Архангел. Ветер перемен

Пролог

Никого не было здесь уже много тысяч лет, и одиночество поселилось в этих стенах на долгие годы, став моим единственным немым сожителем. Белоснежные столбы уходили прямо в космос, откуда я наблюдала за человеческими жизнями, столь малозначительными и неприглядными по одиночке. Но какими же они становились яркими, когда познали надежду, дружбу и любовь. Когда познали то, что словно запретное, манит меня своей тайной и гнетёт душу. Я смотрела на россыпь звёзд, что создала своими руками, в надежде заполнить это чувство, что так отличало меня от всего живого, в надежде унять эти голоса... Моя работа - это творить судьбы, и своему бытию я не могу изменить. Я незаменима. Я не смогу сбежать отсюда...

***

Ту-дум..ту..дум. Что это? Я чувствую, по моему организму разливается что-то тёплое. Это чувство настолько незнакомо мне, что я испытываю... страх? Впервые. Моя кожа преображает совершенно другой оттенок, серые речки струятся по моему телу, оголяя что-то неизведанное. Глубоко внутри просыпается что-то, что было мертво, я понимаю, что это жизнь наполняет меня, создавая зачатки организма. По моим щекам стекает прозрачная жидкость, она попадает на мои губы и я чувствую, они соленые на вкус. Люди называют это слезами, я плачу.... от чего? Мелкая но ощутимая дрожь по всему телу. Это счастье?

Зачем я здесь? От стенок обители отталкивается звук и я понимаю, что прибыл тот, кого я ждала веками. Наконец-то здесь. Я позволяю последней слезинки упасть на темно-синюю ткань, прежде чем навсегда стираю её со щеки. Ноги отрываются от стеклянного пола и несут меня вниз по многоступенчатой совершенно прозрачной лестнице. Задерживаюсь на окне и вижу как планеты кружат меж звёзд и галактической пыли. Ничего неизбежно, а без равновесия мир полетит к чертям ещё стремительнее, и когда-нибудь тела столкнуться и взрывом заденут окружающее их созвездия и кометы. Мне все равно.

Я смотрела в его глаза, такие холодные и пустые, понимая: мне предстояло разбить необычайно прочный лёд, если я правда хочу выйти отсюда...
— Здравствуй, мой юный друг. Ты здесь, потому что тебе уготовлено гораздо большее, чем жалкое скитание по этой бренной земле. Тебе суждено вершить судьбы и вращать планеты, решать конфликты мирового масштаба. Но запасись терпением, мне нужно доказательство того, что мой мир будет в надежных руках...Протяни мне свою ладонь, мой мальчик.. — и он протянул, без капли сомнений или вопросов. И я отправилась в путешествие по воспоминаниям...

Глава 1
Воспоминание: Архангел
      Третий заоблачный предел.

Сегодня он чувствовал себя совершенно иначе. Что-то новое и непонятное  разливалось по его организму, посылая в руки легкое покалывание, а в ноги едва уловимую дрожь. Мастер говорил, что волноваться - это нормально. Нормально, если ты живой. Если твоя грудь вздымается от того, что легкие наполняются блаженным кислородом, если щеки наливаются персиковым или малиновым от смущения, если сердце пропускает тяжелые удары, живо гоняя горячую кровь по организму. А у Рафаэля этого не было. Не было юношеского румянца, не было тепла кожи, как и нужды в заветной смеси газов, поэтому «дышал» он только для вида, как его учил Мастер, чтобы «не выделяться».
Редкий раз, когда все же удавалась возможность хотя бы мельком взглянуть на окружающий мир, мальчик всегда в первую очередь смотрел на ангелов. Они все почему-то по началу казались ему ненастоящими, будто нарисованными. Сначала ему было все равно, идя окольными путями, обходя риски и неприятные встречи, прячась от чужих взглядов, он всегда прекрасно слышал голоса, сливающихся в какую-то бесформенную звуковую волну. Она была серой, потом же, стала цветной, когда в нем что-то чуть надорвалось, будто бы пелена его разума немного рассеялась и он увидел, что все в мире не разукрашенный картон разных форм. Рафаэль посмотрел на окружающих как-то иначе. Осознанно чтоли? Он не знал, но понимал, что теперь хочет знать, хочет чувствовать. Чтобы все было по настоящему. Как у всех.
Но это было невозможно, Рафаэль думал так, верил в это. Все его эмоции таились в глубинах его неуравновешенно рассудка, чтобы понять что-то про себя, чтобы ощутить, ему нужно было копать. Раскапывать собственный мозг, уходить куда-то под землю страхов и переживаний, в самые недра за мимолетным ощущением. В такие моменты он представлял себя археологом, из тех самых книжек в их домашней библиотеке, искателем сокровищ, расхитителем грибниц. Тогда ему казалось будто бы жизнь позволяет себе смиловаться, и пусть и на мгновение, но она преподносит себя, оставляя после самые желанные драгоценности - эмоции. Прокручивая в голове маршруты своих прошлых малых путешествий, он ворошил свою память и перед глазами всплывали картинки совершенно разных ангелов. Все они, безусловно, отличались друг от друга и содержали в себе ту самую «неповторимую  индивидуальность». И все мы представляем чего был лишен Рафаэль и чего так сильно желал.
Он как-то мог часами стоять у позолоченного кривого старого зеркала в гостиной и смотреть в серость своих глаз, содержащих холодный туман, покрывающий его сущность, его душу. Мог проводить всегда  прохладной ладонью по белоснежным волосам, зарывая её под самые корни и слегка сжимая их длинными тонкими пальцами, которые казались ему какими-то странными. Как будто скованный собственным льдом, он словно  погряз в одной временной точке и состоянии, и все его попытки вырваться были лишь очередным способом самозабвения.

                                      ***
      Ангел ходил по коридорам и лестницам особняка, задумчиво вглядывался в старые картины, (из многочисленных коллекций. Сейчас их осталось всего несколько) как будто бы видел их в первых раз, ища в них утешения, что так ему не хватало. Когда массивные напольные часы с потертым циферблатом и ржавыми скрипучими стрелками оповестили не только жильцов, но и всех ближайших дорогих соседей о том, что утро минуло очередной час, Мастер и Рафаэль  с пятнадцать минут потоптавшись у порога с мыслью все же пересечься с Мари и так её и не дождавшись, неспешной поступью вдоль извилистой протоптанной дорожке  направились на торжественную линейку.

       Утренние облака ещё тяжелые от прошедшего ночью дождя, еле волоча свои воздушные массы, медленной ленивой рекой стекались к снежным горам, спящим под своими белоснежными шубками, сотканными из вечной мерзлоты и тысячелетнего твердого снега. Едва видимое небо, скрывающиеся под сероватой ватой, ещё не успевшее обрести конкретный оттенок, уже хватало с востока первые прорывающиеся лучи солнца и вливало в себя бледно желтые оттенки, образовывая тусклое, но все же заметное пятно. Кругом стояла кромешная тишина, лишь листва вечнозеленых заполняла предел простой повторяющийся мелодией, всегда одной и в тоже время разной. Кое-где опавшие листья складывали коричневую мазайку на зеленых лужайках вперемешку со скрюченными ветками и засохшей корой, и благодаря периодической влажности на третьем пределе образовывали перегной. Приятно пахло.

— Почему так тихо? — поинтересовался Рафаэль, оглядевшись. Тропинка, по которой они шли постепенно сужалась и по ширине теперь напоминала шелковый пояс для кимоно. Неожиданно для себя, зайдя в домашнюю библиотеку (это место не было целью его  маршрута) , он увидел внушительную стопку макулатуры; в основной куче лежали пожелтевшие газетенки, очень старинные с провокационными заголовками и когда-то яркими, но уже давно потускневшими разнообразными шрифтами, а в другой журналы. Рафаэль взял тот, что положили в кучу последним, почувствовал шершавые потертости, на местах за которые хватились руки, посмотрел на пятна от чего-то пролитого, провел ладонью, смахивая слой многолетней густой пыли. Нога чуть задела разбросанные на полу коробки, они все были покрыты пылью и лишь несколько открыты. С обложки на Рафаэля глядела женщина, наполовину спрятавшаяся за маской точно напоминавшей её лицо, её пухлые губы сквозь года оставались такими же алыми, а глаза сияли холодной синевой. «Зачем ей маска, если её лик столь прекрасен?» подумал Рафаэль и красота незнакомки захватила его, и длинные пальцы тут же опустились на её щеку, провели вдоль скул... Но, словно очнувшись или обжегшись, он тут же отпустил незнакомку, резким толчком отправив её в свободное падение с заусенчетого деревянного стола. Распластавшись на протоптанном шерстяном паласе у самых ног Рафаэля, журнал выплывал пару чеков и буклет. На нем по англиски было «Нисэко,Хоккайдо. Незабываемый демисезонный курорт с живописными горами и снежными массами для настоящих лыжников и сноубордистов! Приезжайте и обязательно попробуйте наши бани: Сэнто - для компаний или Офуро - для семейных посиделок! Ваше желание - закон! Посетите ежегодные фестивали, облачившись в традиционные наряды - кимоно!
Подарите нам свое время, а мы покажем вам, что такое наслаждаться жизнью!»
Рафаэль не углублялся в изучения человечких языков и в принципе томик «Самоучение Английскому» попал в руки парня и был им использован от силы раза три, не больше, оттого мальчик не был уверен, что перевел все правильно, пропуская слова и сокращая предложения, отсекая и не беря во внимания то, что не знал. Наверняка, буклет содержал гораздо больше полезной для туристов информации, но Рафаэль был рад, что хотя бы что-то понял. Буклет развернулся гармошкой, и Рафаэль увидел женщину, азиатской внешности, как он понял, в кимоно. Почему-то этот образ чего-то невообразимо далекого и неизведанного так ему понравился, что тут же наивная мысль промелькнула у него в голове «Япония. Я хочу туда», но тут же рассыпалась о камни суровой реальности. Сложив буклет с красавицей на четыре раза, Рафаэль спрятал его в карман вязаного кардигана, намереваясь перепрятать в месте по сохранней где-нибудь в спальне. — пояс для кимоно называется Оби. — прошептал он, легкой улыбкой, когда воспоминания его отпустили.
— Ты меня не слушал. — констатировал мастер, идя впереди и придерживая белоснежный подол настиранного руками Мари хитона, от нападок сочной травы и надоедливых шипастых колючек, что так и намеревались за что-нибудь да уцепиться.
— Прошу прощения, Мастер, задумался.
— Вижу, бормочешь себе что-то под нос. Поделишься?
— Думаю о школе. — обманул Рафаэль. Поверил ли Мастер? Если нет, на вряд ли станет продираться к правде, не в его манерах.
— Понимаю. Это волнение, оно нормально. Уже обдумал, как представиться? Что скажешь одноклассникам?
— Меня больше интересуют занятия. — И он снова обманул. Частично, это и была правда, он хотел получать знания, развиваться и постоянно совершенствоваться. Но чего может желать существо прожившие шестнадцать лет в клетке? Он и не понимал толком, но сейчас больше всего хотел социализироваться. Хотел понять, что же это такое настоящая дружба. Он любил это: строить в голове цепочки с событий, запутанные извилистые, представлять все детально, продумывать каждое свое слово, фразу и смотреть, как их отношения вступают в новую стадию, как они минуют «просто приятелей» и становятся теми, про кого говорят «друзья на века». Но все было только в самых тягучих сладких снах, которые снились в самые темные и тихие беспробудные ночи. Когда можно было вволю помечтать.
— В любом случае, не стоит с кем-либо сближаться, поверь, среди ангелов друзей ты точно не сыщешь. Они только расслабят свои натянутые лицемерные улыбки, как ты не успеешь подумать «наконец-то!» , и они выплюнут очередную мерзкую сплетню, или умудряться и придумают чего похуже. — Любиэль вмиг переменился. До сие пор безмятежный, словно блудный ветер, сейчас он нес в себе потаенную злость, что росла и крепла годами. Он воздвиг барьер между собой и социумом, прихватив под толстые стенки двоих самый близких - Рафаэля и Мари. И если бабуля все же могла отвоевать борозды правления и в последние годы крепко держала их в своих миниатюрных ладонях с лиловым лаком, то мальчик был полностью под контролем. Что произошло? От чего же их поместье век уже как позабыло, что такое гости и тепло чужих душ, собранных у каменного камина в просторной гостевой, на уютном диване с кружевными накидками с чем-то вкусным в руках. Почему радость общения была под запретом? — Я надеюсь на твое понимание, Рафаэль. — он остановился около куста какого-то неизвестного растения, оно выглядело измученным и местами засохшим. Казалось, будто бы кустик разделился на двое и одна из его частей упорно продолжала бороться за своё существование, в то время, как от второй осталась лишь полая оболочка . Посмотрев на него с печальной полу улыбкой, Мастер едва сжал одну из ещё зеленых хрупких веточек, и теплота  переливаясь розовым и желтым тонкой лентой обвилась вокруг его постаревших загрубевших пальцев и тут же скрылась под широкий рукав. Он забрал последние крохи жизни и теперь, куст, вмиг покрывшись сетью черной паутинки, рассыпался горсткой пепла.
— Знаешь, знакомиться с миром нужно постепенно, иначе он обременит своей неизвестностью, которую познавать уже не захочется. Вечно ведь быть любопытным невозможно, рано или поздно даже самый дивный пейзаж наскучит и захочется чего-то более «приземленного».— Наконец оставив тропу позади, а вместе с ней и «Вечно зеленый лес» они вышли на край заоблачного предела, где облака собирающийся в небольшой туман, падали вместе с подводными реками в неизвестность, наполняя воздух влажностью. — Начнем с одной вещички, некогда очень популярной, но благодаря твоему мастеру, давно утратившей свою ликвидность. Теперь это просто пережиток прошлого, который все окрестили «народным достоянием». Однако, очень надоедливые достояния.
— Надоедливые?  — интересный выбор прилагательного для чего-то, как он предполагал, неживого.
Не став долго таить интригу, Мастер жестом показал на что-то массивное, величественно возвышающиеся в нескольких десятках метров впереди. Посыпались уже знакомые хлопки от крыльев и постепенно массы голосов заполонили небольшой асфальтированный парк с кустиками причудливых форм и цветов, с грядками герани преимущественно персиковыми или розовыми с белыми сердцевинами. 
   
— Мы приближаемся к «Священным воротам телепортации»— огромные резные дверцы с многочисленными мелкими узорами и текстами на древне ангельском, выполненные из золота с различными серебряными вставками, натертые воском или лаком, отражали  зайчиками все лучики, которые посылало им утреннее солнце, наконец-то выбравшееся из серой пучины. На дверцах их были выгравированы острые горы «Вечной мерзлоты», шустрые речки, кои своей журчащей водной гладью огибали осыпавшиеся подошвы и несметные россыпи хвойных лесов, со скрытым в ним «Хрустальным озером». Рафаэль, заколдованный искусной работой мастера, привычно протянул руку, дабы собственными клеточками хотя бы попытаться ощутить, какого это - сотворить что-то настолько необычайно красивое. Не располагая  собственными воспоминаниями и не имея чувственных порывов, он мог «ловить» чужие  обрывки памяти, которые едва ли сохраняли в себе те вещи, что когда-то были бесценными для их владельцев. Концентрат самых ярких и сильных эмоций вперемешку с первородной магией, постоянно витавшей в воздухе, в единичных случаях создавал временную петлю, в которую можно было попасть и подсмотреть за чьи-то мимолетным счастьем. Ему было, кажется, около двенадцати, не больше, когда втайне забежав на пыльный чердак с жидкими  скрипучими деревянными половицами, он среди многочисленных башенок из коробок, хрупкого, но ужасно дорого антиквариата и ещё моря всякой всячины совершенно случайно набрел на что-то очень большое, скрытое под шелковым красным полотенцем. Оно то и привлекло внимание любопытного ангела и тот, без зазрения совести и малейшего страха быть пойманным, рванул на себя ткань и с минуту прокашлявшись от ударившей в ноздри  густой клубившейся пыли, покрасневшими и слезящимися глазами посмотрел на картину. Мальчик не запомнил её, зато то, что он в тот момент увидел навсегда врезалось в его память и легко воспроизводилось, иногда слишком навязчиво и, что плохо, часто не контролируемо. Рафаэль не испугался когда его сознание рассыпалось и собралось в совершенно другом месте, как ему показалось, в одном из коридоров восточного крыла. Там, в ещё не до конца рассеявшееся цепкой полутьме стояла женщина, она была болезненно худой и бледной, её длинные почти прозрачные белые локоны прикрывали большую часть спины, оттого мальчик не сразу понял, что же такое она так ласково прижимает к груди. Спрятавшись за неоткуда взявшейся колонной, он притаился и стал наблюдать. Кажется, он остался незамеченным; незнакомая фигура подошла к уже знакомой картине, встав полу боком и наконец Рафаэль разглядел, что же она прятала - ребенка, совершенно маленького, кажется, только новорождённого. Умилительно шмыгая крохотным носиком, он своими черными, как ночь глазками  следил как мамина рука, сопровождаемая воодушевленными речами, останавливается на каких-то элементах полотна. Рафаэль ощущал себя тем самым комочком в руках матери, которой у него никогда не будет, чувствовал её приятное тепло и пропускал через свое тельце каждый удар её сердца, любовался как её локоны неспешно поднимаются и опускаются с каждым её вдохом. Как бы сложилась его судьба, будь в его жизни настолько важный человек? Был бы ли он другим? Стал бы другим? Он никогда не узнает. В ранние годы, когда он ещё не познал прелести «опечатки», его воспаленный детский ум выбирал одну преобладающую на данный момент эмоцию и выкручивал её на максимум, и сейчас, его одолевала грусть, но больше злость, за отвратительную несправедливость. Упиваясь слезами и размазывая мокрые следы по всему лицу, он не заметил как мать с ребенком постепенно отдалялись обратно в черноту,  тут же опомнившись, он было рванул, больно ударившись о сколотую колону, едва не разбив коленку. Но ему было все равно на резко нахлынувшую боль. Едва  ухватившись за подол её бархатного халата,  он почти приказал: «возьмите меня с собой», пока чья-то рука высунувшаяся откуда-то из окружающей мальчика пустоты не схватила его, вынуждая следовать за ней в неизвестность.
Как только тяжелые влажные веки разлепились, Рафаэль почувствовал как кто-то крепко сжимает его в своих объятия, он сразу понял - это Мари спрятала его в кокон, сотканный из чистой любви и нескончаемого тепла. Он тут же цепко ухватился за кардиган, от чего розовая ткань под его ладошками со скрипом натянулась. Он сжимал её так, будто только она может вырвать его из агонии, а она его , будто бы он то единственное существо в мире, лишь одно достойное всей ласки и любви, которая когда либо существовала. Он хотел сказать «Мари», но получилось «Мама», и в этот момент мальчик почувствовал как что-то теплое капнуло на его дрожащую спинку.
Но сейчас все было пусто. Даже без малейшей тонкой ниточки чьего-то трепета или упорства, не было ничего. Обменявшись холодом с воротами, Рафаэль отошел на достаточное расстояние и тут же уперся в спину мастера. Любопытная толпа, перебирая ногами, как бы невзначай подбиралась к источнику сплетен, явно желая разглядеть «народного героя поближе». Наклоняясь и изгибаясь, приставляя ладонь к лицу, чтобы закрыть губы растянувшиеся в злобных усмешках, их глаза, горящие интересом всегда были устремлены на него. Рафаэль не понимал эти «правила приличия». Зачем лишний раз испытывать судьбу, если всем заранее известные твои совсем не благие намерения? Они пялились на него почти с вывозом. Несколько лет назад на такое он бы отвернулся, в идеале - посмешил скрыться, но сейчас смотрел прямо, поочередно уделяя каждому свое внимание с нескрываемой скукой, чем только большее распалял единый рассудок толпы. Поначалу они шептались, но решив, что  прелюдий достаточно, спокойно заголосили периодически срываясь на крик и желчный  смех. Потеряв последние крохи интереса, он посмотрел на Мастера с немым вопросом: «Пойдем?», и тот, поняв намерение мальчика, простучал по воротам в определенной последовательности, приказал:
— Проснитесь. — с этим, тонкая полоска меж закрытых створок налилась едва заметным холодным сиянием, окаменевшая почва содрогнулась и дверцы с двумя раздувшимися по центрам полусферами издали утробный протяжный рык. Рафаэлю показалось, что вот вот, и сферы лопнут, но вопреки его опасениям, дуги распылились в складочки, приобретя очертания век и уже через пару минут на него смотрели два гигантских глаза. Их неестественно огромные молочные яблоки  бегали из стороны в сторону, осматривая набежавшую толпу. Отчего-то Рафаэль захотелось ткнуть пальцем прямо в черный зрачок. Может, внутри него бездонная дыра?
Створки отводились с громким звоном, сгребая горкой сгруздившиеся меж ними облака. Невольно, проходя через них, он краем глаза смог уловить тот миг, когда иллюзия растворяется и оголяет мерзкую реальность. Сам того не понял, мальчик запечатлел мозгу печальную картину: метал, потеряв свой благородный блеск, теперь, он тускнел и ржавел коричневыми пятнами, кое где грубо, на скорую руку заплаканный большими кусками. А глаза, те самые, что пронзали толпу своей глубинной, сейчас извергали густые прозрачные капли. Слезы? Они плачут?
— Что с ними? — не выдержав, поинтересовался Рафаэль, все еще смотря на ворота, сейчас, скрытые под маской обмана. Мастер, позволив себе довольную улыбку, ответил:
— Содержать их дорого. Ты наверняка видел опавшие листья и сухие ветки в лесу, в «вечно зеленом лесу». Тебя это не смутило? — с этим он наклонился к мальчику ближе, шепча на самое ухо. — Все умирает, Мой мальчик. Мы все не вечны, и когда нибудь закончимся. Они пережиток прошло, просто трофей. Плюсом, никто не любит болтливых.
Сзади снова послышались голоса. Кто-то забавлял толпу своим щебетанием. Рафаэль обернулся в последний раз и заметил у ворот почти ангельскую мимику. Из складочки глаз изгибались, наполнились неподдельными эмоциями, радости, сожаления, изредка в них мелькала хитрость и он почти видел, как они улыбаются своей невидимой улыбкой.

***
Дорога, монотонная, проходящая через центральную улицу четвертого заоблачного предела, прямой полосой стлалась меж стеклянных витрин кафе, магазинов и других развлекательных центров для любого вида времяпрепровождения. Казалось, они шли бесконечно долго, проходя забегаловки украшенные в знак церемонии бело-синими ленточками, как символ чистоты и свободы. Приятно пахло свежей выпечкой и сладким нектаром, получаемым из особых роз на окраине второго предела. Они с мастером то и дело ловили на себе оценивающие взгляды, с примесью осуждения, невысказанной злобы или ещё чего похуже и совсем редко с равнодушием. Минуя разные кустики, с сочными, налитыми хлорофиллом листьями и другие объекты городского экстерьера, они уже подходили к главному штабу «Азарии».
Рафаэль отчетливо все помнил. Чем мог заняться мальчик совершенно один в совершенно пустом особняке, когда не было даже немногословного мастера или вечно занятой Мари? Следовало ожидать, что рано или поздно, едва окрепшие и адаптированные к нагрузкам ноги понесут его худощавое тело осматривать чертоги и ненароком заглянут в хранилище знаний. Петляя в коридорах, когда-то светлых, но сейчас абсолютно серых, с белыми фигурными молочными окошками от картин, полок или чего-то ещё, что когда-то стояло на деревянном полу, тогда не скрипучем, он почти слышал как одурманиваются тайна взывает его найти её. Найти её, погрузиться в чертоги и исследовать все, до чего она разрешит докоснуться. Он не знал куда идти, предполагал, что может в поместье и есть потайные ходы, но никогда не был уверен. До того рокового дня. Его тень приобретала силуэт белой блузки с резными кружевными рукавами и сейчас, на очередной совершенно голой стене цвета слоновой кости, он видел перед собой мудреный цветок. Что-то где-то далеко вызвало сдавленным криком, едва уловимым и тихим, потом шептало, что что-то не так, но он не видел. Смотрел так словно разделял тень на молекулы и вглядывался уже в них, но и там среди атомов и микроскопической пыли ничего не находил. Пока не прошел час, другой и третий, солнце будто бы устав наблюдать за недвижным героем поспешило завершить свой путь и уступить место луне. Тогда, когда его тень повело вбок, он то и заметил, что часть его рубашки у предплечья идёт странной волной, немедля, Рафаэль приложил ладонь на место кривого отражения и стена, совершено голая, зигзагом разделившись на две половины, с тряской и грохотом испарилась.
Он нашел её.
Первый шаг, робкий и острожный, заскрипели половицы, и Рафаэль первый раз подумал, что этот звук ему приятен. Его встречал шерстяной ковер, и мальчик, наступив на него, почувствовал его старинную шершавость. Многочисленные стеллажи стояли к нему то боком, то передом, те что сзади, как бы охраняя то, что стояло после них в самом центре. Он прошел дальше, меж книг, которые будто бы образовывали проход к низенькому круглому деревянному столику. Присев на старинное мягкое кресло, почти его поглотившие своей безграничной мягкостью, он осмотрелся. Это место было старым, но точно не запущенным. Ни миллиграмма пыли, ни разбросанных книг, только кривая стопка листков исчерканных, исписанных, с заметками или вырезками из каких-то научных материалов. Только сейчас мальчик понял, как же темно в библиотеке. Он дернул за висящую на ниточке большую черную бусину, и резная шапочка светильника, (достаточно яркого), засветилась, наполняя библиотеку мягким слегка желтоватым светом.
Ему захотелось осмотреться, еле выбравшись из объятий кресла, Рафаэль протискиваясь между стеллажами, сам того не заметив, зашел в самую глубь хранилища. Здесь было кромешно темно и он понял, почему: единственное окно показали него было наглухо заколочено тремя плотными деревянными пластинами. Мальчик прикинул в уме примерное очертания особняка, которое уже знал вдоль и поперек, и понял, что никогда не видел заколоченного окна, которое бы обязательно запомнил. Какой-то разряд молнией прошелся по всему его телу с головы до босых ног, задавая до сих пор недвижное сердце гонять кровь по организму, посылая в руки неприятную дрожь. Все спрятано от Рафаэля? Очередная тайна о коей ему знать не положено? Ему снова лишь смиренно ждать своего назначения? Есть ли у него выбор?
Пусть заветная для сил пластинка уже была вживлена в его ещё неокрепшее тело, переплетенный гнев с разочарованием, тонкой ниткой все же смог просочиться и вызвать в мальчике малую бурю эмоций. Непозволительную. Он не мог позволить себе эмоций, не сейчас и точно не здесь.
Чуть оперевшись на полку, вздохнул, посмотрел на бледные ладони ,покрывшийся почти прозрачным инеем, и поспешил их отряхнуть, смахивая проступившую магию. Достал из кармана кусочек бесцветного кристалла, с виду ничем не отличавшийся от хрусталя, заключил его в кокон ладоней и потряс. Камешек, тут же отозвавшись, засветился, наполняя пространство почти белым морозным сиянием. Рафаэль осматривал книги и понимал, что их названия ему совершенно ни о чем не говорят, от чего мгновенно становилось неловко. На первый взгляд большинство из них были посвящены чему-то научному, это были журнали стоящие в отдельных секциях, коробки со странными выцветшими газетами, толстые энциклопедии. Иногда мелькали исторически справки, и совсем редко что-то про человеческий быт, культуру или моду.
В самом дальнем углу спряталась одна картонная коробка внушительного размера, но совершенно неприметная, особенно среди бездонного моря книг. Он бы и сам не заметил её, если бы не решил обойти все на три раза и случайно об неё не споткнувшись. Любопытство покорило его, и Рафаэль присел перед ней, принявший отдирать прозрачный уже нелипкий скотч. Он изрядно потрепался и достаточно сам отлепился, покрывшись пылью, поэтому удалить остатки не составило и малейшего труда. Внутри она оказалась полу пустой. Он ожидал чего-то большего чем пару листовок рекламы, непонятной на вид поломанной штуковины с торчащими масляными шестеренками, пары заржавевших отверток и ... дневника? Рафаэль достал запылившийся кожаный переплет, немного потрескавшийся у корешка и перемотанный черным шнурком с подвеской в виде капли. В правом нижнем углу едва заметно была вырезана «Л», и в голове тут же вспыхнул портер того, кому принадлежал дневник. Рафаэлю почему-то представилось, что мастер смотрел на него осуждающе, его челюсть напряглась, а в глазах читался неподдельных гнев, с самым страшным для мальчика разочарованием. Каждая клеточка его организма мгновенно сжалась, но при том, он не спешит возвращать найденное на свое законное место, ведь уже тогда в нем зарождалось что-то, что могло перевернуть его мир с ног на голову. Ещё раз наскоро осмотрев коробку, он нашел овальную железную коробку, немного потрепанную и с обратной стороны изрядно поцарапанную, но все же неплохо сохранившуюся.
Спрятав находку в кармане широких домашних штанов, он искренне обрадовался, что весь сегодняшний день разгуливал в старом бесформенно свитере Мари с гигантскими рукавами-воланами. Не долго думая, просунул через манжет книгу, которая прекрасно легла под ткань, он сам собой условился почаще носить такую одежду, по крайней мере точно когда он снова на свой страх и риск отправится в библиотеку.
Погасив напольную лампу, они ещё минуту вглядывался в густую темноту, вмиг поглотившую все в спрятанной комнате. Оказалось, выйти было намного проще, стоило как бы толкнуть стенку, как вмиг уже знакомо разъезжалась.
В тот день ему немыслимо повезло, он не только нашел то, что его гложило и манило долгое время, но ещё и , возможно, ключ к тайнам, которые разумеется вознамеривался разгадать. Возможно, из него не получалось смиренное создание, готовое всю жизнь прожить так, как ему велено и он это понимал, оттого и пытался прятать в самой глубине своего естества всего себя, показывая миру лишь холодную оболочку. Так, никто не сможет его сломать, влезть в душу и найти то, что ищет, так он будет в относительной безопасности. Но с другой стороны, его никто и не поймет. А хочет ли он этого? Рафаэль пока не знал, но решил, что непременно решит для себя, как он хочет.
С тех пор он проводил в библиотеке каждый день и вечер, когда в доме не было мастера и Мари и считал это время пока что самым счастливым, что у него было.
Там он и прочитал все то, что теперь знал о «Азарии». Жестяная коробочка из забытой коробки оказалась одной из самых первых моделей поискового кристалла, благо, как раз подключенных к домашней библиотеке поместья. С помощью него Рафаэль нашел немало информации о организации. Проводя часами за книгами, журналами или беспорядочными вырезками, он пришел к выводу, что все они так или иначе принесены одним конкретным ангелом, чьи инициалы держались в секрете и до сие пор были не известны. Многие из бумаг были сейчас бесполезны, оттого, что зашифрованы. Привычные буквы и цифры, но разбросаны по белому листку беспорядочно и как бы Рафаэль не ломал голову, (он первым делом отыскал книгу со всевозможными системами шифрования), ничего известного им не подходило. Из общих черт складывалась весьма смутная картина, которая не прояснилась уже второй, что немало его огорчало, ведь Рафаэль был уверен, что все тайны скапливаются и тратятся именно там. Оттого и хватался за каждый клочок информации, за каждую закорючку, которая может стать ключевой фигурой в его истории.
«Азария» - это организация, созданная на век позже после сотворения мира шестью первородными ангелами, что поклялись до скончания веков защищать любимцев божих и во всём служить верой и правдой отцу своему. Тысячелетиями они занимались военной стороной небес и все ангельские полки исконно принадлежали блестящим генералам из организации. По легендам, все народные герои - это выходцы «Азарии», говорили также в этих стенах твориться то, что простому ангелу никогда не увидеть, даже если после у него заберут возможность говорить и видеть. Все, что происходило в этих зачарованных стенах никогда не подвергалась огласки и, в принципе, каким либо обсуждениям. По приделам всегда гуляла молва да сплетни, мол на каждого, кто хоть раз переступит за каменный врата, найдутся управа, и тот уже никогда и слова лишнего не скажет и взглядом случайным не удостоит. Чины из Азарии существовали наряду с Силами, фактически став их вечными соправителями, с чем последние смириться так и не смогли. Оттого до и по сей день существует несколько классов, которые придерживаются той или иной стороны и распускают нелицеприятные сплетни, дабы подпортить и без того небезупречную репутацию оппонента. Выбрать сторону - это обязанность, а не опция, увильнуть или откреститься не выйдет, так или иначе придет время и каждый бросит свой голос и быть может именно твой станет решающий.

— Если мы будем учиться в «Алавит», которая находиться под протекцией «Азарии», значит ли это, что мы автоматически выбираем их? — поинтересовался Рафаэль, когда штаб-квартира «Азарии» уже мелькала куполообразной синей крышей.
— Благо, нет. Нынешний директор это представитель Сил, но «высший» ли он мне не известно.
Ангельская иерархия представляла собой ступенчатую систему чинов, каждый из которой подчинял и правил теми, кто находился после него. Так подле седалища самого Господа Бога расположились пламенно сердечные Серафимы (самые верные и преданные своему отцу и прародителю), они считались сильнейшими после бога, Херувимы, в основном отвечающие за образование молодых и старых слоев населения, далее идущие Силы, наделенные властью возвышать ангелов меньших чинов, потом архангелы и самый низких и по совместительству основной класс - ангелы. Вся эта цепочка образовывал кольцо, подобное змию Уроборосу, головой змеи является бог, хвост же её - простые ангелы. Каждый существует за счет класса ниже и черпает свои силы за счет его покорной службы, ничто во всех пределах не может существовать без сотворителя, потому что именно он наполняет воздух жизненно необходимой магией - маной.

Тем временем улицы будто бы расступились, да бы своим стеклом и новаторством не загораживать, что-то величественное, древнее и невероятно ценное для всего четвертого заоблачного предела. Массивные колоны, выполнение на лад человечного античного стиля белели подле массивных белокаменных ворот, невероятно тяжелых, обрамленных в резную арку из золота строящемуся, переходящему к низу серебру. Возле колон росли стриженные туи на точных ножках и с острыми верхушками, рядом с одним таким деревцем застыла прекрасная фигура ангела, выполненная толи из гипса толи камня, она протягивала руку к сочной, налитой зеленым цветом ветки. Ещё дюжина таких же статуй в совершенно разных позах и внешностях, была размещена по всей кругообразной территории организации. Массивные ворота, до сегодняшнего дня закрытие для простых ангелов, теперь же настежь открытые, впускали толпы пришедших желающих посмотреть не столько на церемонию, сколько на убранство заветной «Азарии». Массивная крыша вмешала несколько куполов четвертованных белыми украшениями из лепнины, напоминающей арки. Синеватые глянцевые плиты отражали лучи солнца, хаотично отбрасывая на близлежащие здания солнечных зайчиков. Каждый купал скрывал под собой небольшую комнату с балконом, на каждом из которой располагалась статуя какого-нибудь народного героя (Одного или нескольких, в зависимости от его важности вы истории небес и почетаемости). Каждый ангел так или мечтал попасть в ряды героев невероятных заслуг, вопреки ожиданиям это были не только войны, но и выдающиеся ученные и литераторы (главное, чтобы любила публика).
Только в такие дни слуги организации выносили огромные, скрученные в толстые рулоны гобелены (ручной работы), заключавшиеся в себе память, отображению в картинках. В основном они были настолько длинными, что развесить их представлялось возможным только вокруг штаба. Тогда ангелы прогуливались вдоль дугообразного парка и смотрели как перед ними расстилается история, к которой они относились с особым трепетом.
Ангелы все помнят.

Рафаэль не скрывав своего любопытства, пытался высматривать убранства внутреннего двора сквозь толпу из несметных ангельских тел (пока без особых успехов). Внушительная часть народа собралась у столиков с угощениями на любой вкус и кухню (ангелы любили баловать себя «человечками деликатесами») раскиданных по всему пересмотру. Ангелы все наступали и налегали на кушанья, но те и не думали заканчиваться, пустые тарелки тут же наполнялись чем-то новым. Рафаэль представил, как повара в поту, соусах и слезах на своем поле сражения готовят не покладая рук для вечно голодных ангельских ртов. Где-то сновали официанты и персонал в синих жилеточках и прелестных миниатюрных бабочках, которые бы Мари, будь они здесь, несомненно оценила. На миг послышался звук разбивающегося хрусталя, наверняка очень дорого, но он тут же затерялся в бесконечном гомоне голосов.

Наконец трижды прозвучали фанфары, оповещая всех присутствующих о том, что все приготовления окончены и церемония с минуту другую начнется. Все поспешили занять места на трибунах, минуя клумбы с львиным зевом и гортензиями, отделенными заборчиком из небольших гладких камней.
Выкрашенная в благородные белый и серый площадка была оснащена сидениями для размещения пяти тысяч ангелов.
Сцена была оборудована приборами и несколькими мониторами внушительных размеров. Софиты красочными лучами гуляли по её поверхности иногда попадая на музыкантов, настраивающих инструменты. Они расположились совсем близко к планшету, но при этом находились каком-то темноватом углубление, что было не видно с первого взгляда. Несколько человек подтягивали струны на виолончелях, и мастер, видя свой излюбленный инструмент чуть повеселел.

Мастер и Рафаэль, пробираясь сквозь разгоряченную предвкушением и разговорами толпу, спешили занять свои места, до того, как это специально или по ошибке сделает кто-то другой. Скандал будет неминуем.
Ещё несколько недель назад Мастер получил письмо- приглашение, рукописное, со стандартным вступлением и местом, датой, временем, и номерами их мест (в этот раз, на удивление, достаточно близко к сцене).