грубая забота
После того утреннего происшествия, когда Минхо с кулаками бросился на Хана, атмосфера в доме стала особенно напряжённой. Но при этом Хан и Хёнджин уже всё поняли. Они видели, как горят его глаза, когда кто-то прикасается к ней. Как он теряет контроль, если кто-то из них слишком близко к ней подходит. Это было очевидно.
— Ты видел, как он её обнимал? — хихикнул Хёнджин, сидя с Ханом в гостиной. — Его глаза были как у дикого зверя. Я думал, он меня убьёт.
— Да, — усмехнулся Хан, прикладывая лёд к губе, — значит, чувства есть. Хоть и прячутся под его дурацкой грубостью. Он весь такой «молчи», «не смей улыбаться», а сам потом душу готов вырвать за неё.
Они переглянулись, и в глазах заиграла искра озорства.
— Думаешь, стоит ещё немного поддразнить? — Хан поднял бровь.
— Думаю, стоит.
Позже, когда они сидели на кухне, она вошла в своей обычной робкой манере. Её глаза опустились вниз, она всё ещё не до конца оправилась от недавнего страха, но старалась держаться. Хан тут же подмигнул ей:
— О, наша принцесса пришла. Как спалось под охраной самого Минхо?
Хёнджин хихикнул:
— Минхо ведь, наверное, рядом спал у двери с мечом, чтобы никто не посмел войти.
Она чуть улыбнулась, смущённо прикрывая рот, а потом посмотрела в сторону, надеясь, что Минхо этого не услышит.
Но он услышал.
Стоя у лестницы, он всё слышал. Его брови нахмурились, руки сжались в кулаки. Он медленно вошёл в кухню, шаг за шагом, как тень.
— Что вы несёте? — голос был низким и опасным.
— Просто говорим правду, — спокойно сказал Хан, не убирая улыбки. — Мы уже давно поняли, что она тебе не безразлична. Даже если ты сам этого не признаёшь.
— Она просто гостья. И не ваше дело.
Хёнджин встал, медленно подошёл и, глядя в глаза Минхо, тихо произнёс:
— Если бы она была просто гостьей… ты бы не бил нас. Ты бы не ревновал. Ты бы не бросал всё и не мчался в её комнату, когда услышал крик.
Минхо резко ударил кулаком по стене рядом, ваза с полки упала и разбилась вдребезги.
— Заткнитесь!
Он развернулся и ушёл, тяжело дыша, а его шаги гремели по полу.
Хан посмотрел на осколки, потом перевёл взгляд на неё. Она стояла бледная, с дрожащими руками, но в глазах читалось не только испуг, но и... надежда.
Хёнджин положил ей руку на плечо:
— Он может быть упрямым и страшным, но мы видим — ты для него больше, чем он сам готов признать.
Спустя час
Он стоял у двери её комнаты, сжав кулак, пытаясь сдержать раздражение. Его голос снова был резким, грубым, почти резаным:
— Надень юбку. Ту, что я купил. И спускайся, еда остынет!
Она вздрогнула от громкого тона, но не испугалась, как раньше. Наоборот — тихо кивнула, ничего не сказав, и потянулась к вешалке. Он остался стоять, наблюдая, как она молча исполняет его требование.
Она вышла через несколько минут — в той самой юбке и кофте, с лёгким румянцем на щеках, волосы небрежно распущены. Она выглядела… мягко. Хрупко. Почти тронуто.
Минхо опустил взгляд, чтобы не выдать, как резко его сердце сжалось.
— И не смей пропускать еду, понялa? — снова грубо, с нажимом. — Ты и так уже слишком худая, будто исчезнешь.
Она посмотрела на него… и вдруг улыбнулась. Настояще, мягко. Та самой улыбкой, которой не было давно.
— Хорошо… — прошептала она. — Спасибо, Минхо.
Он замер.
Его губы приоткрылись, будто он хотел что-то сказать, но не смог. Он не ожидал этого. Не ожидал, что после крика она не отвернётся, не заплачет, не убежит. Она… поняла. Почувствовала, что за его грубостью стоит не злость, а беспокойство.
И эта её улыбка — будто солнце прорезало стену, которую он так долго строил.
Он резко отвернулся, чтобы она не увидела, как дрогнуло его лицо, и пробормотал себе под нос:
— Чёртова девчонка…
Но в груди уже разгоралось что-то тёплое. Что-то, с чем он боялся столкнуться — чувство. Забота. Нежность, которую он так неумело
прятал за криками.
На следующей день.
Она только сделала шаг в кухню, как раздался громкий, почти раздражённый голос:
— Ты опять ничего не ела с утра?! — Минхо стоял у плиты, скрестив руки на груди, взгляд сверлил её насквозь. — Или тебе напоминать каждый раз?!
Т/и опустила голову, сжав пальцы в кулаки. Она уже привыкла к его тону, но сегодня он был особенно резким. Её губы дрогнули, но она всё равно не проронила ни слова.
— Садись, — скомандовал он. — Быстро.
Она тихо села за стол. Он шумно поставил перед ней тарелку горячего супа и кусочек хлеба. Необычно… домашнее.
— Жри, пока тёплое.
Он стоял рядом, не уходя, следя, чтобы она действительно начала есть.
— Ты знаешь, как ты выглядишь? Кожа да кости. Ты что, хочешь снова в обморок грохнуться? Тогда, может, мозги свои прочистишь наконец!
Она осторожно взяла ложку, начала есть, не поднимая глаз. Вкусно. Неожиданно вкусно. И… тепло. Не от еды — от того, как он рядом.
— Не улыбайся, — пробурчал он вдруг. — Думаешь, если я сварил суп — то всё, теперь мы друзья? Не обольщайся.
Но она всё равно слегка улыбнулась — не от слов, а от того, как он поправил её одеяло, когда она не замечала. Как он с утра оставил ей носки у кровати. Как теперь стоит рядом, будто охраняет от мира.
Он заметил её улыбку, нахмурился и прошипел:
— Улыбаться нельзя. Ты наказана. Помнишь?
— Помню, — прошептала она. — Просто… спасибо.
Минхо отвернулся, прикрыв рот рукой, будто зевнул.
На самом деле он прятал дрожащую эмоцию. Не от злости. От чего-то, что он сам не мог объяснить.
Она была его болью. И его заботой. Даже если он не умел это говорить.