После
Я не помнил то, что было дальше. Весь вечер как будто кто-то стер из памяти, словно помарку в тетради. Я выключился, ничего не обдумывал. Мы с Марком так и не поговорили.
После долгого сна без сновидений и движений я очнулся на два часа позже будильника. Даже при таких условиях болела голова. Телефон, который что-то забыл на другом конце комнаты разрывался от сообщений, но я не чувствовал в себе сил, чтобы хоть кому-то ответить.
Через час, кое-как приведя себя в порядок, я выполз в читальный зал. Мне не хотелось есть, даже несмотря на то, что я накануне не ужинал. Организм совсем отказал. Единственным желанием было полностью погрузится в привычную работу и не обращать внимания ни на что. Я невероятно устал от наплыва кошмаров, которых с каждым днем становилось все больше. Если Агата имела в виду именно такие последствия, то я был чрезвычайно самоуверен в прошлом, решив, что стойко все перенесу даже ради Марка.
Ипсилоны меня не трогали и старались громко не пищать между собой. Я аккуратно доставал с полок не до конца заполненные тяжелые каталоги, которые никак не мог закончить. Там записаны в алфавитном порядке книги из самого дальнего угла библиотеки, куда я практически не ходил. Нужно было переместить их туда, разложить на полу, потому что стола там нет, и продолжить заполнение.
Приложив все остатки сил, я поднял один из каталогов и тут же его уронил. Руки дрожали. Ради Великого Вдохновения я посмел надеяться, что у меня не развивался тремор. Машинально рухнул рядом с каталогом. Просидел так, не знаю сколько, опираясь на полку.
В руки мне пихали вибрирующий телефон. Звездочка смотрел на меня сочувствующим взглядом и пытался мягко заставить меня ответить на звонок. Краем глаза заметил, что на экране высвечивалось имя господина Эгида. Мне было чертовски паршиво, но я решил, что беспокоить его не буду, и все же поднял трубку.
— Федя, здравствуй, — послышался знакомый осторожный голос. — Я знаю, тебе очень тяжело после того, что случилось вчера, но нужно приехать в Триединство как можно скорее.
— Зачем? Почему об этом сообщаете Вы? — безэмоционально спросил я.
Господин Эгид вздохнул:
— Мы не могли с тобой связаться, я первый, кому ты ответил. Созывают всех, кто был вчера на выборах в советском литературном доме. Допрос свидетелей обстрела...
— Я ничего не видел и ничего сказать не смогу.
— Я прекрасно понимаю тебя, сам не знаю ничего, но, к сожалению, нас это не освобождает. Скажу больше, меня вчера там вовсе не было, я был в Совете, разбирался с документами.
— Зачем Вы тогда сейчас в Триединстве, если не свидетель?
— Как представитель Карателей, отвечаю за то, что им удалось узнать. Приезжай, пожалуйста, я закажу к библиотеке "Синюю птицу" и встречу тебя.
Господин Эгид сделал все, как и сказал. Через полчаса я оказался у входа в здание Триединства — кирпичная красно-коричневая коробка, где посреди возвышалась часовая башня со шпилем, на конце которой была раскрытая книга. Шпили на других концах ничем не украшены. Никогда не нравилось, как выглядело Триединство, а сейчас особенно.
Рядом с ожидающим меня господином Эгидом стояла Айлин. С ужасом я обнаружил, что мое состояние оказалось плачевным настолько, что я никак не отреагировал на ее присутствие. А ведь она всегда заряжала меня энергией и счастьем одним взглядом. Айлин была в комбинезоне, который носила в дни, когда служила в Карателях: серый, с множеством ремешков, с белой кофточкой с открытыми плечами. Волосы она собирала в слабый пучок, из которого часто торчали непослушные пряди. Айлин грустно посмотрела на меня, когда я поднялся по ступенькам и коротко поздоровался.
— Я не знаю, насколько это все затянется, но очень надеюсь, ненадолго, — предупредил мой вопрос господин Эгид. По нему было видно, что он хотел что-то еще сказать, но не решился.
— Марк тоже там? — слабо спросил я.
— Да, с утра его держат.
— Отец слишком многого ожидает узнать от тех, кто вряд ли что-то видел, — Айлин, видимо поняв, что я на контакт не пойду, притянула меня и обняла. После этого отпускать не стала и повернулась к господину Эгиду. — Он даже Литературных Хранителей позвал зачем-то. Ну тех, кто сейчас в Скриптории.
— И что он рассчитывает от них услышать? — с тех пор, как я познакомился с госпожой Джо, я так и не узнал других Хранителей.
— В два часа дня должен был выступать коллектив Лейлы Темпест. Отец думает, что артистки кого-то увидели. А их могло и не быть в тот момент в советском литературном доме. Ерундой занимаются, — пробурчала Айлин.
У меня не было желания дальше выяснять что-либо. Я понимал, почему господин Дарси все это устроил и не собирался возмущаться. Но я ничего не видел и не знал, что и планировал сказать. Конечно, меня и господина Бовари Эванс предупреждал о возможном нападении, но если я бы сообщил об этом, то из здания Триединства бы не вышел.
Мы зашли внутрь и нас сразу же встретил молодой писарь, который выглядел так, будто не спал несколько суток. Он попросил меня пройти в кабинет Главы.
— Могу я с ним? — из-за моей спины выглянула Айлин.
— Велели позвать только господина архивариуса. Умоляю, госпожа, не делайте мне нервы, я со свидетелями с утра ношусь, уже устал от всех выслушивать.
Айлин открыла рот, желая возразить, но передумала, видимо, из жалости к парню.
Я решил, что чем быстрее приду на допрос, тем лучше, поэтому сразу отправился к кабинету. Вскоре писарь открыл передо мной дверь, впустил и исчез где-то в коридорах.
Кабинет показался мне каким-то чересчур темным — мебель из черного дерева, темно-бордовые стены, тяжелые шторы на больших окнах. Красный ковер должен был как-то разбавить эту атмосферу, но на деле только усилил местный мрак. Не мог представить, как тут можно было работать.
Господин Дарси сидел за столом и внимательно сверлил взглядом находящихся напротив него двух пешек. Один из них мужчина-блондин в белой шелковой рубашке, в косой, расшитой золотыми узорами, темной накидке, сидел, закинув ногу на ногу и, совсем не обращая ни на кого внимания, писал что-то на длинном свитке, конец которого валялся около его ног. Рядом с ним стояла женщина-брюнетка с маленьким косо надетым цилиндром, и в роскошном плаще в пол, напоминающем фрак цирковой артистки, который был накинут поверх гимнастического купальника. Она обернулась в мою сторону и одарила приветливой улыбкой. Мужчина продолжал писать. Господин Дарси поднялся за столом. Его пиджак зашуршал, словно бумажный.
— Прошу прощения, господин архивариус за такой прием. Я специально позвал вас в присутствии еще нескольких свидетелей. Мне необходимо, чтобы вы подтверждали или опровергали слова друг друга.
— А Вы не запутаетесь таким образом? — спросила женщина. Смотря на господина Дарси, она пихнула сидящего мужчину в плечо с такой силой, что тот пошатнулся. Впрочем, он и тут никак не отреагировал.
— Нет, не запутаюсь. Так у остальных будет меньше причин врать.
— Считаете, что мы врем?
— Пока что, я ничего не считаю.
Я неловко поднял руку:
— Извините, но я не знаю этих пешек и первый раз их вижу. Как я могу что-то о них говорить?
Господин Дарси устало вздохнул и потер переносицу.
— Да, конечно... Господин Натан Радакович и госпожа Лейла Темпест, Литературные Хранители. Мне казалось, что Вы, как архивариус, должны их знать.
— Не представилось возможности видеться раньше... — тихо ответил я.
— Когда я заходила в библиотеку в последний раз, я Вас тоже не видела, но в любом случае, рада познакомиться, — госпожа Темпест с первого взгляда показалась весьма приятной личностью, плюсом, выглядела она с иголочки, ей хотелось любоваться. — Натан тоже рад будет, если наконец прекратит пялиться в свои черновики во время серьезных разговоров.
Господин Радакович, как будто из одолжения, все же поднял на меня взгляд. Его красивое и даже нежное, в каких-то чертах, лицо портили темные круги под глазами и нездоровая бледность. В моменте у меня щелкнуло в голове. Радакович... У погибшего архивариуса такая же фамилия. Похоже, они родственники. Я был обязан его расспросить после того, как беготня со свидетелями закончится.
— Уточню, что я должна была ставить шоу с девочками. Натана вытащила за компанию, он солнца не видел очень давно, — госпожа Темпест бросила на коллегу недовольный взгляд.
— Мне это было не нужно, — тот наконец хоть что-то сказал. Если у госпожи Темпест был звонкий, певучий, громкий голос, то он говорил глухо, тихо и грубо, даже с каким-то трудом.
— Хорошо, это мы опустим. Изложите свою версию, — попросил господин Дарси, сел и нажал кнопочку на устройстве рядом с собой.
— А это зачем? — спросил я.
— Новейшая разработка механика Карателей — во-первых, записывает, а во-вторых, сразу подаст сигнал, если кто-то что-то недоговаривает или врет.
— Делайте, что хотите, ладно, — госпожа Темпест даже наклонилась поближе к столу. — Мне за полтора месяца до мероприятия сообщили о том, что необходимо подготовить выступление. Дали огромное количество ограничений, не сказали, что именно хотят видеть и ушли.
— Кто сообщил? — перебил ее господин Дарси.
— Посыльный, Илья Штольц. Могу продолжить?
— Да.
— Кхм, так вот. Мы все сделали, я вложила душу в постановку танца. В назначенный день мы должны были приехать со своей труппой, господин Радакович со мной, просто подышать свежим воздухом. И вот знаете, в чем загвоздка... В момент стрельбы, нас и вовсе на площади не было. Поэтому я не имею ни малейшего понятия, кто стрелял, в какой момент и кто жертвы. Посему просьба больше нас не задерживать.
Господин Дарси покосился на устройство и нажал на другую кнопку.
— Рад, что вас не задело это происшествие, но отпускать я никого не собирался. Я не слышал версии господина Радаковича.
— Я не буду ничего говорить, — он зачеркнул что-то на свитке.
— В каком смысле?
— Вам уже все сказали.
— Мне нужна версия событий с вашей стороны, что вы делали до того, как вчера пересеклись с госпожой Темпест?
— Мне все равно, что Вам нужно. Повторяться не собираюсь.
Господин Дарси сдержанно кашлянул:
— Прошу прощения?
Господин Радакович не реагировал. Его потрясли за плечи.
— Натан! Скажи ты уже, что просят и пойдем! У меня, в отличие от тебя, есть еще дела! — возмутилась госпожа Темпест.
В ответ тишина. Она забрала у него свиток. Господин Радакович взял лежащий на краю стола бесхозный листок бумаги и продолжил писать.
— Да чтоб тебя...
Я отвел взгляд в сторону стены и решил не смотреть за этим спектаклем. К сожалению, слух отключать не умел, поэтому в течение следующих пары минут пришлось слушать монолог господина Дарси, в котором он взывал к совести и чувству справедливости молчаливого писателя.
— Вы закончили? Мы можем идти? — спросил тот по окончанию пламенной речи.
— Нет, не можете, — процедил сквозь зубы господин Дарси. Он рвано выдохнул, явно сдерживаясь, чтобы не высказать все, и позвал меня.
Я присел на стул рядом с господином Радаковичем, которого, судя по всему, все находящиеся в комнате, хотели придушить, особенно его коллега, у которой взгляд был полон презрения и злобы.
Запись включили. Я кашлянул в кулак пару раз и начал говорить.
— Федор Чартков, архивариус главной библиотеки Скриптория. Мне и господину Летописцу было доверено создание вступительной речи на выборах, но я лично не должен был присутствовать на сцене. Моя задача заключалась только в написании. В день выборов я прибыл пораньше, примерно, в девять утра, чтобы отвезти бумаги в дворец культуры в Советском литературном доме. Там я задержался, поскольку помогал с организацией господину Замзе, одному из советников. После чего я немного прогулялся... — я сделал секундную паузу, опуская подробности "прогулки". — Встретил своего друга Дастина Марча — члена боевого дела Стражей, в его компании отправился на открытие праздничной программы. Я не видел, откуда стреляли и кто это делал. Застал момент смерти господина Штольца, после чего началась паника и я сбежал с площади.
Устройство на столе противно запищало.
— А Вы уверены, что рассказали все? — с подозрением спросил господин Дарси, постукивая пальцами по столу.
— Да.
— Оно показывает, что очень много было утаено.
Я почувствовал озноб.
— Меня с площади забрал господин Летописец, я не сам бежал. Но это можно рассмотреть как побег. Я больше ничего не утаиваю.
Снова ужасный писк.
— Кто-то может подтвердить Ваши слова?
— Дастин Марч и господин Летописец.
— Видите ли, последний уже был у меня в кабинете, и его история очень отличается.
Я не имел понятия, что мог сказать Марк, контроль над ситуацией терялся.
— Вы серьезно думаете, что этот аппарат точен, как швейцарские часы? Архивариус не может быть в сговоре с нападающими. Это смешно, вы себя слышите? — за меня внезапно вступилась госпожа Темпест.
— У господина архивариуса репутация не так чиста, как кажется. Нелегальное проникновение в запрещенные архивы неясными способами, еще и в компании нескольких советников с не менее сомнительной репутацией. Господин фон Тротт претендует на хоть какую-то снисходительность, все же, это его единственный пробел за долгие годы службы, а вот господин Бовари... Кроме того, изучение магических литературных рун и пропажа книги из запрещенных архивов... Как Вы это объясните?
Я практически не дышал. Подступала паника:
— Это не имеет отношения к нашему делу в данный момент. Никакой связи со стрельбой. Да и к тому же, у нас нет запрета в своде законов на изучение рун.
— Да, но сами посудите: Вы утаили часть информации в показаниях, у вас уже есть серьезные нарушения, сейчас явно паникуете, начинаете искать себе оправдания. Как мне доверять вам после такого?
— О Вдохновение, нам обязательно это все выслушивать? Вы зачем нас тут держите? — раздраженно влез господин Радакович. — Я знать не знаю этого архивариуса, я Вам ничего не подтвержу и не опровергну. Или так захотелось публичное покаяние устроить? Не желаю больше в этом участвовать.
Он щелкнул пальцами — все его пишущие принадлежности исчезли — встал и направился к выходу.
— Вы не дали показаний, куда собрались?! Я достаточно терпел Ваши выходки! Охрана! — закричал господин Дарси.
Я впервые в жизни был настолько благодарен кому-то.
— Натан, твою мать! — госпожа Темпест выскочила за ним.
Господин Дарси тоже покинул кабинет, крича что-то гневное вслед этим двоим.
Под шумок я улизнул за дверь и кинулся в противоположную сторону оттуда, куда убежали ловить моего спасителя. Однако очень быстро я врезался в Марка в компании какой-то высокой женщины. Марк выглядел очень уставшим и даже не скрывал это.
— Федя, допросы окончены? — спросил он, когда я затормозил перед ним.
— Он прервался... Там "подозреваемый" сбежал.
— Дайте угадаю, кто именно — господин Натан Радакович, верно? — покривив лицо, сказала спутница Марка. Она была очень симпатичной женщиной в короткой курточке, темном боди и длинной юбке, напоминающей огромный платок, который обернули вокруг бедер. Русые волосы были заплетены в косички по бокам головы и переходили в два хвостика.
— Да, он...
— Он никогда не устанет позориться. О Вдохновение, за что мне это все, — она ушла туда, откуда сбежал я.
— Энни, подожди! — окликнул ее Марк и поплелся следом. — Этот день просто бесконечный...
— Кто это? — спросил я, присоединяясь к нему. С Марком мне было нечего бояться в непредвиденной ситуации, он лучше вел переговоры.
— Энни Хантингдон, Литературная Хранительница. Я обсуждал с ней наши допросы, собирались идти требовать прекратить это дело, но, спасибо Натану, задержимся.
— Вот я со всеми и познакомился, — пробубнил я себе под нос.
Господина Радаковича нашли быстро. Охранники не выпускали его из здания Триединства. Я немного спрятался за Марка, чтобы наблюдать за происходящим.
— Вы понимаете, что я Вас сейчас могу законно арестовать? Прекратите этот сюр и возвращайтесь в кабинет, не устраивайте сцен! — настаивал господин Дарси.
— Вы держите здесь множество пешек с раннего утра, играете в игрушки с записывающими устройствами, заставляете остальных "свидетелей" сидеть при допросе и что-то говорите мне про аресты? Господин Дарси, Вы без пяти минут не-Глава, не надоело за пятилетие таким заниматься?
— Ладно, Натан, тебе повезло, тут я на твоей стороне, — подоспевшая госпожа Хантингдон указала на господина Дарси. — Требую прекратить процесс допроса. Виновных уже нашли! Каратели везут их для опознания!
— Что? Когда успели? — удивился господин Дарси.
— Если бы Вы не занимались этой... ерундой с шести утра, то уже бы знали. Мы говорили пару минут назад с господином фон Троттом — под ответственностью капитана Вэйна уже везут стрелков.
— Хорошо! Я отпущу всех, как только увижу их!
— Думала, это я в цирке работаю, а тут еще веселее, — хихикнула госпожа Темпест.
— Согласен, — едва слышно сказал Марк, после чего сделал вид, что он не при делах.
Глава ушел. Мы остались с Хранителями. Господин Радакович при виде госпожи Хантингдон вдруг смягчился и посмотрел на нее с искренней благодарностью. Она не обратила на него внимания, потому что переключилась на Марка.
— Извините, что сбежала посреди разговора. Знаю, это было невежливо с моей стороны...
— Ничего, главное, рассказали, что планировалось, — отмахнулся с улыбкой Марк.
Появилось немного времени перед тем, как приедут Каратели. Мне было необходимо обсудить произошедшее с Марком, но расспросить господина Радаковича было на данный момент важнее, пока предоставлялась такая возможность. Поэтому, собравшись с мыслями, я подошел к нему.
— Извините, я могу немного поговорить с Вами? — осторожно начал я.
Господин Радакович собирался опять писать, но, к моему удивлению, повременил.
— Я понимаю, как сейчас это может звучать... Вы меня не знаете, как и говорили, но так вышло, что я нашел записи одного господина с такой же фамилией, что у Вас, только имя другое. И вот, я хочу узнать, знакомы ли Вы с ним.
— Кого Вы имеете в виду? — по глазам я увидел, что он все понял, но будто не желал верить.
— Лука Радакович, — тихо сказал я.
Мой собеседник вздрогнул. Он схватил меня за плечи и оттащил за угол.
— Какие записи, откуда они у Вас?! — господин Радакович вцепился в мои плечи.
— Я все расскажу, обещаю, только скажите, кто он Вам! — я испугался такого напора и внезапного оживления.
Господин Радакович выдохнул, поджал губы, убрал руки и вытащил из кармана закладку. Через пару секунд я увидел фотографию юноши чуть постарше меня. Это худой, светлый, нежный господин с карими глазами, в которых сверкал хитрый огонек. Он был одет в льняную рубашку с глубоким вырезом со шнуровкой и пышными рукавами. В нем ощущалось что-то особенное, чего я пока не мог понять.
— Мой драгоценный младший брат Лука... — со скорбью сказал господин Радакович. — Погиб под завалами.
— Я... Я очень сочувствую, — единственное, что я смог выдавить из себя в этой ситуации.
Господин Радакович еще какое-то время смотрел на фото с невообразимой печалью, затем убрал закладку:
— Про какие записи Вы говорили?
— Лука был архивариусом до меня, и я нашел его блокнот, что-то вроде дневника.
— Мне нужно его увидеть.
— Вы не знаете ничего о том, как он изучал литературные руны и о его связях с некой графиней N?
— Скажу только если пообещаете, что отдадите мне этот блокнот.
Я оторопел:
— Н-но...Мне он самому нужен!
— Вы слышали мое условие.
— Хорошо... — промямлил я. — Отошлю Вам его сегодня, как вернусь в библиотеку.
Господин Радакович перестал на меня давить:
— Он был помешан на некой идее, что Скрипторию придет конец, а Триединство скрывает это. Всячески пытался не пойми что предотвратить, объединился, если мне память не изменяет, со Светланой Чартковой, какой-то женой советника. Я говорил ему прекращать, ведь это добром не кончится — он не слушал...
Сердце упало в пятки. У меня закружилась голова. Откуда... Откуда, черт его побери, Лука знал мою маму?!
— Светлана Чарткова? Вы правда не перепутали?
— Нет. И больше я ничего не знаю. Лука никогда ни во что меня не посвящал.
Графиня N... С самого начала я был так близок к правде. Моя мама изучала с Лукой литературные руны, знала его, вела с ним в блокноте переписку. Лука погиб в 2008 году, когда произошла катастрофа в советском литературном доме, моя мама не вернулась домой в декабре 2010 года. В день траура, похоже, она плакала по Луке...
— Пожалуйста, скажите, Вы были знакомы с ней? — я в отчаяньи цеплялся хоть за какие-то обрывки информации.
Господин Радакович покачал головой:
— Нет, я видел ее один раз, когда мы втроем пересеклись в Совете, мы не разговаривали.
— И Лука ничего не сообщал?
— Нет. Я сказал абсолютно все, что знал. И, если позволите я... Больше не хочу продолжать этот диалог. Я жду блокнот Луки у себя.
Он сунул мне в руки визитку с адресом и ушел, а я остался стоять, чувствуя, как земля уходила из-под ног. Если бы Лука был жив, я бы смог узнать абсолютно все! Я был готов пойти прямо сейчас проводить ритуал по воскрешению, лишь бы выпытать у него все, что он знал о маме, но такой магии у нас не существовало. Моя чуть ли не единственная ниточка надежды оборвалась. Стало так больно, что захотелось выть.
Следующие полчаса вылетели из головы. Возникали только какие-то обрывки: бронированная "Синяя птица", в которой сидели стрелки, крики о том, что все грешники и "она" всех покарает, слуг еще больше, чем сейчас сидят в кабине, а затем пять выстрелов. Пистолет был в руках капитана Вэйна. Господин Дарси поблагодарил его и велел сжечь перья, оставшиеся от казненных.
"Я поручу оставшихся Стражам, толку от вас все равно мало. Поймали не вы" — последнее, что я услышал тогда.
— Федя, ты как? — Айлин ласково погладила меня по плечу.
Как оказалось, мы сидели на ступеньках здания Триединства на парковке. Капитан Вэйн вдалеке о чем-то спорил с господином Дарси.
— Хочется умереть, — честно признался я.
— На тебя так казнь повлияла? Говорила, не стоит всех тащить! Хотя, ты за господином Летописцем, как обычно, пошел...
— Нет, расстрел не причем, это долгая история.
— Ты совершенно перестал рассказывать мне эти "долгие истории". Мы не виделись столько времени, а ты как в воду опущенный. Я же переживаю, — Айлин затянула меня в объятия.
— Я узнал подробности о своей матери: был тот, с кем она работала, но он уже мертв. А от брата его толку мало, он ничего не рассказал... Как ты думаешь, в каком я состоянии буду от таких новостей?
Айлин молчала некоторое время:
— Я понимаю, как это прозвучит сейчас, но ты ничего с этим сделать не сможешь. Иногда держать сложнее, чем отпустить.
— Я не намерен бросать поиски, если ты об этом!
— Тогда, чем мне помочь тебе? У тебя есть хоть какое-то понимание, что делать дальше?
Ужасно, но плана не было. В горле саднило.
— Федя, я тебя хорошо знаю, ты в таком состоянии рискуешь наворотить дел. Пожалуйста, дай себе время. В тебе сейчас говорит импульсивность. Понимаю, что тебе очень больно, обидно, страшно, все на свете. Но на данный момент, повторюсь, ты ничего не сделаешь и от того, что ты будешь мучить себя — тоже ничего не изменится.
Мне не хотелось с ней спорить. Практика показывала, что, обычно, Айлин была права. Да и никаких сил не было.
Я молча обнял ее в ответ. Мы просидели так до тех пор, пока Айлин не была вынуждена уехать с капитаном Вэйном.
Я оставался на ступеньках еще немного после того, как "Синяя птица" Карателей покинула Триединство. Надо было найти Марка.
Но первым нашелся господин Эгид. Он выходил из кабинета Главы и застегивал плащ у горла:
— Марк сказал, что прибудет к четырем часам дня в библиотеку. У него еще дела с Литературными Хранителями.
— Как всегда...
— Феденька, ты не против слетать со мной кое-куда? Потом пойдем обедать. Если, конечно, ты в состоянии.
— Я не против, только... Я не очень могу сейчас поддерживать диалог.
— Хорошо, я не требую, спасибо большое.
— А господин Бовари?..
— У него выходной, а сюда он ехать отказался.
Счастливчик.
Всю дорогу мы не разговаривали, и я был благодарен господину Эгиду за это. Просто молча посидеть — именно то, что мне было необходимо.
В окно я не смотрел, поэтому очень удивился, когда "Синяя птица" приземлилась около Поля Памяти. Господин Эгид попросил водителя подождать пятнадцать минут и позвал меня с собой.
Поле Памяти — это огромный мемориал с плитами всех, кто погиб в тот проклятый день в Советском литературном доме. Первый раз видел, чтобы господин Эгид вообще посещал это место. Здесь было очень тихо и мрачно, особенно осенью.
Мы дошли до большой плиты, стоящей вертикально. На ней было две фотографии: молодой женщины и совсем маленького ребенка. У меня пробежался холодок по телу, когда я увидел, что внизу плиты было написано: "Сияна и Стефан фон Тротт. Ваши истории не будут забыты".
Господин Эгид молча присел на одно колено и прислонился лбом к фотографии женщины. Так он сидел с минуту, и я не смел пошевелиться, лишь смотрел на изображения. Эта катастрофа унесла еще больше жизней, чем я думал.
Пешки не умирали как люди. Чистокровные, сразу из книг, жили до ста шестидесяти лет, выглядя в два раза моложе своего возраста; а те, у кого была примесь человеческой крови, умирали где-то в восемьдесят лет. Когда подходил срок и жизнь покидала тело, при прикосновении пальцев оно распадалось на книжные страницы, которые растворялись в воздухе, оставляя после себя только перо. Поэтому под плитами на Поле не могло быть тел. В данной ситуации это осознание в два раза страшнее.
Вскоре господин Эгид прошептал что-то одними губами, встал и отошел чуть в сторону. У него покраснели глаза, но он не плакал.
— Это... — начал слабо я.
— Моя жена и сын, — спокойно ответил господин Эгид. У Стефана сегодня день рождения, ему могло бы быть четырнадцать лет.
Я не нашел больше слов.
— Знаешь, у меня долгое время никого ближе них не было. Сияна являлась светом всей моей жизни, я... я безумно ее любил. Я сидел около колыбели нашего сына и думал, как однажды поведу его на Хорос, как мы будем вместе читать детективы... И Сияна будет сидеть рядом с нами у камина и вышивать, как она любила это делать. У нее были потрясающие гобелены — произведения искусства. Ничего из задуманного не сбылось.
Он вытер рукой скатившуюся по щеке слезинку.
— Мне очень жаль, господин Эгид... — едва сказал я. — Не знал, что у Вас произошло такое горе...
— Я не говорил никому, кроме Лорана, очень тяжело ворошить былое и мечты, которые не сбылись. Мне никогда не удавалось уйти от своего прошлого.
— От чего Вы еще хотите уйти?
Он закутался в плащ:
— Эгидий Тротта фон Сиполье. Так меня зовут на самом деле. Такую фамилию носила моя сестра Шайла до замужества. Я открестился от отца и нашего рода, стал представляться сокращенной версией имени и урезал фамилию. Я не обрывал связей с сестрой, потому что не смог... Конечно, она мне всего этого не простила, лишний раз припомнит. Я уже двадцать пять лет делаю вид, что не отношусь к роду "служителей австрийской короны", я не желал быть частью того, что устраивал отец в Скриптории. Сияна была той, кто помог мне сбежать от этого, но скоро и она исчезла. Теперь меня вообще мало, что держит здесь...
Я понял, что он имел в виду и стало страшно:
— Г-господин Эгид, но ведь это не выход!
— Я знаю. У меня сейчас есть те, кем я дорожу, все не настолько безнадежно, как в первые два года. Все в порядке, Федя.
С отвращением я понимал, что не мог ничего сказать, чтобы хоть немного поддержать того, кто всегда был добр ко мне, помогал и был ближе родного отца с самых юных лет. Он, кажется, этого и не просил, но я чувствовал, что был обязан.
— Прости, у тебя и так тяжелый день выдался. Спасибо большое, что выслушал и слетал со мной. Я подумал, что ты мне не чужой и будет лучше, если рассказать тебе эту часть своей жизни... Теперь и больнее, и легче одновременно.
Господин Эгид тепло улыбнулся. Глаза его все еще были очень грустными, но теперь там появился проблеск надежды.
В сердцах я крепко его обнял:
— Вам не за что извиняться, правда! Я искренне благодарен Вам за все, что Вы когда-либо делали для меня и Киры, мы многим Вам обязаны! То, что я с вами пошел и выслушал — меньшее, что я могу сделать!
Господин Эгид обнял меня в ответ и погладил по голове:
— Спасибо тебе большое. Я постараюсь всегда быть рядом с вами двумя, пока жив.
Мы еще чуть-чуть постояли у плиты и пошли обратно к "Синей птице".