Белое забытьё
Белые своды снежных нор стали его первыми детскими воспоминаниями. Для большинства ребят с планеты Зирг единственной уличной игрой было рытье сугробов. Местами толщина снежного покрова уходила на многие метры вниз, подобно белой мастике, делая из планеты гладкий шар. Увешанный кислородными баллонами, рациями и другим спелеологическим оборудованием, мальчик копался в плотном скованном морозом насте, играючи создавая разветвленную сеть ходов.
Ему нравились близкие белые своды, в отличии от черноты неба, царствующей на поверхности. Словно брезгуя светом, бездонный небосклон никогда не украшал себя даже бледной звездочкой, навечно поменявшись местами с поверхностью планеты, сверкающей холодом.
Жители иного мира наверняка восхитились бы столь необычными видами - каждая веточка застывших деревьев заботливо куталась сверкающим мехом кристаллического инея. Прежде живые растения спали вечным сном. Из окон жилищ воображалось как им тепло, и лишь оказавшемуся на улице становилось понятно насколько призрачна уютность ледяного царства. Безжалостный мороз, словно зубы хищника, терзал даже хорошо укутанное тело.
Не всегда этот мир был таким. Два века назад небесное светило Зирга потускнело, а вскоре и совсем погасло, заставив местных обитателей бороться за выживание. Им повезло, они выжили, ещё и большую часть флоры с фауной сохранили. Мрачные, и в то же время вдохновленные времена вошли в историю как эпоха создания куполов, способных вмещать целые города, леса и даже реки. Под искусственными сводами зажглись искусственные солнца, производя тепло и свет. И по сей день самые первые из титанических сооружений выглядывали среди снежных равнин изящными и столь же белыми обводами.
Из космоса поселения зиргорианцев напоминали редкую, пульсирующую сгустками света нервную ткань, соединенную тонкими ниточками синапсов - транспортных магистралей. Спустившемуся ниже, становилось видно, как между сияющими куполами, взмывая белые облака, скользят каплевидные снегоходы, неся в комфортном тепле местных обитателей. Поблизости от дорог трудились строительные роботы, созданные для условий сверхнизких температур. Именно они отвоевывали у холодного мрака новые территории.
Большая часть планеты оставалась пустынной с редкой россыпью светлых точек - жилищ зиргорианцев-отшельников, занимающихся опасной исследовательской работой, либо просто предпочитающих уединение купольной суете. Среди таких отшельников и нашло себе место очередное воплощение Марии.
Чужие воспоминания и мысли вновь нахлынули будто свои собственные - бесчисленные часы ребячьих игр в лабиринтах подснежных ходов, мрачные и в то же время красивые панорамы планеты, ставшие настолько же родными, насколько привычно незаметными. Попутно пришла щемящая утрата, непрерывно терзающая душу. Причина находилась рядом, в трёх изящных кубиках, два из которых были матовыми. Многомерный узор внутри них тлел едва заметным свечением, храня души близких.
Климатическая катастрофа породила неизбежные вирусные мутации. Несмотря на высокий уровень развития, вовремя обнаружить новую разновидность заразы удавалось не всегда. Ограниченное пространство куполов лишь увеличивало число зараженных. В очередную вспышку инфекции заболели жена и дочь зиргорианца.
Душа - нечто неощутимое, неизмеримое, непознаваемое. Зиргорианская цивилизация беспокойными умами учёных издревле пыталась доказать существование этой эфемерной субстанции. Не жалея средств, создавались целые институты. Молодые исследователи выбирали "духовные" направления своих научных работ. Подобная специализация не вызывала недоумения и тем более насмешек.
Полгода назад в одном из институтов произошло долгожданное событие - было доказано существование души. Совершивший открытие ученый, вдобавок, оказался талантливым инженером и смог создать прототип прибора, способного извлекать и сохранять эту самую душу.
Мария хорошо помнила, как, отдавая всего себя работе, зиргорианец будто предчувствовал несчастье. Утомленный, похудевший, едва стоящий на ногах, он корпел над первым образцом прибора, который и унес тайно домой, едва узнал о болезни близких.
Поддавшись внутреннему порыву он решил увезти жену и дочь из города, и уже в дороге часто запускал руку в карман, проверяя сохранность трёх, тогда ещё прозрачных, кубиков.
После приезда стало понятно - жене и дочери не выжить. С присущей ученому методичностью зиргорианец распаковал многочисленные витки проводов, словно коконом опутал лежащую на кровати жену, включил центральное устройство, дрожащими пальцами установил в специальное гнездо первый кубик и нажал единственную клавишу. После проделал те же операции с дочерью. Уникальный прибор, словно пиявка, высосал души из тут же умерших тел.
Живых с тех пор зиргорианец не видел и под купол возвращаться не хотел. Снежная толща поглотила тела родных, а кубики молчали, сколько бы он их не касался. Одеваясь в подобие греющего скафандра, он много гулял, до предела расходуя запас батарей.
Каждый шаг тревожил тишину. Морозное эхо легко разносилось по спящему красивым сном лесу, без шанса на пробуждение. Безмолвно протестуя, он крушил тьму ручным фонариком, то глубоко рассекая сфокусированным лучом, то рассеянно освещая лишь ближайшее пространство. Он безрассудно далеко забирался от дома, и лишь отсутствие следов заставляло повернуть назад.
Всё, что было способно оставить отпечаток - писало своеобразную летопись. Как и все жители холодных миров, зиргорианец придавал следам особое значение. Погасшее солнце, отсутствие смены дня и ночи выровняли температуру на планете. В атмосфере воцарилось полное безветрие. Любой след хранился долгие годы. Так и отпечатки полозьев снегохода, привезшего его семью из города, так и неровные стежки шагов жены и дочери, протянувшиеся только в одну сторону, к дому.
Зиргорианцу часто казалось, что, однажды взглянув, он увидит продолжение семейной истории. Мечтал, как нетронутая снежная гладь покроется следами игр дочери, как тут и там вырастут снежные холмики, а рядом зачернеют входы в выкопанные ею тоннели.
Борясь с тоской, желая хоть отчасти вернуть былое, зиргорианец начал принимать препараты. Не интересуясь банальным эффектом забытья, он самостоятельно синтезировал уникальные химические соединения. В кладовых изолированных жилищ, подобных его дому, не сложно было отыскать нужный реактив, как и лабораторное оборудование.
Всё начиналось с белесых кристалликов, испаренных и жадно вдохнутых. Тут же небесная чернота освещалась невидимым, но ярким светом. Стены и пол дома начинали распространять уютное тепло. Назойливые домашние роботы, обычно путающиеся под ногами, вдруг становились смышлеными и забавными. Ну а самым удивительным становилось то, что в соседней комнате раздавались голос жены и счастливый смех дочери.
Близкие буквально воскресали. Для Марии, обличенной зиргорианцем, не было отличий от их реального присутствия. Дочка сломя голову носилась по комнатам, каким-то образом умудряясь быть всюду. Мария помнила, как раньше эта её детская непоседливость досаждала родителю, зато сейчас дарила счастливое умиление.
Из тех же обширных кладовых появлялись старые игрушки. Зиргорианец часами играл с дочерью, наслаждаясь смехом, забавным коверканьем слов и жадным, доверчивым восприятием всего того, что говорил ей. Опьяненный родитель забывал о сне, еде, о том где находится, до той поры, пока не заканчивалось действие препарата.
И вновь череда химических опытов, и новая, ещё более изощренная химическая формула. Зиргорианец создавал семейное счастье не выходя из лаборатории. От структуры препарата зависело чем он будет заниматься дальше. Закончив рисовать, они брались за постройку игрушечных домиков, а вдоволь наигравшись, садились в только что выстроенный космический корабль, принимаясь исследовать фантастические планеты, совсем не похожие на их замерший мир.
Правдоподобность поражала, зиргорианец не сомневался в искреннем восхищении в глазах дочери. Словно наверстывая упущенное, он дарил пусть и несуществующему ребенку настоящую любовь.
Счастью не будет конца, казалось Марии. Не успевала схлынуть эйфория от общения с дочерью, как с не меньшей силой вспыхивали впечатления от общения с женой. Происходящее казалось намного красочней и многогранней всего, что когда-то было в действительности. Воспаленный мозг порождал внешность и поведение супруги. Порой он видел её глазами, слышал её ушами, чувствовал её кожей. Он ясно осознавал то, что испытывала она, остро сопереживая радости, обиде, надежде. Он чувствовал любовь к себе.
Было приятно увидеть себя глазами любящей женщины, образ в корне отличался от того, что он привык видеть в отражении. Мозг супруги словно раскрашивал его внешность романтическими красками, превращая посредственное в притягательное. Оказавшись в мужском теле, Мария сполна чувствовала мужское же удивление. Девушка поразилась влиянию, которое женщина способна оказывать на влюбленного. Власть физически слабого существа над сильным казалась магической. Словно прекрасный цветок, расцветал союз двух любящих сердец. Каждый уголок душ без стеснения открывался друг перед другом. Возникшая идиллия, словно шаблон доброты, навсегда отпечаталась в сознании земной девушки.
Мощнейшее воздействие препаратов не могло длиться вечно, истощая и без того измученный организм. Эйфория ускоряла бег времени. Зиргорианец бодрствовал по несколько суток подряд, покуда усталость не брала верх, заставляя забываться коротким тяжёлым сном.
Происходящее стало для Марии откровением, и раем, и адом одновременно. Порой, будто бы ища страданий, зиргорианец переставал принимать препараты. Для обитающей в его сознании девушки начинались жуткие времена. Тело выворачивало приступами тошноты, озноб сменялся жаром, кожа не успевала обсохнуть от липкого пота. Корчась в судорогах, на ледяном полу, рядом с унитазом - она всё равно желала повторения.
Мария стала зависимой. На Земле её бессознательное тело как и прежде выглядело молодым и здоровым, однако сознание сделалось по-настоящему больным. Она в полной мере ощутила тяжесть психической зависимости, по силе ничуть не меньшую зависимости физической. Внутренняя дрожь выдавала желание новой дозы, волны блаженства - рожденной парами расплавленных кристаллов.
Впервые Мария поняла - она не хочет возвращения домой. Ни ждущий Дарий, ни их общее дело уже не казались чем-то значимым. Её устраивали годы снежного безмолвия. Девушку совершенно не тянуло к буйству живого сада, к ярким краскам цветочных клумб.
Организм быстро адаптировался, толерантность заставляла увеличивать дозу и применять всё более сильные вещества. В стремлении вернуть прежнюю остроту, зиргорианец рисковал. Всё чаще случались передозировки, всё реже препараты создавали правдоподобную иллюзию счастливой семейной жизни. Большую часть времени он просто проваливался в беспамятство, оседая на пол там, где принимал очередную дозу.
Он деградировал, и настолько, что испугался собственного отражения - недолго думая завесил все зеркала. Лишь открытые кисти рук, будто высохшие ветки, напоминали о изможденном теле, находящемся на грани погибели.
Всё чаще возникали мысли о близкой смерти, на удивление, не вызывая страха. Зиргорианец недоумевал, почему до сих пор жив он, а не его жена и дочь. Ведь ещё ребенком он должен был задохнуться от удушья простуды, позже, студентом, корчась на операционном столе, погибнуть от перитонита. И вот сейчас, уже в который раз он переживал сердечный приступ. В нарушение всех законов логики он жил, а они - нет.
Забросив научную работу, он так до конца и не понял, что сделал с душами жены и дочери. Он не знал, как вызволить их из кубиков, не представлял, какие новые тела мог бы им дать. Создавая прибор, он желал лишь одного - спасти близких от смерти.
Однажды очнувшись, зиргорианец не потянулся за очередной дозой, а, превозмогая боль пошаркал в комнату где стоял прибор. Подойдя к столу он сгрёб на пол всё, что на нём было, написал несколько строк на листке бумаги, положил сверху два матовых кубика. Оставшийся кубик он установил в специальное гнездо и неторопливо оплёл тело проводами. Дождавшись готовности прибора, зиргорианец прислонился к холодной стене и нажал единственную клавишу.
Марию выбросило из умершего тела, ещё через мгновение она с воплем разочарования открыла глаза на Земле.