О пушистых и чуть чуть колючих. Артон

У вас двоих много общего — вы оба идиоты".
Доктор Хаус

***
— Какой у вас примерно стаж общения с людьми? — спрашивает с больно уж серьёзным для своего вопроса женщина в строгом костюме, поправляя прямоугольные очки на носу.

— Стаж общения с людьми... Полагаю, тридцать лет, — кивает Антон, пожёвывая нижнюю губу в притворной задумчивости. — Мама говорила, что я поздно овладел речью, кажется, эм, с трёх, — щурится он, кивая сам себе. — Да, полагаю, что тридцать лет.

— Она имела в виду, какой у вас стаж работы в сфере обслуживания, — с натянутой улыбкой произносит вторая женщина, сужая на Антона глаза.

— Ах вот что, простите, мысли читать до сих пор не научился, — посмеивается Шастун. — Такого опыта в принципе нет. Мне не приходилось общаться с людьми, обычно они спят, когда их режут.

Видя два изумлённых взгляда, Антон понимает, что резюме его не читали дальше первых строчек, где указано имя и закреплена фотография. Вау, прямо сразу видна степень вовлечённости.

— Я был хирургом. Но да, то, о чём вы подумали, куда интереснее. Хотя стойте, я же не умею читать мысли. Или умею?

— Антон Андреевич, — с приторной, отрепетированной перед зеркалом улыбкой тянет женщина в очках, отодвигая от себя резюме. Всё ясно. — Мы не можем взять в нашу компанию человека без опыта работы.

— Странно, сейчас все это говорят. Не подскажете, в какую фирму нынче устраиваются для получения семилетнего опыта для дальнейшей работы? Всё никак не могу найти это место, начинаю думать, что его придумали. Даже не скажете, что перезвоните? Можете даже по видеозвонку, я надену латексный костюм.

— Думаю, что вам в целом не подходит сфера обслуживания, — нервно откашливаясь, говорит женщина в очках.

— Так вы всё-таки умеете самостоятельно формулировать свою мысль, — с наигранным облегчением улыбается Шастун. — Это радует. А то хотел предложить провериться, спутанность в преобразовании мыслей в речь может быть мрачным звоночком.

— Вы сексист? — раздражённо, уже без тени улыбки спрашивает вторая женщина, крепко скрещивая руки на груди. — Вы не имеете права так с нами общаться.

— Простите, не знал, что в нашей стране появилась правка, согласно которой я должен биться лбом в пол, видя у кого-то грудь, — растопыривая пальцы поднятых ладоней, нарочито виноватым тоном тараторит Шаст. — Хотя законы сейчас всё интереснее и...

— Вон, — командует женщина, указывая пальцем на дверь позади своей спины. — Или я вызову охрану.

— Она у вас на быстром наборе? Сразу чувствуется семейный дух фирмы!

Уже через пять минут Антон, которого, словно нашкодившего кота, выкинули из здания за шкирку, стоит у заднего выхода и курит. Ничего нового. Язык себе откусить не хочется, в голове никаких мыслей из разряда раскаяния, в сердце ни следа расстройства или злости. Плевать.

На сегодня ещё пять собеседований, которые он так же благополучно провалит, потому что и не пытается кому-то понравиться. Антон не подслащивает кому-то в угоду пилюли. И вообще, он сторонник мысли, что лекарства должны быть горькими, чтобы их не совали в рот дети, а больные уж как-нибудь съедят, если хотят жить. Метафора получается сомнительная, на пилюлю Антон похож разве что овальной формой лица и вытянутым телом. Пилюля — оболочка, в которой — горькое-горькое лекарство. Антон без оболочки, Антон сам по себе — горькое-горькое, но не факт, что лекарство. Скорее яд.

***

Второе собеседование.

— Вы знаете, что большое количество украшений — это плохой вкус? — с милой улыбкой спрашивает его молоденькая девушка, которой едва ли перевалило за двадцать. — Есть нормы, по которым сочетают украшения, а так же нормы, в каком количестве эти украшения надеваются, — тянет она, многозначительно окидывая взглядом Антона, у которого кольцо чуть ли не на каждом пальце, ряды браслетов (хорошо, что не до локтя) и три цепочки на шее. — Такое количество украшений — это знак дурного вкуса и нарушение границ.

— Правда? — сводит брови домиком Шастун. — А мне казалось, что нарушение границ — это, ну, когда ты говоришь человеку, которого впервые видишь, как ему одеваться и выглядеть. Но я могу ошибаться, конечно.

— Вы нам не подходите, — тут же отрезает девушка, закрывая папку с распечатанным резюме. — Нам нужен стойкий человек, а не хамло.

— Интересно, как же вас сюда взяли, — надувая губу, тянет Антон. — Через знакомых? Я никому не расскажу.

— Всего доброго.

— К слову о плохом вкусе... Не подскажете, где вы нашли эту жилеточку? У меня бабушка от таких просто в восторге!

— Охрана!

Третье собеседование.

— Давайте сыграем в ролевую игру.

— Чур я священник, а вы монашка, — усмехается уголком губ Антон.

Женщина в возрасте, поднимает взгляд от открытого резюме к лицу Шаста, смеряет его взглядом серых глаз, тут же возвращаясь к открытой странице.

— Я врач поликлиники, вы — наш медпредставитель. Зарекомендуйте мне вот этот препарат, — придвигая листочек с рекламой лекарства Антону, спокойно говорит женщина. — Это препарат на основе...

— Я знаю, что это за препарат, — прерывает Антон. — А ещё я знаю, что он буквально ничем не отличается от предыдущего лекарства этой линейки. Разве что цена стала в два раза больше, а вот качество не изменилось.

— Маркетинг, — пожимает плечами женщина, кладя на стол папку с резюме, смотрит внимательно на Шаста поверх своих очков, чуть склонив голову вперёд. — Ну так? Вы врач.

— Был врачом. А в нашей ролевой вы — врач. Вот это, — вытягивая из стопки на столе другой листик с рекламой. — Отличные витамины для памяти. В таком возрасте принимать витамины для памяти — не зазорно, наоборот, можно вычислять других... Что у вас с рукой? — резко хмурится Шаст, прерывая язвительные колкости.

— А что у меня с рукой?

— Возьмите ручку.

— Что?

— Возьмите ручку, вам же не сложно, — взмахивает раздражённо ладонью Шаст. — Да нет же, правой рукой.

Женщина косится на него боязливо, но ручку, лежащую на столе, всё-таки берёт. Точнее пытается взять, но та то и дело выскальзывает из пальцев, кисть почти не сгибается.

— Вам нужно в больницу, — вставая из-за стола, вздыхает Антон. — Скорее всего, запущенный туннельный синдром, но у него бывают разные причины. Вы не беременны?

— Шутите? — раздражённо спрашивает женщина, дёргая тонкой нарисованной линией вместо брови.

— О туннельном синдроме? Или о вашей беременности? Ну же!

— Нет, не беременна.

— Ну вот, одной причиной меньше. Другие я проверить не могу, а на слово вам не поверю. Может, просто постоянная работа с компьютерной мышью, где рука вечно в одном положении...

— Нет, я не работаю в компьютере... Я на бумаге пишу, помощница потом переводит в компьютер то, что нужно. И я левша, а не сгибается правая.

Антон хмурится, разглядывая женщину перед собой, прикидывает что-то в уме.

— Нервничаете?

— Рядом с вами? Есть немного!

— Хронический стресс последнее время был? — закатывая глаза, спрашивает Антон, а женщина в ответ только качает головой. — У вас может быть артрит. Может быть воспаление сухожилия, изменение гормонального фона, но это не диагноз, а симптом, который приведёт к тому, что в целом с вашим организмом не так. А может, у вас сахарный диабет. Может, была травма запястья. Не знаю, — качает головой Шаст, выпячивая на испуганную женщину глаза. — Я не аппарат МРТ, идите в больницу. Как вообще можно с несгибающимися пальцами надеяться на то, что всё хорошо? Боже, да не смотрите на меня так, я уже понял, что вам не подхожу, не волнуйтесь, лучше руку свою спасайте. А и да, — усмехается Шаст, останавливаясь перед самой дверью. — Молитесь, чтобы вас лечили не вашими лекарствами. Адьос!

Передышка. Перекур. Женщина, проводившая собеседование, суетливо выбегает из здания под дождь, запрыгивает в такси, а перед тем, как дверь захлопывается, Антон успевает услышать «Первая городская больница!».

Когда-нибудь это перестанет неприятно поражать. Когда-нибудь перестанет шокировать факт того, что некоторым людям нужен пинок под зад, чтобы пойти проверяться и лечиться. Будто бы собственное здоровье и жизнь у них далеко на третьем плане. Как же. Только вот, получая новости о неизлечимых болезнях, почему-то даже заядлые трудоголики, забивавшие на себя, плачут навзрыд.

Передышка окончена. Сигарета тухнет, словив крупную каплю дождя.

Четвёртое собеседование.

— Я не японец, так что хочу верить, что число четыре не проклято, — бормочет сам себе Шаст, закидывая голову назад, впаиваясь взглядом в потолок.

Десять минут назад его привела сюда девушка, что стояла на ресепшене. Частная клиника. Отсюда Антона с его манерой общения точно прогонят взашей. Потому что в подобных местах любят вылизывать зад клиентам и нянчиться со всеми, как с трёхлетними детьми. Впрочем, это окупается. Не то что в государственных больницах.

Пошла уже пятнадцатая минута, а в комнату так никто и не пришёл. Может, число четыре всё-таки проклято? До этого Антона отшивали, хоть увидев его в лицо. Девушка с ресепшена извинилась со словами, что у них сегодня какой-то дикий аврал, ответственный за собеседования человек задерживается после какой-то выездной работы. Девушка пообещала найти кого-то, кто сможет провести собеседование, сказала, что свяжется с начальством и тем потерявшимся мужиком, с которым Шаст должен был разговаривать. Но ни мужика, ни начальства, ни этой девушки не видно. Есть только бледно-голубой (типа небо, наверное) потолок, жёлтенькие лампы (типа солнышки такие) и живые пышные фикусы по углам.

— Простите за ожидание, — с тяжёлым вздохом извиняется мужчина, вошедший в комнату с прижатой к груди папкой.

Антон подбирается на стуле, разглядывает внимательно вошедшего мужчину, здороваясь с ним на автомате. Чуть старше него на вид, голубоглазый брюнет с носом-кнопкой, в очках с тонкой оправой. Строгий тёмно-синий костюм, оттеняющий цвет глаз. Вылитое лицо компании, небось именно его фоткают на рекламные билборды. Маркетинг, да?

— Я не тот человек, который должен был с вами беседовать, но на данный момент свободен лишь я. Это не моя компетенция...

Дальше Шаст не слушает, глаза сами закатываются, пока с губ срывается раздражённый вздох.

— Давайте только без прелюдий со снятием с себя ответственности, — фыркает Шаст. — Если вы меня наймёте, а я что-то учиню, вы в любом случае не будете за это ответственны. Вроде как, нет статьи за «ошибся с челом на собеседовании».

Взгляд голубых глаз меняется. И что-то дёргается внутри неприятно, холодно и настороженно. Природу чужой заинтересованности Антон не понимает от слова совсем. Спокойная улыбка, коснувшаяся чужих выразительных губ, заставляет напрячься сильнее.

— Я говорил это не с целью сбросить с себя ответственность, эм... Антон, — говорит он, заглядывая в резюме. — Я лишь обозначил факт: это не моя специальность, не моя компетенция. Я никогда этим не занимался. И вести эту беседу я буду не так, как, возможно, предполагает формат собеседования, так что, если я где-то отклоняюсь от курса, вы меня одёрните.

Мягкая улыбка становится чуть шире, обнажая всего на мгновение углы белых клыков. Интересно...

— Меня зовут Арсений, — начинает зачитывать что-то из бланка с алгоритмом собеседования, который ему дала, очевидно, девушка на ресепшене.

— Давайте без подсказок, а то так неинтересно, — усмехается ядовито Шаст, склоняя голову набок.

Арсений отрывает взгляд от бланка, смотрит внимательно на Антона, чуть сужая глаза, но уже через мгновение его лицо снова становится умиротворённым, мягкая улыбка не слезает с губ.

— Да, вы правы. Да и смысла в этом, получается, никакого. Вопросы можно было бы прислать вам на почту и просто получить потом текстовый ответ, — кивает медленно Арсений. — Вы явно не тот человек, который стал бы что-то приукрашивать даже в сообщении.

— С чего вы взяли?

— С того, что у вас в резюме в положительных ваших качествах ничего не написано. Пустая графа. Очень самокритично, — с улыбкой произносит Арсений, продолжая бегать глазами по листу в папке. — Почему отошли от медицинской практики?

— Захотелось разнообразия, — расширяя глаза, чуть пригибаясь к столу, шепчет Антон. — Кто бы что ни говорил, но на самом деле все люди внутри одинаковые.

— Но болячки разные, — посмеивается Арсений. — Да и органы у людей всё-таки отличаются.

— Тычинки отличаются от пестиков, ага, — фыркает Шастун. — Это не очень интересно.

— Кто-то умер во время операции?

— Несколько романтизированный стереотип, вам не кажется? У каждого врача — своё кладбище, бла-бла-бла. Будто бы врачи отходят от дела только после того, как кого-то не спасли. О боже, моя рука дрогнула, и я распорол ему верхнюю полую вену! Как же я могу продолжать спасать всех людей, если оплошал с одним!

— Хорошо-хорошо, — улыбаясь, качает головой Арсений, прикрывая папку с резюме. Его глаза теперь неотрывно следят за Антоном. — Некомфортно держать зрительный контакт?

— А это обязательно для работы на ресепшене? В таком случае вам стоит пересмотреть кандидатуру той девушки, она на меня от силы два раза посмотрела, а так всё время смотрела в экран компьютера.

— Охарактеризуйте себя одним словом, пожалуйста, — чужая улыбка становится чуть шире, а в синеве чужих глаз переливаются искорки любопытства.

— Болезнь, — не задумываясь, отчеканивает Антон, отбивая пальцами дробь по столу.

— Что вам нравится? — улыбка и взгляд Арсения становятся на мгновение сочувствующими, но тут же на его лицо возвращается былое спокойствие.

— В мире? В еде? В женщинах? — язвительно усмехаясь, пытается уточнить чужой вопрос Антон.

— В целом, — Арсений пожимает плечами беспечно, чуть разводя в стороны ладони, лежащие на столе.

Антон молчит. Бегает сощуренными глазами по Арсению, пытаясь найти то, что было незаметно с первого взгляда. Забавно, как в первую встречу с человеком, с первого взгляда отмечается даже не человек, не тело, а то, что на него надето. Очки, костюм, кольцо. Всегда так, обращаешь в первую очередь внимание на аксессуары. Если нет, значит в человеке есть какое-то отклонение, которое привлекает внимание сильнее. Например, видя женщину с жутким тиком, смотришь на это, а не на её юбку.

В Арсении видимых отклонений нет, поэтому Антон и смотрел на одежду и аксессуары. Сейчас пытается выцепить хоть что-то. Осанка идеальная, кожа бледноватая, но не нездорово белая. Ярко-голубые глаза, обрамлённые густыми ресницами, так и норовят притянуть к себе взгляд, но в зрительном органе никаких физических отклонений нет, а значит, и искать там Шасту нечего. Движений, выдающих неловкость или волнение, не наблюдается, волосы густые, не поседевшие. Красивый и здоровый — точно лицо фирмы для рекламных билбордов.

— Вы так разглядываете, что мне начинает казаться, что на мне мало одежды, — усмехается уголком губ Арсений, заставляя своим замечанием снова посмотреть себе в глаза. — Или наоборот, слишком много? Хотите осмотреть?

— Кажется, собеседование не предполагает эту процедуру, — ухмыляется Антон, откидываясь на спинку стула. Ракурс обзора несколько меняется, и глаза наконец находят то, что искали. У всех есть отклонения. — Что у вас было с щитовидной железой?

— Ничего, — немного растерянно отзывается Арсений, хмурясь. — Мне стоит переживать?

— У вас шрам на шее, будто вам оперировали щитовидку. Правда, оперировали, будучи пьяным...

— Это не операция, — нервно откашливается Арсений, поправляя ворот рубашки, чуть подтягивая его кверху. — Так что вам нравится?

— Сложно сказать, хотя... Мне нравятся загадки с открытым обсуждением теорий, — натягивая широкую улыбку, пожимает плечами Антон. Он облокачивается на стол, чуть сгибается, чтобы внимательно заглянуть в чужие глаза, вновь ставшие спокойными. — Вам пытались перерезать горло?

— А с вами это никогда не случалось? — с наигранным удивлением моментально отбивает Арсений. — Вы себя за что-то наказываете или просто мизантроп? Или же мизантропия — часть собственного наказания, проекция ненависти к себе через ненависть ко всему человечеству?

— А кем вы, говорите, тут работаете? — нервно усмехается Шаст.

— Вы уже поняли, зачем мне вторить вашим мыслям? Хотя, как я знаю, это здорово поднимает самооценку, — нарочито задумчиво тянет Арсений, поднимая взгляд к потолку. — Когда кто-то вторит нашим убеждениям, нам начинает казаться, что мы правы во всём на свете.

— Мозгоправ, — прикусывая нижнюю губу почти до крови, шипит, жмурясь. — А я-то надеялся, что число четыре не проклято, но нет, нарвался на мозгоправа.

— Не будьте так предвзято настроены. Продолжим. Вам кажется, что весь мир вам обязан, потому что вы многих вылечили и в теоретическом будущем можете вылечить кого угодно?

— Был бы поставлен диагноз. Моя работа — прооперировать. Была такой. Сейчас меня это не интересует, — отрезает Шаст, вставая на ноги. — Я вам не подхожу, я поплачу в подушку, вспоминая ваши сапфировые глаза, но не беспокойтесь, моё разбитое сердце уже через неделю будет биться в том же ритме. Всего доб...

— Сядьте, пожалуйста.

Страдальческий вздох срывается с губ, Антон зажмуривается, задирая голову к потолку. Его ладонь на ручке двери начинает опасно дрожать. Вовремя.

— Моё первое правило: не доверяйся мозгоправам, — наигранно виноватым тоном заверяет Шаст, усаживаясь обратно за стол. — В горле пересохло.

Арсений смекалистый, поднимается тут же со своего места, отходит в угол комнаты к кулеру с водой, наливает в маленький пластмассовый стаканчик до краёв. После того, как ставит стаканчик рядом с Антоном, тут же усаживается обратно.

— И что ещё вы хотите спросить? — отстранённо спрашивает Шаст, вытаскивая из кармана толстовки пузырёк, откупоривает ловко заученным движением крышку, закидывает таблетку в рот, тут же запивая принесённой водой.

— Что принимаете?

— Метамфетамин, — с натянутой улыбкой кивает Антон, делая ещё несколько глотков, чтобы таблетка не прилипла к стенке горла.

Арсений с этой детской попытки огрызнуться в целях защиты границ только посмеивается, но едва замечает сильно дрожащую руку, охваченную тремором, грустнеет. 

— Не стройте бровки домиком, — фыркает Шаст. — Понимаю, вы — профессиональный переживальщик, но мне это не нужно.

— Я психолог.

— Это я и сказал, — усмехается Антон. — В плакальщики, которые на похоронах рыдают, решили не идти из-за пола или вы слишком красивы для похорон?

— Не совсем понимаю, — тянет Арсений, стуча пальцами по столу. — Вы же ищете работу, — задумчиво говорит он, склоняя голову набок. — Но при этом самостоятельно лишаете себя всяческой возможности работу, на которую пробуетесь, получить. Складывается две теории. Первая: вы живёте с родителями, мама заставляет искать работу, вы делаете вид, что пытаетесь найти, а потом придёте и скажете: прости, мам, ничего у меня не получилось, никто не хочет брать калеку.

— Я не калека, — ощетинивается вмиг Антон.

— Ну да, вы просто хирург, который больше не может оперировать из-за, очевидно, травмы руки.

— Какая вторая теория? — раздражённо усмехаясь, спрашивает Шаст.

— Значит, первая не правильна? — на этот вопрос Антон ничего не отвечает, его косая усмешка становится шире. — Вторая теория: вы себя ненавидите, вот и стремитесь к самоуничтожению любой ценой, что возвращает к тому, о чём я спрашивал ранее: вы ненавидите себя, потому что вы человек? Или ненавидите людей, потому что они люди, как и вы?

— Спасибо за воду и пищу для мозгов, но мне пора.

— Вы не подходите на эту должность, — возвращая своему лицу мёртвое спокойствие и лёгкую улыбку, заявляет Арсений. Как неожиданно! — Но, — тянет он, видя, как Антон собирается встать. — Есть предложение на другую.

— От медицинской практики отказываюсь.

— Хирургов у нас хватает, — Арсений видит, как сужаются на него чужие глаза, грозятся прожечь в нём дыру. — Вы сразу заявили, что не желаете работать в отрасли медицины, кто я такой, чтобы игнорировать ваши требования? Это было бы так не профессионально с моей стороны.

— Ха, — тянет саркастично Шаст.

— Что вам сделали психологи?

— Они доводят людей, — многозначительно тянет Антон, поднимая вверх указательный палец.

— Да с чего вы это взяли вообще???

— Если бы не доводили, люди из ваших кабинетов не выходили бы по локоть в своих соплях и слезах.

— А из ваших — людей вывозят с шрамом, на каталке и без сознания, — смеётся звонко Арсений. — Но я же не говорю, что вы превращаете людей в Франкенштейнов! Вы можете не верить в психологов, я могу не верить в хирургов, это не важно, главное, чтобы они в себя верили и делали свою работу. Вы чего?

— У вас, — Антон промаргивается быстро, разминает кисть, которую отпустили боль и судороги. — У вас красивый смех.

— Правда? Спасибо, — ярко улыбается Арсений. Молчание неловко затягивается, пока он разглядывает Антона внимательно. Что бы тот ни принимал, но это явно избавляет его не только от судорог, но и от колючести. — Что вы думаете о флирте?

— В целом или конкретно с вами? Если второе, то мне кажется, что это несколько не своевременно, хотите пригласить на ужин?

А нет. Арсений ошибся. Но про смех Антон сказал так искренне...

— Флирт — хороший инструмент для манипуляции. Покажите человеку, что он вам симпатичен, и он для усиления эффекта будет из кожи вон лезть, чтобы казаться ещё лучше. Ведь чужая симпатия так льстит, — тянет с улыбкой Арсений. — Чем сильнее симпатия, тем больше допинга для самооценки.

— А потом будут говорить, что мозгоправы не жуткие типы, — с вырывающимся смешком фыркает Шаст. — Мне очень приятно, что вам понравилось со мной говорить...

— Я заинтригован, это не всегда про «радость», я не флиртовал, так что не льстите себе, — усмехается язвительно Арсений. Чёрт, да он с Антоном соревнуется! Ну раз та-а-ак, начинаем вести счёт. — По крайней мере пока что.

— Странно, когда вы предложили раздеться, чтобы я мог провести осмотр, мне показалось, что это был именно флирт.

Один-один.

— Мне нравится наблюдать за воодушевлением людей, когда они думают, что разгадали твою главную загадку. Хотел помочь хотя бы увидеть эту загадку, а то у вас такой жалобный вид был. Хирург, который не может найти проблем в чужом теле, — очень трагичное зрелище.

Один-два.

— Каждому врачу с первой минуты общения предлагаете оголить себя? Я удивлён.

Два-два.

— Другие врачи так внимательно меня не разглядывали, подумал, что вам это предложение жизненно необходимо.

Два-три.

— Вы специально отклонили голову назад, чтобы я увидел шрам, — усмехается неверяще Антон, зажмуривая глаза.

— Не любите подсказки? — жалостливо сводит брови Арсений. — Я запомню.

Два-четыре.

— Наоборот, люблю, когда люди сами указывают на свою проблему, а не ждут от тебя сверхъестественных способностей в виде чтения мыслей. Облегчает рабочий процесс. Но я больше не оперирую, и вы это знали, и тем не менее... Так хочется передо мной раздеться? Я слышал, конечно, что симпатичный, но настолько?

Три-четыре. Надо поднажать.

— Меня всегда впечатляли упрямые дети. То, как они рвутся оставить последнее слово за собой, — тянет с усмешкой Арсений. — Впечатляет.

Три-пять. Сука, проигрывает.

— Признайтесь, что заигрываете со мной, — разводит руки в стороны Шаст. — Никто дольше пяти фраз со мной не выдерживает, вы мазохист. Пригласить на ужин для вас явно непривычно, то ли психоанализ на собеседовании, но я готов пригласить сам, если вам так будет проще. Но должен предупредить, игры с доминированием — это не совсем моё.

Четыре-пять. Вот так, выравниваемся.

— Вы сумасшедший, — смеётся, качая головой, Арсений.

— Слышал, психологам такие нравятся, — с ухмылкой отбивает Антон.

Пять-пять. Ничья? Непривычно, но сойдёт.

Арсений головой качает неверяще, улыбается шире, закусив нижнюю губу. Сдался. Отлично.

— Мне нужен личный помощник.

Шаст хмурится недоуменно, склоняет голову набок, внимательно разглядывая спокойного, улыбающегося Арсения перед собой.

— Вам помочь разместить объявление с вакансией на сайте? За помощь — пять тыщ.

— Я предлагаю эту работу вам, — не поведя бровью, прямо говорит Арсений. А видя ещё большее замешательство на лице Антона, пытается объясниться: — Начнём с того, что вы стойки психически. Работа личным помощником подразумевает записи клиентов на сеансы, может быть, общение с ними во время ожидания своего приёма. Но в большей мере расписание. У меня есть по крайней мере два клиента, которые вечно ссорятся со мной, пытаясь выбить для сеанса время, которое я не могу предложить. Вы же смогли бы поставить их на место, я уверен. У вас острый язык.

— Мы всё ещё говорим о работе? — хмурится наигранно Антон. — Или продолжаем тему флирта и ужина? Просто в таком случае я бы рекомендовал подчеркнуть длину языка.

— А покажите, насколько длинный. Может, я вам не ту работу хочу предложить, — язвительно тянет Арсений, улыбаясь уголком губ. — Не покажете? — с наигранным расстройством (личности) вздыхает Арсений, замечая раздражённую улыбку. — Ну и ладно. Продолжим по теме. В целом работа заключается именно в варьировании и составлении расписания сеансов, записи на свободное время. Вам не нужно будет что-то придумывать, лишь заполнять окна по моему наставлению или записывать на свободное время звонящих клиентов. Второе...

— Кофе варить я умею.

— О, что ж, уже половина работы, считайте, вами повержена, — закатывая весело глаза, усмехается Арсений. — Второе, почему мне хочется предложить эту работу вам... Ваши габариты шкафа.

— Простите?

— Вы высокий. Да у вас проблема с рукой, но вы явно... В отличие от полутораметровой девушки, что была моим помощником прежде, вы сможете помочь мне с чем-то физически.

— Первый вопрос: почему ушла та девушка? Второй вопрос: с чем я могу помочь вам физически? Доносить после работы на руках до машины?

— Первый ответ: потому что она не выдержала моего характера в рабочее время...

— А вы в рабочее время представляете из себя совершенно другого человека? — изображая испуг, бормочет Шаст.

— Нет, просто бывают клиенты, после которых мне хочется разбить кувалдой все стены клиники, а потом мне делают неправильно кофе.

— Стоит больше внимания уделить своим навыкам бариста, — кивает нарочито сочувствующе Антон. — А второе?

— Хочу быть уверен, что за дверью моего кабинета сидит кто-то, кто сможет услышать подозрительный шум и что-то сделать, — Арсений замечает искреннее непонимание со стороны Антона, только вздыхает тяжело. — Хочу, чтобы за дверью кабинета был человек, который, прибежав на шум, смог бы стянуть с меня взбешённого клиента, пытающегося вскрыть мне металлической линейкой горло, — натянуто улыбаясь, заканчивает Арсений.

Антон всю свою игривую язвительность теряет, становится серьёзным на глазах, рассматривает, чуть хмурясь, Арсения перед собой, спускается глазами к шее.

— Так это вам клиент сделал? Поразительно ровно для линейки, он случайно не хирургом был?

— Кто? Какой линейкой, о чём вы? — хлопает ресницами Арсений. — Я же не говорил ни о чём конкретном, это был просто яркий пример.

— Врачебная тайна не позволяет сказать прямо? Что, даже после покушения на жизнь? — морщась, вздыхает Шаст.

— Хм, если предположить, что мы не говорим ни о чём конкретном, а просто размышляем об этом теоретически... В этическом кодексе психолога нет пункта «все обязательства в хранении врачебной тайны снимаются, если клиент пытался вас убить».

— Но есть оговорки. Вы можете нарушать тайну в случае, если человек планирует суицид или убийство.

— О, вы знакомы с нашей этикой, — посмеивается, будто бы польщён, Арсений. — В этой оговорке есть оговорки. Сообщать мы можем, но не всем подряд же. Если самоубийство, то родным и соответствующим специалистам, которые упекут, простите за это слово, на госпитализацию. Если речь об убийстве, то должны быть предупреждены назначенная жертва и правоохранительные органы.

— Как вы понимаете... Как вы чувствуете грань между злостным «убить их надо», которое никогда не станет реальностью, а является лишь выплеском эмоций, и реальным решением лишить кого-то жизни? — склоняя голову набок, тягуче спрашивает Антон.

— Вижу, теперь и вы заинтересовались разговором со мной, — улыбается шире, обнажая клычки, говорит довольно Арсений. — Соглашайтесь. И я расскажу вам всё, что только захотите. Кроме, — тянет Арсений, вставая из-за стола, — тайны клиентов.

— Скука.

— Ну, у вас наверняка до конца сегодняшнего дня ещё пара-тройка собеседований, — пожимает плечами Арсений, отворачивая рукав, чтобы глянуть на смарт-часы. — Убедитесь в том, что другие рабочие места в разы скучнее. Подумайте о том, что, как вы подметили, я первый человек, который выдержал ваш стиль общения. Покатайтесь туда-сюда по Москве, ради Бога, но когда натешитесь, — Арсений улыбается шире, вытаскивает из папки какие-то документы. — Тогда заскочите к нам и принимайте моё предложение.

— Мне некуда положить, — с наигранным огорчением вздыхает Антон, не перенимая протянутый договор.

— Я оставлю на ресепшене, скажу Кате, чтобы она была готова к вашему возвращению и постаралась почаще смотреть вам в глаза.

На такую самоуверенность Антону остаётся только усмехаться. Его первое правило говорит (кричит) о том, что от мозгоправов нужно держаться как можно дальше. Но этот... Арсений явно не заставит скучать, а это то, чего Шасту так не хватает с окончания медицинской практики. У Антона тяжёлые отношения с психологией, с психотерапией, но это же не значит, что не может сложиться интересного общения с психологом? Он сам-то не только о хирургии говорить может, профессия — не есть человек, не есть личность.

— Буду ждать вашего ответа, — улыбается Арсений, уходя к двери. — До встречи, Антон.

Интересная вещь: самоуверенность. В одной подаче становится невероятно раздражительной чертой, в другой же — делает человеку притягательную харизму. Бесит или притягивает самоуверенность Арсения — Антон пока понять не может.

Как музыкант, слышащий не доигранную мелодию, хочет встать и доиграть, лишь бы не оставалось чувство неудовлетворённости, так и Шасту сейчас хочется побыстрее прокатиться по всей Москве, натешиться другими собеседованиями, чтобы вернуться сюда и понять: так бесит его эта самоуверенность или наоборот, подкупает?

***

Последний на сегодня сеанс окончен. Клиентка высосала из него все соки, и единственное, чего сейчас хочется, — это покурить. Арсений выползает кое-как из своего кабинета, закрывает дверь на замок, второе, промежуточное помещение, отделяющее кабинет от коридора, пустует. В том, что уже завтра на этом месте будет сидеть это несуразное двухметровое чудо-юдо, сомневаться не приходится.

Он уверен, что видел в зелёных глазах азарт и заинтересованность, уверен, что оставил в чужих чувствах неудовлетворённость, которая заставит прийти и разгадать всё, что заинтриговало. В целом, Арс даже рад, что Антон пришёл к ним не на должность хирурга, есть у них уже один саркастичный, колючий мясник-нарцисс. Позова с головой ему хватает в клинике. Хватает... Но всё равно захотел забрать Антона, причём забрать именно себе.

Катя сказала, что, как ей кажется, лучше бы собеседования всегда проводил Арсений, мол, он-то с первого взгляда может определить, что там у человека в голове, представляет ли он из себя хоть что-то, оправдывает ли репутацию, которую заявляет. Арса это выражение бесит в целом, никто не может понимать людей по первому взгляду, невозможно это. Психика — столь замудрённый и сложный орган — пусть и невидимый, но Арсений настаивает: орган — нельзя по первому взгляду тут ничего понять. Будто бы по одному взгляду на тело можно понять причину смерти, нет же, нужно вскрытие. Главное Кате таких параллелей в пример не приводить, ей мужа с головой хватает, Димы тут всем с головой хватает...

Мысли возвращаются к последней клиентке, снова накатывает раздражение. «Прикол» работы с психологом в том, что ты начинаешь следовать его советам, начинаешь пытаться что-то изменить, пересмотреть, а не просто приходишь ныть, продолжая из раза в раз наступать на одни и те же грабли. Не хочешь что-то в своей жизни менять, не пытаешься расти, следовать советам специалиста — не ходи вообще к психологу, потрать эти деньги на кошачьи приюты, на благотворительность! Не следуешь диете, назначенной гастроэнтерологом, — не ной о боли в животе!

Балкон второго этажа встречает приятной прохладой, но раздражённое горение внутри собственной грудной клетки не остужает. Арсений чиркает снова и снова зажигалкой, которая никак не загорается, шипит раздражённо, готовясь уже долбить внучку огнива об стену.

— Кто-то неправильно сварил кофе? — усмехается сбоку Антон.

— О, вы уже нашли своё место в нашей клинике, — огрызается беззлобно Арсений, снова чиркая зажигалкой. — Да что же ты будешь делать...

Антон вытягивает из своего кармана зажигалку, протягивает, нажимая на кнопку, к Арсению.

— Спасибо, — бубнит с зажатой в губах сигаретой Арс, прикуривая из чужих рук. — Будем вместе ходить на перекур, а то я с зажигалками не в ладах, — посмеивается он, выпуская большое облако дыма.

— С чего вы так уверены, что я здесь с принятым вашим предложением? — изгибает насмешливо бровь Шастун. — Может, я здесь для того, чтобы лично сказать, что ничего у нас с вами не выйдет?

— Я не в вашем вкусе? — нарочито расстроенно спрашивает Арс, облокачиваясь на перила открытого балкона.

— Вы мужчина.

— Это не ответ, — посмеивается Арсений. — Ну так?

— Никогда не понимал формулировку «не в моём вкусе», — пожимает плечами Антон, сдаваясь. Он становится рядом, облокачивается так же, закуривая. — Будто бы люди — это еда, которой так просто навесить вкус: солёный, сладкий, горький. Все мы и сладкие, и горькие, и солёные. В разной степени в разное время.

— Каким бы вкусом описали себя в преобладающей мере? — от этого разговора раздражение в груди успокаивается, губы складываются в привычную спокойную улыбку.

— Горький. Или кислый, — пожимает легко плечами Шастун.

Арсений разглядывает его внимательно, в Москве даже ночью очень светло, слишком светло, как считает Арс. Но сейчас это на руку, легко разглядеть лицо, мимику. Антон смотрит задумчиво в сторону детской площадки спального района, в дворах которого и расположилась клиника. Интересно, о чём думают люди с таким грустным лицом?

— У вас красивые волосы.

— Я не стану строить из себя принца, не буду стараться стать лучше, — усмехается Антон. — Так что приберегите свой флирт на кого-нибудь другого.

— Это был просто комплимент, как вы тогда сказали про мой смех, — пожимает плечами Арсений. — Кучеряшки прибавляют вам роста.

— Ага, вместо сто девяноста семи, все двести. Вам нравится ваша работа? — задаёт неожиданный для Арсения вопрос Антон.

— Вполне, — кивает, чуть хмурясь, Арс. — Почему вы спрашиваете?

— Вы бесились, когда вышли сюда, — посмеивается Антон. — Прямо обожаете свою работу — сразу видно.

— Меня раздражают люди, которые ничего не делают, а только жалуются. С ними в идеале надо пожёстче, но я не могу себе этого позволить.

— Поэтому вам нужен я? — шире ухмыляясь, тянет Антон, переводя хитрый взгляд к Арсению.

— Вы не будете со мной проводить сеансы, — беззлобно закатывает глаза Арсений. — И я рад слышать, что вы всё-таки приняли моё предложение.

— Я этого не говорил.

— Нет, сказали, — фыркает со смеху Арс. — Расскажите, чем вы спугнули работодателей, к которым ходили после меня. Мне очень интересно послушать.

— В одной конторе мне десять минут рассказывали про дресс-код, а я всего-то решил уточнить, входят ли в их дресс-код носки с суперменом, в которых сидел мужик, разговаривавший со мной, — Антон видит, как Арсений смеётся тихо, покачивает негодующе головой. — В отеле, где я тоже предлагал себя на роль чела на ресепшене, сказали, что нужно всё время улыбаться, попросили продемонстрировать свою самую доброжелательную улыбку, а потом почему-то сразу закончили собеседование.

Арсений смеётся звонче, смотрит на Шаста всего на мгновение, но в глазах его замечается больно уж непривычное веселье.

— Мы не сработаемся.

— Чего так? — удивлённо спрашивает Арсений.

— Вы поощряете моё хулиганство.

— Вовсе нет, не поощряю, — Арс пытается спрятать улыбку в поджатых губах, но красноречивый взгляд Антона даёт понять, что ничего у него спрятать не получается. — Буду ругать вас в полную меру, если вы будете плохо работать.

— Почему вы выбрали работу психологом? — снова цепляется к профессии и работе Антон.

— Мне нравится наблюдать за тем, как разбитые чашки вновь становятся целыми, — усмехается Арс, пожимая плечами. Он смотрит коротко на Антона, но на лице его нет ни единой эмоции, кроме насмешки. Глаза сужаются на мгновение, будто пытаются за череп заглянуть, прямо в мозг. — Что?

— Вы серьёзно думаете, что сможете отделаться от моего вопроса, процитировав доктора Лектера из «Ганнибала»?

— Чёрт! Вы первый, кто меня на этом подловил! — пихая Антона плечом, смеётся охрипло Арсений. — Что думаете об этом сериале?

— Мне больше всех нравилась рыжая журналистка.

— Не удивлён, — хмыкает Арс.

— Вдохновляетесь Ганнибалом, то есть, — тянет Шаст, поднимая глаза к тёмному небу, затянутому серыми облаками. — Надеюсь, людей не едите?

— Вот вы же были хирургом, — растягивая гласные, шепчет Арсений. — Неужели ни разу, стоя над разрезанным человеком, вам в голову не приходила мысль, какая же она на вкус, эта печень?

Антон переводит к нему настороженный взгляд, сужает глаза в неподдельной подозрительности.

— Боже, расслабьтесь, я шучу, — смеётся Арсений, а взлетевшие на короткий миг брови Антона выдают всё его отношение к подобным шуткам от малознакомых людей. — Я не ем мясо.

— Человеческое? — хмыкает Антон, поглубже затягиваясь.

— Вообще никакое.

— Вот как, — сочувствующе вздыхает Шаст. — И как поживает ваша задница? Сидеть больно?

— Все вегетарианцы мужчины — геи, как стереотипно, — закатывает глаза Арсений.

— Да я не про то, — отмахивается Шастун. — Состояние вашего анального отверстия меня не беспокоит, я про ягодицы, — Антон видит ещё большее удивление во взгляде. — Вы... Вы же колете себе бэ-двенадцать? — хмурится Шаст. — Вы должны заменять медикаментозно, если отказываетесь от мяса, — а в ответ только ресницами хлопают. — Ага, ясно. Сколько уже мясо не употребляете в пищу?

— Четвёртый год...

Антон давится дымом сигареты, переводит возмущённый взгляд к Арсению.

— Вы хоть изучили тему, прежде чем с телом экспериментировать??? — взмахивает в воздухе сигаретой возмущённо. — Или вам нравятся опыты с расчётом на «будь, что будет»?

— Запишусь на анализы, — бормочет Арсений, нервно поправляя оправу очков. — Я следил за белком и железом, в целом ем витамины, но про это... Слышу впервые.

— У вас нет медицинского образования?

— Нет, я не психиатр, — неловко откашливается Арсений.

Тишина на балконе снова становится неуютной. Арс разглядывает внимательно хмурого Антона, кажется, его этот разговор действительно разозлил.

— Почему вы отошли от медицинской практики? — нервно крутя в пальцах сигарету, пытается начать новый разговор Арсений. — Из-за травмы руки?

— Не было никакой травмы.

— Но...

— Не было травмы, — повторяет Антон. — И я мог бы оперировать, если бы захотел. Но я не хочу. Я просто не хочу. И всё.

— Так не бывает, — вздыхает тихо Арс.

— У вас так не бывает. Вы думаете, что абсолютно всё в человеке, в его характере и поступках можно объяснить. Поэтому у меня и есть правило не связываться с мозгоправами, — категорично заявляет Антон, тыча пальцем в перила. — Он мудак, потому что его папочка в детстве бил. О боже, как жаль, сейчас расплачусь.

— Вы циник, — усмехается Арсений.

— И вот это разбивание людей по полочкам меня тоже в мозгоправах бесит.

— Неужто хирурги такое не любят? — нарочито удивлённо спрашивает Арсений. — Зачем ставить диагноз? У него цирроз печени, потому что десять лет беспросветно бухал. О боже, как жаль, сейчас расплачусь, — повторяет Антону его же слова, но переводя пример с психического здоровья на физическое. — Зачем его лечить! Так, получается, Антон? Пусть остаётся так, как есть?

— Психика — это не орган, её нет, не видно.

— Как и гравитации, но она есть, — закатывает глаза Арсений.

— Есть мозг. Я его видел. Вы видели психику?

— Вы просто пытаетесь меня вывести, — фыркает Арсений с усмешкой.

— Поймали, — улыбается Антон. — Но... Вы знаете от какого слова пошло название вашей науки?

— Психологии? От слова «душа» на греческом.

— Ага. Вот в душу я точно не верю. Как вспомню нашего главврача с иконами в кабинете, в дрожь бросает. Выходишь с операционной, говоришь, что всё прошло хорошо, первое, что слышишь «Слава Богу». Да с хуя ли Богу? Он его оперировал?

— Так это обычная ревность к своей работе и признанию? — усмехается язвительно Арсений. — Ушли из медицины, чтобы показать всем, что не на Боге всё там держалось? Как по-взрослому.

— Вы же сказали, вам нравятся упрямые дети, — усмехается уголком губ Шастун.

— С вашей подачи это звучит ужасно, — смеётся тихо Арсений. — Вы не верите в психологию, в психологов, потому что они не смогли вам помочь?

— Я не верю, что всё возможно изменить силой мысли. Если у тебя язва, сколько ни убеждай себя, а язва никуда не исчезнет.

— Психология и не про решение подобного, а про принятие.

— И что толку? Что толку принимать то, с чем надо бороться? — раздражённо спрашивает Антон, стреляя в Арсения глазами.

И пусть всего на мгновение, всего на секунду они встречаются взглядами, но Арсений успевает заметить что-то, очень сильно болящее.

— Мне нравится думать и говорить, что психика — такой же орган человека, как сердце или почки, — тихо говорит Арсений, опуская взгляд к своим рукам. — Изучение, диагностирование, лечение. Такой же орган, как и другие. Разве что невидимый. А некоторые ещё и дополнительно прячут, — улыбается грустно Арс. — Как прячут и некоторые проблемы с физическим здоровьем.

— У меня не было травмы руки, — упрямо повторяет Антон. — Я принесу вам завтра свою медкарту.

— Правда? — искренне удивляется Арсений.

— Вообще я должен принести справку о состоянии здоровья для трудоустройства, так что не вам лично, но и вам дам глянуть, мне не жалко, — ехидствует Шастун.

— Почему не сказать прямым текстом, что случилось с рукой...

— Это сложно и долго объяснять. Особенно человеку без мед образования, — пожимает плечами Антон.

— Бросьте. Я уверен, вы можете упростить.

— Электричество. Инфаркт. Инсульт. Судорожный синдром. Упростил. До завтра, — бросает Антон.

— Ч...Что? — Арсений оборачивается через плечо, но дверь уже закрылась, Антон ушёл с балкона. — Электричество, инфаркт, инсульт, судороги... Кто-то словил такой джекпот в тридцать? — нервно потирая брови, бормочет потерянно Арс.

Арсений стоит ещё пару минут на балконе, думает молча, пытаясь упорядочить все ответы и все вопросы Антона. Он не будет устраивать психоанализ, заводить медкарту Антона и браться за его лечение. Не будет, не этично, не дают лечить, значит, не имеешь права. Впрочем, лечить Антона и не хочется пока, хочется просто понять.

Арсений выходит с балкона, забирает из кабинета свой рюкзак, спускается быстро по лестнице на первый этаж. Катя подзывает к себе.

Не в силах сдержать расплывающуюся шире улыбку Арс смотрит на подпись Антона на договоре подряда. А рядом с этим лежит лист, который Арсений просил передать Шастуну, если он подпишет бумаги. Это что-то вроде райдера, в котором Арс попросил написать то, что Антону нужно для более комфортной работы. Видя написанное «мефедрон, стриптизёрши в кошачьих костюмах, лимонные леденцы», Арсений только звонко смеётся.

— Ты домой? — любопытствует Катя. — Или к Серёже?

— Завтра работаем, — качает головой Арсений. — Да ещё и новый человек. Никакой работы с похмельем, — усмехается Арс. — Но перед домом... Зайду за лимонными леденцами. Ты предупредила Антона, что завтра к десяти? — Катя в ответ медленно кивает, проверяя что-то в компьютере. — Хорошо. Ну, я пошёл. Пока-пока, — машет рукой он, отбросив ручку после записи своего ухода со временем.

— Пока-пока, — машет на прощание ладонью Катя.

Закончив с внесением в базу работников Антона Шастуна, которого сегодня забрал из «специалистов по работе с клиентами» в «личные помощники» Арсений, Катя выключает всю технику, забегает в кабинет в конце левого коридора. Говорит Диме, что уже закончила и они могут ехать домой. Пока выключают в клинике свет и передают ключи сторожу, Катя рассказывает о «новом работнике».

— Так он всё-таки пришёл, — удивлённо отзывается Дима.

— В смысле?

— Ну, Шаст. Я же тебе говорил, что рекомендовал ему нашу клинику.

— О боже, так это был твой однокурсник??? Я бы тогда...

— Что? Уделила бы ему больше внимания? — хмыкает с усмешкой Позов. — Его такое бесит, так что даже к лучшему, что ты не поняла. Личный помощник у Арса, значит... Я думал, Шаст не переносит мозгоправов. Хотя у Арса от мозгоправов только «мозг». Интересно...

— Дим, — тянет Катя. — Я домой хочу.

— Поехали, поехали, — охрипло смеётся Позов, заводя машину.

А в мыслях ещё долго крутятся последние новости и всего одно слово.

Интересно.