Глава 21. Ангельская пыль
Кузов пикапа Саймона был набит промоченными пивом Животными, которые наслаждались утренним туманом и делились домыслами касаемо семейного положения новенькой кассирши. Придя на работу, она улыбнулась Томми, и все Животные впали в психосексуальное неистовство.
— Да ее через весь магаз как две подлодки на буксире тащили, — сказал Саймон.
— Сиськи знатные, — сказал Трой Ли. — Сиськи просто высшей лиги.
Томми поинтересовался:
— Неужели вы не видите в женщине ничего, кроме С и Ж?
— Не-а, — ответил Трой.
— Фигушки, — ответил Саймон.
— Сказано парнем, с которым живет подруга, — отозвался Хлёст.
— Ну, — подтвердил Саймон. — А почему это мы никогда не видим тебя с женщинкой?
— Чайка! — крикнул Барри.
Саймон выхватил из-под брезента помповое ружье, прицелился в пролетавшую чайку и выстрелил.
— Опять мазила! — крикнул Барри.
— Всех не перестреляешь, Саймон, — сказал Томми, у которого от выстрела звенело в ушах. — А чего ты себе кузов на ночь не накрываешь?
Саймон ответил:
— За двадцать слоев ручной лакировки платишь не для того, чтобы ее накрывать.
Ружье опять нырнуло под брезент, а в дверях показался управляющий.
— Что это было? Что? — Он неистово озирал всю парковку, словно и впрямь рассчитывал увидеть кого-нибудь с ружьем.
— Выхлоп, — сказал Саймон.
Управляющий поискал глазами автомобиль-нарушитель.
— Они к Марине поехали, — сообщил Томми.
— Сразу мне сообщите, если поедут обратно, — сказал управляющий. — У нас в Городе шуметь запрещается. — Он повернулся уходить.
— Эй, босс, — окликнул его Саймон. — Новая девчонка — ее как зовут?
— Мара, — ответил управляющий. — И вы, ребята, лучше ее не трогайте. Ей и так недавно пришлось несладко.
— Не замужем? — уточнил Трой.
— Руки прочь, — сказал управляющий. — Я не шучу. Несколько месяцев назад она потеряла ребенка.
— Есть, босс, — хором сказали Животные. Управляющий зашел в магазин.
Саймон вырвал банку пива из пластиковой оплетки. Другую протянул Томми.
— Неустрашимый Вождь, еще варева?
— Нет, мне домой пора.
— Мне тоже, — сказал Саймон. — Надо со зверя птичье говно счищать. Тебя подвезти?
— Конечно, а через Чайна-таун можем? Хотел Джоди кое-что захватить.
Саймон покачал головой.
— Беспокоишь ты меня, сын. Мужчин, как известно, пизда поглощала без остатка. — Он допил пиво и смял банку. — Вон из кузова, девочки, — нам с Вождем пора за тампонами.
— Пли! — скомандовал Трой.
В воздух взметнулось полдюжины пивных банок. Из-под брезента выскочило ружье, и Саймон шарахнул из него дважды. Банки просыпались на парковку без потерь. Ружье скрылось под брезентом. Из дверей вылетел управляющий.
Саймон сказал:
— Я успел заметить, босс. Бледно-голубая «Нова» 72-го года с чучелом морской свинки на антенне. Можете звонить.
У Джоди все руки были в жирном прахе — останках Филли. Тело разложилось в пыль всего через несколько секунд после того, как она допила. Осталась лишь кучка пустой одежды. Немного посмотрев на нее, Джоди стряхнула первый шок, собрала тряпки в комок и понесла в ближайший переулок.
Приток новой крови бурлил у нее во всем теле, словно ее накачали эспрессо из брандспойта. Джоди привалилась к мусорному контейнеру, прижимая одежду к груди, как выданное полицией одеяло после большой аварии. Переулок кренился у нее перед глазами — затем выправился, затем снова закружился. Джоди подумала, что сейчас ее вырвет.
Когда переулок перестал двигаться, она порылась в одежде, нашла бумажник. Открыла, вынула содержимое. Этот ком тряпья когда-то был человеком; «Филип Бёрнз», — гласили водительские права. С собой он носил заломленные по краям фотографии друзей, библиотечную карточку, квитанцию из химчистки, банковскую карточку и пятьдесят шесть долларов. Филип Бёрнз в удобной переносной упаковке. Джоди положила бумажник себе в карман, одежду выкинула в контейнер, потом вытерла руки о джинсы и вывалилась из переулка.
«Я убила человека, — подумала она. — Боже мой, я убила человека. Что мне теперь чувствовать?»
Она шла квартал за кварталом, не глядя, куда идет, но слушая ритм своих шагов, что пробивался из-под рева свежей крови в голове. Филли набился ей в кроссовки, она села на бордюр и вытряхнула его.
«Что это? — подумала она. — Это ничто. Перед тем как стать вампиром, я такой не была. Что же это такое? Невозможно же. Это не человек. Человек не может за пару секунд обратиться в прах. Что это такое?»
Джоди сняла носки и тоже их вытряхнула.
«Какое-то блядское волшебство, — подумала она. — Про это не написано в книжках Томми. С таким не поэкспериментируешь в ванной. Это неестественно, и чем бы я ни была, это тоже неестественно. Вампир — волшебство, не наука. И если так случается всякий раз, когда вампир убивает, как же полиция находит трупы? Почему у меня в морозилке этот дядька?»
Джоди надела носки, обулась и двинулась дальше. Светало, и она прибавила шагу, посмотрела на часы — и побежала. У нее вошло в привычку проверять по календарю время восхода каждое утро, чтобы рассвет не застал ее далеко от дома. За пять лет в Городе она выучила улицы, но если тут бегать, нужно понимать все про переулки и задворки. Нельзя, чтобы видели, насколько быстро она движется.
На бегу в голове у Джоди звучал голос. Ее собственный, однако — не ее. То был голос, не выражавший словами то, что ей сообщали чувства, однако Джоди его понимала. То был голос, который велел ей прятаться от света, защищаться, драться или драпать. Вампирский голос.
— Убивать — твоя суть, — говорил вампирский голос.
Но человеческое в ней восставало.
— Нет! Я не хотела его убивать.
— Ну его на хуй. Все так, как должно быть. Его жизнь — наша. Тебе же от этого хорошо, правда?
Джоди перестала сопротивляться. Ей и впрямь было хорошо. Она отпихнула в сторону человеческое в себе, и всю ее захватил хищник. Она побежала наперегонки с солнцем спасать свою жизнь.
Ник Кавуто расхаживал вокруг мелового контура тела так, словно примеривался сыграть с трупом в насильственные классики.
— Знаешь, — сказал он, глядя на Риверу, пытавшегося не пустить журналиста за желтую ленту вокруг места преступления, — этот парень меня злит.
Ривера извинился и отошел от журналиста к напарнику и трупу.
— Ник, ты бы потише? — прошептал он.
— Этот жмур мне жизнь осложняет, — сказал Кавуто. — Я бы предложил его пристрелить и отобрать бумажник. Простая огнестрельная рана, мотив — ограбление.
— У него не было бумажника, — сказал Ривера.
— Вот видишь — ограбили. Серьезная потеря крови от огнестрельного ранения, а шею сломал, когда упал на землю.
Журналист навострил уши.
— Так это было ограбление?
Кавуто зыркнул на него и положил руку на свой «тридцать восьмой».
— Ривера, что скажешь насчет убийства-самоубийства? Вон тот писака грохнул этого парня, а потом застрелился сам? Дело закрыто, можно идти завтракать.
Журналист попятился от желтой ленты.
К трупу подступили два помощника криминалиста — они толкали каталку с мешком для трупов.
— Вы тут закончили, ребята? — спросил один у Кавуто.
— Ну, — кивнул тот. — Увозите.
Криминалисты расправили мешок и погрузили на него тело.
— Эй, инспектор, а книжку будете приобщать?
— Какую еще книжку? — Ривера развернулся к ним. На меловой черте вместо трупа теперь лежала книга в бумажной обложке — Керуак, «На дороге». Ривера натянул белые нитяные перчатки и вытащил из кармана пиджака пакетик для улик. — Вот, пожалуйста, Ник. Парень был читатель-лихач. Свернул себе шею на особо глубокомысленном абзаце.
Джоди мельком глянула на неуклонно светлеющее небо и перешла на рысь. До дома оставался всего квартал — она успеет задолго до восхода. Джоди перепрыгнула мусорный контейнер — просто так, — затем поскакала по груде наваленных ящиков, как полузащитник сквозь поверженных игроков противника. Прилив свежей крови сделал ее сильнее, быстрее, проворнее в ногах, тело ее двигалось, уворачивалось от преград и скакало само по себе — без единой мысли, сплошь идеальное равновесие и плавное движение.
Спортсменкой она никогда не была. Играть в мяч ее звали последней, по физкультуре твердая тройка, а стать черлидером она могла бы только в какой-нибудь другой жизни — не той, где она застенчива, где у нее заплетаются ноги, а чувство ритма — как у типичного продукта кровосмешения арийцев. Теперь же Джоди наслаждалась всяким движением и своей силой, даже когда инстинкты вопили, чтобы она пряталась от света.
Голоса полицейских она услышала, еще не видя синих и красных мигалок на их машинах — лишь отсветы мигали на стенах переулка. Страх сжал ей мышцы, и Джоди чуть не упала на бегу.
Она осторожно прокралась вперед и увидела полицейские машины и фургон криминалистов. Все они стояли прямо перед ее домом. По улице бродили полицейские и репортеры. Джоди глянула на часы и отступила в переулок. До восхода пять минут.
Она огляделась — где бы спрятаться. Мусорный контейнер, несколько крупных мусорных баков, три стальные двери с массивными замками и подвальное окно, забранное железной решеткой. Она подбежала к окну и подергала за прутья. Немного подались. Взгляд на часы. Две минуты. Джоди уперлась ногами в кирпичную стену и потянула прутья на себя. Ржавые болты решетки полезли из штукатурки, и прутья сдвинулись еще на полдюйма. Джоди попробовала заглянуть в окно, однако все стекло с проволочной арматурой было в грязи веков. Она опять дернула за прутья, те возмущенно заскрипели — и вырвались из стены. Джоди выронила решетку и отступила выбить ногой стекло — но услышала, как за ним кто-то шевельнулся.
Боже мой, внутри кто-то есть!
Она обернулась к контейнеру — в пятидесяти шагах. Глянула на часы. Если не спешат, солнце уже взошло. Она...
У нее за спиной стекло разлетелось вдребезги. Из окна выметнулись руки, схватили ее за лодыжки и втащили ее внутрь в тот миг, когда она отключилась.
— Эти черепахи дефективные, — сказал Саймон.
— Нормальные они, Саймон, — сказал Томми.
Они были в Чайна-тауне — Томми там пытался купить в рыбной лавке у старого китайца в резиновом фартуке и сапогах парочку крупных каймановых черепах.
— Целепах не знай! — упорствовал старик. — Пелвы солт целепах. Ты нихела не знай.
Черепахи сидели в оранжевых ящиках, чтоб не дергались. Старик их поливал из шланга, не то обсохнут.
— А я вам говорю, дефективные, — упорствовал Саймон. — У них глаза остекленели. Эти черепахи обдолбаны.
Томми сказал:
— Да ладно, Саймон, нормальные они.
Саймон повернулся к Томми и прошептал:
— С этими ребятами нужно торговаться. Иначе тебя не будут уважать.
— Целепах не обдолбан, — сказал старик. — Хоцесь целепах — плати солок доллал.
Саймон сдвинул на затылок черный «стетсон» и вздохнул.
— Слушай, Прыг Скок, ты ведь в тюрьму можешь сесть за то, что торгуешь обдолбанными черепахами.
— Не обдолбан. На хуй иди, ковбой. Солок доллал или посёл вон.
— Двадцать.
— Тлидцать.
— Двадцать пять и почистишь.
— Нет, — сказал Томми. — Я их хочу живыми.
Саймон глянул на Томми так, будто тот перднул неоном.
— Я тут договориться пытаюсь.
— Тлидцать, — сказал старик. — Как есть.
— Двадцать семь, — сказал Саймон.
— Двадцать восемь или иди домой, — сказал старик.
Саймон повернулся к Томми:
— Дай ему денег.
Томми отсчитал купюры и вручил старику, который их пересчитал и сложил в резиновый фартук.
— Твой длуг ковбой не знай целепах.
— Спасибо, — сказал Томми. Они с Саймоном взяли по ящику и загрузили в кузов пикапа.
Забираясь в кабину, Саймон сказал:
— Надо учиться базлать с этими ебилами. Они оборзели с тех пор, как мы по ним дерябнули бомбой.
— Мы японцев дерябнули, Саймон, не китайцев.
— Без разницы. Надо было заставить его их почистить.
— Нет, я хочу их Джоди живыми подарить.
— Могёшь девушку очаровать, Флад. Многие на твоем месте заплатили б выкуп цветами и конфетами.
— Выкуп?
— Она же держит твой блудень в заложниках, нет?
— Нет, я ей просто хотел подарок купить — из лучших чувств.
Саймон тяжко вздохнул и потер переносицу, словно отгонял головную боль.
— Сын, нам надо поговорить.
У Саймона имелись четкие представления о том, как обращаться с женщинами, и пока они ехали в ЮМУ, он красноречиво разглагольствовал на эту тему, а Томми слушал и думал: «Если б о Саймоне знали, его бы избрали Кошмаром „Космо" на следующие десять лет».
— Видишь ли, — говорил Саймон, — в детстве, когда я рос в Техасе, мы гуляли, бывало, по бахче и пинали арбузы на ходу. Пока не натыкались на спелый — от пинка он разваливался. Тогда мы выедали из него всю сердцевину и переходили к следующему. Вот так и с женщинами надо, Флад.
— Как? Пинать их, как арбузы?
— Точно. Возьмем, к примеру, новую кассиршу. Она тебя хочет, парень. Но ты себе думаешь: у меня своя дома есть, эта мне без надобности. Так?
— Так, — сказал Томми.
— Не так. Дома у тебя та, которой подарки покупаешь, говоришь что-нибудь приятное, ходишь по дому на цыпочках, чтоб ее не потревожить, и вообще ведешь себя, как бесхребетный раб своего блудня. А стоит тебе эту новую кассиршу завалить, как у тебя появится очко против своей старухи. Ты делаешь, что хочешь, когда хочешь, а если она станет злиться и тебе не давать, всегда можешь вернуться к кассирше. Старушке твоей тогда придется чуть больше попыхтеть. Это конкуренция. Спрос и предложение. Боже, благослови Америку, это капитализм блудня.
— Я потерял нить. Я думал, это как арбузы выращивать.
— Без разницы. Смысл в том, что ты тряпка, Флад. А если ты тряпка, ты себя не уважаешь. И жить тебе не прикольно. — Саймон свернул на улицу Томми и затормозил у тротуара. — Тут что-то не так.
Перед домом стояло четыре полицейские машины, фургон криминалистов отъезжал.
— Обожди тут, — сказал Томми. Вылез из грузовичка и пошел к полицейским. Востролицый латинос в костюме встретил Томми на полдороге. На поясе у него висел раскрытый бумажник с бляхой, а в руке он держал пластиковый пакет. Внутри Томми разглядел зачитанный томик «На дороге». Кофейные пятна на обложке он узнал.
— Улица перекрыта, сэр, — сказал полицейский. — Расследуется преступление.
— Но я тут живу, — сказал Томми, показывая на окна студии.
— Вот как, — произнес полицейский, вздев бровь. — И откуда возвращаетесь?
— Чё за хуйня тут у вас, панчо? — раздался из-за спины Томми голос Саймона. — У меня в кузове черепахи дохнут, не весь день же мне тут стоять.
— Ох господи, — сказал Томми и весь сник.