Во славу русского воинства 2
Увидев Суворова, помещик от неожиданности и страха чуть не задохся. Он знал, Суворов не терпел неправды, не давал зря в обиду мужиков, особливо из своих отставных солдат.
А Суворов соскочил с коня, бросил Прохору поводья, подошел ближе, посмотрел на солдата и спросил его:
— Скажи-ка, кавалер, ты за Фокшаны в восемьдесят девятом году медалью пожалован?
— Пожалован!
— На Рымникском поле, в том же году, серебряный рубль за храбрость и геройство получил?
— Из твоих рук, Александр Васильич!
— Из моих, точно, помню! Герой! Илья Муромец! Добрыня Никитич! Русский! Под Измаилом турку вместе били?
— Вместе, батюшка Александра Васильич, вместе! — не то смеялся, не то плакал солдат. Слезы бесконечной чередой катились по его почерневшим на солнце морщинистым щекам и падали на землю с концов сивых усов…
— А медаль за это молодецкое дело имеешь?
— Как же, имею, в дому на рушнике в святом углу висит, вместе с той, что за Фокшаны дана.
— И тебя, богатыря, Илью Муромца, пороть!.. Да кто посмел! — разошелся фельдмаршал и сурово поглядел на барина.
Тот стоял, опустив голову и вытянув руки по швам.
— Как же ты, Кузьма Ерофеич, героя, что кровь проливал за родную землю, за твоих деток, как же ты собирался розгами?
— Черт попутал, ваше сиятельство! — лепетал барин, трясясь, как осиновый лист.
«Суворов не посчитается с тем, что он благородный, помещик, а возьмет да придумает такое, хоть в петлю после того лезь!» — мелькали в голове у барина недобрые мысли.
— Государыня-матушка, Екатерина Алексеевна, наградила солдата медалями за воинские подвиги, а ты!.. — гремел фельдмаршал.
— Прости меня, окаянного, Александр Васильевич! Засиделся я тут в лесах-болотах, словно медведь дикой, разум потерял.
— Встань, Игнат! Не для чего тебе перед барином на коленях стоять. Такой же ты человек, как и он! — приказал Суворов.
Игнат поднялся.
— А ты, Кузьма Ерофеич, — сказал, нахмурив брови, Суворов барину, — поднеси Игнату Гренадерову, солдату русской армии, чарку хмельного. И меня не обойди, сирого. С дорожки я поослаб, выпью чару вина за твое здравие. Давай, наливай!
Барин засуетился, замахал руками, закричал:
— Девки, где вы? Скорей кувшин с водой, рушник с петухами, чарки тащите сюда да сулею с вином. Живо!
— Ты не командуй, а сам, сам, Кузьма Ерофеич. Из твоих рук мы с героем по чарке примем.
Спустя минуту барин наливал две большие чарки.
Первую он поднес фельдмаршалу, низко кланяясь, изгибаясь дугой. Вторую — с мрачным видом сунул отставному солдату и сквозь зубы процедил:
— Пей!
— Во славу русского воинства! — подсказал барину Суворов.
— Во славу русского воинства! — угрюмо повторил помещик.
— Во здравие твое, Александр Васильевич, — опрокинул Игнат чарку и, крякнув, вытер сивые усы рукавом холстинной рубахи.
Так старинный сказ о Суворове стал нашим достоянием.