир, в котором они живут, не прощает беспечности.
_________________________________

В тоже время:

Папа Мехмед стоял, сложив руки за спиной, лицом к незваным. На нём не было оружия, но в его взгляде было больше угрозы, чем в любом пистолете. Он молча смотрел на троих мужчин, что вошли без стука. Двоих он знал - третьего, по-видимому, привели. Лицо ссадинное, хищное, с дешёвым самодовольством на губах.

- Неужели так соскучились, что забыли, как сюда входят? - тихо проговорил он, и в этой тишине дрожала гроза.

- Мы же с миром, ага, - проговорил один из них, усаживаясь прямо на кресло, словно это его дом. - Давно не виделись. Вот и решили...

- ...сдохнуть, - перебил Явуз, подходя ближе. Его голос был мрачным, как подземелье. Без единой эмоции. - Сколько у вас времени? Пять минут? Десять?

Эмре подошёл к двери и встал рядом, прикрывая её спиной. На лице - маска. Уже не мальчишка, не брат. Он был продолжением отца и Явуза. Безжалостным, готовым к действию.

- Мы просто хотели... - начал второй, но папа Мехмед прервал его.

- Вы просто хотели умереть красиво, так и скажите. Но выбрали неправильный вечер. Сегодня у нас чай, пирог и внуки дома. Я бы посоветовал вам валить отсюда - пока чай ещё не остыл.

Напряжение звенело в воздухе. Молчание. Тяжёлое, гнетущее. Один из гостей полез в карман, и этого хватило.

Два выстрела - глушители сделали своё дело. Один упал. Второй отпрянул. Третий попытался выхватить что-то, но Эмре уже врезал ему локтем в лицо, пригнув к полу. Кровь. Шум. Сдавленные крики.

А потом - тишина.

Папа Мехмед вытер лоб платком, как будто просто устал.

- Уберите это. А потом - чай допьём, - бросил он. - И пусть никто из девочек не выйдет, пока всё не будет чисто.

Явуз молча кивнул. Он уже доставал телефон, чтобы вызвать своих людей. Всё было решено. В этом доме - свои законы. И никто не имел права нарушить их, даже если пришёл с улыбкой.
_________________________________

На втором этаже было тихо. Слишком тихо.

Хаят стояла возле двери, не дыша. Джанан рядом, крепко сжав руку сестры, будто это могло защитить от того, что творилось внизу. Из гостиной доносились отрывки голосов, глухие, будто сквозь толстую вату. Но и этих обрывков было достаточно, чтобы понять: разговор совсем не из тех, что ведут за чаем.

Сена, Айлин - они сидели на кровати, притихшие, напряжённые. Даже Эмре не мог бы сейчас пошутить, чтобы сбить тревогу, которая висела над их головами, будто густой дым.

Хаят прислушивалась. Каждый её нерв был натянут, как струна. Ей показалось, что она слышала, как скрипнула половица под чьим-то ботинком, потом - как кто-то резко заговорил. Один голос был грубым, вызывающим. Второй - спокойный. Слишком спокойный. Голос Явуза.

А потом - два хлопка.

Хлопки такие глухие, будто кто-то хлопнул по подушке. Но внутри у Хаят всё обрушилось. Она сжалась, шагнула назад. Лицо её побледнело, сердце застучало в груди бешено, как в клетке.

- Это... это что? - прошептала Сена.

- Тихо, - выдохнула Джанан, обнимая её. - Это Явуз. И папа. Они разберутся. Всё хорошо... Всё будет хорошо.

Но по лицу Джанан было видно - она и сама не уверена.

Прошло ещё минут пять. Длинные, вязкие, словно вечность. И вот - щелчок замка.

Дверь в комнату, в которой были девочки, распахнулась неспешно. И на пороге возник он. Папа Мехмед.

Спокойный. Чистый. Даже галстук поправлен, как будто он не убивал несколько минут назад, а просто отходил поговорить по телефону. Его лицо снова стало мягким, чуть усталым. В глазах - тёплые огоньки.

- Девочки, - сказал он тихо, с улыбкой, которая заставила их сердца дрогнуть, - вы что, по комнатам разбежались? Я же говорил, десерт будет особенный. Айлин, у тебя, кажется, любимый лимонный - я не ошибаюсь?

Хаят не знала, что сказать. Она смотрела на него и пыталась сопоставить: этот ли человек только что был внизу? Этот ли мужчина так спокойно сказал «уберите это»?

- Всё в порядке? - спросила она осторожно, голос слегка дрожал.

Папа Мехмед подошёл, положил руку ей на плечо.

- Всё всегда в порядке, когда я рядом, милая. Папа здесь. И всегда будет. Ну что, девочки, пойдём? Дом - это когда мы вместе. Даже если кто-то не умеет в него входить по-человечески, - добавил он с лёгкой иронией.

Хаят ещё чувствовала тревогу, но вместе с тем - появилось странное чувство покоя. Как будто, несмотря на всю жестокость этого мира, эта семья - её крепость. Пусть и построена из стали и крови, но всё же крепость.

Они вернулись в гостиную. Там уже не было следов происшествия. Всё блестело. Как будто ничего не случилось.

На столе - чайник с горячим чаем и новый поднос с лимонным пирогом.

И только взгляды Явуза и Эмре оставались прежними - холодными, отточенными. Охраняющими.

_________________________________

Кахраман Емирхан

Поздний вечер. В кабинете пахло кожей, табаком и гневом.

Кахраман сидел в кожаном кресле, откинувшись назад. Его пальцы стучали по подлокотнику с едва сдерживаемым раздражением. Перед ним на столе - телефон, дисплей которого уже несколько минут был пуст. Ни звонка, ни сообщения. Тишина. Неестественная тишина.

Он чувствовал, как нарастает что-то внутри. Глухое, колючее, тяжёлое. Весь день прошёл в переговорах, в улаживании дел, которые давно уже должны были решиться. Он даже не успел как следует поговорить с Хаят. Она вернулась домой после больницы, и он... он будто опять не рядом. Не там, где нужно.

В дверь постучали. Один раз. Тихо.
Он не ответил. Только чуть приподнял голову.

Дверь приоткрылась, и вошёл Явуз. Сдержанный, ровный, будто и не тот, кто пару часов назад стрелял в человека на пороге дома.

- Мы с Эмре разрулили, - произнёс он, будто между прочим, - всё под контролем. Но...

Кахраман резко встал. Его взгляд впился в Явуза, как лезвие.

- Но?

Явуз замолчал. На секунду. Он знал, что сейчас будет.

- Они заявились в дом. Во время ужина. Вся семья была в гостиной.

Взгляд Кахрамана стал стеклянным. Опасно спокойным. Он подошёл к бару, налил себе немного воды - не виски, не коньяк - просто воды. Глотнул. Медленно поставил стакан на стол.

- Ты хочешь сказать... - голос был низким, почти шепотом, но в нём уже дрожал огонь, - ...что кто-то посмел прийти в мой дом? В мой дом, где сидели мои сёстры, моя жена, мои родные?

- Они больше не придут. - Явуз говорил спокойно. - Мы позаботились об этом.

- Позаботились?

Он подошёл ближе. Очень близко. Лицо его было холодным. Но в глазах... в глазах бушевал ураган.

- Где? Где вы закопали их? Или отпустили с извинениями?

- Мы действовали чисто, - твёрдо сказал Явуз. - Без шума. Двое уже кормят собак. Третий - под нами. Он сейчас внизу. Допрос начнём утром. Я хотел, чтобы ты...

- Утром? - Кахраман взорвался. - Это должно было быть сразу! Когда кто-то лезет в дом, где она, ты думаешь, у меня есть время ждать до утра?

Он шагнул к стене и со всей силы ударил кулаком. Резко, так, что кожа на костяшках тут же порвалась, а дерево треснуло. Кровь проступила мгновенно, но он даже не вздрогнул.

- Сколько раз я говорил, - прошипел он сквозь зубы, - никто не должен приближаться к ним. Никто. Я сказал - они мои. И если кто-то не понимает, что это значит, я срежу язык тому, кто осмелится назвать её имя, не то что появиться рядом.

Он сделал паузу, пытаясь сдержать бурю внутри. Несколько вдохов. Взгляд на Явуза.

- Где она сейчас?

- В комнате. Вроде бы всё спокойно. Джанан рядом, Хаят держится.

Кахраман зажмурился. Внутри будто что-то оборвалось. Он не был рядом. Опять.

- Я поеду туда, - сказал он резко, направляясь к двери. - Пусть кто-то дежурит у ворот. А ты - принеси мне всё по этому ублюдку. Где жил, с кем спал, кто кормил. Мне нужно всё. До последней сигареты в его кармане.

- Понял, ага.

Кахраман остановился на секунду, повернувшись на пол-оборота.

- И ещё. Если хоть кто-то из них выжил... пусть молится, чтобы я его не нашёл первым. Потому что в этот раз, Явуз... я не обещаю, что буду милосердным.

Он вышел из кабинета, не оглянувшись.

Машина уже ждала.

Взгляд его был прямым, дыхание - ровным, но внутри бурлила тьма. Он ехал не просто домой. Он ехал туда, где была она. Где была его семья. И если кто-то ещё осмелится приблизиться - то этот город наутро будет просыпаться под запах крови.

Дом Емирханов возвышался над холмами, укрытый тьмой и охраной, словно неприступная крепость. Лишь мягкий свет фонарей вдоль дороги напоминал, что за железными воротами живут не только мафиози, но и семья. Живые люди. Родные. Те, ради кого Кахраман готов был разнести в пыль весь Стамбул.

Машина затормозила плавно. Ещё до того, как двигатель замолчал, охранники распахнули ворота. Один из них едва заметно кивнул - уважительно, без слов. Его глаза метались, будто ждали от хозяина взрыва. Но Кахраман лишь молча вышел.

На нём был чёрный пиджак, всё ещё пахнущий дымом сигарет и порохом. Кулак, разбитый о деревянную панель в офисе, был перевязан наскоро, грубым бинтом, чуть запятнанным кровью. Он даже не смотрел на рану. Это была мелочь. Царапина на фоне того, что могло случиться.

Он прошёл сквозь двор, не отвечая ни на чьи взгляды. Ни на приветствия, ни на дежурные кивки. Всё внутри него горело только одной мыслью: она была там. В той гостиной. Когда в дом вошли чужаки.

Его шаги отдавались гулким эхом в мраморном холле. Один из младших охранников хотел что-то сказать - донести, возможно, как прошла последняя проверка периметра. Но Кахраман даже не замедлил шаг. Его взгляд был как лезвие - холодный, острый, прямой.

Он поднялся по лестнице.

Третий этаж. Коридор был полутёмный, лишь мягкий свет ночников разбавлял тишину. Где-то хлопнула дверь - кто-то из младших, может, Джанан. Он различал каждый звук, каждый вздох, каждый тень, будто весь дом стал частью его нервной системы.

Он остановился у двери их спальни.

Несколько секунд стоял, не трогая ручку. Руки в карманах, плечи напряжены. Он не знал, спит ли она. Не знал, что скажет. И не собирался оправдываться. Это была не его слабость - это был его долг. Убить каждого, кто посмел...

Он открыл дверь.

Комната была полутёмная. Только ночник на прикроватной тумбе освещал мягкий силуэт тела под одеялом. Хаят лежала на боку, спиной к двери, будто пряталась от ночи или от себя самой. В комнате стоял слабый запах её духов, смешанный с чем-то родным. Тёплым.

Он шагнул внутрь, медленно. Тихо закрыл за собой дверь.

Подошёл к кровати, не издавая ни звука. Она не шевельнулась. Или спала. Или делала вид.

Он опустился в кресло в углу, на расстоянии вытянутой руки. Сел, откинувшись назад, скрестив руки на груди. Несколько секунд просто смотрел на неё. Его лицо оставалось каменным, но глаза... в них было что-то иное. Глухое, тёмное беспокойство, которое он прятал ото всех.

Он не знал, почему именно сейчас он остался здесь. Не ушёл раздавать приказы, не добивал тех, кто угрожал его дому. Он просто... остался. Сидел. Смотрел. Дышал рядом с ней.

И, быть может, даже сам не заметил, как в какой-то момент закрыл глаза - всего на минуту, только чтобы перевести дух.

Но в эту минуту он остался рядом. Не как мафиозный дон. А как тот, кто знал: в этом доме - его всё.