Начало Пиздеца и Начальный Пздц
Знаешь, сестрёнка? Наша жизнь в итоге – абсолютное говно.
Мы с тобой остались одни, закованные в моральные травмированные рамки ограниченных возможностей, с поломанными остатками человечности и рассудка детей, которыми мы могли – Нет, – должны были быть.
Рано потеряв веру, доверие и какие-либо приемлемые отношения с ублюдками-родителями, которым, в принципе, наше существование особо ничего не давало, мы оказались в самой жопе: без жратвы, денег и крова на окраине какого-то совершенно неизвестного нам края.
Практически нихуя при себе не имея, а также не обладая хотя бы минимальными навыками чего бы то ни было, мы не видели никаких шансов на собственное выживание. Исключением оставалась только наша миловидная внешность: гадкие, мерзкие и отвратительные дружки биологической родни, как и, собственно, эта самая "недосемья", частенько пользовались нами, оставляя тебя, младшенькую и невинную, в залог или пронося при помощи нас контрабанду (наркотики, алкоголь, тяжёлые психотропные вещества).
Чудом нам, восьмилетней и десятилетней девочкам, удавалось выкрутиться от бухих или трезвых – они всегда оставались невменяемыми – насильников и извращенцев в лицах родаков и их притона. Не имея возможности сбежать, сосуществовать в отведённой для нас закрывающейся на хиленький замочек каморке приходилось долго: столько, сколько себя помним.
Пока мы были совсем маленькими, нашим спасением была бабулечка: старуха лет 70 не жалела ради нас ничего, в том числе и здоровья, защищая нас своим телом. Ты, так случилось, не помнишь, что умерла она здесь же: бутылочный осколок в этот раз вошёл аккурат в висок милосердной, но столь же несчастной женщине, породившей гниющее создание, с биологической точки зрения – нашу мать.
Нам было шесть и четыре. Столько же лет после, сколько тогда было тебе, я искала возможности побега, защиту тебя и себя от окружающего мира, боли и тех отвратительных условий – пиздеца – в которых мы жили... Но не нашла.
Всё произошло случайно, мы просто были без сомнений выпихнуты из несущейся повозки на дорогу, причём вместе с прицепленным – не успели шизоиды сдернуть – на обеих нас грузом: поясничным пояском, в ширину не больше двух кистей, с наркотой; чемоданчиком, размером с чехол для очков, с психоактивным веществом, который называют "правдой"; и тремя ножичками – одним складным железным, найденным однажды во время побега от одичавших родичей, и двумя столовыми, но затупленными, что служили, по идее, для "мер безопасности для товара", на деле же – для вида этой самой безопасности.
Уже после абсолютно немягкого – жестокого и жёсткого – приземления на чёртово дорожное покрытие нам открылась причина нашего спасения: местные органы "охранных докопательств", как их называли в тесных кругах, плотно окружили хлипкую подозрительно виляющую повозку... Долго не думая, гениальные наркоманы скинули все, по их мнению, доказательства за пределы досягаемости, не заботясь о последствиях.
Это заземление было просто пиздецки отвратительным, и если я когда-нибудь скажу что-либо обратное, то вырежите мне к чёрту наживую каждую мою сломанную и вопящую от болезнетворных спазмов и ощущений кость, конечность или что там вообще у меня внутри тошнотворно и непрозаически орёт благим матом в мою нервную систему!
Эту агонию я не забуду никогда, как и то, как мучилась ты, моя любимая и единственная в целом свете близкая сестрёнка: только от торчащего в другую сторону хрупкого вывихнутого плечевого сустава становилось тошно, хлещущая кровища от, слава богу, некрупных снаружи – большинство ран оказалось закрытых – травм заливала серый недоасфальт, первые истошные крики, переросшие в надрывные и глухие хрипы наводили дичайший ужас и гневностным окалённым пламенем выжигали на подкорке моего и без того травмированного мозга густую и самую непередаваемую мрачную, опалённую бессильным и ненавистным прошлым, как жаром, чистейшую кипящую ярость, что разливалась по каждой клеточке, микрометру и атому, по всему моему телу быстрее болевого и посттравматического шока, который, кажется, не покинет меня никогда.
Возможно, именно тогда я впервые перестала чувствовать вообще.
Вернее, впервые почувствовала... Ничего.
...Правда, ровно на минуту, но это был предпоследний звоночек.
В рассудке отдавались гулким эхом приглушенная и перекатистая ненависть с наливной кипящей яростью, блядским похуитизмом ко всему, чей статус отличен от значимого и единственного самого дорогого мне на свете – моей сестры, и всего-навсего одна кристально ясная мысль: спасти, сохранить, вылечить, защитить.
Внезапные новые источники боли – вернее, подзабытые предыдущие, про которые умудрились забыть, – заставили новой порции слёз бессилия вырваться из глаз и окунуться в настоящее – разбитые и стиснутые болью-болью-болью окровавленные реалии нашего с тобой личностного ада.
Да... Глупая маленькая я ещё не могла тогда понять, что никто в этом скотском и блядском мире абсолютно не намерен помогать – да даже подходить к – двум израненным и плачевным неизвестным оборванкам, на которых придётся возложить немало бабла и сил неизвестно зачем и для чего.
Хуй, короче, а не помощь окружающих, как в сказках или бредовых росскознях пьяных алкашей.
На какую же хуйню мне пришлось пойти, чтобы отобрать у чёрствой пиздоманки-судьбы право на жизнь. Мою и твою.
Боль и вообще всё как-то резко сошло на нет, когда в один миг с твоей стороны стало тихо.
Настолько, что я, будучи на грани собственного сознания, услышала, как проливается на серую холодную поверхность твоя кровь.
Вот он, мой последний звоночек.
Совершенно не обращая внимания ни на одну свою эмоцию или проблему – ментальный барьер вакуумом заглатывал абсолютно все звуки, даже хруст моих дрогнувших суставов и костей, – я не иначе, как чудом, смогла рвануть к тебе и ударить по лицу. Кажется, я что-то орала, потому что, когда я ринулась, взвалив тебя себе на спину, в направлении ближайшего подпольного притонного госпиталя (в коих была не раз), неизвестные мне изнеженные людишки – зрители, наблюдавшие за холодящим кровь разрывом жизненных путей чуждых проблем, – с перекарёженными рожами в уродливых и искаженных ужасом минами бросались по разные от нас стороны, хотя за мутноватой качающейся ало-серой пеленой я видела лишь яркие всполохи, идя на чистых животных инстинктах, развитых, разве что, до уровня заботы и защиты единственного себе подобного.
Рвением заставить тебя выжить и не дать себе и шанса позволить тебе умереть, я пронесла нас с тобой до больнички. Той самой, при чёрном входе которой лежит наша старуха: насмешкой судьбы нас вынесло именно сюда.
А потом я отключилась от вдарившей куполами агонических всполохов многократно усиленной и усугублённой мощнейшей волны боли.
Это и было начало жизненного пиздеца.
.