Глава 7
Как-то вечером в казарму наведался Старшина, застав всех врасплох.
Мержинский резво сгреб карты в кучу и засунул под тумбочку.
- Все в сборе?
- Кроме постовых, - отозвался Сепуха, скидывая последнюю карту.
- Хрен с ними. Кто не успел – тот в дураках, - поделился Старшина, затаскивая деревянный ящик.
Следом двое караульных внесли подносы с нехитрой снедью.
- Праздник какой-то?
- Кому праздник, а кому полвека.
- Поздравляем, - отчеканили хором, вытянувшись по струнке.
- Под трибуналом поздравлять такими темпами будете. Чего орете?
- За полвека – по полста не плохо бы...
- Запомни, Морж: алкоголики всегда ищут повод выпить и утешение, что выпили по поводу.
- А на войне и повода не нужно.
- Повода и войне не нужно.
- Сегодня-то хоть...
Старшина махнул рукой и вытащил из ящика бутылку. Разлил по кружкам и опомнился.
- Просчитался. Тебе-то нельзя, - напомнил Сёмычу.
- Один раз ... можно.
Сёмыч слегка подался вперёд и плохо слушающейся рукой вцепился в ручку кружки.
Мозг его по-прежнему плавал где-то в глубинах сознания. Редкие просветления сами по себе были для нас праздником, как и тихие спокойные ночи.
По большому счету он молчал, но хотя бы двигался, более-менее сносно себя обслуживая.
- Пожелать ... тебе хочу. Вернуть ... их ... матерям живыми.
Старшина посмотрел на него исподлобья. После обвел каждого взглядом.
- Пусть так и будет.
______________________________________
- Чего к ней жмешься, как к бабе? - Изрядно захмелев, именинник перевел блестящие глаза на Антона, обнимающего свою исписанную ленинградку. - На кой черт вы сюда явились, музыканты–балагуры? Патронам песни петь? Или байки танкам травить? Давай, заводи шарманку. Артист, мать твою...
Господа, офицеры,
По натянутым нервам...
... И так до бесконечности.
По-пьяни, как я узнал позднее, Старшина ловил клин. И от лишних "полста" зависал на грани реальности.
Всё начиналось с "Офицеров" и заканчивалось воспоминаниями о Чечне.
- .. Придёт одна смерть в парандже, а потом грузом 200 весь взвод домой летит. У кого ноги нет, кто по пояс, а кого вообще внутри нет. Потому, что и собирать нечего...
- Слушай, завязывай, - попросил Сепуха.
Старшина вскинул на него мутный взгляд. Долго и тщательно рассматривал, словно пытаясь вспомнить, кто он такой и что вообще здесь делает.
- А что ты скалишься? - Наконец поинтересовался он. - Думаешь, здесь по другому будет? Кого растяжкой зацепит. Кто на "лепесток" наступит.
- Иди воздухом подыши.
- Пошли покурим, Старшина.
Он усмехнулся, глядя в свой бокал. Кивнул и поднялся.
- Думаешь, контуженный? - Спросил, когда мы вышли на улицу. - Не контуженный. Другой жизни просто не знаю. Страшно и не понятно там, на гражданке.
- А здесь не страшно?
- За себя – нет. За вас страшно. У меня-то там никого не осталось. Мать от инфаркта скончалась, когда меня из запаса в Грозный вызвали. Отец в тюрьме закончил. А с семьёй так и не сложилось. Дураком становлюсь, как выпью, - он опустил голову, словно извиняясь за порыв откровенности. - Не отпускает Чечня. Грузом лежит.
Сквозь дым своей сигареты он впился в меня долгим, тяжёлым взглядом. В котором, как мне показалось, я уловил тень знания будущего.
Нашего общего здесь будущего.
- Сколько тебе, боец?
- Двадцать четыре.
- Что, жизнь не в радость была?
- Шило на мыло поменял.
- Кем на гражданке-то был?
- Скажу, бандитом. Поверишь?
- Убивал?
- Не доводилось.
- Когда убьешь – поверю. Вот тогда и поймёшь. И меня, и Сёмыча того. И что смысла во всем этом нет. А на гражданку вернёшься либо контуженым, либо сопьешься.
В словах его было что-то такое, что натолкнуло на мысль о неотвратимости ещё не начавшегося действа. Не начавшегося, но уже запустившего механизм.
- Думаешь, вернусь?
- Вернёшься. Только рад не будешь, что вернулся. Как они все перед глазами пройдут...
- Не рано хоронишь, Старшина?
Он сделал глубокую затяжку и вышвырнул окурок в снег.
- До половины ещё не дошло, что это не армия, где всё чётко и ясно. Отслужил – вернулся.
Попрут на нас и передохнем все. Поминай, как звали. Бессмысленная война. Бессмысленные жертвы...
Если хватит потом сил жить по-человечески – считай, что повезло.
Он бросил последний взгляд на небо, засунул руки в карманы и побрел обратно к бараку.
Спустя минут пять оттуда громыхнула гитара и Антоха на сорванных связках проорал:
- Злая пуля, учи меня жить...